Текст книги "Пьесы и тексты. Том 1"

ПРИЕЗЖИЙ. Все очень просто – ты знаешь, как набить трубку, чтобы это произошло быстро… И тогда я прощу тебя. И мы будем разговаривать на нашем языке, и у нас будут дети, и я разрешу тебе касаться меня, обнимать…

ИЙ (входит с книжкой). Ничего не могло случиться с Майей Аггеевной. Она обещала помочь мне уехать учиться. Если это так, а это именно так. Благодаря классовому подходу вырабатывается чуткость и четкость. Новое отношение человека к труду и отдыху приведет к ускоренному строительству нового общества. Я люблю новое общество. Я хочу в интернат.

ЭЙ и ИЙ.

ЭЙ. Я спрятала все трубки. Я спрятала красные цветы. Правда, она может пойти на поле и нарвать. Но, возможно, она постесняется…

ИЙ. Не втравливай меня ни во что.

ЭЙ. Ты мой брат. Ты должен знать обо всем. Никто больше не узнает.

ИЙ. Я должен знать школьную программу! Усвоить знания в объеме средней школы. Мне трудно готовиться в таких условиях.

ЭЙ. У тебя часто менялись учителя. Все время умирали учителя. Срывалась подготовка местных кадров.

ИЙ (рассеянно). Кадры решают все… Я не помню, кто это сказал! Я не помню, надо ли это учить.

ЭЙ. Я так и не стала учительницей.

ИЙ (в тоске). Я не хочу ни о чем знать!

ЭЙ (берет бусы). Будь горд – и молчи. Будь кроток – и молчи. Будь смел – и молчи. Два блага я, Великий Дух дайхоров, даю своему народу: особый, никому не понятный язык и свободу умереть по желанию. Умереть, но не быть униженным. Ибо когда я, Великий Дух дайхоров, свистну великим свистом в третий раз, униженные упадут и не поднимутся больше…

ИЙ (затыкает уши). Распорядок дня школьника: подъем – семь часов, зарядка, желателен душ. После завтрака учащиеся во вторую смену могут приступить к выполнению домашних заданий. В интернате задавали домашние задания. Я люблю домашние задания…

Убегает.

ЭЙ (с бусами в руках). Человек всегда знает, как поступать ему. Дорога жизни пряма, она одна-единственная. Горе колеблющимся, горе уклоняющимся. Им не принадлежит дорога жизни, и нету у них другой… Вот, на самом кончике этих святых переплетений я вяжу узелок, здесь сообщаю я причину своего ухода. И некому мне сказать это, кроме изображения ненавистной всем дайхорам женщины. Прощай, Майя Аггеевна. Прощаюсь с тобой на чужом языке, называю тебя не принадлежащим тебе, придуманным именем. Это достойно тебя… Но что достойно меня. Индустрии Секретаревой, несчастной Эй? Брошен ребенок, потеряна любовь, предан друг… Мой единственный друг, чужая здесь всем Надежда, я больше не причиню тебе зла… Что достойно теперь меня? Что? И знают ли это древние узелки?

Оглядывает комнату, уходит, унося плошку со светильником.

Темнота. Вдруг вспыхивает яркий электрический свет. Слышен смех. Входят ПРИЕЗЖИЙ и НАДЕЖДА.

НАДЕЖДА. Как вы остроумны. Не верится, что вы получили образование здесь, в областном центре.

ПРИЕЗЖИЙ. Я учился в Ленинграде.

НАДЕЖДА. Но правда же? Я же чувствую – что-то совсем особенное. Видимо, материал для диссертации собираете?

ПРИЕЗЖИЙ. Не скрою, у меня большие планы.

НАДЕЖДА. Ах, у меня когда-то тоже были большие надежды! Заела рутина. Впрочем, чувствуется, вы из другого теста. Вы знаете, чего хотите.

ПРИЕЗЖИЙ. У меня всегда получалось то, что я хотел, во всяком случае, в последние годы.

НАДЕЖДА. Видимо, это были счастливые годы…

ПРИЕЗЖИЙ. О, необычайно. Вы что-то ищете?

НАДЕЖДА. Куда-то запропастилась моя дорогая Индустрия. Вы не представляете себе, что это за человек. А как она умна! Видимо, вы не познакомились с ней, она чрезмерно застенчива.

ПРИЕЗЖИЙ. Стыдливость – главное украшение женщины. Так, кажется, написано в этих узелках.

НАДЕЖДА. Вы верите, что там действительно скрыто какое-то содержание? Но где же она, действительно? Ах, что за редкий человек… Впрочем, это я уже говорила.

ПРИЕЗЖИЙ. Думаю, она скоро придет. Наверное, набивает вам трубку.

НАДЕЖДА (в замешательстве). В самом деле? Да, смешно скрывать от вас эту смешную привычку. Приучилась здесь курить листья этого красного подсолнечника. Это наша основная техническая культура, произрастает только здесь… Дает ценные масла, другое важное сырье… Невинная, в сущности, привычка, как к здешнему чаю из айвовых листьев.

ПРИЕЗЖИЙ. А правда ли, что работать на плантациях красного цветка опасно? Правда ли, что после года работы там наступает бесплодие у женщин? Говорят, что красный цветок в древних установлениях запрещается выращивать.

НАДЕЖДА. Как это вы говорите – красный цветок, как дайхор. Они упорно так называют этот редкий вид подсолнечника. Сразу видно, вы всерьез настроились изучать местный колорит.

ПРИЕЗЖИЙ. Местный колорит – моя слабость.

НАДЕЖДА. Скажите… только честно… Я кажусь вам очень неинтересной? Я бы никогда не задала мужчине такой вопрос. О, я застенчива… От природы, и даже когда была моложе, чем сейчас, привлекательнее… И тут еще воспитание… Принципы – прежде всего… Так и прожила лучшие годы… Но я давно не курила, и мысли мешаются, это дает мне смелость, вроде – я уже не я. Так вот, лучшие годы… да, уже прошли, нечего себя обманывать… И не было рядом ни одного мужчины для белой женщины… ну это грубо звучит… но в сущности… Я жизнь отдала идее интернационализма… Но, согласитесь, это может оттолкнуть – когда мужчина свистит, как суслик… или, как все они здесь, тайно верит в Великого Духа дайхоров… Только ответьте честно. Вот вы, такой невыразимо притягательный… боже, что я говорю! Ну ладно… И к тому же моложе меня, человек из какой-то другой жизни, которая шла там, пока я здесь надрывалась на пользу обществу… Что можете думать обо мне, как смотреть на меня! Существую ли я для вас как… о боже мой! Как это неприлично звучит, но я ничего плохого не имею в виду… Существую ли я для вас как женщина? Я сразу почувствовала…

Пауза.

ОН с интересом следит за ней.

И вот представляется мне… Предположим, какой-то зал, там люди, а я выхожу в центр в длинном платье и читаю стихи, хорошие стихи, и мне аплодируют… У меня, знаете ли, сестра младшая, актриса и красавица… Я никогда никому не завидую, завидовать стыдно. Но сейчас, когда я смотрю на вас, мне хочется быть ею…

Тянется к нему. ОН смотрит на нее в упор, затем свистит.

Пауза.

Теперь я тебя узнала.

ПРИЕЗЖИЙ (любезно кланяется). Индустрий Секретарев, к вашим услугам. Один из многочисленных некогда Индустриев Секретаревых, населявших эту деревню.

НАДЕЖДА (глухо). Как ты изменился.

ПРИЕЗЖИЙ. О, я изменился… С тех пор как в четырнадцать лет в одиночку перешел перевал и спустился через лес в долину, хоронясь, как дикий зверь, чтобы меня не запихнули в казенную машину и не отправили в интернат. И я – вместе со своей родиной оставил две заповеди Великого Духа дайхоров – жить достойно или умереть достойно. Я решил просто жить. И жить хорошо. И все отпущенные мне древние, сохраненные предками силы были при мне. И я на самом деле учился в Ленинграде. И у меня действительно большие планы…

НАДЕЖДА. Твой ребенок…

ПРИЕЗЖИЙ. Я знаю, мой ребенок умер, как и многие другие. И я не буду узнавать у вас, кто это был – мальчик или девочка…

НАДЕЖДА. Как ты изменился… Но я не имею права даже смотреть на тебя. Вот придет Индустрия… Ты должен поговорить с нею… Она имеет право…

ПРИЕЗЖИЙ. Я уже поговорил с ней.

Пауза.

Смотрят друг на друга. Вбегает ИЙ, в руках у него платок ЭЙ.

ИЙ (бессвязно). Вот… я учил домашнее задание… Если это так, а это именно так, вследствие, в течение, в продолжение… Моральный облик… И тут как вспыхнуло… Но я ничего не знал, ничего… Оказывается, человек состоит из горючих веществ… если облиться чем-то… Мы по физике не проходили… Или по биологии… У нас в интернате будет и физика и биология…

Кладет платок, уходит.

ПРИЕЗЖИЙ гладит платок, свистит.

НАДЕЖДА. Какое несчастье… Такая умная, такая культурная. Я столько вложила в нее, всю душу, все лучшее. И вдруг – неосторожность с огнем…

ПРИЕЗЖИЙ. Вы все знаете… Она умерла сама, по своей воле, как и все другие… Кроме тех, что задохнулись на экономически выгодных плантациях красной отравы… Или тех, что утонули во время наводнения, когда старые дома на сваях всплывали, а новые бараки, куда насильно заселили людей, все до крыш покрылись водой… И ко всему, ко всему вы имели самое непосредственное отношение, товарищ Сидорова.

НАДЕЖДА. Приедет Майя Аггеевна… Надо поговорить с Майей Аггеевной.

ПРИЕЗЖИЙ. Майя Аггеевна, смею надеяться, дает сейчас показания. Думаю, что развернутые и чистосердечные – ведь ей надеяться не на кого. Для нее Великий Дух дайхоров свистнул в третий раз… Да-да, все это прошло мимо вас, товарищ Надежда, все эти золотые реки, вы у них были на подхвате, на черновой работе…

НАДЕЖДА. Индустрию мне… сделай что-нибудь… две затяжки… Боже мой, ее нет больше…

ПРИЕЗЖИЙ. Как же она ненавидела вас! И ей удалось отравить приезжую библиотекаршу, возомнившую о себе слишком много. Вы не можете жить без этого зелья! Пожалуй, она была права… Вы будете умирать медленно, в мучениях, в угрызениях совести, ваша жизнь изойдет из вас наркотическим дымом. Пожалуй, так лучше. Ты уже не сможешь помешать мне. У меня большие планы. Я поклялся изгнать с моей земли всех пришельцев, после этого я займусь своей судьбой.

НАДЕЖДА. Но я не хочу… не хочу уезжать отсюда… Десять лет работы… Я же лучшие годы отдала! Это и моя земля. И теперь говорить мне, что я пришелец… Хорошо, были ошибки… Но я согласна искупить их!

ПРИЕЗЖИЙ (оглядываясь по сторонам). У вас, товарищ Сидорова, один-единственный выход… Так! Сюда придут гости… И это будет выглядеть как дикий, нетронутый уголок… Должно так выглядеть!

Срывает со стен лозунги, бросает и топчет ногами портрет.

Видите! За вашими лозунгами она прятала амулеты и ритуальные переплетения. Так же и за покорностью ее была ненависть к вам, протест, непримиримость!

Уходит.

НАДЕЖДА. Один-единственный выход… Тот, что нашла она. Тот, что сумели найти они все… Во всем виновата Майя Аггеевна… сладкая улыбка, непроницаемое восточное лицо… Чужое лицо… И я им чужая… Несмотря ни на что… Боже мой, но как же он хорош… Не смешно ли, что именно сейчас мне привелось влюбиться… И в кого? В мужчину, свистящего, как суслик! У него и имени-то нету!.. Виновата Майя… да, мысли мешаются. Красный цветок – отрава, гибельная… Табу в древних узелковых переплетениях… Может быть, виноват тот день десять лет тому назад, когда я поехала сюда, чтобы что-то кому-то доказать?

После паузы.

Когда решила прожить лучше других, интереснее, честнее? Да… Дорогие Андрюша и Ляля… Но сейчас не в этом дело. Значит, она ненавидела меня!.. Ушла, бросила меня здесь одну. Как же она сделала это?

Встает, накидывает на голову платок ЭЙ, садится к прялке, трогает бусы.

Что она думала? Можно ли понять то, что думает другой, из другого племени, с другими глазами, волосами, привычками? Можно ли понять это?

Сидит неподвижно.

Входит ПРИЕЗЖИЙ со свитой иностранных гостей: ИНДУСЫ в чалмах, НЕГРЫ, ЕВРОПЕЙЦЫ, ПЕРЕВОДЧИК.

ПРИЕЗЖИЙ (его слова переводятся сразу на несколько языков). Особенно интересно так называемое узелковое письмо. В вампуме дайхоров содержится совершенно оригинальная религиозно-мифологическая эпопея…

ПЕРЕВОДЧИК. Профессор интересуется, приедет ли молодой коллега на конгресс в Дели. Он мечтает услышать там доклад об эпосе дайхоров. А владелец музея в Мехико очень заинтересовался музейными экспонатами…

ПРИЕЗЖИЙ (показывая на закутанную в платок Надежду). А вот типичная одежда женщины из народности дайхоров. И не просите ее открыть лицо, ничего не получится. Стыдливость – лучшее украшение женщины – так гласит заповедь дайхоров…

Не обращая более внимания на НАДЕЖДУ, ПРИЕЗЖИЙ и ГОСТИ удаляются. Они прихватывают с собой прялку, бусы, амулеты со стен.

НАДЕЖДА (одна). Там был новый узелок… Новый маленький узелок… Она оставила его для меня. В нем – разгадка… Разгадка – чего? Мысли мешаются… Нет, я не верю, что она ненавидела меня. Она ушла, чтобы не видеть, как я гибну, чтоб не участвовать в этом. Разве я гибну? Я живу… Почему-то я не могу так, как смогла она… Как все они – за эти десять лет… Они почему-то смогли… Умереть, но не быть униженным, так, кажется… Но не мне свистел Великий Дух дайхоров, и я могу жить дальше… Но что в этом узелке – проклятие, прошение? И не у кого спросить теперь… мысли мешаются… она куда-то запрятала мои трубки…

После паузы.

Дорогие Андрюша и Ляля… Дорогой, милый брат Андрюша… Дорогая, милая сестра Ляля… Дорогая, милая сестра Эй…

Сидит неподвижно.

Входит ИЙ и, плача, поднимает и вешает на место сорванные и затоптанные лозунги.

Алло, принц Уэльский

Четыре монолога

Действующие лица

ОНА, Ольга Сидорова, 25 лет, чтица, выступает с литературными концертами.

ОН, в прошлом – мечты и надежды, в данный момент – молодой человек без определенных занятий.

ПОДРУГА, придумавшая себе имя «Джанна» и план жизни, которому и следует.

ЗРИТЕЛЬ, учащийся ПТУ, слушатель литературного концерта, возникает перед Ней со своим стулом внезапно и так же уходит.

1

ОНА, ОН, ПОДРУГА.

ОНА. Судьба явилась юнцом в первом ряду, на кривом стуле. Прыщи, соломенные плоские пряди, налезающие на лоб, тренировочные брюки, пузырями вытянутые на коленях. Он шуршал фантиком от жевательной резинки.

ПОДРУГА (ему). Вы не судите, что в квартире такой беспорядок. У Ляли не хватает времени. Если только я не приезжаю, вот как сегодня, не помогаю убрать все это. Пожалуйста, разгрузите пока что мою сумку, чтобы до прихода Ляли. Разложите продукты по шкафчикам, будто так и было. Ляле тяжело сейчас живется, не забывайте об этом, после смерти родителей и развода с мужем никто не поддерживает. Ляля – это от Ольги, уменьшительное имя, детское, ей подходит.

ОНА. Были еще две женщины средних лет, две тетки, но они сидели тихо. Тоже в первом ряду. Фактически один ряд был занят, поэтому тишина была какая-то необыкновенная, я с ужасом слушала свой собственный громкий, поставленный голосок и вызубренные фразы из романа про завод, любовь и светлое счастье сильных людей казались мне удивительными, поражали меня своей оторванностью от меня, от этого клуба, от трех людей в первом ряду. А тут еще этот хрустящий фантик!

ПОДРУГА (ему). Не судите о Ляле. Видели бы вы ее раньше! Сейчас не то, с каждым годом – все больше не то, но как хороша была она раньше! Да-да, вы правы, ей всего двадцать пять. Я всегда помню, что я на семь лет старше, я не скрываю, ничего не скрывать – мой принцип. А эти баночки с соком оставьте на столе, пусть это будет ей сюрприз. Да, как теперь, когда Ляля так живет, как она живет, и не скажешь, что она младше, мы сравнялись, но как же она была хороша! Хочется плакать, когда вспоминаешь, как она играла на флейте на детском празднике. Нездешнее видение, вот что это было такое.

ОНА. Две тетки, обе в халатах и в тапках на босу ногу. Это называлось – вечер советской литературы в общежитии. Одна тетка сразу же заснула, и мне было неудобно повышать голос в самых драматических местах, например когда Борис бежит тушить пожар в цеху и встречает там Татьяну. Другая, наоборот, слушала внимательно, только тапки сбросила и шевелила пальцами ног, кажется, не совсем чистых. Но я стояла в своем концертном платье и читала, не сбиваясь, про трудную любовь Бориса, и, если бы не хрустящий фантик, все бы сошло хорошо.

ПОДРУГА. Не судите о Ляле – мол, бросил ее муж. Я хорошо знаю эту историю. Если бы у Ляли было больше гордости, их семейной гордости, она бы первая его бросила. Банальная история – польстился на жилплощадь, на достаток. Странно – с Лялей, такой особенной, такой всеобщей любимицей, всегда приключались самые банальные истории.

ОНА. Три года назад, когда я только начала разъезжать с литературными концертами, я бы места себе не находила из‐за трех зрителей в зале, из‐за грязных ног, из‐за прочих. Подумаешь, заснул человек, пусть спит, хорошо хоть не храпит. Все это предрассудки. Моя жизнь состоит из предрассудков. Раньше их было еще больше, поэтому было еще тяжелей.

ПОДРУГА. Не судите о Ляле. Не осуждайте ее. Она все равно очень хорошая. Видели бы вы Лялю, Оленьку Сидорову, хрупкую Мальвину наших детских утренников, с фарфоровыми кудряшками, девочку с флейтой. И не судите ее, что она так легко сошлась с вами, познакомилась на улице. Вы, конечно же, вправе решить, будто Ляля – доступная женщина. Но я не хочу, чтобы вы так думали. Вы уже поняли, что я очень люблю Лялю.

2

ОНА, ПОДРУГА, ЗРИТЕЛЬ.

ОНА. Судьба явилась хрустящим фантиком от жевательной резинки. Где этот белобрысый юнец, заскучавший на концерте, где я, где роман о трудной любви Бориса – все связано, оказывается. Он зашуршал фантиком – я запнулась, сделала ему замечание, вдруг расплакалась. Он ушел, а я концерт прервала. Теперь жду жалобы по начальству. И вот артистка Ольга Сидорова без работы.

ПОДРУГА. Ты опять сварила плохой кофе. Я варю хороший кофе, не хуже, чем твоя мать. Надо все, что делаешь, делать хорошо.

ОНА. Может быть, жалоба не придет, тогда все пойдет по-прежнему. Какой вкусный сок. Какое вкусное все, что ты приносишь.

ПОДРУГА. Ты должна больше есть. Напрасно ты все худеешь.

ЗРИТЕЛЬ. На Западе все худые. Ни одного толстого человека нету на Западе. Про Америку я не говорю.

ПОДРУГА. Ты скажешь, мол, там они все худые. Во-первых, не худые, а стройные, за счет спорта и рационального питания. А ты худеешь, потому что тебе есть нечего, и все отражается на лице.

ОНА. Ты стала такой стройной, Джанна. Я иногда вспоминаю, какой ты была раньше.

ПОДРУГА. А я никогда не вспоминаю, это мой принцип. Я смотрю в будущее.

ЗРИТЕЛЬ. Будущее – это наши дети. Мы – ваше будущее.

ОНА. Я выпила весь сок. Это ужасно. Я не подумала о Марише. Я ведь завтра на весь день забираю ее из садика, повидаться перед отъездом. Раньше всегда первым делом думала о Марише, как она там в садике, на пятидневке. А тут взяла выпила весь сок.

ПОДРУГА. Пустяки, я еще такой принесу.

ОНА. Ничего не получится. Я же уезжаю послезавтра в Тамбов, с литературными концертами, и Мариша будет снова в садике.

ПОДРУГА. Это если все пойдет по-прежнему. Если не придет жалоба.

3

ОН, ОНА.

ОНА. Ты скучал по мне. Я знаю, ты скучал по мне.

ОН. Еще звонила из садика нянечка. Или, вернее, воспитательница. Жаловалась на твою Маришу. А еще я сдал бутылки.

ОНА. Я тоже скучала по тебе. Так давно я ни по кому не скучала. Так давно не хотелось домой.

ОН. Говорит, твоя Мариша опять кого-то укусила.

ОНА. И вот я дома. Я знаю, ты ждал меня.

Пауза.

Мариша – я же знаю эту историю, она уже кусала кого-то, какую-то девочку, довольно противную, кстати, я ее потом видела. Я же объяснялась с родителями.

Пауза.

Ты, наверное, чувствовал, как я скучала по тебе.

ОН. На этот раз она укусила преподавателя по музыкальной подготовке. Они все разучивали песенку «Солнышко смеется». А Мариша не захотела разучивать и укусила преподавателя. Или преподавательницу. Там женщина, просто так назвали – «преподаватель». А вот сдача из молочного.

ОНА. Ты купил молока, к моему приезду! Сдачи много. Как же ты обошелся с деньгами все эти дни?

ОН. Я же говорю, я сдал бутылки.

ОНА. Это была моя последняя поездка. Ты умница. Не такто много у нас с тобой накопилось бутылок, и все из-под кефира и молока.

ОН. Те, другие бутылки я давно уже сдал, когда-то.

ОНА. Я же говорю, ты умница.

Пауза.

Теперь я сама займусь Маришей. Никакой казенщины, никаких «Солнышко смеется». Классическая музыка, «Детский альбом» Чайковского. Теперь труднее будет, без рояля… Но мы купим проигрыватель. Лучшие пластинки, лучшая музыка – вот что будет звучать для нас. Жаль, рояль продан.

ОН. Еще я квитанции проверил. Рояль пока не продан. Скоро уценят, вероятно.

ОНА. Ты проверил квитанции?

После паузы.

Я же говорю, ты умница. Я больше никуда не поеду без тебя. Я не говорила тебе – пришла жалоба? Я ушла с работы, это к лучшему. Я теперь дома, с тобой, я знаю, ты рад.

ОН. Еще за твое отсутствие заходила твоя подруга, Джанна. Что за имя восточное? К ней не идет.

ОНА. Пришла жалоба. На этот раз судьба явилась почтовой открыткой. Мне показали в отделе кадров. Круглые крупные буквы, почерк малограмотного человека – круглые обтекаемые фразы про халтуру заезжих гастролеров, про недопустимость и необходимость… Они, как иероглифы, запечатлели смешной случай с юнцом, с фантиком от жевательной резинки и как я заплакала тогда на концерте, когда вдруг показалось, что жизнь не удалась.

ОН. Джанна все рассказывала про тебя, про твою жизнь. Будто ничто иное ее не интересует. Про свою жизнь она что-то помалкивала.

ОНА. Джанна очень любит меня.

ОН. Интересно, откуда у нее все эти вещи, и эти колбаски, баночки, эти бутылочки с соками? Я тоже помалкиваю про свою жизнь.

ОНА. Не думаю, что так грустно будет терять эту работу. Я уже шесть мест работы поменяла с тех пор, как умерла мама. И платили за концерт копейки, и ездить было тяжело, и Мариша, в сущности, растет в казенном доме. Росла. Теперь все будет по-другому.

ОН. Я помалкиваю, а ты не спрашиваешь. Ни о чем не спрашиваешь.

ОНА. Жизнь не удалась – вот что отравляло мне эти поездки. Не удалось, не удалось – вот что отстукивали колеса грязных вагонов, вот что гласили вывески заштатных гостиниц. Об этом молчали полупустые зальчики, красные уголки и клубы рабочих общежитий. Жизнь не удалась – три простых слова, и понимались они медленно, медленно. И вот я повторяю – да, жизнь не удалась, ну и что?

ОН. Твоя комната сухая, теплая. Окно выходит в сад. Ночью я проснулся – пели птицы, даже в этом чахлом саду. Я думал, мне приснилось. Встал – поют, действительно. И тогда я понял – уже, оказывается, утро. Уже весна.

ОНА. Я говорю, жизнь не удалась, и ничего не меняется. Ветер не дует сильнее, дождь не прекращается. И я все та же. Да, никто не говорит – вон идет Ольга Сидорова, она оправдала надежды своих родителей. Ну и что?

ОН. Уже весна.

ОНА. Это была моя последняя поездка, очень неудачная. Уж очень холодно было в Тамбове, а я не простудилась. Удивительно, здоровье мое все крепче. В детстве я была такой хрупкой, меня так кутали, так берегли, а горло болело и железки опухали. А в Сызрани в гостинице отопления нет, а сейчас в Тамбове – снег с дождем и дождь со снегом. Но это была моя последняя поездка без тебя. Мы что-нибудь придумаем. И уже не будет мучить этот юнец с шуршащим фантиком. Теперь ты будешь заботиться о моем здоровье, не так ли? Я знаю.

4

ОН, ПОДРУГА, ОНА.

ПОДРУГА. Я знаю все. Только не надо падать духом. Конечно, ни одна концертная организация больше не заключит с Лялей договор. Вы должны помочь. Пусть наконец Ляля посмотрит в глаза реальности.

ОНА (декламирует). «Любовь – это слишком много для меня. Принадлежать человеку всем духовным существом своим. Его улыбка так же значительна, как священные скрижали. Его взгляд так же могуществен, как меч архангела».

ОН. «Я боготворю вас, леди Марианна».

ПОДРУГА. Все ниже и ниже, это падение, и некому сказать, кроме меня. Новое место работы, все более и более убогое. Не удержалась в театре – мол, подкатывался к ней главный режиссер. Не смогла на радио – рутина, на студии – интриги. И вот литературные концерты – тоже выгнали, не потянула.

ОНА (декламирует). «Две души, стремящиеся друг к другу в горнем эфире… Два существа, рожденные не мучить друг друга, но спасти, но стать отрадой в самом жестоком, в самом холодном из миров!»

ОН. «Я молюсь за вас, сударыня».

ПОДРУГА. И вот результат – голые стены, все распродано. Кроме этого злосчастного рояля – там, оказывается, моль съела прокладки. Ребенок заброшен. Недавно Мариша взяла и прямо на утреннике разрезала ножницами на мелкие кусочки карту Советского Союза! Мне пришлось задействовать все свои связи… А то бы это был третий детский садик, откуда ее вышвыривают, извините за выражение!

ОНА. «Любовь – не минутное развлечение, не игрушка пресыщенных мешан, – упрямо думал Борис, направляясь к проходной родного завода, и в груди у него что-то пело».

ОН. Я люблю тебя. Я люблю тебя.

ПОДРУГА. Другая бы на ее месте – руки бы на себя наложила, что было и что стало с человеком. Или пришла бы и сказала честно – Джанна, помоги, придумай для меня что-нибудь. Ведь результат, как говорится, налицо, у нее и у меня, кто что имел и кто чего добился! У меня есть теперь все – интересная работа, красивые увлечения, муж, один человек, который поддерживает меня, и другой, которого поддерживаю я. Детей пока нет. Дети – слишком большая ответственность, вот и растет, как трава, эта неуправляемая Мариша. У тебя, Ляля, нет ничего, кроме памяти о счастливом детстве. И еще квитанция от рояля, который все не продается, никому не нужен, в плохом состоянии!

ОНА. С этого и началось разрушение нашего дома, с моего замужества, разменяли квартиру, разорвали семью. Сестра и брат – вспоминаю их только в детстве, какими мы были, а про нынешних, взрослых, и не думаю, словно их и нету. До сих пор не понимаю – как это можно жениться из‐за квартиры, из‐за прописки, как же можно? Спасибо, Джанна открыла мне глаза. Она мне прямо сказала – мол, твой муж ни одной юбки не пропускает, и даже к ней, к моей лучшей подруге, лез самым откровенным образом!

ОН. «Я боготворю вас, леди Марианна».

ПОДРУГА. Приди и скажи по-человечески – мол, у тебя все хорошо, у меня все плохо, помоги, Джанна. Джанна поможет. Уж я ее никогда не оставляла, вы, Коля, свидетель.

ОНА. Он ей так и сказал – я никогда Ольгу не любил, совершенно. Джанна передала мне, как настоящий друг. Никогда не любил! Что же это было такое, спрашивается? Почему меня нельзя, спрашивается, любить так, как все всех любят, даже так? И все пять лет я спрашивала себя – и себя, и всех, кого узнавала, – почему меня нельзя, спрашивается, любить.

ОН. «Я молюсь за вас, сударыня. Я люблю тебя, товарищ Таня».

ПОДРУГА. Мне один из моих друзей – у меня, Коля, много друзей – рассказывал, есть такая судебная наука – о поведении жертвы. Мол, часто жертвы сами виноваты в том, что они жертвы. Я близко знаю Лялю. Как только мужчина сближается с ней – о, я не имею в виду ничего плохого, – в нем тут же просыпается подлец. Ее бывший муж, говорят, в новом браке ходит на рынок за картошкой, стирает пеленки и дарит новой жене цветы. А что он творил здесь, в этом доме! И весь этот полк неудачников разного калибра, которых она подбирает невесть где… Поочередно эти голодранцы высаживались десантом сперва в той, родительской квартире, потом уже в этой комнатушке, к ужасу соседей… Ели-пили, поправляли расшатавшиеся нервы… Выходили из запоя… Разводились – или, напротив, мирились с законными женами… И, наконец, придя в норму, исчезали, скромно разбив пару тонких чашек… или прихватив редкую книгу из родительской библиотеки… И, что характерно, обычно забывая даже попытаться переспать с Лялей, хоть из приличия, так сказать, заинтересоваться ее женскими прелестями…

ОНА. «Любовь – это слишком много для меня. Принадлежать человеку всем духовным существом своим».

ОН. Уже весна.

ПОДРУГА. Ты еще придешь ко мне. Ляля, девочка с голубыми волосами, фарфоровая Мальвина всех утренников. Лялечка сыграет нам на флейте, а наша Джанна на кухне посуду моет. Джанна, милая, ты золотко, такая молоденькая и такая работящая, хозяйственная. Это Лялечкина подруга, Джанна. Всегда на всех праздниках есть одна незаметная, одна хозяйственная, в углу посуду моет и разливает чай беспечным гостям. Но теперь мой праздник, милая Ляля, теперь мне звонят, меня ищут, мне дарят кольца, цепочки, наборы косметики и финскую сантехнику. Вот недавно мой Эн бен ду привез мне оборудование для ванной. Теперь у меня там все голубое, точно по морю плывешь. А ты, красавица, мамина куколка, платишь за любовь.

ОНА. «Два существа, рожденные не мучить друг друга, но спасти, но принадлежать друг другу вечно. Борис бежал к цехам, объятым пламенем. Татьяна, Татьяна, – гулко ухало сердце у него в груди».

ОН. «Я молюсь за вас, сударыня. Я уважаю тебя, товарищ Татьяна». У тебя, Ляля, теплая, сухая комната, и ночью слышно, как птицы поют. Я встал – оказывается, уже утро и весна.

ПОДРУГА. Да-да, покупаешь так называемую любовь углом в родительском доме, даровой жратвой в холодильнике, бутылкой с утра или, наоборот, вызовом нарколога за твой счет. Ты катишься все ниже, видела бы твоя мать. Но однажды ты придешь ко мне, признаешься, как тебе худо, и я помогу тебе. Я всегда помогаю Ляле, я же так люблю Лялю. Ее дом был мне родным когда-то, а такие вещи не забываются.

ОНА. А потом был суд, развод, не знаю, как я пережила все это. И дальше – так плохо все было, неудачно. Я все искала – чтоб не просто меня любили, но чтобы еще вдвойне, чтоб забыть все, что было с мужем. И судьба все не баловала – то она являлась анонимным письмом, то молчащим телефоном, то мокрыми детскими колготками в тазу. А теперь судьба явилась тобой, и все стало не важно.

ОН. Я люблю тебя, Ляля.

5

ЗРИТЕЛЬ.

ЗРИТЕЛЬ. А тут и пристал ко мне длинный этот дядя: жалоба, мол, жалобу вы написали. Чтоб я писал жалобы, не бывало такого. Ни один американец никогда не будет жаловаться, не приучен к этому, иная действительность, как мы в школе проходили. Кольт шестого калибра всегда в кармане. Да и нет никаких оснований жаловаться у американца. Я иду по улице – так и называется, Бродвей, – а ко мне так и подлетают: да, сэр? Чего изволите, сэр? Три женщины сразу со мной, одна нежная, беленькая, кожа так и обгорает на солнце… Там всегда солнце! Другая – вроде китаянка, глаза раскосые, загадочные, что называется. Третья – негритянка, я не возражаю. Я всегда стоял за дружбу и единение народов, как у нас здесь и принято. Здесь, в заснеженном, сонном городе, где и снится мне все это – работа, общежитие, красный уголок и худая, костлявая тетка с испуганным лицом в длинном платье, читающая что-то дурным голосом о трудной любви какого-то Бориса.

6

ОН, ПОДРУГА.

ПОДРУГА. Пришла прибраться, а у вас чисто. Я смотрю, вы хорошо живете.

Пауза.

Я люблю, когда хорошо живут. Я сама живу очень хорошо.

Пауза.

Не представляю, что будет со мной, если вы с Лялей и вправду уедете. Договоренность с областной филармонией – вот как это называется, это со слов Ляли. Вы. Коля, тоже будете участвовать в концертах, это прямо новость для меня.

Пауза.

Представляю, как вы рады, что уезжаете неизвестно куда, неизвестно зачем. Вы продолжайте, не обращайте на меня внимания. В этом доме никогда не обращали на меня внимания.

ОН (в камзоле, в парике с косичкой). «Любовь – это слишком много для меня. Любовь – это слишком много для меня».

ПОДРУГА. У меня есть друг. Я называю его – Черный принц. Он действительно принц и действительно черный.

ОН. «Я молюсь за вас, сударыня».

ПОДРУГА. Это началось давно. Он был студентом, на курс младше. Он вечно дрожал и кутался в пальто, уже начиная с нашей так называемой золотой осени. Обычное дурно сшитое драповое пальто, как с пенсионера, и еще черные мальчиковые ботинки с дырочками и шнурками! А потом у них в стране произошла революция, сначала свергли колониальное правительство, потом реставрировали монарха. И мой несчастный Эн бен ду оказался миллионером и членом королевской семьи.