Текст книги "Пьесы и тексты. Том 1"

Небольшая пауза.

Тем более ты и не можешь, я забыла. Новоселье же.

ДОЧЬ. Повезло, нечего сказать.

МАТЬ. А что, теперь им трехкомнатную дали.

ДОЧЬ. А если бы один ребенок родился?

МАТЬ. Тогда бы двухкомнатную. Да и то под вопросом.

ДОЧЬ. Значит, повезло.

МАТЬ. Что у тебя за тон?

ДОЧЬ. Ты учти, я ни на какое новоселье не пойду.

МАТЬ (повествовательно). Ты встала бы, прибралась. Молодая женщина, посмотри, что вокруг тебя творится.

ДОЧЬ. Я немолодая.

МАТЬ. Разве к урокам тебе не надо готовиться?

ДОЧЬ. Я же сказала, завтра пятница.

Пауза.

Потом, ты что думаешь? Ты думаешь, я уже вообще – тьфу? Я, конечно, тьфу, но вести без подготовки урок в пятом классе средней школы я еще могу.

МАТЬ садится к ДОЧЕРИ на тахту, та слегка отодвигается.

МАТЬ (необыкновенно сердечно, ласково). Светочка, моя маленькая…

Пауза. ДОЧЬ поворачивается к МАТЕРИ, глядит внимательно.

ДОЧЬ (мягко, немного насмешливо). Странно, честно говоря, от тебя это слышать.

МАТЬ (горячо). Ну а как же! Ты же моя девочка… (Небольшая пауза, извиняющимся тоном.) С возрастом человек делается мягче… Другие вещи становятся важными…

ДОЧЬ. Ну понятно…

МАТЬ. С тех пор как папы не стало… Я, разумеется, всегда вас любила, а как же иначе. Но когда его не стало, я только и поняла, что вы для меня такое. Вы все для меня, ты и Аллочка.

ДОЧЬ. Ну, Алка… У Алки все тип-топ.

МАТЬ. У тебя тоже все нормально.

Пауза.

Работа… Не должность красит человека, а человек должность!

Пауза.

Во всяком случае ничего такого не происходит, чтобы вот так вот лежать целыми днями.

Небольшая пауза.

Больше надо бывать на людях, но тебя же не заставишь. Вот новоселье у Быхановых. Все там будут!

ДОЧЬ. Мам, не надо мне туда идти.

МАТЬ. Поздравишь, и все. Двое детей, какое событие!

ДОЧЬ. Теперь у них трое детей.

Пауза.

Это уже все. (Небольшая пауза.) Все, понимаешь? (Почти кричит.) На этом было кончено салонное танго!

МАТЬ. Свет, какое танго?!

ДОЧЬ (исступленно, почти шепотом). С тремя детьми не разводятся, с тремя детьми жену не бросают, с тремя детьми живут всю жизнь, живут и радуются.

Пауза.

Дети есть дети.

Пауза.

Теперь уже точно никогда ничего не будет.

МАТЬ (изумленно). А ты ждала, что будет? (Небольшая пауза.) Так вот почему ты не ходишь туда.

ДОЧЬ. Да.

Пауза.

А по-твоему, что? Я должна к ним ходить? Притом что Танька – моя подруга? Кто я буду после этого? Глупость я могу сделать, но подлость – никогда.

Пауза.

Можно любить женатого человека, можно скрывать это, можно все равно питать надежду. Но пользоваться дружбой как трамплином? Ходить к ней, чтобы чаще видеть его?

Пауза.

Я на это не способна!

МАТЬ. Ну а вот… вот Андрей Мартюшов. Тебе пишет Андрей Мартюшов. Ты что-то давно ничего не рассказывала, как он там, что. Что у него нового.

ДОЧЬ. Он в Ленинграде сейчас, в аспирантуре. Будет диссертацию писать.

МАТЬ. Ну вот видишь, а ты говоришь.

ДОЧЬ. Я ничего не говорю.

МАТЬ. Другая бы не пренебрегала бы Андреем Мартюшовым. (Пауза.) Возможно, все дело в том, что у тебя нет личной жизни. Знаешь, все хорошо, что естественно. От этого у тебя такое настроение.

ДОЧЬ. Я и не пренебрегаю.

Пауза.

Кстати, он женится. Я все забываю тебе сказать.

МАТЬ. Как – женится? На ком?

ДОЧЬ. Ну на ком все женятся. На какой-то девчонке.

МАТЬ. А ведь он тебя любил.

ДОЧЬ. Любил бы, не женился.

МАТЬ. Вот, ты всегда, всегда так рассуждаешь. А это успеха не приносит!

ДОЧЬ. Я не знаю, что там приносит, что не приносит. И никто не знает.

Пауза.

Мам, а можешь ты тоже не ходить на это новоселье? (Небольшая пауза.) Не хочется, чтоб ты уходила. Сидишь тут одна дома.

МАТЬ (переодевается). Ну как, как ты себе это представляешь? А что Быханов-старший подумает? Не забывай, сколько он сейчас для нас делает.

Появляется, одетая «на выход» – шелковое платье, лаковые туфли. Сейчас она напоминает себя прежнюю, моложавую, суровую.

Легко, знаешь, жить, ни о чем таком не думать. При условии что за тебя думают другие.

ДОЧЬ. Скажи откровенно, что тебе хочется на это поганое новоселье!

МАТЬ. На тебя всю жизнь все работали, обратила внимание? Нет? Так обрати, ты же считалась всегда очень умная. Отец на тебя пахал, содержал тебя, с работы на работу переводил, ты спасибо ему не сказала; Алка тебя одевает, посылки тебе шлет – как будто так и нужно; дома ты – палец о палец не удосужишься, все я, я надорвусь так скоро!

Пауза. Более спокойно.

Так вот встань и приберись. И дверь никому не открывай, шастают тут алкоголики эти внизу, из винного…

Пауза. Совсем спокойно, буднично.

Я, значит, сейчас в парикмахерскую, прическу мне Лида сделает. Вернусь не поздно. (Стоит в дверях, медлит уходить. Снова почти ласково.) Ты вот что, Света. Ты можешь еще к кому-нибудь пойти, к Томке там или к Ольге.

ДОЧЬ (тоже буднично, не задумываясь над смыслом слов). Что я там не видела? (Небольшая пауза.) О чем мне с ними разговаривать, про пеленки да про мужей? У меня, как известно, ни пеленок, ни мужа.

МАТЬ. Ты поешь, не забудь. Я там суп сварила, в желтой кастрюле. Обязательно суп надо кушать. (Кивает, уходит.)

ДОЧЬ остается одна. Она медленно встает с кровати, кое-как расправляет сбившуюся простыню. Снимает юбку, помедлив, вешает все же ее в шкаф. Снимает блузку. Почти раздетая, подходит к зеркалу, смотрит в него на себя, как будто видит впервые. Пробует несколько разных выражений лица: кокетливое, задумчивое, беззаботно-веселое. Потом ее лицо становится печальным, строгим, но от зеркала она не отходит.

И вдруг – звонок в дверь. ДОЧЬ берется было за ситцевый халатик, потом откладывает его, вынимает из шкафа нейлоновый пеньюар, лиловый, полупрозрачный… Идет к двери – не обычной своей неуклюжей походкой, а подчеркнуто томной, плавной. Видимо, она во власти какого-то нового, только что придуманного ею образа.

ДОЧЬ (протяжно). Кто там?

Не получив ответа, открывает все же. Несколько разочарованно.

Ах, это вы. Вы уже не первый раз приходите! Стаканчик вам? Ладно. (Идет на кухню, разыскивает граненый стакан. Вдруг останавливается, приняв какое-то решение. Опять идет к двери новой, плавной походкой. Говорит необыкновенно быстро, лихорадочно.) А знаете что – хотите? Хотите – можете посидеть у меня, здесь выпить. А что, я одна сейчас, я смотрю, вы не первый раз сюда приходите. У меня и рюмки есть. Впрочем, если нужно, есть и стаканы. Если полагается в стаканах. Вы мне скажите, как полагается. Я вообще-то никогда водки не пила. Мне тридцать два года, смешно, правда? Я много чего не делала. Все делали, а я нет, глупо, да? Как вас зовут? Вадик? Вы проходите, Вадик. Вон туда проходите, в мою комнату. Сейчас мы с вами выпьем. Там беспорядок, в моей комнате, но ничего, я уберу. Вы уж извините!

В квартиру проскальзывает Тень мужчины. В жизни ДОЧЕРИ мужчины оставались тенями, призраками, которых она себе сама создавала. Вадик не произнесет ни слова, и лица-то мы его, в общем, не увидим. Однако создается впечатление, что это человек еще молодой, не окончательно опустившийся, возможно, не без своеобразного «отрицательного» обаяния. Тень мужчины удалилась в комнату ДОЧЕРИ. Она же продолжает метаться по квартире и восклицать.

Как жаль, я ничего не приготовила. Правда, у нас есть варенье, вот, например, яблочное, только-только сварили…

С подносом, на котором – вазочка с вареньем, хлеб, два бокала, она входит в свою комнату. И – закрывает дверь.

…Входная дверь открывается, появляется МАТЬ – на этот раз она одета небрежно, в старую кофту, грубые туфли. Она вносит на кухню еще одну корзину с яблоками. Проходит по коридору, прислушиваясь. Пробует открыть дверь одной из комнат – так и есть, комната заперта, оттуда доносятся приглушенные голоса, музыка… МАТЬ все же стучит в дверь запертой комнаты, но, видимо, слишком тихо, и ей не открывают. Постояв у двери еще мгновение, МАТЬ решительно проходит на кухню, надевает фартук, принимается, громыхая тарелками, мыть посуду – ее в мойке скопилось предостаточно. Затем выключает воду, снова идет по коридору, снова останавливается перед запертой дверью… И тут дверь распахивается, в коридор выходит ДОЧЬ, сопровождаемая Тенью мужчины. ДОЧЬ изменилась: с распущенными волосами, принаряженная, в туфлях на каблуках. Ее настроение колеблется от неестественной оживленности до судорожного веселья. Не сразу возникает впечатление, что она – навеселе.

ДОЧЬ. Привет.

МАТЬ, не глядя, кивает. Идет снова на кухню. Небольшая пауза. Воспользовавшись тем, что на него не смотрят, Тень мужчины проскальзывает опять в комнату, возвращается, стыдливо пряча по карманам пустые бутылки. Потом, простившись с ДОЧЕРЬЮ, исчезает за дверью.

Пауза. ДОЧЬ снова проходит в комнату, выключает музыку.

МАТЬ. Я много раз просила, не бери голубой сервиз!

Пауза.

В доме должна быть парадная посуда!

ДОЧЬ (декламирует дурашливо, «детским» голосом). Начинается парад, в небо парики летят! (Смеется. Выносит из своей комнаты грязную посуду – фужеры, блюдца, розетки, несет на кухню.)

МАТЬ. Только я все перемыла – и опять!

ДОЧЬ. Я сама помою, тоже мне проблемы.

Пауза.

МАТЬ. Дождешься от тебя, как же…

Небольшая пауза.

Переоденься, пятно посадишь.

ДОЧЬ (тихо смеется). Ты так все время говоришь… так рассуждаешь. Смешно, тарелки бережешь, юбки. Как будто впереди еще одна жизнь и в ней все это пригодится.

Небольшая пауза.

А пока можно потерпеть!

Пауза.

А жизнь ведь так коротка. Вообще, как говорит Вадик, неизвестно, что завтра, может быть, атомная война!

МАТЬ (почти патетически). Даже если так, прожить – надо достойно.

ДОЧЬ. Вот-вот.

МАТЬ. Ты опять выпила, я с ужасом смотрю на все на это. Я потеряла на тебя всякое влияние… (Плачет, вытирает слезы.)

ДОЧЬ. Ну, мамик… Мне тридцать два года, ты все – про влияние. Это смешно, понимаешь?

Пауза.

Это не делает чести ни тебе, ни мне. Твое пресловутое влияние, твоя власть надо мной. Ух! Я всегда была всецело в твоей власти, ты делала из меня что хотела. И вот результат! (Смеется.)

МАТЬ. Я… Не могу я с тобой говорить, когда ты… навеселе.

Небольшая пауза.

Ну что ты с собой делаешь? Зачем так себя ломаешь? Из-за Лешки из‐за этого? Ну ничего же в нем нету особенного.

ДОЧЬ (спокойно). Я знаю. Ничего нету.

Небольшая пауза.

Было что-то в семнадцать лет.

Небольшая пауза.

В семнадцать лет в нас во всех что-то есть. А с возрастом люди портятся.

МАТЬ. Далеко не все, знаешь ли.

ДОЧЬ. Все. У других просто требования становятся ниже.

Пауза.

Кстати, с чего ты взяла, что я себя ломаю?

МАТЬ (с серьезностью, почти пародийной). Ты же другая, другая на самом деле!

ДОЧЬ. Ты в этом уверена?

Пауза.

А я нет. Я в себе не уверена. Ничего не известно. Пятнадцать лет я живу как монашка. «Одно привычное мечтанье, одна, всегда одна печаль», как там у классиков. За эти пятнадцать лет я не сказала с Лешей и пятнадцати слов. Я его узнала не больше, чем моего Вадика за десять дней знакомства. (Идет в комнату, включает магнитофон.) Вот слышишь, поет: «Ты – пленник твоего воображения»… (Пауза.) Вадик принес.

МАТЬ. Сразу видно, порочный, наркотический голос.

ДОЧЬ. «Ты другая…» Вот именно, может, я совсем другая! Может, я сама, как ты выражаешься, порочная, может, мне совсем по-другому надо жить. А не как живется, не как вы меня учили-наставляли. (Небольшая пауза, смеется.) Что интересно, у вас всегда были одни правила для меня, другие – для вас самих. (Небольшая пауза.) Особенно хорошо вы смотрелись вдвоем. Оба высокие такие, здоровые, красивые, как будто вас по особой мерке друг для друга сделали. (Игриво.) И уж ничто человеческое не было чуждо, отнюдь… Все от жизни получили, ничего не упустили, прямо стихами…

МАТЬ. Замолчи, Света! (Пауза.)

ДОЧЬ (дурашливо декламирует, подпрыгивая, хлопая в ладоши). Очень весело пожили, все от жизни получили, ничего не упустили! (Внезапно останавливается.) А я все упустила… все… все… (Уходит в свою комнату.)

МАТЬ (вдогонку). Этот ужасный человек… этот разложившийся элемент…

ДОЧЬ (из своей комнаты). Человек как человек. Люди, я поняла, не так уж и отличаются один от другого. У всех печень, почки, селезенка. У всех желание быть счастливым и благополучным.

МАТЬ. Этот подонок… Этот порочный тип… Он погубит тебя! Ваша связь…

ДОЧЬ (из комнаты). Нету ничего такого.

МАТЬ. Как это? Почему же? (Не получив ответа, обдумывает сказанное дочерью.) Ну, я рада, что ты оказалась более благоразумной, чем я думала.

ДОЧЬ (из комнаты). Это не я, это он…

МАТЬ (несколько обескуражена). Вот как? Зачем же тогда… Впрочем, понятно, выпить в тепле, пообедать на дармовщинку… Чем ему плохо! Или узнал, из какой ты семьи, ответственности испугался. А может, пить ему меньше надо, в этом все дело, а?

ДОЧЬ (выходит из комнаты). Ты давай, мама. Еще скажи что-нибудь неприятное, что-нибудь побольнее. Ты же умеешь. В детстве, помню, ты иногда так на меня смотрела, когда я чего-нибудь, бывало, натворю… Этот взгляд был хуже затрещины, хуже, чем когда в угол ставят. Боялась я этого взгляда. И сейчас давай, давай… (Скрывается в комнате, запирается. Заводит магнитофон. Снова – приглушенная музыка из‐за двери.)

МАТЬ. Света, погоди! Ну что ты, Светуленька!

Долгая пауза. Прибирает раскиданные вещи. Горестно.

Что-то надо делать… Что-то надо предпринять!

Садится возле телефона, энергично крутит диск.

Девушка, мне Волгоград, пожалуйста…

Звучит музыка – оглушающая, ритмичная… Под нее танцуют ДОЧЬ и Тень мужчины.

ГОЛОС СЕСТРЫ. Мамочка, дорогая! Я уверена – ты, как всегда, преувеличиваешь. Светлана спивается – ну как такое возможно, на это нужны хотя бы месяцы, если не годы… Все же я узнала через Виталия все, что тебя интересует. Да, конечно же, он освобожден досрочно. Конечно же, алиментщик. Правда, сейчас – только пьянство, только карты, увы, это пока не криминал. Но Виталий говорит, психология у них у таких одна – пуганые, собственной тени боятся. Скажи этому Вадику две-три фразы в корректном, спокойном тоне. Уверяю тебя, все на этом кончится… Как бы только Светлана не раздула из этого трагедию. В общем, решай сама… Еще напишу… До свидания!..

ДОЧЬ удаляется на кухню. Теперь с Тенью мужчины танцует МАТЬ… Странный это танец, и Тень мужчины постепенно съеживается, пятится к двери…

По-прежнему решительно МАТЬ пробует захлопнуть входную дверь, но Тень мужчины в последний раз возвращается в квартиру, быстро обегает ее, собирает многочисленные пустые бутылки, рассовывает их по карманам, за пазуху… И – удаляется окончательно, прихватив еще со стола граненый стакан…

ДОЧЬ (входит с подносом, на нем – рюмки, закуски). Вадим куда-то исчез… Давно он не появлялся…

Пауза.

Где же он?

МАТЬ. Я слышала, Вадик уехал куда-то…

ДОЧЬ. Уехал? Этого не может быть. Уехал и не сказал мне ничего? (Небольшая пауза.) Ты, мама, его не знаешь. Не знаешь наших отношений.

Пауза. Музыка. Танцует МАТЬ.

Он умер, я знаю! Он умер, а вы мне ничего не говорите.

МАТЬ (значительно). Мне говорили… Он испугался и уехал.

ДОЧЬ (с гневом). Испугался – почему? Твои выдумки.

Пауза.

И кто его испугал? Кому понадобилось? (С отчаянием.) Ну что ты так смотришь на меня? Уже не действует! (Скрывается в комнате.)

ГОЛОС СЕСТРЫ. Сегодня мне снился наш город, наш дом, наша квартира… Даже взгрустнулось. Сделали ли вы ремонт? Если нет, позвоните на ваш машиностроительный, я давала тебе телефон. Там сейчас начальник цеха мой однокашник, помогут материалы достать, дадут хороших рабочих. Сделайте наконец кафель в ванной и в кухне, а то вечно все откладываете…

ДОЧЬ (выходит из комнаты, она одета в черное, серьезна). Под самый конец я узнала его фамилию. Богов… Вадик Богов… Необыкновенная фамилия. Сколько он страдал, сколько он испытал в жизни…

ГОЛОС СЕСТРЫ. Отсюда, из‐за границы, все видится как-то иначе… Только и понимаешь, как ты любишь это все, какими прочными нитями привязан к дому, к своей семье… Ты не беспокойся, Светка утешится, я ее знаю. Поразмыслит, перевернет все с ног на голову. Не удивлюсь, если она из этого алкаша сделает героя, а из себя – его вдову, почти жену-декабристку…

ДОЧЬ. Он родом был из деревни… Маленькая деревня, девять дворов, где-то на Валдае… Там у всех была такая фамилия, Боговы… В первый раз его посадили – он угнал автобус. Стоял пустой автобус, он взломал дверь еще с одним парнем, поехали кататься… Просто так… Он говорил – просто захотелось, и трезвые были… Как все нелепо, все бессмысленно…

ГОЛОС СЕСТРЫ. Здесь тоже ничего, только очень жарко, все же почти джунгли… Поздравляю, кстати, вас с Новым годом, здесь, по народной традиции, год начинается с первого июля… Вот и тысяча девятьсот восьмидесятый на дворе… Тут все читают американский журнал, там символами семидесятых годов признавали три вещи – бег трусцой, фильмы катастроф и стиль диско. Такие, мол, безликие семидесятые годы… Ну, это как у кого. Думаю, что в нашем городке ничего подобного не наблюдается. Все же поздравляю вас с началом нового десятилетия, тебе, мама, желаю здоровья и бодрости, а Светке – счастья… Все жду, когда она перестанет меня третировать, ну да нельзя же ее взбрыки принимать всерьез… Целую вас… Слышите? Целую вас и очень люблю…

И снова – кладовка…

ДОЧЬ. Год восемьдесят первый, виктория… Не так давно сварено, а уже засахарилось… И не переваришь, такое густое… Может, послать кому-нибудь? (Открывает одну из баночек – зачерпывает ложечкой, пробует. Потом берет еще, еще, ест с видимым удовольствием. Спохватывается.) Я становлюсь похожей на маму!.. (Небольшая пауза.) Мама моя, мамочка…

Кладовка погружается в темноту. Впрочем, и в квартире темно. Но вот входная дверь открывается, появляется МАТЬ. Усталой, грузной походкой проходит она на кухню, не зажигая света, тяжело опускается на стул.

МАТЬ (вздыхает). Клубника так и лежит в тазах, вся соком изошла… Так она ее и не сварила…

Небольшая пауза.

Сама все сделаю. Посижу немного в тишине, в темноте…

Пауза.

Только отдохну…

Сидит неподвижно. Снова открывается дверь, с освещенной лестничной площадки падает сноп света, и можно разглядеть входящую ДОЧЬ. Она одета подчеркнуто модно, держится уверенно, с оттенком самодовольства.

ДОЧЬ (зовет). Леша, ты где? Я же говорю – она на даче, пока последние ягоды не сойдут, оттуда не вылезет… Все с дроздами воюет да с соседями… Ну, чего ты все озираешься?

Вслед за ней появляется еще одна Тень мужчины – Леша Быханов. Он плотен, коренаст, одет с безличной педантичностью. Впрочем, его не удастся рассмотреть: он проскользнет тенью мимо, не войдет в повествование, в жизнь ДОЧЕРИ и МАТЕРИ…

Здесь нам будет удобнее… Вон возьми тапочки, а хочешь, так проходи, я не мещанка… Слышал, по телевизору говорили – мещанство заставлять гостей тапочки снимать? Твоя-то Татьяна хозя-а-айка… Ну? Чего застыл? Никого нет, я же говорю! Как будто в первый раз!

Обнимаются.

Нам с тобой не по возрасту по кино ходить, по скверикам… Это раньше надо было, а сейчас извини…

Зевает.

Ну ладно… Соображу чего-нибудь ужинать… и спать, жутко устала, не знаю как ты…

Зажигается свет. Из кухни в коридор проходит МАТЬ – ссутулившаяся, с тусклым взглядом, старчески шаркая ногами.

О!

Пауза. Тень мужчины пытается раствориться, хотя бы уменьшиться, но МАТЬ все равно не сводит взгляда с Леши Быханова.

МАТЬ (глухо). Я плохо себя почувствовала… вот и приехала… а ты клубнику так и не сварила… (Пауза.) Ты, Леша, вот так раз…

Пауза. ДОЧЬ начинается смеяться – от души, весело…

ДОЧЬ. Ну, извини, Лешенька… Видишь, как с нашим ужином… Ничего, давай до завтра…

Тень мужчины неловко протискивается к двери, исчезает, озираясь.

Ну и чурбан он все-таки… Потеха…

МАТЬ. Светлана!

ДОЧЬ (смеется). Видок у него сейчас был… И ведь как чувствовал: пойдем, мол, к приятелю, мне ключи дали… А мне так надоело шататься по чужим квартирам, по культурным мероприятиям, по достопримечательным местам… (Зевает, потягивается.) Все же лучше дома ничего нету…

МАТЬ (почти жалобно). Светлана!

Пауза.

Так это из‐за тебя он бросил Таньку? С тремя детьми?

ДОЧЬ (небрежно). Почему он, это она его бросила…

МАТЬ. Мне только не лги! (Небольшая пауза.) Что же ты натворила, а? Как же ты еще в глаза людям смотришь?

ДОЧЬ. Мам, ты все время одно и то же повторяешь.

МАТЬ. Добилась-таки своего! Ходила, ходила к Таньке…

ДОЧЬ. Господи, как все скучно…

Пауза.

Предел мечтаний… А говорить не о чем… Как с ним Татьяна столько лет прожила! Ей медаль надо дать… У него же круг интересов – во! Не говорю уже обо всем остальном… Скучно…

МАТЬ. Я не верила. Мне говорили, намекали – я не верила. Быханова-старшая со мной здороваться перестала, а вот оно что…

Небольшая пауза.

Ты же говорила – ты на это неспособна! Подругу близкую облапошить, доверчивостью ее воспользоваться… Ну, Лешка… А ты! И это моя дочь!

ДОЧЬ. Мам, у меня от тебя зуб болит.

Пауза.

МАТЬ. И это все, что ты мне скажешь?

ДОЧЬ. Ну кто знает, кто на что способен… Что люди – боги? Кем захотел, тем и стал? Я вообще об этом не думаю. Когда не думаешь, все понятно. А как вникнешь поглубже… Такое, думаешь про что-нибудь, не должно случаться, не имеет права… А оно случается, сплошь и рядом! И все – как ни в чем не бывало. А задумаешься – волосы дыбом встают.

Пауза.

Потому что жизнь нас умнее.

Пауза.

Стоит ли вникать, если все равно ничего не изменишь? И вообще, может, завтра прилетит крылатая ракета и всех нас накроет. Если империалисты развяжут агрессию.

МАТЬ. Это знаешь как называется? Философия конца света, вот как!

ДОЧЬ. А ты все ярлыки налепливаешь… крепко в тебя въелось…

Пауза.

МАТЬ. Я могу понять… ты всю жизнь его любила… еще в школе что-то, я помню…

ДОЧЬ (спокойно). Я его не любила. Я его и не знала-то совсем.

Небольшая пауза.

Я никогда никого не любила.

МАТЬ. А сейчас?

ДОЧЬ. Ага, и сейчас…

Пауза.

МАТЬ. Я… тебя не узнаю.

ДОЧЬ. А я сама себя не узнаю.

Пауза.

Да есть ли чего узнавать? Была ли я вообще? Я не помню-то ничего. Только что я должна, должна, должна чего-то делать. И не должна, не должна – поступать плохо.

Пауза.

Всю жизнь я себя ломала, мучала… Стала вспоминать свою жизнь, совсем запуталась… Обрывки какие-то лезут в голову, как мелодии, к которым слов подобрать не могу…

МАТЬ (почти патетически). Света, пусть он вернется к Татьяне. Не разрушай семью!

ДОЧЬ. Ой, мам, брось свою риторику… У меня из‐за вашей риторики, может, вся жизнь наперекосяк…

МАТЬ. Тебе замуж вовремя надо было выйти, все было бы нормально…

ДОЧЬ. При чем здесь – замуж… Леша вот зовет сейчас замуж. Ну и что? Думаешь, мне хочется?

МАТЬ. Не пойму тебя…

ДОЧЬ. Выйду, конечно. Что я, хуже других? У всех семья, работа интересная, а у меня? Что я – самая некрасивая, самая неспособная? Алку я всегда, по всем статьям превосходила. И им всем почему-то все, а мне – ничего.

Пауза.

Когда-то мне казалось – есть во мне что-то особенное… Но раз я такая, как все, значит, и жить надо как все.

МАТЬ. Чувствую – опять ты что-то придумываешь, опять себя выгораживаешь… опять – чтобы получше выглядеть…

Пауза. С неожиданной силой.

Не допущу, чтобы ты подругу в сорок лет с тремя детьми одну оставила.

ДОЧЬ (смеется). Это точно, на нее уже никто не польстится… Обабилась, толстая стала… вот такая… нет, вот такая…

МАТЬ. Я не позволю тебе! (Вдруг оседает на стул.) Устала я… пойду прилягу…

(Из комнаты, слабым голосом.) Двадцать капель, можно двадцать пять… там возьми, в аптечке, в нижнем отделении…

ДОЧЬ идет из комнаты в кухню. Когда она проходит мимо входной двери, из щели для почты к ее ногам падает письмо.

ДОЧЬ. Странно… (Разворачивает, читает.) «Света, я тебя честно предупреждал – если Татьяна вернется, то и я тоже. И вот сейчас я снова по-честному тебе сообщаю…»

МАТЬ (из комнаты). Светуленька, побыстрее, если можно…

ДОЧЬ. Сейчас! (Снова читает.) «Как я и думал, с ее стороны это была всего лишь усталость от трех детей. Но вот она отдохнула, поразмыслила, и все встало на свои места… Книги, которые ты давала детям читать, я пришлю по почте…» Что, мама? А, капли Вотчала… в аптечке…

Идет на кухню, подходит к аптечке.

Ну отлично… ну отлично…

Достает из аптечки пузырек с каплями. Приготавливает для МАТЕРИ лекарство: капает капли в рюмочку, в стакан наливает воды – запить… и тут ее взгляд падает на упаковку каких-то таблеток. Ставит лекарство и стакан на стол. Достает упаковку, начинает отсчитывать таблетки.

Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять… хватит, наверное…

Зажимает таблетки в одной руке, в другую берет стакан с водой… и снова начинает считать – уже шепотом, перед тем как дать себе команду… подносит пригоршню с таблетками ко рту…

МАТЬ (тихо, приглушенно). Светуленька!

ДОЧЬ (кидается в комнату, рассыпая таблетки). Иду! Иду! (Пауза.) Мама, мама…

Свет гаснет. Потом зажигается лампочка в кладовке.

Мамочка… если бы ты меня тогда не окликнула… Но ты окликнула меня, позвала… димедрол я собрала с полу, выбросила в мусорное ведро… И не ко мне приезжала скорая помощь, а к тебе. Мамочка…

Кухня тоже освещается. МАТЬ, еще бодрая, еще подтянутая, в окружении банок и тазов, варит варенье…

Я всегда хотела кем-то стать. Я хотела стать театральным режиссером… хотела стать выдающейся учительницей… хотела – нравственным, необыкновенным человеком, в котором бы видели пример окружающие… хотела – ученым-лингвистом, хотела – роковой женщиной. Ничего этого не было. Не стала я кандидатом наук, жительницей Москвы или Ленинграда, чьей-нибудь невестой или женой, не стала матерью. Но всю жизнь я кем-то все же была… я была дочерью, твоей дочерью, мама… и эту единственную отпущенную мне роль я исполнила так плохо… Ты в жизни испытала всякое, ты гордилась своей опытностью. «Мне есть что вспомнить», любила ты повторять. Но все последние годы, на пенсии, ты прожила со мной вдвоем. Ты тоже была только моей матерью. Как мы много значили друг для друга, как мы могли быть счастливы… Это было главное, должно было бы стать главным… Я помню тебя молодую, ты уходила куда-то вечером. Отец уже ждал тебя, а ты наклонялась над моей кроваткой… Как я ждала этого вечернего поцелуя, этого непонятного запаха духов! Как я любила тебя тогда, когда я была маленькой.

Кухня погружается в темноту. ДОЧЬ сидит в задумчивости на стремянке…

Мамочка, дорогая, милая…

В коридоре резко звонит телефон.

Алло, алло. Я заказывала… Да… (Ждет. Потом изменившимся, с жалобно-угодливыми нотками голосом.) Аллочка, опять я. Прервалось; нет того, чтобы тебе, как богатой сестре, перезвонить! Слушай, Аллочка… помнишь, ты говорила, что ты себе новое пальто купила? А старое не продала еще никому? А то осень на носу, а выйти не в чем… на моем бордовом и обшлага пообтерлись… (Слушает.) А, понятно… Нет, я не обижаюсь… чем отдавать неизвестно кому… а тут родной сестре не в чем выйти на урок… Да я так. Купить-то можно, да мне не по карману, есть тут симпатичные, по двести двадцать, есть, да не про нашу честь… Ну что ты… (Слушает.) И не подумаю… Нет, нет… Ну уж телеграфом во всяком случае не надо, уж лучше переведи почтой, все дешевле… Ну спасибо тебе огромное. А то осень на носу… Я тут кладовку разбираю, целый день копаюсь, лезет в голову разная чертовщина, а дела ни с места… Спасибо… Ну как чего – я бы без тебя пропала… Целую… Звони, не забывай… (Кладет трубку.) Хоть не замерзну осенью… (Небольшая пауза. Снова идет в кладовку.) Так можно опуститься… так можно опуститься…

Стоит перед полками с вареньем.

Семьдесят девятый, крыжовник… никогда мне не разобрать эту проклятую кладовку… шестьдесят пятый год, земляника… семьдесят шестой, красная смородина, желе… Семьдесят седьмой – яблоки, антоновка… Что же мне с этим со всем делать?

1982–1986

Опубликовано 1987

Песни Вероники Долиной из пьесы «Миф о Светлане»

* * *

 
Не моих ли мук творенье
Строчкой бронзовой болит?
Но моих ли рук варенье
Пенкой розовой бурлит?
 
 
Может, что-нибудь не вышло –
Непонятно мне самой.
Но варение из вишни
Отогреет нас зимой.
 
 
Я слежу недремным оком
За загадкой бытия,
А она исходит соком,
Вишня, ягода моя.
 
 
Я без зависти, без злости,
Но сама с собой борюсь.
И, как ягода без кости,
В чьем-то вареве варюсь!
 
 
Не мое ли это пенье –
Горло тонкое дрожит?
А вишневое кипенье –
Будто фея ворожит.
 
 
Может, что-нибудь не вышло –
Непонятно мне самой.
Но варение из вишни
Отогреет нас зимой…
 

* * *

 
А когда я болела, да, когда я болела,
О, как сильно меня моя мама жалела!
И когда я кричала больными ночами,
Как она защищала большими плечами!
 
 
А когда меня юность дотла не спалила,
Обожгла и лихую судьбу посулила –
Откатясь от огня, я на холоде тлела,
Только мама меня больше не пожалела…
 
 
Помню, как накатило болезнями детство
И она находила чудесные средства.
А сжималось кольцо, означавшее муку
Помню, дула в лицо или гладила руку…
 
 
И минуты свои и часы – не считала.
Но запасы любви все тогда исчерпала.
Ведь с тех пор, что я в детстве так страшно болела,
Меня мама моя никогда не жалела…
 

* * *

 
Я развлечь вас постараюсь
Старомодной пасторалью.
От немецкой сказки в детской
Веет пылью и теплом.
 
 
Кто-то их опять читает
И страницы не считает,
И, незримы, Братья Гриммы
Проплывают за стеклом…
 
 
Если ты меня не покинешь,
То и я тебя не оставлю!
К этой песенке старинной
Я ни слова не прибавлю!
 
 
Там на лаковой картинке
Ганс и Гретель посрединке
Умоляют: Под сурдинку
Спой, хороший человек!
 
 
Этот облик их пасхальный!
Их уклад патриархальный –
В наш нелегкий, в наш нахальный,
В наш невинный, добрый век!..
 
 
Если ты меня не покинешь,
То и я тебя не оставлю!
К этой песенке старинной
Я ни слова не прибавлю!
 
 
Но от этой сказки мудрой
Тонко пахнет старой пудрой.
Ветер треплет Гретель кудри,
Носит новые слова:
 
 
Я сниму остатки грима.
Что вы натворили, Гриммы?
Вы-то там – неуязвимы,
Я-то тут – едва жива…
 
 
К этой песенке старинной
Я свои слова прибавлю:
Если ты меня вдруг покинешь,
То я это так не оставлю!
 
 
Я развлечь вас постаралась
Старомодной пасторалью.
От немецкой сказки в детской
Веет пылью и теплом.
 
 
Это я опять читаю!
Я их очень почитаю.
И, незримы, Братья Гриммы
Проплывают за стеклом…
 

* * *

 
Я выбрал самый звонкий барабан
И бил в него, что было мочи,
Я бил в него и плакал по годам,
Что прожил молча, что прожил молча.
 
 
Я долго жил и ни во что не бил,
Ну как я выжил и что я видел,
И вот я барабан себе купил,
Немного выпил и дробно выбил.
 
 
На ярмарке открыл я балаган,
Не балаган – так, балаганчик,
Мой цирк один лишь номер предлагал,
Мой барабанчик, я и мой барабанчик.
 
 
Ведь жизнь у нас с тобой сплошной обман,
И ты обманщик и я обманщик,
Так заходи, друзья, в мой балаган
«Мой барабанчик», где я балаганщик.
 
 
Боюсь, вот только если ураган
Однажды ночью сорвет мне крышу,
Уж слишком громко бьет мой барабан,
А вдруг я урагана не услышу,
Нет, вдруг я урагана не услышу?
 

* * *

 
Шестидесятые года –
Пора младенческих улыбок.
Шестидесятые года –
Пора студенческих ошибок.
 
 
Шестидесятые года!
Бьют бригантину струи ветра.
Шестидесятые года –
Они уже почти что ретро…
 

* * *

 
– Ах, дочка,
О чем ты плачешь,
За что ты платишь?
Ах, дочка,
Я в твои годочки
Уже с твоим отцом
Стояла под венцом…
 
 
– Ах, мама,
Венчаться мало!
Ну, обвенчалась ты с отцом,
Совсем юнцом, чужим птенцом…
 
 
– Ах, дочка,
Я в твои годочки
Уже с твоим отцом
Рассталась с подлецом…
 
 
– Ах, мама,
Расстаться мало!
Один – подлец, другой – глупец,
Да и не о том я, наконец…
 
 
– Ах, дочка,
Я в твои годочки
Хоть не жила уже с отцом,
А все ж бела была лицом…
 
 
– Ах, мама,
Лица-то мало!
А что я не бела лицом –
Так я же балуюсь винцом, –
Ведь ты же знала…
 
 
– Ах, дочка,
Я в твои годочки
Хоть и была почти вдовой –
Была румяной и живой,
А ты – девица, не вдова,
А только теплишься едва!..
 
 
– Ах, мама,
Уж осталось мало!
И не жена, и не вдова,
И не жива, и не мертва,
А то, что черное ношу, –
О том не спрашивай, прошу!
 
 
– Ах, дочка,
О чем ты плачешь,
За что ты платишь?
Чем согрешила?
Куда спешила?
Себя решила…
 

* * *

 
И приходит однажды ко мне человек,
И становится на пороге моем.
Я ему предлагаю еду и ночлег,
Он благодарит, но говорит,
Что не терпит нужды ни в чем.
И продолжает стоять, как стоял,
И я наливаю ему вина.
Он благодарит, но говорит,
Что я ему ничего не должна.
Что я ничего не должна.
Тогда я тихо ему говорю,
Что, видно, он просто мне не по душе.
Он благодарит. «Прощай», – говорит.
И нету его уже.
 

* * *

 
Пускай вы не в ударе
Пускай вы не в угаре
Но вы, танцуя в паре
Уловите момент.
 
 
Присядьте на кушетку
Возьмите сигарету
Зажгите сигаретку
Хорошей марки «Кент»…
 
 
Пускай дымок колечком
Пускай дымок колечком
Пускай дымок колечком
Взлетает, ну и пусть…
 
 
Ни словом ни словечком
Ни словом ни словечком
Ни словом ни словечком
Не выдавайте грусть…
 

* * *

 
На мосту, где мы встречались, –
Фонари едва качались.
Мы ходили по мосту,
Мы любили высоту.
 
 
Под мостом, где мы встречались, –
Воды быстрые не мчались.
Не гудели корабли,
Поезда спокойно шли.
 
 
На мосту, где мы встречались, –
Наши муки не кончались.
Поглазев на поезда,
Расходились кто куда.
 
 
Ибо мы бездомны были!
Высоту мы не любили.
Но ходили мы туда –
Больше было некуда.
 
 
Над мостом, где мы прощались,
С той поры года промчались.
Вот я встану на мосту
И достану
Пустоту.
 

* * *

 
Уедем отсюда прочь,
Оставим здесь свою тень.
И ночь у нас будет ночь,
И день у нас будет день.
 
 
Ты будешь ходить в лес
С ловушками и ружьем.
О как же весело здесь,
Как славно мы заживем!
 
 
Я скоро выучусь прясть,
Чесать и сматывать шерсть.
А детей у нас будет пять,
А может быть, даже шесть…
 
 
И будет трава расти,
А в доме топиться печь.
И, господи мне прости,
Я, может быть, брошу петь.
 
 
И будем как люди жить,
Добра себе наживать.
Ну хочешь, я выучусь шить,
А может и вышивать?