Текст книги "Пьесы и тексты. Том 1"

ИРИНА. Но вы… вам, наверное, нужно… нужны… одним словом, у вас много расходов…

ВАРВАРА АПОЛЛОНОВНА (подходит к Ирине ближе, смотрит на нее зорко, с новым интересом). Как же не много! Как же не много, моя хорошая! Много. Главный расход – Аполлошенькин врач. Серьезный он, хоть и молодой, ровесник он Аполлону – тридцать лет. И лечит, и наукой занимается. Каждый визит – самопонимание. Это как? А конфеты? Шоколадные конфеты покупаю Аполлону, для питания мозга. Ничего, он выздоровеет, все сразу изменится…

ИРИНА. Варвара Аполлоновна…

ВАРВАРА АПОЛЛОНОВНА. Что? Что, моя хорошая?

Смотрит выжидающе.

ИРИНА. У меня есть десять рублей… Это немного, но это мои собственные деньги…

ВАРВАРА АПОЛЛОНОВНА. Что ты, что ты, девочка…

Берет ее цепко за руку.

ИРИНА. Я вас провожу… только провожу, и домой… И заказ успею получить…

Улица. КОНСТАНТИН и МЕДСЕСТРА идут вместе. КОНСТАНТИН заходит в телефонную будку, звонит.

КОНСТАНТИН. Иннокентий Петрович? Это Сухоруков Костя. Вадик мне передал, чтобы я вам сегодня звонил… У меня все в порядке. К осени я вам гарантирую, Иннокентий Петрович! Да, третьего июля, во Дворце бракосочетаний… Ну, есть еще время, Иннокентий Петрович, я надеюсь, вы пожалуете лично… Спасибо… Да, у меня две публикации в «Вопросах психиатрии»… Французский знаю, английский сам учил, говорить, конечно, не рискую, но читать могу… Хорошо… Спасибо, Иннокентий Петрович.

МЕДСЕСТРА. Константин Михайлович… Что, эта ваша новая работа интересная? Вижу, вы так стараетесь…

КОНСТАНТИН. Ну а что делать, Катя? Так и сидеть всю жизнь? Зачем тогда жить, ты как считаешь?

Пауза.

Да… Это уж будет работа, так работа… Хочешь науку – пожалуйста, выход на ВОЗ – вот он, рядышком. Вот уж работа…

МЕДСЕСТРА. А что это вам не звонят больше?

КОНСТАНТИН. Кто?

МЕДСЕСТРА. Знакомая эта ваша, Ира.

КОНСТАНТИН. Ирка-то?

МЕДСЕСТРА. Раньше звонила по нескольку раз в день, разве не помните? А сейчас не звонит… Уехала, что ли? Или поссорились?

КОНСТАНТИН. Не звонит?

МЕДСЕСТРА. Идемте, Константин Михайлович, мне еще в булочную хлеба купить…

Уходят.

У Нефедовых.

ЖЕНЯ. Константин… Костик… Сюсюкаете все, противно…

МАТЬ (вяжет, считает петли). Раз, два, три, четыре, пять… Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь – изнаночные…

ЖЕНЯ. Лимитчик, самый настоящий. Я его так и зову – лимитчик, лимитчик! За глаза, конечно…

МАТЬ. Он не лимитчик, а врач… Ты сидишь, а на столе что делается. Возьми тряпку, вытри. Толстая стала, все потому, что лень шевельнуться.

ЖЕНЯ. По своей сути лимитчик. Не нравится ему в своей Туле.

МАТЬ. Ты во всем видишь плохое, такая натура, всех подозреваешь.

ЖЕНЯ. Тут подозревать нечего, тут все как раз ясно, как божий день. Фиктивно жениться знаешь, сколько сейчас стоит? Вот он и решил… Вы его еще увидите!

МАТЬ. Восемь, девять, десять – изнаночные… раз, два, лицевые…

ЖЕНЯ. Потому он меня и терпеть не может, что я его намерения вижу насквозь.

МАТЬ. Ты, Женя, вот что. Ты должна деликатнее. Ты можешь отравить Ирише праздник, не ты, в конце концов, выходишь замуж.

ЖЕНЯ. Не я! Я бы за такое ничтожество… под дулом пистолета…

МАТЬ. Ей жить, не тебе.

БАБУШКА (елейно). Ты, Женечка, слушай маму, слушай, мама плохому не научит.

Выходит.

ЖЕНЯ. Слушай, а где я жить буду?

МАТЬ. Что-нибудь придумаем.

ЖЕНЯ. Мо-ло-ды-е не хотят снимать квартиру?

МАТЬ. Так не стоит вопрос.

ЖЕНЯ. У вас с отцом умопомрачение какое-то. Ясно, вы об этом мечтали с тех пор, как мне исполнилось восемнадцать лет. Как же – дача есть, «Жигули» купили, паласы, ковры, подписные издания. Только вот дочки не замужем, это портит картину. Но соображение-то надо иметь!

МАТЬ. Говорю – возьми тряпку, вытри со стола.

ЖЕНЯ. В нашей с Иркой комнате будет жить лимитчик, так? Вы – где жили, там и будете. А мне куда? С бабулей в маленькую комнату? Там две кровати не встанут. Она и то жалуется, что душно и шумно. С закрытым окном – дышать нечем, откроешь – проспект слышен…

БАБУШКА (входит). Я белье догладила, разложила стопочками. А в шкаф – это ты, Маша, сама, я в ваш шкаф не полезу…

Кивает.

МАТЬ. Во всяком случае, это первый Ирочкин молодой человек. Первый! У нее нет твоих внешних данных, нельзя от этого отмахиваться. Ей уже двадцать лет.

ЖЕНЯ. Двадцать лет! (Смеется с истерическими нотками.) Двадцать лет!

БАБУШКА. Женечка, ты уже взрослая девушка. На столе крошки, посуда грязная, а ты с книжкой. Куда как лучше – убрала все, вытерла, села на чистенькое.

МАТЬ (сухо). Мама, Жене надо заниматься.

БАБУШКА (пугается). Я ж как лучше… Мне что, а ей жить…

МАТЬ. Впрочем, я сама уберу. Я только довяжу ряд, пуловер нужен срочно. У Константина нет ничего теплого. Он мерзнет на дежурствах.

БАБУШКА. Да мне не трудно… Ты вяжи, вяжи, я раньше тоже вязала, пока не глаукома. Сиди, мне что тогда делать?

Кидается убирать со стола.

ЖЕНЯ (медленно поднимается). Схожу-ка я в кино… К Машке зайду или к Наталье…

Уходит.

Звонит телефон. БАБУШКА снимает трубку.

БАБУШКА. Алле! А Иры дома нет, она в гости ушла. Кто это, Костя? Костя, так она к тебе пошла. Давно уже вышла. Наверное, разминулись вы как-нибудь, вот что! (Кладет трубку.) Жених-то звонит…

МАТЬ (вяжет). Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать, семнадцать, восемнадцать, девятнадцать. Двадцать, двадцать один, двадцать две…

У Соловово-Конюшковых.

ВАРВАРА АПОЛЛОНОВНА и ИРИНА заняты генеральной уборкой. АПОЛЛОН в глубине комнаты судорожно пишет, склонившись за письменным столом. Впрочем, работает в основном ИРИНА – энергично, старательно.

ВАРВАРА АПОЛЛОНОВНА. Дала я объявление: «Мою полы». Через Мосгорсправку, расклеила в пяти местах, как полагается. Один раз позвонили, другой – пошла, вымыла. И все. Потом еще одна звонит, спрашивает – что вы еще умеете делать. Все умею, всему жизнь научила. И что же? Ой, говорит, извините, что зря пришлось проехаться, мы уже нашли. И вправду, дверь распахивается, появляется – белое пальто, белые сапоги, сама высокая, стройная и шапка норковая. Зачем ей в домработницы? Я – понятно, у меня жизнь прахом пошла, а ей? В автобусе обратно ехала, все размышляла. Ну как же, небось, приехала, одеться хочется, всего хочется… Москва, соблазнов-то, соблазнов…

Пауза. Работают.

И все понятно стало. А что ее взяли – ну куда мне против нее, никакого вида. У них ребенок маленький – решили, молодая, красивая лучше справится. А я ведь с детьми умею. Как я с ними умею, знали бы они! Как слушаются меня дети, как любят!

Пауза.

Раньше мне многое непонятно было в жизни. А теперь я все понимаю. Самые странные, самые непонятные вещи. Подумаешь – и все понимаешь, что отчего, что к чему ведет. И не отвращает тогда жизнь, не страшит, не пугает. А раньше не так… раньше возмущали несправедливости… а теперь нет, теперь все понятно… Обидели тебя, унизили – горько, больно. А ведь человек ненамеренно. Он, может, и не заметил. А если намеренно тебя обидел – значит, несчастный он человек. Несчастные люди эгоистичны, мелочны, грубы. Они мелочно вымещают на других мелочное свое несчастье… Накричала на тебя продавщица – а ведь у нее пьет муж и жалобу написал незаслуженно какой-то крючкотвор. Часто слышишь – откуда сейчас столько злобы у людей? Как откуда – не из космоса же. Люди озлобляют друг друга, сначала родители детей, потом дети родителей. Часто говорят – несчастья делают людей лучше. Не так это, Ирина… Несчастья людей плохими делают, озлобленными, мелочными… Посмотри на очередь – как из‐за пустяка кричат друг на друга, как оскорбляют! Стыдно со стороны смотреть! И что же – все они плохие? Нет, не сегодня это началось и не завтра кончится…

Пауза.

Хорошо жить, когда все понимаешь. Некого ненавидеть, некого презирать. И обидеть тебя никто не может, всех ведь жалко, всех. Хорошо так, легко жить… Ух, наверное, я скоро умру, Ирина…

ИРИНА. Ну что вы! Что вы!

ВАРВАРА АПОЛЛОНОВНА. Как ты все хорошо делаешь, как быстро. Ты много дома хозяйничаешь, да?

ИРИНА. Нет.

АПОЛЛОН (сжав голову руками). Император Нерон, истинное имя Луций Домиций Агенобарб, что означает – Меднобородый…

ВАРВАРА АПОЛЛОНОВНА. Тише, мы ему мешаем, Аполлон работает, нужна полная тишина!

АПОЛЛОН. Почему кровожадного Нерона воспитывал Луций Анней Сенека? Сенека, мудрый и великодушный, знаменитый философ-стоик. Он воспитывал Нерона с детства, почему же он воспитал его так плохо?

ВАРВАРА АПОЛЛОНОВНА (страшным шепотом). Он ничего не должен знать, ничего, понимаешь? Ни про мытье полов, ни про объявление. (Улыбается.) Он думает, нам хватает, хватает моей пенсии и его пособия.

АПОЛЛОН. А кто воспитал Алкивиада, вероломного, распутного предателя? Кто – распутники, негодяи? Нет, Алкивиад рос дома у своего дяди, благородного Перикла, его воспитывал великий Сократ… Почему? Ничто ни с чем не связано… Это страшно…

Задумывается.

ВАРВАРА АПОЛЛОНОВНА (торжествующе). Аполлон поправится, Аполлон поправится… Вот все будет хорошо, все будет хорошо…

РАЗНОСЧИЦА (катит тележку, с неиссякаемой бодростью ее сопровождает очередь). Мясо говядина первой категории, колбаса полукопченая свиная, печенье «Московское» полкило, праздничный набор шоколадных конфет «Московских» – одна коробка, водка «Московская» – одна бутылка…

ОЧЕРЕДЬ предъявляет талончики и получает пакеты.

КОНСТАНТИН (появляется). Простите, нельзя все то же самое, только без водки и конфет.

РАЗНОСЧИЦА. Что, что?

КОНСТАНТИН. Без водки и конфет.

РАЗНОСЧИЦА. Почему?

КОНСТАНТИН. Водку я не пью, а много сладкого есть вредно.

РАЗНОСЧИЦА. Ну не берите заказ, вас, кажется, никто не заставляет…

КОНСТАНТИН. Нет, ну все остальное мне нужно – мясо, колбаса.

РАЗНОСЧИЦА. Водку продайте – купят, конфеты подарите.

КОНСТАНТИН. Зачем я должен брать то, что мне совсем не нужно?

РАЗНОСЧИЦА. Вы из какой организации?

КОНСТАНТИН. В каком смысле?

РАЗНОСЧИЦА. В том смысле – талончик на заказ у вас имеется?

КОНСТАНТИН. Не имеется.

РАЗНОСЧИЦА. Вот видите, а вы говорите. Какое ваше предприятие? Вы с дизельного или вы журналист? Сегодня у нас обслуживаются только с дизельного и еще журналисты.

КОНСТАНТИН (торопливо, сбиваясь на просительный тон). Понимаете, я сейчас работаю в таком месте, где не дают талончиков… Ну, есть такие места. Вы не думайте, мне и другая работа светит… Но там нужна московская прописка. А без работы в хорошем месте прописки не получишь… Вот такой парадокс…

РАЗНОСЧИЦА. Следующий!

КОНСТАНТИН. Но я… Мне бы нужно очень… Я очень спешу, а тут у вас все – мясо, колбаса. Ладно, я все возьму, конфеты подарю, а водку сам выпью…

РАЗНОСЧИЦА. Не видите вывеску – обслуживаются только предприятия и организации? Не видите? Очки наденьте!

Вырывает у КОНСТАНТИНА пакет, стремительно бежит с тележкой. ОЧЕРЕДЬ бежит за ней.

КОНСТАНТИН (вслед). Старая курица!

Уходит.

У Нефедовых. Появляется БАБУШКА с горкой вымытой посуды в руках. Идет на цыпочках, стараясь не звякнуть чашками. Через некоторое время входит ЖЕНЯ. БАБУШКА вздрагивает.

БАБУШКА (шепчет). Ухожу, ухожу…

ЖЕНЯ. Ну, что ты делаешь, а? Я просила тебя, бабуля, просила. До четырех часов, ты же обещала!

БАБУШКА. Счас, счас!

ЖЕНЯ. Что – счас, что – счас? И так тошно, тебя не хватало здесь!

Садится на табурет, жадно затягивается сигаретой. Молчание.

БАБУШКА (бормочет). Сижу, сижу в маленькой комнате, и дверь плотно закрыла – как ты сказала, и так-то раздумалась… И тут в голову мне и ударило – чашки-то, чашки! Чашки не вымыты, не расставлены. Маша придет – заест меня, заест!

ЖЕНЯ. Раньше шести родители не придут.

БАБУШКА. А вот неровен час…

Пауза. БАБУШКА делает ЖЕНЕ вопросительный знак головой.

ЖЕНЯ. А… Спит. Заснул.

БАБУШКА (шепотом). Выпивши?

Пауза.

Что в четыре часа спать-то залег. И ты… зерен возьми кофейных, пожуй, или ореха мускатного погрызи. У нас есть, в пряностях. Спиртным так и шибает от тебя. С огнем играешь, Женька… А вот вдруг придут раньше, что тогда?

Долгая пауза. ЖЕНЯ курит, жадно затягиваясь.

Все куришь… а спросят – кто курил, почему надымлено? Что мне отвечать?

ЖЕНЯ. Успею проветрить. И окурки – не в ведро, прямо вынесу в мусоропровод. И бутылки пустые. Не в первый раз.

БАБУШКА. Женька…

ЖЕНЯ. Бабуля, а?

БАБУШКА. Иду, иду… Буди его, Женя.

ЖЕНЯ. Хоть ты-то дай передохнуть, а?

БАБУШКА. Этот больно что-то нехорош, страшный. И лицо… Что у него с лицом-то?

ЖЕНЯ. Жирная кожа у человека, угри. Да что ты, бабуля?

БАБУШКА. Иду, иду. Нехорошо как все… нехорошо…

Бредет прочь. И вдруг – звонок во входную дверь.

ЖЕНЯ. Не открывай, не вздумай.

Мечется.

БАБУШКА. У отца ключи! Все равно!

ЖЕНЯ. Ах, ты!

Вдруг садится на прежнее место. Снова – звонок.

БАБУШКА. Да что ты сидишь, Женька, что сидишь! Беги, скажи, чтоб оделся, приберитесь, музыку поставьте, а я их здесь заговорю, заговорю, беги, как будто у тебя просто гости, ну и что такого! До чего ж ты, детонька, довела себя! (Плачет.) Беги! (Толкает Женю.) Надо что-то делать!

ЖЕНЯ. Пусть! Пусть, даже лучше!

Идет открывать дверь. Входит КОНСТАНТИН.

Вы? Это вы?

КОНСТАНТИН. Ира дома?

БАБУШКА. Ира, Ира в институте. Сейчас только звонила, сказала, задерживается. У них там практическое занятие.

КОНСТАНТИН. Практическое занятие… Это интересно. А у вас, вижу, гости.

БАБУШКА. У меня?

КОНСТАНТИН. У вас или, может, у Ирины. А вон, на вешалке, портфельчик стоит, дипломат.

ЖЕНЯ. Вам бы милиционером работать – не врачом.

КОНСТАНТИН. Может, Ира все же дома? Если подумать?

ЖЕНЯ (недоумевает). Ирка в институте, говорят вам.

КОНСТАНТИН. Был, был я в институте. Там кончились последние лекции, и у ее курса никаких практических занятий.

ЖЕНЯ. Туда нельзя.

КОНСТАНТИН. Почему же?

ЖЕНЯ. Я говорю, нельзя, и все.

КОНСТАНТИН. Я только посмотрю! Только посмотрю!

Отбрасывает ЖЕНЮ и БАБУШКУ, заслоняющих ему дорогу, проникает в другие комнаты. С неожиданной в нем быстротой делает почти обыск – заглядывает в шкафы, под стол, за портьеры. Идет в другую комнату.

ЖЕНЯ. Он всем еще покажет! Вы его еще не знаете.

КОНСТАНТИН (снова появляется, тяжело дыша). Ее нет.

БАБУШКА. А тебе чего говорили?

КОНСТАНТИН (Жене). Извините…

ЖЕНЯ. Я вас ненавижу, вы хам. Из-за таких, как вы, все из‐за таких, как вы. Вы хитрый, грубый, ограниченный, вы лимитчик, вы стремитесь устроиться любой ценой. Как вы, таких много, и жить поэтому стало невозможно.

КОНСТАНТИН. Мне плевать, что вы обо мне думаете, мне только хотелось проверить.

ЖЕНЯ. Что, что проверить?

КОНСТАНТИН. Не пошла ли Ирина по вашим стопам. Мне она звонит, говорит, не может встретиться, плохо себя чувствует, поехала домой, вам – что она задерживается в институте…

ЖЕНЯ. Вы к тому же еще идиот. Ирка, она же малахольная. Ее же ничего такое не интересует. Мне удивительно, что у нее вообще-то есть роман. Она потому на вас клюнула, что людей, что мужчин не видела, ей сравнивать не с кем, а тут вы подвернулись…

КОНСТАНТИН (усмехается). У тебя зато большая практика.

ЖЕНЯ. Вы мне не тыкайте, я с вами на брудершафт не пила!

КОНСТАНТИН. Ты пьешь, когда дома никого нет, знаем мы.

ГОЛОС (из комнаты, хрипло). Же-ня! Жень-ка! Где ты, Евгения?

ЖЕНЯ плачет.

КОНСТАНТИН. Не буду больше мешать…

Уходит.

ГОЛОС. Же-ня!

БАБУШКА (появляется, хлопочет вокруг). Миленькая ты моя… Вот орешек мускатненький, пожуй. Лицо умой холодной водичкой, хорошо. Сигаретки, окурки я в мусоропровод снесла. (Кивает.) Буди его, да и выпроваживай, пора. Я супу сварила, покормлю тебя супом…

ГОЛОС (развязно и хрипло). Женька, ну где ты, куда ты делась? Женя!

ЖЕНЯ сидит, облокотившись, за столом, все ниже наклоняет голову.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

На сцене выстраивается возбужденная ОЧЕРЕДЬ. В ней – МАТЬ, ЖЕНЯ. РАЗНОСЧИЦА составляет список.

ВАРВАРА АПОЛЛОНОВНА (проходит). Извините, что здесь дают?

РАЗНОСЧИЦА ТАЛОНОВ. Не мешайте работать… Записываю – двести шестьдесят шестой…

МАТЬ (активно). Нефедова!

ИЗ ОЧЕРЕДИ. Вы здесь не стояли! Она не стояла!

МАТЬ. Нефедова – еще раз!

РАЗНОСЧИЦА. По одной паре в руки, сколько можно повторять.

МАТЬ (выталкивая перед собой Женю). Она тоже Нефедова, мы вдвоем!

ЖЕНЯ. Мам, мы же дальше стоим.

МАТЬ. Тише!

ВАРВАРА АПОЛЛОНОВНА (матери). Извините, что здесь дают?

МАТЬ. Ах, ну да вот на прилавке – португальские, девяносто пять рублей.

ВАРВАРА АПОЛЛОНОВНА. Девяносто пять рублей…

Отходит.

РАЗНОСЧИЦА. Во пошла жизнь – за сапогами девяносто пять рублей – давятся, с утра записываются, как за хлебом в голодное время, апельсины авоськами тащат, как картошку. А все недовольны. Записываю – двести шестьдесят семь, еще раз Нефедовы.

ЖЕНЯ. Мам, это же на весь день.

МАТЬ. Ты Иркины сапоги видала? Видала? Подметка отваливается. Перед Костиком стыдно.

РАЗНОСЧИЦА. Девушка, записали свой номер?

ЖЕНЯ. Где?

РАЗНОСЧИЦА. Где – у меня на лбу, где.

МАТЬ. На ладошке надо писать, вот у меня ручка. Все пишут на ладони свой номер, чтобы потом не лезли без очереди. (Очереди.) Ничего не знает, привыкла за матерью…

ЖЕНЯ (пишет). Ужас какой…

МАТЬ. Ире сейчас не до сапог, она все время с Костиком. (Улыбается.) Это понятно. Я бы тебе, Женечка, тоже сапоги купила, но маленьких размеров нету. У тебя ведь маленькая ножка, тридцать пятый размер. У меня когда-то тоже тридцать пятый был…

ЖЕНЯ. Две пары-то зачем?

МАТЬ. Тише… Я их продам на работе, за португальские сто пятьдесят рублей можно взять. Вот тебе и пятьдесят пять рублей, расходов-то сейчас…

ЖЕНЯ. Только ни с каким она не с Костиком, учти. Могла бы и постоять, а то как что-нибудь неприятное – Женя да Женя. Лимитчик уж несколько дней телефон обрывает, где Ирина.

РАЗНОСЧИЦА. Двести девяносто первый – Филипчук…

МАТЬ. Где ж она пропадает, если не с Константином? Как-то это все…

РАЗНОСЧИЦА. Тридцать пятый, тридцать шестой – не стойте, тридцать седьмые кончаются, только с тридцать восьмого размера…

МАТЬ (внезапно). Слушай, Женя, а что этот мужик так на тебя смотрит? Ты что – его знаешь?

ЖЕНЯ. Я?

МАТЬ. А этот, в пыжиковой шапке, у перекрестка – вдруг, помнишь, с тобой поздоровался. Ему лет сорок, не меньше. Тоже твой знакомый?

ЖЕНЯ. Ой, ну скажешь тоже. У меня? Ты, мама, всех моих знакомых знаешь. Ну а смотрят, так мало ли…

МАТЬ (умиленно). Красавица ты моя! Ничего, все и у тебя будет хорошо. Все-таки где же Ирочка?

У Соловово-Конюшковых.

АПОЛЛОН «работает» – за столом, склонился над бумагами, обхватив голову. ИРИНА вытирает пыль на книжных полках.

ИРИНА (раскрывает одну из книг, читает). «Мой друг! Я видел море зла и неба мстительные кары, врагов ужасные дела, войну и гибельны пожары…» (Закрывает книгу.) Да…

Пауза.

Я вообще не люблю поэзию. Мама любит. У нее весь Расул Гамзатов есть. И они всегда смотрят, когда показывают вечера в Останкино, встречи с поэтами, а я не люблю. Это плохо, но не всем же дано одинаково, это как музыкальный слух, правильно? Неба мстительные кары… Сейчас другие стихи пишут.

АПОЛЛОН. Батюшков, потом он сошел с ума.

ИРИНА. Да…

В замешательстве, особенно быстро вытирает пыль.

АПОЛЛОН. Он писал легкие, радостные стихи, стихи счастливого человека… Слишком трудно оказалось так писать. У меня вот тоже последнее время болит голова… Я слишком много работаю. Мое учение о всеобщей взаимосвязи… Все зависит от всего, все связаны со всеми… Мы с вами зависим от вестготского всадника, вторгающегося в Кордовский халифат, от араба Аверроэса, сохранившего идеи Аристотеля, от монаха Сигера, с риском для жизни переведшего труды Аверроэса… О, у меня все прослежено, охвачены все века, и то, что делаем мы с вами, тоже не просто так. Все это отразится, будет иметь последствия – через год, через пятьдесят лет, через два века. Все имело значение – и вестготский всадник, и Аверроэс, и Сигер, и мой прадед, собравший мою библиотеку, и мой дед, не сжегший ее, когда было холодно и нечем было топить, не продавший ради куска хлеба! Несмотря на все испытания, предки оставили культуру… обломки культуры, нравственности… мы должны воссоздать, воссоединить… все наши поступки имеют значение…

Пауза.

Я надеюсь, эта тряпка не хлопчатобумажная?

ИРИНА (вздрогнув). Не знаю…

АПОЛЛОН. Не знаете… А вы представьте себя на месте хлопка, из которого выпрядают нитки – все равно что жилы вытягивают. Представили?

Пауза.

Я не хочу в этом участвовать.

Пауза. АПОЛЛОН встает из‐за стола, идет по комнате, ложится на диван.

Как быстро я стал уставать. Я не выдерживаю напряжения, особенно после этих лекарств, которые дает мне мама… Через час-полтора восторг в моей груди сменяется холодом, усталостью… Картина взаимосвязи, всеобщей зависимости и гармонии гаснет, распадается… и я уже ничего не понимаю, все бессмысленно, скучно… и мне хочется спать… спать…

Засыпает. ИРИНА подкладывает ему подушку, укрывает его. Сама продолжает перетирать книги – все медленнее и медленнее. Потом садится на тахту к АПОЛЛОНУ, долго смотрит на него. Осторожно, стараясь не потревожить, ложится рядом.

ВАРВАРА АПОЛЛОНОВНА (появляется). Заснули, детоньки… Вот как… А мама еды принесла, сейчас поедите…

Поликлиника.

За столом – КОНСТАНТИН. Он готовится к приему, одной рукой раскладывает истории болезни, плечом прижимая к уху телефонную трубку.

МЕДСЕСТРА то хлопочет в кабинете, то выходит за двери, где на стульях терпеливо расселась ОЧЕРЕДЬ.

КОНСТАНТИН (в трубку). Вадик, ты? У меня все лопнуло, Вадик. Похоже, летом не получится постоянно прописаться… Нельзя чуть задержать это дело, я что-нибудь бы предпринял еще… Может, ты узнаешь? Август – последний срок? Это точно? Уже есть другая кандидатура? Ты громче говори, слышно плохо. А кто? Понятно… А если я успею? Понятно… (Медсестре.) Ну, телефоны работают!

Кладет трубку, сидит в задумчивости.

МЕДСЕСТРА (очереди, которая уже начинает роптать). Ничего, подождете.

МРАЧНЫЙ БОЛЬНОЙ. Я записан на десять ноль-ноль. Уже двадцать минут прочь, потом объясняй жене. Я у нее по минутам расписан.

КОНСТАНТИН (набирает еще номер, говорит измененным голосом). Будьте добры, Ирину… Нет? И не приходила? Ничего не передать, это так, один ее знакомый…

Поспешно кладет трубку, встречается со взглядом МЕДСЕСТРЫ. Бодро.

Как жизнь, Катя? Что-то давненько тебя…

МЕДСЕСТРА. Я болела, Константин Михайлович. (Несколько напыщенно.) Ничего, женщины живучи, как кошки.

КОНСТАНТИН. Ну давай…

МЕДСЕСТРА (выкликает). Казнощекин!

МРАЧНЫЙ БОЛЬНОЙ (заходит, садится напротив Константина). Вызывали, доктор? Получил вашу открытку. Знаю, чьих рук дело…

КОНСТАНТИН (другим голосом). Да вы не стесняйтесь, Казнощекин. Знаем мы, какой вы стеснительный. Особенно в ту пятницу, в столовой домовой кухни очень вы стеснялись. Эх, Казнощекин! А мы в вас поверили.

МРАЧНЫЙ БОЛЬНОЙ молчит.

Что такой мрачный, спрашивается? Скажете – всегда такой. Мрачный чего?

КАЗНОЩЕКИН. Такая натура.

КОНСТАНТИН. Какая у вас натура – никому неизвестно. В столовой домовой кухни вы, напротив, веселились, пели песни. Других заставляли вам подпевать. Эх, Казнощекин, только вернулись было в коллектив, наладили семейную жизнь… Как будем разбираться, по-плохому или по-хорошему?

БОЛЬНОЙ ерзает на стуле.

Куда торопитесь, Казнощекин? Вы задумайтесь – куда вы торопитесь? Куда и зачем?

КАЗНОЩЕКИН. Доктор, вы же меня обижаете. Ничего такого. Сигналов на меня не поступало же? Сигналов-то нету?

КОНСТАНТИН. А кафе-молочная? Принесли с собой? Ведь принесли? А последующий дебош? Снова лечиться вам надо. Казнощекин, лучше давайте будем добровольно. Пока вас с работы в ЛТП не направили.

КАЗНОЩЕКИН. Но сигналов-то не было…

КОНСТАНТИН. Бросьте, Казнощекин. Мне ваша жена обо всем написала.

КАЗНОЩЕКИН. Вы кому верите? Мне не верите, а кому? Она ж с утра до вечера – в местком пишет, в домком пишет, в газеты пишет. В концерте «По вашим письмам» только по ее заявкам и передают, и их достала, в магазинах продавщицы первые с ней здороваются, боятся… Садится вечером после работы, вот такая кипа бумаги, конвертов, и пишет, пишет – по всем адресам, по любому поводу! Прямо как мания – я уж и с вами хотел про нее посоветоваться, может, с психикой чего! А вы!

В дверях, уже горько.

Кому поверили, а, доктор?

Укоризненно качает головой, исчезает.

КОНСТАНТИН (вслед). Казнощекин! Не спешите вы так, успеете к двум часам!

ВАРВАРА АПОЛЛОНОВНА. Можно?

КОНСТАНТИН (набирает номер). Это институт? Скажите – как студентка Нефедова, третий курс, сдала экзамен? Нету у третьего курса экзамена? Ну, может быть, консультация какая-нибудь, занятия – вы посмотрите, пожалуйста… Да? (Вешает трубку, ловит взгляд медсестры. Варваре Аполлоновне, другим голосом.) Что-то давненько…

ВАРВАРА АПОЛЛОНОВНА (возмущенно). Как-то вы холодно, как будто не удивлены.

КОНСТАНТИН. Ну не первый же день мы с вами болеем, Варвара Аполлоновна. Все же известно – сначала может быть хуже, потом ему лучше, потом… (Пожимает плечами.) Сами знаете, так уже бывало. Что делать, пора привыкнуть.

ВАРВАРА АПОЛЛОНОВНА. Такого еще не было. Я таким его не видела все шесть лет. Он снова работает. Я узнаю прежнего Аполлона…

Сдерживает слезы.

КОНСТАНТИН. Ну хорошо, я приду. Мы с вами во всем разберемся.

ВАРВАРА АПОЛЛОНОВНА. Нет-нет, не нужно, Константин Михайлович. Понимаете, он сейчас не один, это есть причина улучшения. Это ему полезнее всех лекарств. Она его вылечит, доктор. Она почти его вылечила…

Вынимает из сумки конверт, кладет на край стола.

КОНСТАНТИН. Что вы хотите?

ВАРВАРА АПОЛЛОНОВНА. Справку. Дайте мне справку, что он дееспособен. Снимите его с учета! О, я все продумала.

КОНСТАНТИН. Так-так-так…

ВАРВАРА АПОЛЛОНОВА. Нужно, чтобы он женился. Я же говорю, он не один. Мы не одни. С нами она, Ирина, наш добрый ангел.

КОНСТАНТИН. Ирина?

ВАРВАРА АПОЛЛОНОВНА. А что вы удивляетесь? Вы не удивляетесь, что этих ваших алкоголиков любят жены, не бросают их, терпят. Почему же моего Аполлона нельзя полюбить?

КОНСТАНТИН (с внезапным интересом). Ирина? А как фамилия?

ВАРВАРА АПОЛЛОНОВНА. Последнее время она почти что живет у нас. О, это такое счастье! Нет-нет, вы не подумайте! У них совершенно чистые отношения, вы же знаете Аполлона, его принципы. Но их отношения еще честнее, еще ближе, чем если бы… Они созданы друг для друга, созданы.

КОНСТАНТИН. Ну и какая же она, эта ваша Ирина?

ВАРВАРА АПОЛЛОНОВНА. Глаза серые, знаете – лучистые.

КОНСТАНТИН. Лучистые?.. А она что – застенчивая такая, молчаливая?

ВАРВАРА АПОЛЛОНОВНА. Ну уж нет. Скромна, но не ломака, не жеманница. А как смеется! У большинства нынешних девушек некрасивый смех, не обращали внимания? Сама хорошенькая, одетая в цвет, в тон, а смеется вдруг басом или как несмазанная телега скрипит. А у Ирины смех – как раньше говорили, серебристый.

КОНСТАНТИН смеется.

(Восторженно.) А хозяйка какая! В руках все так и горит…

КОНСТАНТИН (теряя интерес к разговору). Где же вы такую нашли, Варвара Аполлоновна? У меня вот всю жизнь – мечта жениться! А все не то!

ВАРВАРА АПОЛЛОНОВНА. На нее бы я оставила Аполлошеньку. О, я щедро ее одарю. Щедро!

КОНСТАНТИН. Варвара Аполлоновна, но я не могу вам дать эту справку. Напротив, кажущееся улучшение иногда предшествует…

Заминается, разводит руками.

ВАРВАРА АПОЛЛОНОВНА. Если я умру, что с ним останется? Когда я умру?..

КОНСТАНТИН. Ну… (В замешательстве.) Ну…

ВАРВАРА АПОЛЛОНОВНА. Вы же его заберете? Заберете? И что с ним будет?

МЕДСЕСТРА (вмешивается). В больнице, между прочим, и уход, и питание. Что он, один такой? Что он – особенный? Люди живут…

ВАРВАРА АПОЛЛОНОВНА. Особенный, да… Особенный!

КОНСТАНТИН. Ну к чему такие мрачные мысли… Вы же образованный человек… И вдруг – предчувствия, ну к чему это…

ВАРВАРА АПОЛЛОНОВНА. Я верю предчувствиям. Вы обратили внимание – какая в этом году холодная зима? А ведь природа предчувствовала ее, сколько осенью было рябины, боярышника! «К холодной зиме», – уже в августе говорили те, кто знает. «Это для того, чтобы птицы перезимовали длинную холодную зиму». Я верю в предчувствия, но сейчас… (Вынимает кипу бумаг из сумки.) Они думают, я не понимаю, что такое – вторичный лимфоденит! А я знаю латынь, еще когда его и на свете не было!

КОНСТАНТИН. Кого – его?

ВАРВАРА АПОЛЛОНОВНА (совершенно спокойно). Молодой врач, вот как вы… Он все твердит – язва. Но я знаю, что он думает. Он знает, что у меня не язва. Наука умеет много гитик – слышали?

КОНСТАНТИН. Что?

ВАРВАРА АПОЛЛОНОВНА. Это ключ к старинному пасьянсу. Определенная буква соответствует определенной карте, впрочем, вам неинтересно. Наука умеет много гитик – бессмыслица, но это про таких, как он, таких, как вы.

КОНСТАНТИН. Но я, кажется…

ВАРВАРА АПОЛЛОНОВНА. Чем могли, всегда помогали, да. Это есть такая формула – что могу, сделаю, если смогу, помогу… Замечательная формула.

Встает, подвигает к нему конверт.

КОНСТАНТИН. Ну к чему это, к чему? Если я к вам прихожу домой, другое дело, ну а здесь…

ВАРВАРА АПОЛЛОНОВНА. Не стоит благодарности.

Идет к дверям. Торжественно.

Мы обойдемся и без вас, я и так все устрою. Мы будем счастливы…

Кивает, уходит.

КОНСТАНТИН (пожимает плечами, кладет конверт в ящик стола). Следующий!

Тем временем на авансцене скопилась ОЧЕРЕДЬ во главе с РАЗНОСЧИЦЕЙ, снова распределяются какие-то жизненные блага. В ОЧЕРЕДИ выделяется молодой человек – мы его не раз уже видели, – одетый даже не по последней моде, а по самой последней. Он бы выглядел прекрасно, если бы все на нем не было слишком светлым и слишком обтянутым. КОНСТАНТИН подходит к ОЧЕРЕДИ, пытается пристроиться.

РАЗНОСЧИЦА. Не занимайте очередь! Больше отпускать не буду! Молодой человек, вы последний, вас обслужу – и все! Предупреждаю!

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК (улыбается). Но меня-то? А?

РАЗНОСЧИЦА. Вас – да.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Можно быть спокойным?

РАЗНОСЧИЦА. Будьте. (Константину.) Не становитесь, я же сказала!

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Привет.

КОНСТАНТИН. Я тебе звонил, передали тебе?

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. А, она не передает, ты же знаешь. На всякий случай.

КОНСТАНТИН. Я тебе еще раз звонил.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК (продвигаясь в очереди). Я бы отзвонил, но забыл твой телефон.

КОНСТАНТИН. У меня нет телефона.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Все еще нету? Ну ты даешь!

КОНСТАНТИН (вдруг). Надо умудриться в Москве снять комнату, чтоб без душа, без телефона и, извиняюсь, туалет на другом этаже? А? Это только я могу.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Слушай, ты же женишься! Там квартира, нет?

КОНСТАНТИН. Я уже не женюсь. Раздумал. Вернее… зачем врать? Она… начала такие финты… Я уже был женат в родной Туле. Я знаю, что такое, если вечером она еще не приходила, а утром уже ушла.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Ты же говорил, она не особенно внешне.

КОНСТАНТИН (горячо). Все было рассчитано. Сперва искал-искал, потом смотрю – молоденькая, хорошая вроде девчонка, никто особо не польстится… Я же был женат, три года жил как в тумане, в кошмаре… А тут все рассчитал…

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Да, плакала твоя прописка…

КОНСТАНТИН. На работу на интересную не могу устроиться без прописки, без прописки не берут на работу… А! Я вообще думал – будет все нормально…

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК (изумленно глядит на Константина). Ну ты даешь…

КОНСТАНТИН. Чего-то я…