Текст книги "Пьесы и тексты. Том 1"

ВАРВАРА АПОЛЛОНОВНА. Ему хуже, Ира.

ИРИНА. Не в этом дело. Для меня – никакого значения…

Пауза.

Они опять волнуются, опять голову ломают, где я… А!

АПОЛЛОН (лежа бормочет). Мой друг! Я видел много зла и неба мстительные кары, врагов неистовых дела, войну и гибельны пожары… Я видел сонмы богачей, бегущих в рубищах издранных, я видел бледных матерей, из милой родины изгнанных… Он потом сошел с ума… потом… Лишь угли, прах, и камней горы, лишь груды тел кругом реки, лишь нищих бледные полки везде мои встречали взоры…

Засыпает.

ИРИНА. Он хорошо выглядит.

ВАРВАРА АПОЛЛОНОВНА. Я опасаюсь, что ему несколько хуже.

ИРИНА. Все равно, он хорошо выглядит.

Пауза.

Я полежу… полежу немного… и пойду… Варвара Аполлоновна, не может это так продолжаться…

ВАРВАРА АПОЛЛОНОВНА. Ты о чем, о чем ты, моя хорошая? Полежи… ты устала…

Пауза.

Подожди… еще немного…

Пауза. ВАРВАРА АПОЛЛОНОВНА направляется к шкафу, лезет вглубь, на пол летят какие-то тряпки… Вот она извлекает небольшую шкатулку, ставит на стол.

Подойди сюда, моя милая… Ты такого не видала… Варвара Аполлоновна не всегда так жила, она богата была, счастлива. Муж мой богат был. Его отец не из таких был помещиков, у кого все заложено-перезаложено. О, он один такой в уезде был. Его «англичанином» за глаза прозывали… Утро, светает только, все гости спят – у них народу много гостило, одни за стол не садились, а он сапоги высокие надел, на коня – и в путь, все хозяйство проверит, все заводы, мельницы, все поместья… А потом – в контору, все счета проверит, во все, как писарь, вникает, каждую цифру поправит… Он потом за границу уехал, в Париже умер, а Саша ученым стал и никуда не поехал. «Возмездие» – говорил, это дворянам возмездие. Он в университете преподавал много лет… Много…

Там мы с ним и познакомились, я студенткой была. Хорошо мы жили, Аполлошенька родился. Красивый был у меня муж, красивее даже Аполлошеньки, и любил очень женщин, и они его любили… Страдала я тогда, не знала – придет время, придет и оно, настоящее страдание… А потом начались муки… Я сначала пенсии не получала и нигде не работала… Так, где люди перепечатать дадут, где постирать… А там Аполлон вырос, выучился, и пенсию мне назначили за мужа, другие, лучшие времена наступили…

Пауза.

Ты не слушай меня, милая. Тебе все это неинтересно. Это все из другой жизни, ее, этой жизни, уже нигде нет… Снег прошлогодний…

Пауза.

Смотри – вот серьги с подвесками. Примерь. Хорошо тебе? А вот браслет… а вот другой браслет, парный к нему… Это восточные вещи, там все полагается так: один ковер не ковер, один браслет не браслет…

Почти насильно сажает ИРИНУ на стул, обряжает ее драгоценностями.

Это от их тетки, от дагестанской княжны… Была у них такая прабабка… От нее Конюшковы темноволосы, темноглазы, от нее и больны… Она-то не в себе была, черной меланхолией, как тогда говорили, страдала. От нее и Аполлон…

Пауза.

Трудно было, а не продавала… Все на черный день берегла… Это ведь наши вещи, не скупленные, не выморочные! Чужие вещи, они себя покажут. Жили мы на Петровских линиях… я еще девушкой была, студенткой… И в большой квартире – были тогда такие большие квартиры. Только начали в них подселять из подвалов… И жила в такой большой квартире подружка моя, молодая дама. Кем там муж у нее работал, не помню, только никого к ним не подселяли. Так втроем и жили с мужем и матерью, в огромной квартире с лепными потолками, с картинами и статуэтками… Наше это все – так подружка говорила, и хотелось верить. Сама она была хороша, изящна, как будто неведомым мастером для другой какой-то жизни по заказу сработана, как статуэтка… А как-то забегаю к ним по лестнице и слышу, как кричит она на свою мать. Некрасивым, грубо-писклявым каким-то голосом. Тихо я спустилась и ушла. И не приходила больше. Нет, милая, думаю. Не твои эти вещи, не тебе они назначались, живешь ты в чужом доме, среди чужих вещей. Не таковы эти украшения, Ира. И как подходят они тебе, посмотри! Вот кольцо – посмотри оно стерлось в том месте, где сгибается палец. Моя свекровь, бабушка Аполлона, носила его не снимая… Не продавала я, не доставала даже, все на черный день берегла…

ИРИНА (тихо). Разве он пришел… черный день?

ВАРВАРА АПОЛЛОНОВНА (бормочет). Как хорошо на тебе эти вещи, как пристало тебе их носить… Хочешь, Ира, носи, ни у кого таких нету, присмотрись, так благородно и тускло мерцают, а не сверкают эти бриллианты, о, теперь не купить таких, это не то, что ослепляют под неоновыми лампами на прилавках, не то, что неизвестно откуда взявшиеся женщины примеряют на свои толстые пальцы… Ты только посмотри, Ира, только взгляни…

Пауза. АПОЛЛОН бормочет во сне. Они прислушиваются.

(Глухо.) Не покидай его… (Медленно соскальзывает на пол, становится на колени перед Ириной.) Не покидай Аполлона, когда я умру! Я умру скоро, Ира! Я точно знаю!

Долгая пауза.

ИРИНА. Встаньте, Варвара Аполлоновна. Да вы что… Вы что…

ВАРВАРА АПОЛЛОНОВНА (лихорадочно). Посмотри на него… Он всю жизнь жил в любви, в заботе… Он был счастлив, несмотря ни на что, мы все были счастливы, мы любили друг друга, заботились, не мучали… У нас никто никогда не кричал, не оскорблял никого… И что с ним будет, когда я умру? Казенный дом? Да, медицинский уход… да, пусть питание… но, Ира, ты подумай… Я бы никому такого не предложила… Но ты-то не такая, как все. Твоя жизнь должна быть особенной, отмеченной благородством, самоотречением, на которое только ты способна… Это можно оформить, опекунство, опека… Можно юридически оформить!

Пауза.

Замужество, семья… дети – ангелы, из которых вырастают даже не дьяволы, а скучные, ничем не замечательные люди… Муж будет изменять тебе, вечная, идеальная любовь невозможна… Ваши прозаические ссоры, еще более прозаические примирения и даже минуты счастья, они тоже печальны, ведь от них не остается ничего… Вся эта жизнь, которая тебя ждет, – она так мало говорит жаждущей, вечно неудовлетворенной, высокой человеческой душе! (С восторгом.) У тебя высокая душа, Ирина, я знаю! Это будет твой подвиг, увидишь, тебе за него воздастся! Воздастся за Аполлона, за то, что я умру спокойно…

Пауза. ИРИНА медленно начинает снимать с себя драгоценности.

(Поспешно.) Ты не думай, я позабочусь о вас с Аполлошенькой… Ты ни в чем не будешь нуждаться! Эти вещи, им сейчас цены нету! И деньги… ты, может быть, думаешь, у Варвары Аполлоновны нет денег? Есть деньги! Не веришь, я сейчас покажу тебе…

Роется в шкафу.

Ты не пожалеешь! О, я скопила! Трудно было, а скопила… (Настойчиво.) Нет, ты посмотри! Посмотри!

ИРИНА (отстраняя ее руку). Нет, не надо…

ВАРВАРА АПОЛЛОНОВНА (подходит к зеркалу, распускает свои жидкие волосы, тщательно причесывается). Запустила себя… Два дня волос не чесала… На ведьму похожа… Я и есть – старая ведьма. Прибраться надо… Неделю ты у нас не была – мы неделю тебя ждали, все из рук вывалилось…

ИРИНА кладет драгоценности на стол, идет к выходу.

Ключи? Раз не надо, положи на стол.

ИРИНА идет к выходу.

Постой! Постой! Вот, возьми серьги на память. И кольцо возьми, это ведь гарнитур. Погоди… Тебе же не видать за свою жизнь таких вещей. Лампу, вот хрустальную лампу возьми… В нее раньше керосин наливали, у меня она без дела стоит, но можно переделать на электрическую. А кружева! Вологодские, елецкие кружева. А я буду знать, что все в хороших руках. Ты ведь хорошая, Ирина. Ты такая хорошая. (Настойчиво всовывает ей вещи.) Бери…

ИРИНА в ужасе все откладывает, отталкивает ВАРВАРУ АПОЛЛОНОВНУ и убегает. Долгая пауза. ВАРВАРА АПОЛЛОНОВНА медленно накрывает пледом АПОЛЛОНА, долго прислушивается к его дыханию. Бормочет.

Все с полу поднять, все прибрать… Ничего… Глаза страшат, а руки делают!

Начинает прибирать в комнате – раскладывает все по местам, стирает пыль, метет пол – движения ее все быстрее, энергичнее, увереннее.

Был бы пылесос… Но ничего! Ничего!

На сцене – Кабинет психологической помощи. Медленно, по одному, по двое рассаживаются СОТРУДНИКИ за столом.

МЕДСЕСТРА. Я пришла к вам, чтобы вы мне посоветовали. Все расскажу, чтоб – как на духу, правильно ли я поступаю. Вы подсказывайте, подсказывайте мне. Я уже давно здесь, в Москве, и училище здесь кончила, а все как привыкла на людей смотреть – то ли я делаю, что нужно, так ли одеваюсь, как здесь требуется, то ли покупаю, что все хватают. Теперь только такая привычка, а вообще я уже ничем не уступаю. И веснушки в институте красоты мне вывели, и волосы – были рыжие, кудрявые, а сейчас черные и прямые. Я их утюгом приглаживаю, правда-правда, еле теплым утюгом по чуть влажным волосам. Если систематически, любые кудри распрямляются. А волосы у меня теперь почти как у Майягазель, есть тут у нас, тоже медсестра, только у меня не такие длинные. А объем талии у меня теперь – как у Светки Игнатьевой с третьего этажа, а зимние сапоги – как у Юльки. И квартира у меня уже своя, двухкомнатная, хоть и малогабаритная, хоть и в отдаленном новом районе. Все! Я ведь такая – если загадаю, обязательно сбывается, ко мне уже на улице подходят тетки с мешками и спрашивают, как проехать по Москве. Во всем – только вот мне двадцать пятый год, а я все одна. Здесь много таких, у нас-то уже бы в перестарки записали. Но я так не сдаюсь, стала думать над своей жизнью. Кто мне нравится – никогда мне того не видать. А кто ко мне сватается – я без внимания! Шофер Володя был – женился. Остался санитар Миша. У моря погоды… это так на всю жизнь можно, верно? И вот я решила… На мне ведь мальчики, восемь лет и девять, братья. И свои-то дети сейчас никому не нужны, а тут чужие! Многие еще как посмотрят. Володя вот женился, я ему говорю – я должна подумать, а он взял и женился. Врач у нас работал, Константин Михайлович, так он уходит, переводится на интересную работу… на его место другой врач придет, и что, все снова-здорово? Нет, я решила… Правильно ведь я решила? Он тоже по медицинской части, Миша, у нас одни интересы… вместе в институт будем пробовать… Все будет у нас хорошо, вот как я решила. А я такой человек: раз загадала…

РАЗНОСЧИЦА (стремительно, по обыкновению, появляется. Медсестре). Туфли белые одна пара, перчатки белые… короткие или до локтя?

МЕДСЕСТРА. Какие?

РАЗНОСЧИЦА. До локтя эффектнее.

МЕДСЕСТРА. Вы мне подсказывайте, подсказывайте, это хорошо. Я люблю людей слушать.

СОТРУДНИЦА (с залаченной неподвижно прической выступает вперед с микрофоном, проникновенным голосом). Дорогие друзья! Сегодня в нашем Кабинете психологической помощи праздничная встреча… Мы пригласили к нам в гости те семьи, которые в свое время обращались к нам за помощью… В дальнейшем, будем надеяться, подобные встречи станут нашей доброй традицией.

СЕКРЕТАРША и МЕДСЕСТРА укрепляют транспарант: «У нас сегодня СЕМЕЙНЫЙ ПРАЗДНИК». Постепенно появляются и рассаживаются МАТЬ и ОТЕЦ, ИРИНА и КОНСТАНТИН.

СОТРУДНИК. Да, у нас сегодня небольшой семейный праздник… Мы пригласили к нам в гости Анатолия Павловича Нефедова и Марию Сергеевну Нефедову, недавно они отметили тридцатилетие совместной супружеской жизни… и совсем молодую семью, младшее поколение – Костю и Иру Сухоруковых… Садитесь, пожалуйста… Чашка чая, доверительная беседа о том, как нужно преодолевать трудности, потом небольшие подарки, праздничная лотерея… Все это отвечает задачам нашего Кабинета.

РАЗНОСЧИЦА. Возьмите листочки, напишите – кто что желает, тот такой подарок и получит. Во всяком случае, ваши пожелания будут учтены.

Играет музыка.

МАТЬ (отцу). Что ты молчишь? Уж такой ты, молчишь все время! А я думаю, не дает мне покоя – отключила ли я стиральную машину, закрыла ли окна… Плохо, когда дома никого нет, Женя – опять ушла… Конечно, когда была бабуля, все было по-другому. Я ведь всю жизнь с ней прожила, не хотела, а прожила… Как там она в деревне? Я ей три письма послала, она не отвечает. То ли обиду держит, то ли письма долго идут, кто ее знает…

СЕКРЕТАРША. Кстати… Я дело номер триста двенадцать дробь ноль шестьдесят вэ к другим папкам не приобщаю. Его же закрывать пора, вот посмотрите…

СОТРУДНИЦА (проникновенно). Марья Сергеевна… У вас за спиной много трудностей, вы и научный работник, и общественник, и жена, и мать двух дочерей, будем надеяться, скоро вы станете бабушкой… Поделитесь с молодыми вашим опытом… Трудно ведь было, да? Трудно?

СОТРУДНИК (берет у секретарши бумагу, зачитывает скороговоркой). «Соловово-Конюшкова Варвара Аполлоновна, тысяча девятьсот одиннадцатого года рождения, скоропостижно скончалась от желудочного кровотечения. Соловово-Конюшков Аполлон Александрович, тысяча девятьсот сорок девятого года рождения, душевнобольной, недееспособный, помещен в стационар, как не имеющий родственников или опекунов…

ИРИНА (встает). Этого быть не может!

КОНСТАНТИН. А навестить? Как его увидеть, навестить?

СОТРУДНИК (скороговоркой). В связи с ухудшением состояния больного… которое, впрочем, предвиделось его лечащими врачами… Одним словом, свидания с ним временно прекращены. Возможно, если в дальнейшем ему станет лучше… (Пожимает плечами.)

ИРИНА. Вот, значит, как… Вот как…

КОНСТАНТИН. Ира… тебе нельзя сейчас так волноваться…

ИРИНА (кричит). Но я этого не хочу, не позволю! Не позволю!

РАЗНОСЧИЦА (проезжая с тележкой). Кто что заказывает? Какие пожелания? Вы подумайте, подумайте…

СОТРУДНИЦА. Итак, Мария Сергеевна, вам слово…

ИРИНА. Этого быть не может…

РАЗНОСЧИЦА. Давайте, подавайте заявочки, какие пожелания. Кто что закажет, тот то и получит, согласно пожеланиям. От вас все зависит. Кто что захочет…

Конец.

1995

Колесо фортуны

Триптих

Охота к перемене мест

Действующие лица

ОН.

ОНА.

ГОСТЬ.

УЧЕНИК.

МАЛЬЧИК.

Все картины, кроме последней, изображают типовую квартиру, в которой уже лет пять вот-вот должен начаться ремонт: на полу газеты, по углам – стремянка, ведра и т. п.

1. НОЧЬ

ОН, ОНА, УЧЕНИК.

ОН. Мне снился дом, еще раз. Чей дом? Откуда я знаю это серое крыльцо, и таинственные, темные в сумерках окошки, и рукомойник, длинным гвоздем прибитый к тополю? Я никогда не жил в таком доме. Всю жизнь прожил в этом городе, когда-то в самом центре, теперь здесь, в новом ветреном районе. Если открыть окно, этот ветер приносит запах жженой резины. На этой улице сразу два завода, никто не знает, что они делают. Иногда – чаще ночью – квартира наша словно вздрагивает, мелко дребезжат стекла в книжном шкафу, и мы понимаем, что наши заводы производят еще что-то кроме запаха жженой резины.

УЧЕНИК (косноязычен; отрабатывает упражнения для улучшения дикции; сквозь сон, тревожно). Сшит колпак, да не по-колпаковски. Нужно колпак переколпаковать, перевыколпаковать.

ОН. Мне снился дом. Забора вокруг него нет. Общий плетень из длинных тонких бревен окружает все это крошечное село. Еще шесть… нет, семь точно таких же серых, приземистых домов. Но у дома, который мне снится, растет красивое дерево. Я никогда не видел дерева с такими листьями, с такими красными крупными гроздьями.

ОНА. Ты спишь? Можно закрыть окно, тебе мешает, я знаю. А можно открыть пошире, все-таки ветерком повеет.

ОН. Мне снится дерево… Я знаю только березу и рябину, еще тополь с его непобедимым пухом, с искореженным зверской стрижкой стволом. Но это дерево я вижу в первый раз. Дом, что мне снится, – на самом берегу озера. Берег крутой, озеро светлое и круглое. А вот и мостки – я откуда-то знаю, что вторая доска прогнила, и ступаю с осторожностью…

ОНА. Ты не спишь. Ты не спишь.

УЧЕНИК (нервно, твердит). Колпаковать, перевыколпаковать. Колокол колоколовать, перевыколоколовать.

ОН. Мне снится озеро. Можно представить себе, что тихий, ровный гул, не затихающий в нашей квартире, – не два завода на нашей улице, не машины, проносящиеся под окнами. Нет, это плещется вода в озере, это шелестит ветер в высоких лесных вершинах. Я забыл, что всюду кругом лес, настоящий лес.

ОНА. Спи, у тебя завтра тяжелый день. Навесил еще этого заику ни свет ни заря. Не жалеешь себя. Ты спишь?

ОН. Говорят, завод на нашей улице уходит на километр в глубь земли. Говорят, на лестничной клетке видели мышь-мутанта с двумя хвостами. Почему с каждым месяцем засыпать все труднее.

ОНА. Мне только одно, одно – чтоб тебе было хорошо.

ОН. Как рокочут под окном эти машины. С каждым месяцем и все больше и больше. Все больше людей, что не спят ночью, – на работу им не надо, что ли? Им не надо к половине восьмого в интернат, а в час тридцать на совместительство, в поликлинику? Бог ты мой, а урок ни свет ни заря?

УЧЕНИК (тревожно). Ученье – свет. Не по-колпаковски. Не по-колоколовски.

ОН. В сущности, на этой улице жить стало невозможно. То ли оттого, что оба завода вступили в соцсоревнование и форточку не откроешь даже днем. Или потому, что все больше и больше машин, все больше и больше этих личных ночных ездоков, которым не надо вставать рано утром. Надо спать. Тогда можно увидеть дом и тайно знакомое озеро. И вдруг вспомнить название дерева калина.

2. ВЕЧЕР

ОН, ОНА.

ОН. Невозможно дышать на улице.

ОНА. Тебе звонил женский голос.

Пауза.

Я купила лимонов. Люблю лимоны. И ты раньше любил лимоны, мы вместе вечером пили чай. Правда, кожуру теперь использовать нельзя, она ядовитая.

Пауза.

Женский голос! Женский.

Пауза.

В конце концов, в лимоне главное сок, а не кожура. Еще я купила овощей, чтобы не загружать нам с тобой воскресенье. Можем в воскресенье сходить куда-нибудь. В сыром виде их употреблять нельзя, но хоть что-то. Предупреждали в магазине. Только отваривать, отвар сливать, беречь от детей. Но у нас ведь нет детей.

Пауза.

И вчера звонил женский голос. Мол, по объявлению о покупке дома. Нашла что наврать!

ОН. И что же?

ОНА. Вот, видишь, что осталось от получки? А ты еще хочешь, чтобы мы откладывали, как это? Правда, еще я купила помидор, три штуки. Их вообще есть нельзя, предупреждали в магазине, но они зато красивые. Они могут украсить стол. К тебе ведь зайдет этот Виталий Петров, мне неведомый. Мне все твои друзья неведомы. А кого я знаю, те что-то от меня скрывают. Есть что скрывать, не иначе.

ОН. Виталий Петров – мой одноклассник.

ОНА. Я вижу, ты не в духе, что я много потратила! Но мы не можем откладывать. Есть то, что мы не можем себе позволить. Ты ведь уже живешь не с мамочкой, не за каменной стеной.

ОН. Не смей говорить в таком тоне о моей матери.

ОНА. И что такое этот Петров? Никогда не видела твоих одноклассников и тем более одноклассниц. Не знакомил меня, не считал нужным. Мы никуда с тобой не ходим.

ОН. Петров приехал в Москву по делам. И куда это мы не ходим?

ОНА. Сейчас столько всего!

ОН. В этом городе жить невозможно. А Петров задумал переезжать в Москву, не нашел ничего другого. Что-то ему здесь светит! Он жалчайшее создание, этот Петров. На вечеринках он сидел в углу и переворачивал пластинки.

ОНА. Уж ты-то не терялся на этих вечеринках. Может, этот Петров просто любит музыку.

ОН. Не исключено. Он поживет у нас пару дней, бедняга Петров.

ОНА. Если тебе так нужны деньги, что же ты за бесплатно возишься со своим косноязычным? Мало ли у нас соседей! Своего ребенка мы не можем себе позволить, а с этим ты возишься!

ОН. Что бы я мог дать этому ребенку? И каким бы он мог здесь родиться? Мало я уродов несчастных вижу в интернате?

ОНА. Такое чувство – ты говоришь, чтобы не сказать главного. Настоящие слова.

ОН. Все слова одинаково настоящие, из одних и тех же звуков. Мне просто надоело жить в этом городе.

ОНА. Тебе со мной надоело жить в этом городе. Вот они, настоящие слова. Именно со мной ты не любишь никуда ходить, и со мной не любишь тратить деньги. И все время зазываешь гостей, потому что не хочешь оставаться со мной вдвоем… И это от меня ты не хочешь ребенка. А я люблю эту улицу, эту квартиру, потому что здесь живем мы с тобой…

ОН. Сама увидишь этого беднягу Петрова. Отец у него был военный, и Петров с матерью за ним всю страну исколесили. Сидит, помню, на физике, забьется куда-нибудь подальше, и лицо такое испуганное. Будто ждет приказа: мол, пора ехать. Он недолго у нас проучился, Виталик Петров. Потом узнаю – институт бросил, водит грузовики в колонне.

ОНА. В какой колонне?

ОН. Мне так сказали. Я не мог отказать бедняге Петрову.

ОНА. Мне ты во всем можешь отказать.

ОН. Ты это уже говорила. Может быть, Виталий Петров в трудной ситуации. У меня-то все хорошо.

ОНА. Твоя мать тоже вечно возилась с какими-то бедолагами, а своя дочка так и осталась в старых девах! Господа филантропы.

ОН. Не смей говорить о моей матери в таком тоне.

ОНА. Конечно же, все хорошо – у тебя, у нас… А главное, я так люблю тебя. Если ты меня бросишь, я умру, как тогда. Я люблю тебя ничуть не меньше за все эти годы… Господи, почему искренние слова звучат так странно, так фальшиво?

3

ОН, УЧЕНИК.

УЧЕНИК (очень старательно). Сало было, стало мыло. Было мыло, стало сало. Весело расстались. Что нам унывать.

ОН (листает свои записи). Продается пятистенок, Калининская область. Что такое пятистенок? Продается сруб на снос, двести пятьдесят рублей.

УЧЕНИК. Выпь пестрая, сруб погнутый, поп пропащий. Выпь пестрая, поп пропащий. Я не понимаю, что значат все эти слова.

ОН. Когда часто твердишь одни и те же слова, они теряют смысл. Это нормально, для дикции даже лучше.

УЧЕНИК. Когда я долго думаю про какое-то слово, я вообще не могу его выговорить.

ОН. Это чисто нервное. Это пройдет, если будешь заниматься. Представь себе, что никто тебя не слушает, слова так и польются.

УЧЕНИК. Но я-то сам слушаю, что я говорю!

ОН. Это пройдет.

УЧЕНИК. Было мыло, стало сало. Тех же щей, да пожиже влей.

ОН. Дом с газовым отоплением в поселке городского типа, три тысячи рублей… Ну, этого и задаром не нужно. Дом в лесу, но рядом железная дорога… Ну, нет. А это: дом на берегу озера в хорошем состоянии, местность лесистая, две тысячи рублей… Не мой ли это дом? И всего несколько пачек этих бумажек, обычных бумажек, только жестких и хрустящих… Бог ты мой, сколько слов для них придумано на всяких языках, сколько прозвищ, ласковых и ироничных.

УЧЕНИК (усердно). Хрусты. Червонцы. Капуста. Фанера. Не в деньгах счастье. При социализме можно прожить и без денег. Денежки счет любят. Не имей сто рублей, а имей сто друзей. Копейка рубль бережет. Хрусты. Хрусты.

ОН. Почему я радостно улыбаюсь, когда вижу эти грязные бумажки? Почему сердце радостно колотится, когда рука нащупывает случайно забытую десятку в кармане старых брюк? Почему я должен две недели работать за тоненькую грязную пачечку? В любую погоду, в любом настроении. Меня никто не спросил!

УЧЕНИК. Только на одной купюре достоинством в десять рублей ученые обнаружили свыше трех миллиардов разных бактерий, возбудителей грибковых, кожных, опасных для жизни заболеваний. Холеры. Тифа. Паратифа. Коклюша. Паракоклюша.

ОН. Мне снится дом. Я ловлю рыбу с мостков, я учусь находить ягодные места, различать съедобные грибы. Я выращиваю на моей серенькой, бедноватой земле все, что она может дать без ущерба для себя. Мне немного нужно! Там, если у меня не будет этой хрустящей, грязной бумажки, я своим трудом смогу не умереть с голоду. И нет интерната с детьми, которым нельзя по-настоящему помочь, нет ни одного косноязычного ребенка во всей округе! И нету бессмысленных слов, и ничего не выражающих фраз. Молчание, и озеро, и мой дом на берегу. Две тысячи рублей! Всего две тысячи рублей.

УЧЕНИК. Хрусты. Хрусты. Хрусты.

4

ОНА, ГОСТЬ – одет во все модное и новое. Держится уверенно, с располагающим простодушием.

ГОСТЬ. Петров Виталий. Как видите, приехал из Тулы со своим самоваром, в буквальном смысле.

ОНА. Но это не самовар.

ГОСТЬ. Это иносказательно. Это прялка, очень старинная. Она стояла в нашем кафе. Я знаю, у вас в Москве с ума сходят по старине, прялка стояла как антураж, все равно унес бы кто-нибудь… У нас – в смысле у нашей фирмы. У нашей фирмы большие планы, большие возможности. Вот пригласили меня из моей Тулы филиалом руководить, кооператив «Посредник».

ОНА. Постойте, разве вы из Тулы?

ГОСТЬ. Тула – это иносказательно. В том смысле, что не из Москвы. Прялка – это подарок. Прялку подарить – считается хорошая примета.

ОНА. Так вы – Виталий Петров? Муж вас по-другому описывал.

ГОСТЬ. Я сильно изменился. Я за год вырос на тридцать сантиметров, стоило мне захотеть. Я всегда меняюсь, если захочу. Это может каждый.

После паузы.

Я тоже, честно говоря, потрясен. Никогда не мог подумать, что наш Андрюшка заберется в такую дыру на отшибе. Туда ли я попал? Я как втиснулся в автобус с трехзначным номером от конечной станции метро, так и задумался, туда ли я еду? Чтобы мой Андрюшка… И квартирка, извините меня… Это вообще квартира Андрея Сидорова?

ОНА. Да. Я – Галина Сидорова.

ГОСТЬ. Странно. Я прямо скажу – не верю, чтобы у Андрея была такая жена!

ОНА. Какая это?

ГОСТЬ. Мало ли в этом городе Андреев Сидоровых, в конце концов.

ОНА. Мало ли в Туле Виталиев Петровых!

ГОСТЬ. Я же не из Тулы!

ОНА. Я иносказательно. Вы должны быть маленьким, плюгавеньким и испуганно озираться в ожидании отцовского ремня.

ГОСТЬ. Я же сказал – я умею меняться. Первый раз я изменился, когда поступил в институт и женился на первой жене. Второй раз, когда бросил институт и снова женился. Тогда я жутко испугался, что через год я получу диплом и на всю жизнь стану инженером. Но этого удалось избежать, и с тех пор я перестал озираться и вырос на тридцать сантиметров… И что интересно, это может любой.

ОНА. А вы собираетесь меняться в третий раз?

ГОСТЬ. Я всегда все говорю прямым текстом, и про себя и про других. И я прямо скажу – все эти годы я не забывал об Андрюше Сидорове. Андрюша – мой Андрюша, я хочу сказать, а не ваш, мне, видимо, неизвестный – он жил в центре, в пятикомнатной квартире с большими старинными окнами. Мамаша Андрюши Сидорова… ах, вы бы видели эту мамашу, она стояла в фиолетовом платье, тогда оно мне казалось страшно красивым… Она стояла у маленького «кабинетного» рояля и играла на скрипке! А за роялем сидела старшая сестра, а на флейте наяривала младшая. И все это, заметьте, в свободное от работы время, они, видите ли, музицировали! И все они пели разными там меццо и контральто, а Андрюша вел второй голос! Вы слышали, как Андрюша поет?

ОНА. Андрюша никогда не поет.

ГОСТЬ. Вот видите! А какие в этой квартире устраивались детские праздники, елки. И ни один ребенок – заметьте, ни один – не уходил без памятного подарка! Вы будете смеяться, но я до сих пор храню выигранного в шарады солдатика и помню, как мамаша Андрея Сидорова заворачивала этот приз в серебряную бумагу!

ОНА. Она умерла.

После паузы.

Мама Андрея умерла, а квартиру мы с сестрами разменяли. А вот и муж идет, слышите стук лифта. Будет радостная встреча.

Входит ОН. Они с ГОСТЕМ смотрят друг на друга, потом обнимаются.

ГОСТЬ (в замешательстве). Сколько лет, сколько зим… Сколько лет, сколько зим…

5

УЧЕНИК, ОНА, ГОСТЬ.

УЧЕНИК (упорно). Сколько лет, сколько зим. Было сало, стало мыло. Стали колпак переколпаковывать, перевыколпаковывать.

ОНА. Мы познакомились, когда Андрей в университете учился.

ГОСТЬ. Хорошо, наверное, учился?

ОНА. Очень хорошо.

ГОСТЬ. Понятно.

ОНА. И вот попал в этот интернат по распределению, логопедом. Решил, знаешь ли, материал для диссертации собирать. Тему интересную нашел – влияние социальной среды на развитие речи, так, кажется.

ГОСТЬ. Собрал материал?

ОНА. Ну, в общем, собирает.

ГОСТЬ. Понятно.

ОНА. Ты не думай, он не всегда в таком настроении. Он обычно в хорошем настроении.

ГОСТЬ. Слушай, ты же в роддоме работаешь, а своих нет. Ничего, я прямым текстом спрашиваю? Сапожник без сапог, что ли?

ОНА. Он не хочет. Он почему-то думает, урод родится, мутант. Мол, радиация, химическое отравление, неестественная для человека среда. У нас тут мышь видели с двумя хвостами. А тараканы какие расползаются, когда на заводах дают перевыполнение плана! Просто ненаучная фантастика!

ГОСТЬ. Понятно.

ОНА. Он еще насмотрелся этих детей у себя в интернате… Андрей все принимает близко к сердцу, он так устроен. Трудно ему с его бескорыстием, с его принципами…

ГОСТЬ. Ты, Галина, молодец, до сих пор в мужа влюблена.

Пауза.

Слушай, а чего у вас газеты на полу лежат? Хочешь, я уберу? Неэстетично как-то…

ОНА. Циклевать полы собираемся. Уже пятый год, как квартиру получили.

ГОСТЬ. Понятно.

ОНА. Андрюша говорит – надо сделать все как следует, когда будет возможность.

ГОСТЬ. Понятно.

ОНА. А пока газеты положили. Но это пока.

ГОСТЬ. Хорошие вы ребята, вы оба. Надо вам помочь. Улажу свои дела, займусь вами. Я, Галя, люблю помогать. И мне все всегда с удовольствием. Мне все помогают, меня любят люди, не могу пожаловаться.

УЧЕНИК. Им. Овладело. Беспокойство. Охота. К перемене мест. Души. Особенное. Свойство. Беспокойство. Свойство. С-с-с.

6

ОНА, ОН, ГОСТЬ. На столе бутылки вина, рюмки.

ОНА. Виталий, мне неудобно. Таскаешь нам еду сумками. Где берешь только. Нам неудобно, Виталий.

ГОСТЬ. Это мне неудобно. Вторгся к вам, на два дня, называется. Я думал – временно, а эти жлобы сильно деловые подвели меня.

Пауза.

Временно – самое страшное дело. Они мне тоже говорят – потерпи временно, мы скоро займемся твоей жилплощадью. Будь, говорят, у тебя прописка… Временно – страшное дело, значит, так будет всегда. Что ж вы не пьете, ребята? Галь, наливаю еще тебе, не стесняйся.

Пауза.

Должен, должен я, ребята, сделать еще виток. Сейчас или никогда. Если я захочу, я все сумею. Ненавижу, когда сталкиваюсь с бескультурьем. Звали меня, умоляли – приезжай, возьми филиал в свои руки. Еду, и что? Сам должен заботиться о прописке, может, в махинации пускаться. Ты чего молчишь все время, Андрюша? Ты помнишь, какие утренники устраивала тебе мама на той квартире?

ОНА. Теперь все по-другому – он не пьет, а я могу, рюмку, другую. Раньше как было? Он выпьет чуть-чуть – и идет с женщинами танцевать. И как здорово танцует, раньше то есть! Еще выпьет – еще потанцует, и никогда со мной. Я сижу, смотрю, должен же кто-то на это любоваться. Скажешь, не было этого? Ты не путай меня. Я сама иногда забываю, что было, чего не было, чего я только боялась.

ГОСТЬ. Культура – это великая сила.

ОН. Послушай, у тебя бывает так – снится тебе место незнакомое, а ты вроде бы уже бывал там когда-то?

ГОСТЬ. Я много где был. И прямо скажу – жить сейчас я согласен только в Москве. Это и будет мой третий виток. Третий, но не последний. Как же ты, Андрюша, позволил загнать себя в такую дыру, упустил мамашину квартиру?

ОН. Сестра замуж вышла…

ГОСТЬ. Хочешь сказать, зятек деловой попался, вроде меня? Но есть разница – я уважаю культуру и ненавижу жлобов. И вы не осудите меня, если я спрошу вас прямым текстом: нет ли у вас, ребята, какой-либо подружки, самой завалящей, с комнатенкой, чтоб мне туда прописаться? В таком случае фиктивный брак – дело самое честное. Никого не хочу обманывать, ни на чью жилплощадь не претендую, как, к примеру, тот ваш деловой зять. А за некоторое беспокойство заплачу – не бог весть что, но все же, скажем, три штуки…