Текст книги "Пьесы и тексты. Том 1"

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Наверное, вчера повеселился, ну и раскис сегодня.

КОНСТАНТИН. В рот не беру.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК (понимающе). Вшил?

КОНСТАНТИН. А? Да нет, я тут хочу… В общем, помнишь тот наш разговор? Ну…

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Про фиктивный брак, что ли?

КОНСТАНТИН кивает.

Старик – три тысячи.

КОНСТАНТИН. Ты ж говорил – две.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Это когда было, вспомни? Все течет, все изменяется. Потом – это же не мне. Я тебя только знакомлю… Они и в кооператив помогут вступить, все четко.

РАЗНОСЧИЦА. Вам?

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК (шепотом). Три пары – тридцать седьмой, тридцать восьмой, тридцать девятый.

РАЗНОСЧИЦА (тоже шепотом). По одной… по одной паре в руки.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Мне очень нужно, понимаешь?

РАЗНОСЧИЦА. Понимаю…

Дает три коробки.

ОЧЕРЕДЬ ропщет.

Вы мне работать не даете! Сейчас вот перестану отпускать! А вы (Константину) не пристраивайтесь, я вас заметила!

КОНСТАНТИН. Я не пристраиваюсь!

РАЗНОСЧИЦА. Я вас давно заметила!

ОЧЕРЕДЬ в суете расползается. РАЗНОСЧИЦА укатывает тележку. МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК и КОНСТАНТИН вдвоем.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК (увязывая коробки). Тут все просто, главное – вовремя дать. Хоть пустяк какой-нибудь, а все же ты для нее уже – не один из многих. Перед ней – тыщи людей, тыщи! Можно понять! Я вот однажды продавщице книжного магазина воблу подарил. Казалось бы, где Стендаль, где вобла, с такого пустяка началось. А сейчас у меня Стендаль макулатурное издание, Эдгар По макулатурное издание, уж не говоря про «Анжелику», «Королеву Марго» и «Графиню де Монсоро»… Слушай, ты не заболеваешь? То ты красный, то бледный. В сауну сходи! Ходишь в сауну?

КОНСТАНТИН. Нет…

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Ну ты даешь… Никому женские сапоги не нужны? Я недорого отдам, нормально. Ты куда спешишь?

КОНСТАНТИН. На работу, у меня обеденный перерыв кончился…

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК (уже в полном изумлении). Ну ты даешь!

КОНСТАНТИН в своем кабинете. МЕДСЕСТРА занята уборкой.

МЕДСЕСТРА. Кончаю, кончаю, Константин Михайлович…

КОНСТАНТИН (надевает халат, про себя). Три тысячи… А!

МЕДСЕСТРА. Я по графику посмотрела, вы двадцать восьмого дежурите. И я двадцать восьмого, представляете?

Пауза. КОНСТАНТИН снова набирает номер, никто не подходит.

КОНСТАНТИН. Так-так-так…

Сидит неподвижно. Долгая пауза.

МЕДСЕСТРА. Константин Михайлович! Вы только послушайте меня. Бросьте вы это все… бросьте…

КОНСТАНТИН. Что – это?

МЕДСЕСТРА. Не хочет она, и не надо. Порядочная девушка так себя не ведет, сказала бы прямо. Уже сейчас так, а когда поженитесь? Не нужно вам это, Константин Михайлович, вы думаете, я ничего не вижу, а я все понимаю! Зачем вам это, раз так?

КОНСТАНТИН. Катя!

МЕДСЕСТРА. Можно же по-другому… И три тысячи платить не нужно, я же все про вас знаю, вам трудно. Вы на мне женитесь, Константин Михайлович, фиктивно, ну разумеется фиктивно. Где вы, где я, я все понимаю. Вам так хорошо будет, комната отдельная. Я готовить буду, стирать…

КОНСТАНТИН. Я сам себе стираю, Катя.

МЕДСЕСТРА. А вот не будете, а вот не будете. А если сомневаетесь… Ну, будете мне как за комнату платить, в институт, может, подготовиться поможете… Я в медицинский хочу. Или не надо ничего… Но так же лучше, Константин Михайлович, так же лучше! Вы же как в воду опущенный. У нас вам никто не помешает – занимайтесь сколько хотите. Мать в деревне, в Смоленской области, мальчики у меня, так они самостоятельные, на продленку ходят…

КОНСТАНТИН. Да, братья… восемь лет и девять… ты говорила…

Долгая пауза.

МЕДСЕСТРА. Это вы как хотите… Как хотите…

Пауза.

Опять мы с вами дежурим, Константин Михайлович… Уж в который раз…

КОНСТАНТИН (обнимает ее, пауза). Иди домой, Катя… Катя-Катерина…

МЕДСЕСТРА. А вы, вы как же? Прием же!

КОНСТАНТИН. Я справлюсь… Иди, Катя…

В Кабинете психологической помощи. За столом торжественно восседают СОТРУДНИКИ, перед ними – МАТЬ.

СОТРУДНИКИ. Садитесь, Мария Сергеевна. Садитесь. Письмо, в котором вы излагаете ваши проблемы… простите, номер вашей папки?

МАТЬ. Триста шестьдесят дробь ноль ноль шесть…

СОТРУДНИКИ. Людочка, подайте, пожалуйста… Ваше письмо, Мария Сергеевна, мы попросили прокомментировать известного сотрудника отдела геронтологии…

СОТРУДНИК. Старость – это проблема двадцатого века. Раньше, в предыдущие века, когда продолжительность жизни была сорок – сорок пять лет, этой проблемы не существовало. Но сейчас во Франции, например, семидесятилетних стариков тридцать процентов от общего населения, а к концу века эта цифра увеличится еще на тридцать процентов. У нас происходят аналогичные процессы…

МАТЬ. У нас трехкомнатная квартира. Вернее, две комнаты как комнаты, а третья пять метров. По проекту запланирована была темная комната, но в последний момент собрание пробило окно, то есть постановило пробить, и теперь это комната как комната, только очень маленькая, и две кровати никак не становятся…

СОТРУДНИК. Старость нуждается в чутком отношении. Сплошь и рядом случаются еще невнимательные оформления пенсионных дел, когда стариков принуждают обивать пороги, добывая никому не нужные бумаги.

МАТЬ. Если б становились две кровати – и проблемы бы не было. Но моя младшая дочь выходит замуж, а комната, где раньше жили обе девочки, будет для молодых. Так важно – с самого начала – нормальные жилищные условия. Вот у моей сослуживицы жених вообще отказался жениться, оттого что не предоставили отдельной квартиры… Была бы она хорошенькая, так бы вопрос не стоял. Но Ирочка у меня неброская, неинтересная, может, это вообще ее единственный шанс…

Плачет.

СОТРУДНИКИ. Старый человек нуждается во внимании, в участии близких, которым он посвятил остатки своих сил. Он уже не ходит на работу, и все его интересы сосредоточены на семье. Трудно ему бывает зачастую адаптироваться в новых условиях пансионата для престарелых…

МАТЬ (суетливо). Кто говорит о доме престарелых, что вы. В нашей семье такого сроду не бывало. Но я хотела посоветоваться… у нас родственница есть, в Новгородской области, тетя Даша. Она готова ее принять. Посудите сами – большой дом, на две половины, с двумя печами, тетя Даша там одна, с соседями третий год не разговаривает, поссорились. Она очень порядок любит, чтоб во всем был порядок. А словом перемолвиться не с кем. А тут – и тете Даше хорошо, она не против, мне что, говорит, пусть живет, и нам хорошо, и бабке вашей хорошо, совсем не плохо…

СОТРУДНИКИ. «Бабка» – это ваша мать…

МАТЬ. Это мать моего мужа.

СОТРУДНИКИ. Ваша свекровь. А она хочет этого? Ее не смущает непривычная обстановка? Она ведь никогда не жила в деревне так?

МАТЬ (горячо). Да против ее воли, что вы… Я вот и посоветоваться к вам пришла, прочла объявление: «Если у вас сложная обстановка дома, добро пожаловать в наш Кабинет». Если она не захочет, то… да вы что… Я думала, ей там лучше будет, воздух свежий, молоко парное, у нее ведь сердце.

СОТРУДНИКИ. Если у нее больное сердце, как же она обойдется без своих врачей, своей поликлиники? Она часто ходит в поликлинику?

МАТЬ (вдруг). Да всю дорогу! То у нее одно болит, то другое. В очереди там посидеть, языки почесать – любимое занятие. Слово ей скажешь – у нее сразу астма или сердечный приступ. А глухота? Когда ей надо – слышит, когда не надо – не слышит, вдруг взяла оглохла. Семьдесят шесть лет, а умеет нервы мотать. Вы бы ее раньше знавали… (Совершенно другим тоном, искренне.) Да по мне пускай! Пускай! Если бы две кровати вставали… Женю-то мне куда девать? Она и так у меня, бедняжка, невезучая. Никакой личной жизни, одна учеба, учеба.

СОТРУДНИКИ. Мария Сергеевна, все мы будем старыми, таков закон жизни. Подавая молодежи пример бережного отношения к старости, мы готовим себе тем самым уважительное, заботливое отношение к собственной грядущей немощи.

МАТЬ. Спасибо… Спасибо… Поговорила с вами, точно туман рассеялся…

СОТРУДНИКИ. Может быть, есть резон строже спросить с молодого поколения в вашей семье? Пусть старшая сестра поживет в одной комнате с сестрой и зятем. Раньше жили одной семьей, за занавеской, и были счастливы. Или пусть молодые снимут комнату, самостоятельная жизнь научит их ответственности…

МАТЬ. Я вот и на работе с молодежью… Не умеют они работать, боятся трудностей. Мы как росли – у нас сперва общественное, потом личное, а у них как? Хорошо, если одно равно другому, а то и наоборот… (Сквозь слезы.) Не обращайте внимания… Мне после слез легче… Я вот специально включу иногда телевизор, «От всей души» передачу, и уже платок носовой готовлю, и плачу, плачу… Легче становится! Спасибо вам…

Уходит.

СОТРУДНИКИ. Следующая папка – триста один дробь сто десять. Здесь консультация социолога, что ли…

ПАРЕНЬ (нудно). Может ли быть, что, забеременев, женщина становится ленивой к домашнему хозяйству? Моя жена на третьем месяце, придет с работы, завалится на диван. Есть нечего, я сам макароны варю, яичницу жарю. Раньше она на утро никогда посуду грязную не оставляла, а сейчас в кухню противно войти. Я ведь тоже работаю, устаю, да и странно, как будто нарочно она…

СОТРУДНИКИ. А вы спрашивали ее, как она себя чувствует? Может быть, она плохо себя чувствует?

ПАРЕНЬ. Нет…

СОТРУДНИКИ. О чем же вы разговариваете, если не обсуждаете самое для вас сейчас главное – ее состояние, здоровье будущего ребенка? О чем вы тогда разговариваете?

У Нефедовых.

Квартира изменилась. Нет прежнего порядка, уюта. В одной из комнат стоят раскрытые чемоданы, на стульях набросаны вещи – там сосредоточенно возится БАБУШКА. В соседней МАТЬ вяжет, рядом, по обыкновению без дела, сидит ЖЕНЯ. ОТЕЦ молча ходит по квартире – на протяжении всей сцены он целеустремленно справляет несложные хозяйственные дела – сам себе пожарит яичницу на кухне, сделает бутерброды, кофе, сам помоет за собой посуду, пролистает газеты, застелет постель, заменит перегоревшую лампочку, почистит раковину в ванной, включит телевизор.

БАБУШКА (говорит сама с собой, громко, как все глухие). Платье крепдешиновое, хорошее. Как соседка умерла, еще по старой квартире, Пантелеевна, мне дочка отдала. Я ж ее обмывала, убирала… «Антоновна» – она всегда мне говорила, там люди простые, барачные, ну и я с ними поихнему, по-простому… «Антоновна» – говорила, не забудь, приходи меня обмыть. Мы дружно жили, на старой квартире.

Небольшая пауза. МАТЬ вяжет. ОТЕЦ ест на кухне.

Крепдешиновое, а куда мне его, зачем? Там-то все в резиновых сапогах ходят. А у меня-то… (Кричит.) Маша, вы уж мне резиновые сапоги купите, у меня же нету! А так я там пропаду, пропаду! (Снова бормочет.) Не было у меня никогда резиновых сапог, а зачем мне… Сроду в деревне не жила! Родилась я на Трубной площади. Потом на Красных воротах нам с мужем комнату дали, потом здесь стала жить, в хорошем доме… Дачу дали казенную, в Раздорах… Это Маша все квартиру ругает, сейчас-то холлы у всех, шкафы встроенные, а тогда-то… По тем временам считалось – замечательная квартира. Маше все мало, она – как золотая рыбка, господи, останется у разбитого корыта… Садовый участок ей нужен – купила садовый участок. Теперь – машину, ну зачем, ну откуда деньги? Толя раздетый, зимнего пальто нету, ничего на себя не тратит, она ему по пятьдесят копеек в день выдает. Толя, говорю, не мало тебе, может, пообедать, может, захочется что… Твой отец всегда с деньгами ходил, люблю, говорит, чтоб у меня тут было… А как мы прожили – песню пропели!

ОТЕЦ молча проходит в комнату, берет газету, идет снова на кухню.

Да если б он был такой, как ты, я б с таким мужем жить не стала. Прогнала бы!

МАТЬ делает было нетерпеливое движение.

ЖЕНЯ. Мама, она же не слышит. Ей кажется, что она про себя, а получается громко.

МАТЬ. Не беспокойся.

БАБУШКА. Не возьму я платье, много вещей получается, слишком много. Один чемодан – ну два, больше не позволят. Как везти-то, не ближний свет. А зачем мне много? Не нужно! Не нужно!

ЖЕНЯ. Мама…

МАТЬ. Что ты от меня хочешь? Что вы все от меня хотите?

БАБУШКА (громко). Туфли возьму (любуется). Одиннадцать рублей, а не скажешь, как импортные. Я их не ношу, у меня косточки. Пусть их, когда в гроб лягу, на меня наденут… А как кто польстится, там в деревне? Туфли-то какие… Им завидно станет…

(Вскрикивает.) А лежать где я буду-то?! Не хочу там! От роду в деревне не жила, в Москве прожила, все семьдесят шесть лет! Я с мужем хочу лежать, не привезете меня, не положите – с того света прокляну! Маша, прокляну! (Снова озабоченно.) Носки шерстяные… Это – взять, это хорошо!

ЖЕНЯ. Я не вынесу… Не вынесу…

Молчание. ОТЕЦ достает порошок, щетку, чистит раковину в ванной.

Мама… если все дело в каких-то злосчастных квадратных метрах… Давай я уйду, а вы здесь живите! Я в общежитие уйду или сниму комнату…

МАТЬ. А деньги откуда?

ЖЕНЯ. Я заработаю! Но нельзя, чтобы бабуля… Нельзя ей сейчас менять жизнь! Это плохо кончится!

МАТЬ. Не понравится ей, что-нибудь придумаем.

Пауза. ОТЕЦ залезает на лестницу, ввинчивает лампочку.

ЖЕНЯ. Жалко ее!

БАБУШКА (достает из шкафа еще ворох вещей). А с этим что? Женьке отдать – не наденет, не модное… Тридцать пять лет этому платью, а все блестит. Панбархат, не тускнеет… Первое мое хорошее платье… Муж академию военную кончил, был выпускной бал… Все командиры с женами… И я… Разве я такая была! Разве такие вены на ногах, разве брюхо такое. Ах, какая я была… Женьке не влезть в это платье, а Маше – куда там. А волосы светлые, натуральная была блондинка, не красилась, только ромашкой иногда промывала… Машка-то красится, и клок на лбу себе высветляет… Это сейчас у меня на голове – пегие волосы, серые… Да и не осталось их… (Беспокойно.) А с прической-то как же? Я шестимесячную делаю, а там? Паклей волосы повиснут, здесь парикмахерская, а там?

ЖЕНЯ. А если Ирка не выйдет замуж? Мне кажется – не выйдет.

МАТЬ. Этого не может быть.

ЖЕНЯ. Послала она лимитчика, не видишь? Он звонит, а ее нет, звонит, а ее нет.

МАТЬ. Ну как… С ним она, всем ясно… Ты, Женечка, откуда тебе понять – жених и невеста, это уже почти муж и жена… Преждевременно она пошла на такое, уж лучше бы потерпела до свадьбы… А где она ночует, по-твоему? Видишь, она совсем от него без ума, институт забросила, дома не появляется… Он только что-то засомневался, звонит – вроде она не с ним, следы заметает, они же на все способны… (Ласково.) Ты, доченька, жизни не знаешь… Форсировать надо свадьбу, форсировать…

ОТЕЦ достает молоток, гвозди.

ЖЕНЯ. Я знаю, мама… Она надоела тебе просто… Помогать она не может, как раньше, уже возраст, уже обуза… Ты ее никогда не любила, а вот предлог – сбагрить, с рук вон… С ней дальше еще труднее будет, а она ведь еще восемь, десять лет может прожить? Да? Я с ней поеду, я ее не брошу, мне здесь все постыло, все, все…

Рыдает.

БАБУШКА (вслед отцу). Видел бы тебя папа… видел бы… Он хотел, чтоб ты человеком стал… Чтоб ты тоже внешними сношениями занимался, или бы искусством каким… В архитекторы бы пошел, дома бы сейчас строил… Ты же рисовал в детстве, как ты рисовал! (Вздыхает.) А сейчас геолог, мотайся по полям, по лесам… Хорошо, когда молодой, а сейчас? Сорок восемь когда, а здоровье подорвано? Как папа против был, как сокрушался. Все люди, говорит, из деревни бегут в город, а мой сын-дурак, из города в деревню…

ОТЕЦ забивает в стенку гвоздь, пробует пальцем – хорошо ли, ровно ли. Уходит на кухню.

МАТЬ (Жене, изменившимся голосом). Меня – так не жалеешь? А я с ней жизнь прожила, как я с ней жила, каково? Знала бы ты ее тогда! Тогда была она высоченной, крикливой, бой-бабой, подчиненные твоего деда, как чуму, ее боялись, духи ей все преподносили! А я! Здесь, в большой комнате, телефон стоял, как и сейчас, но тогда редко у кого телефоны отдельные… Знаешь, как-то мне муж говорит: «не звони ты по телефону» – а я редко звонила – «и вообще, старайся не заходить в большую комнату, они не любят, когда ты заходишь…» А! Как я часами с тобой гуляла, уже снег колясочку завалит, все домой не шла, все оттягивала, как я с ней встречусь. А некуда было уйти, я все терпела, во сне одно видела, мечтала – не видеть ее, крика ее не слышать, попреков… А как я однажды котлет ее съела – перепутала полки в холодильнике, где наше, где ихнее. Что тогда было! И всю жизнь с ней прожила, всю жизнь… Вся жизнь так и прошла…

ЖЕНЯ, по обыкновению медленно, начинает одеваться.

БАБУШКА. Эту жакетку выбросить надо… Как берегла, а ее моль побила. А хорошая тоже была! Хорошая, и воротник был – из лисы из чернобурки. (Улыбается, прижимает жакетку к груди.) Муж подарил. Тогда сказал мне: знаешь, Паня, хватит тебе в больнице работать, в медсестрах… А я медсестрой много лет, хорошая медсестра была, со мной врачи советовались… В госпитале, во время войны – одного прислали, молоденький…

Старого-то хирурга на передовую послали, а этого к нам. Он со мной все – тетя Паня да тетя Паня. Какая, я говорю, я тебе тетя, мне сорока еще нету! А тут муж говорит – потом уже – хватит тебе. У меня дела по-другому пошли, неудобно… Сиди дома, раз есть такая возможность, воспитывай Анатолия… Эх, Толя… Маша-то защитила диссертацию, сейчас учебник пишет, а он даже не кандидат, ничего не вышло… Как-то Маша без меня справляться будет… Трудно ей без меня будет…

МАТЬ (смотрит на одетую Женю). Куда ты? Куда?

ЖЕНЯ (обычным своим тоном, растягивая слова). Пойду погуляю немножко, может, к подружке зайду… Может, в кино сходим с девочками…

МАТЬ (нежно). Вот бы… вот бы у тебя был молодой человек, кавалер! Уж не чета бы Иркиному Костику… Ух он бы у тебя такой был… Ну ничего, одна замуж выйдет, и все наладится, все…

ЖЕНЯ. Я рано приду, как всегда. Ты же знаешь, я никогда не задерживаюсь, до одиннадцати всегда домой…

Медленно уходит.

БАБУШКА. Я на приемы ходила, в чернобурке-то… Помню, в польском посольстве. Я еще тогда такая была – никто моего возраста мне не давал. Поправилась уже, полная, но зубы все, седины ни ниточки… У офицеров форма такая красивая – эполеты блестящие, ленты перевиты золотые, быстро-быстро разговаривают по-своему… А я стою и щиплю себя за руку: я ли это, или сплю, или взаправду со мной все это происходит?

Кабинет психологической помощи. За столом – СОТРУДНИКИ.

СОТРУДНИК. Молодежная редакция передала нам письмо, а им передал из своей почты Виктор Богатырский, знаете – заслуженный артист. Просят вашего комментария.

СОТРУДНИЦА (читает, некоторые места проговаривает, сокращая, некоторые, наоборот, подчеркивает). «Виктор! Извините, не знаю вашего отчества, узнать нигде не удалось… Не отнеситесь к моему письму как к очередному признанию в любви, мне как-никак двадцать восемь лет, и теперь я точно знаю, что никого никогда не любила… Когда-то более десяти лет назад – посмотрев вас в роли принца Гамбургского, я вообразила, что питаю к вам огромное и вечное чувство. Впрочем, это и было такое чувство, вернее, муляж чувства, муляж любви – ведь где вы и где я, никогда ничего общего… В моей жизни все подчинилось мечте о вас. (Бормочет, пропускает несколько фраз.) Мои подруги влюблялись, выходили замуж, я смотрела на них с тоской и презрением. Как можно, думала я, жить с этими парнями, ограниченными, грубыми, как можно любить человека, весь духовный мир которого – хоккейный матч и выпивка с себе подобными? Я считала, что моя личная жизнь – моя химера личной жизни – куда чище и красивее. Я ходила на все ваши фильмы, все спектакли, воображала в мечтах, как я разговариваю с вами. (Проговаривает несколько фраз.) Но время шло, шли годы… (Проговаривает несколько фраз.) Этот человек не был из числа моих знакомых – мои знакомые, друзья знали мою репутацию недотроги, старой девы. А его я совсем не знала, встреча была случайной, и тем легче было мне, закрыв глаза, представить себе вас… Больше с этим человеком я не встретилась, но затем также неожиданно я стала встречаться с давним моим поклонником – он никогда мне не нравился, но все произошло как-то помимо моей воли… Время шло, и чем дальше, тем явственней я понимала, что вся моя жизнь – огромная, чудовищная ошибка… Жизнь сурово наказывает тех, кто не хочет с ней примириться… Но теперь уже простая, „как у людей“, жизнь становилась для меня недосягаемой. Если раньше я сама, как только рассеивался туман, расставалась с этими в общем-то случайными для меня людьми, то теперь уж они бросают меня… (Проговаривает несколько фраз.) Мои родители, мои друзья ни о чем не догадываются. Я прихожу домой в девять, и все думают, что я была в кино… Это доставляет мне странное удовольствие, я чувствую себя свободной, оттого что никто из моих близких не знает, где я бываю, что делаю, каково истинное содержание моей жизни… Это единственное, что меня опьяняет, как вино, меня ведь давно уже ничего не волнует, я стала совершенно бесчувственной… Но и мне хочется хоть с кем-нибудь поделиться, потому я и написала вам, ведь все началось с вас… Прощайте, прощайте… Ваша Женя Н.»

СОТРУДНИК. Письмо анонимное, мы лишены возможности принять участие в судьбе этой девушки.

СОТРУДНИЦА. Там аналогичные письма, давайте на страницах молодежной газеты развернем дискуссию «О мечте подлинной и мечте мнимой».

ОСАНИСТЫЙ СОТРУДНИК (одобряет). Это хорошо…

СОТРУДНИЦЫ. Людочка, вызовите следующего…

Появляется ИРИНА.

ИРИНА. Я больше не могу…

СОТРУДНИКИ. Все-таки пришли… У вас ситуация трудная, но неразрешимых ситуаций не бывает. Немного такта, выдержки…

ИРИНА. Я забросила институт, не могу читать учебники, слушать лекции… У меня и времени нет! Свадьбы не будет, а дома ничего не знают… Я уже и ночую часто там, у них, дома вру с три короба, все это как снежный ком… И чем больше я вру, тем больше мне верят…

СОТРУДНИКИ. Вы, Ира, неопытны, вас легко обмануть… Не стали ли вы жертвой этой женщины?

ИРИНА. Каждый день даю себе слово: сегодня. Сегодня же объяснюсь с Варварой Аполлоновной, скажу: не могу я у вас бывать каждый день. У меня, в конце концов, своя жизнь. Каждый день собираюсь не ходить туда, пойти домой, все объяснить, засесть за учебники… Но я смотрю на нее, она спрашивает: Ирина, когда придешь? И я смотрю и говорю: завтра. И прихожу… Они ведь жить без меня не могут, вот что ужасно! Они меня любят… Они без меня обедать не садятся… Меня никто никогда так не любил, как они, я никому так не нужна… А он… Я никогда таких не встречала… Ну и что, пусть он болен… Если б не это, может быть, он был бы, как все, пошлости бы говорил… (Лихорадочно.) И я думаю – это самые близкие мне люди. И зачем мне избавляться от их любви, ведь это лучшее, что у меня есть! Но я вспоминаю институт, Костика, маму, вижу, что все идет наперекосяк, и мне страшно… страшно за себя, за свои поступки…

СОТРУДНИКИ. Участие, забота о посторонних людях – это замечательно, так должны поступать все. Но вы, Ирина, должны перестать лгать – ложь унижает человека… Вам нужно как-то все упорядочить… Вот, скажем, этот несчастный молодой человек… он ведь был ученым, философом… Вот бы ему какое-нибудь такое занятие… Занять его какой-то деятельностью, чтобы напоминала прежнюю работу… Трудовая терапия – это, знаете… Люди вот в подобном положении – варежки шьют, склеивают коробочки, авоськи вяжут… Они чувствуют, что пользу приносят, и вот ему бы… Это бы отвлекло его от вас…

ИРИНА. Клеить коробочки?

СОТРУДНИКИ. Ну не обязательно коробочки. Можно что-то больше напоминающее прежнюю работу. Тетради разлиновывать… книги переплетать. Мелкий ремонт книги, его можно этим охватить.

ИРИНА (высокомерно). Его? Его – он уже почти закончил построение своей системы всеобщей взаимосвязи… Он посвятил свою жизнь изучению проблемы – можно ли прожить и не причинить вреда и страданий другому… Ему – клеить коробочки?

СОТРУДНИКИ. Ира… ведь он – болен…

ИРИНА. Да… конечно… я сама больна…

Улица. КОНСТАНТИН один, потом появляется ИРИНА.

КОНСТАНТИН. Здравствуй…

ИРИНА. Я опоздала, извини, тебе ждать пришлось.

КОНСТАНТИН. Ничего.

Пауза.

Раньше ты меня всегда ждала, а я опаздывал, так получалось.

Пауза.

В общем, я рад, что ты позвонила мне. А то будто прячемся друг от друга. Взрослые люди, сто лет друг друга знаем, и вдруг игры, кошки-мышки…

Небольшая пауза.

Действительно, пока поставить все точки над «и». Заявление можно не забирать, просто не явиться на регистрацию брака, а можно забрать – как ты хочешь.

ИРИНА. А как ты хочешь?

Пауза.

КОНСТАНТИН. Нет, ну как ты меня, а? Никогда бы не подумал. У кого какая судьба, и все снова повторяется, то же самое, только с новой силой. Я ведь был женат там, в Туле, я тебе рассказывал.

ИРИНА. Ты говорил…

КОНСТАНТИН. Но не рассказывал, это разные вещи. Мне казалось, уже все, я уже другой… Нет, я тут как-то заявился к тебе, чуть дебош у тебя дома не устроил, сцену ревности… Я ведь, Ирка, ревнивец, этим одним словом все про меня сказано… Ты не знаешь.

ИРИНА. У меня не было случая.

КОНСТАНТИН. А сейчас я один виноват. Я сразу же должен был на тебе жениться, год назад. Все искал – теперь-то можно откровенно. Все искал… Ты-то нашла?

ИРИНА. Я не искала.

КОНСТАНТИН. Я не верю, но это неважно… Когда человек ревнует, он все варианты в уме проигрывает, все самое унизительное для себя. Он еще точно ничего не знает, а уже мучается, будто во всем убедился. Поэтому он может… Может стерпеть такое, что другого оттолкнет, сломает… Я знаю, я бы тебе все простил, все что угодно.

Пауза.

Знала бы ты, как я рад, что ничего не вышло. Я виноват перед тобой… Нет, я себя не осуждаю – ну что делать, если нужна прописка, чтобы работать, где хочется! Я ведь очень люблю свою работу, я не говорил тебе. У меня даже голос другой на работе! И странно, с больными мне легче и интереснее, чем с нормальными людьми, с этими мне неловко, тягостно. Тебе, конечно, не понять этого…

ИРИНА. Мне?

Пауза.

КОНСТАНТИН (с улыбкой). Ну, прощай, Ира…

Идет прочь.

ИРИНА (кидается к нему). Не бросай меня, Костик, не бросай! (Шепчет.) Ничего, кроме тебя, никогда не было, ничего, кроме тебя, никогда не было…

Пауза.

КОНСТАНТИН. Я сам все испортил… Сейчас единственное, чем я могу доказать, – это не жениться на тебе… Пусть все будет, как есть…

ИРИНА. А какой ты сильный, Костик! Я же все время вспоминала, как ты выиграл кросс на межинститутских соревнованиях. Я тогда на трибуне сидела, помнишь? Мне лезет в голову всякая чертовщина, а я вспоминаю…

КОНСТАНТИН. Ира… давай друг другу – только правду. Хоть друг другу…

ИРИНА. Да…

КОНСТАНТИН. Ира… Может быть… А?

ИРИНА (вскрикивает). А бабушка? Ее… в деревню… места в квартире всем не хватает… Ей плохо там будет, она оттуда не вернется… А бабушка как же? Из-за нас… из‐за меня…

КОНСТАНТИН. А делать что? Что делать, Ирка, что ты предлагаешь? Квартиру снимать – на что? Если бы я мог… Что мы можем? Сжать зубы, терпеть, вот что… Думаешь, мне легко?

ИРИНА. Костик…

КОНСТАНТИН. Что, Ира?

ИРИНА. Пригласи меня к себе в гости.

КОНСТАНТИН. Там же плохо, Ира. Я не люблю там.

ИРИНА. Мне все равно. Пойдем, Костик… пойдем…

У Соловово-Конюшковых.

АПОЛЛОН. Что это за звук? Слышишь?

Пауза.

ВАРВАРА АПОЛЛОНОВНА. Ты опять не выпил лекарство.

АПОЛЛОН. Будто хлопнула дверь в парадном. Это хлопнула дверь в парадном!

ВАРВАРА АПОЛЛОНОВНА. И ты ничего не ешь. За завтраком не ел, хотя каша-то гречневая. Гречневая каша! И колбаса!

Пауза.

Пообедай, я накрыла стол. Я-то уже сыта, ела… Я поела, а ты иди, я посижу с тобой. Потом примешь лекарство. И ляг, поспи, ты вторую ночь не спишь.

АПОЛЛОН. Ночью мне особенно хорошо. Отходят все сомнения, все неясные предчувствия, голова полнится мыслями, кружится от восторга. И в груди – та же ясность, та же радость, она захлестывает – я помню, так бывало в детстве, в отрочестве. Так хорошо, что дыхание спирает, и невозможно продышаться – как от слишком свежего ветра.

Пауза.

Только почему она уже неделю не приходит к нам? Уже неделю…

ВАРВАРА АПОЛЛОНОВНА. Почему неделю?

Пауза.

Она не приходила, ну… дня два… ну три дня от силы…

АПОЛЛОН. Ты скрываешь, мама, утаиваешь… Неделю, я знаю… Но она придет сегодня, я слышал, как хлопнула дверь…

Пауза.

ВАРВАРА АПОЛЛОНОВНА. Аполлошенька…

АПОЛЛОН. Что, мама?

Пауза.

Как мне радостно сегодня. Никогда не было так. В сущности – жизнь проста, ясна, так легко, так естественно быть счастливым… Правда, мама?

ВАРВАРА АПОЛЛОНОВНА (безнадежно). Пойди, Аполлон, поешь. Ляг, Аполлон, отдохни… У меня столько дел, все в запустении. (Сидит неподвижно.) Куда ты идешь, ты сегодня восемь раз уже купался. Ты простудишься…

АПОЛЛОН идет в ванную, оттуда – журчание воды, он весело напевает. ВАРВАРА АПОЛЛОНОВНА сидит неподвижно, в бессильной усталой позе. Вдруг она сдавленно вскрикивает и, скорчившись, хватается за живот. Потом – снова сидит неподвижно, лицо ее сейчас, когда ее никто не видит, – горечь и безнадежность.

АПОЛЛОН (из ванной). Мама, ты слышала этот звук?

ВАРВАРА АПОЛЛОНОВНА. Да, Аполлон, да…

АПОЛЛОН. Я слышу – это хлопнула дверь парадной!

ВАРВАРА АПОЛЛОНОВНА (тихо). Да… да…

Плачет.

АПОЛЛОН. Ирина. Она сейчас придет, мама…

ВАРВАРА АПОЛЛОНОВНА. Да…

И вдруг впрямь – хлопает, распахиваясь, входная дверь. ВАРВАРА АПОЛЛОНОВНА замирает в ожидании и медленно-медленно выпрямляется, еще не веря, что перед ней – ИРИНА.

Аполлон! Иди сюда, Аполлон! Опять, смотри, кто пришел! Ирина пришла, а ты боялся…

ИРИНА (торопливо). Вот я сметаны принесла, свежей… Вот капуста квашеная, вот хлеб, булки… А вот талончики на заказы, пять штук, на целый месяц вперед, удалось достать… Потом весна наступит, свежие овощи пойдут, легче будет…

Из ванной в купальном халате выходит АПОЛЛОН.

АПОЛЛОН (церемонно). Вы извините за мой вид… Я сейчас…

ВАРВАРА АПОЛЛОНОВНА (суетится). Необыкновенная ты, Ирина… Вот садись к столу… Он не ел, тебя ждал… Я-то покушала, сытно, плотно…

ИРИНА (нерешительно). Спасибо… Но я…

ВАРВАРА АПОЛЛОНОВНА. Не будешь? Ты не будешь с нами обедать?

ИРИНА и АПОЛЛОН, по обыкновению скрупулезно опрятный, подтянутый, садятся за стол. ВАРВАРА АПОЛЛОНОВНА не садится, прислуживает им. Долгое молчание.

Лекарство, Аполлон, не забудь лекарство. Ира, скажи ему.

АПОЛЛОН (глотает таблетки, небрежно). Мне значительно лучше, я принимаю это ради мамы, она беспокоится. Голова у меня перестала болеть. Наоборот, необыкновенная ясность и облегчение. А как я услышал стук входной двери? (Улыбаясь, Ирине.) Мама думала, что ты не придешь, вот до чего она стала беспокойна!

Молчание.

Раньше после этого лекарства я ощущал неуверенность. Мне начинало казаться, что все мои размышления, все, что я понял за последнее время, – все это заблуждение, безумие… Но теперь я уверен, уверен во всем…

Ложится на кровать, смотрит в потолок. Лицо его меняется.

ВАРВАРА АПОЛЛОНОВНА. Опять ничего не поел… (С жадностью ест из его тарелки, потом резко отставляет ее.) Это на ужин… Уж поужинать-то он должен, непременно поужинает… (Поймав взгляд Ирины.) О, у меня много всего! Я сыта, я много сегодня ела…

ИРИНА. Мне не следовало к вам приходить… Но как будто сила какая-то, послали меня в магазин, за продуктами, я накупила всего – и к вам, сама не знаю, как…