Электронная библиотека » Михаил Успенский » » онлайн чтение - страница 3


  • Текст добавлен: 11 марта 2014, 19:13


Автор книги: Михаил Успенский


Жанр: Юмористическая фантастика, Фантастика


сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Шрифт:
- 100% +

ГЛАВА 7

По условиям договора обязанностей у студентов-разбойников было немного: иногда помаячить на перекрёстке, дождаться бедного путника и дать ему мелкую монетку на обзаведение, сочинять и петь по ночам разбойничьи песни, слова же их распространять в народе.

– То есть пропагация! – твердили панычи.

Пропагация так пропагация. Школяры-разбойники парами выходили время от времени на ближайший тракт и нехотя одаряли медяками беднейших прохожих и проезжих. От богатых возков и карет с конвоем благоразумно прятались за деревьями.

В одном месте над дорогой возвышался могучий утёс. Это было место для атамана. На восходе или на закате Лука Радищев взбирался по старому, крошащемуся камню на вершину и стоял там, завернувшись в плащ и нахлобучив на нос широкополую шляпу. Шляпу где-то достали панычи. При утренней или вечерней заре это впечатляло. Луке полагалось ещё временами разражаться дьявольским хохотом.

– Смотрите, господа! – говорил обычно кто-нибудь из проезжающих своим спутникам. – Вон стоит наш знаменитый Платон Кречет – Новый Фантомас!

– Не ограбил бы он нас! – тревожился кто-нибудь из спутников.

– Нет, не ограбит, – уверенно заявлял бывалый. – Сейчас у него как раз Мёртвый Час – о вечном размышляет. Он же не просто разбойник, а благородный мститель.

– Вот он нам и отомстит…

– Не отомстит! Это у него вроде молитвы…

– Ну и слава Тому, Кто Всегда Думает О Нас!

А в это же время на этой же дороге люди Фильки либо Афоньки кого-нибудь непременно грабили.

Арапский поэт по ночам сочинял разбойничьи песни. Товарищи на него сердились за то, что он понапрасну переводит свечи, да и до пожару недолго.

Тиритомба отговаривался тем, что вдохновение («этакая дрянь», по его словам) находит на него исключительно в тёмное время суток, и марать бумагу он умеет лишь под треск свечки.

– А воску пчёлы нам ещё наделают! – утешал он собратьев. – Вы лучше послушайте, какая прелесть получилась:

 
Пасть ему мы на портянки
В назидание порвём
И «Прощание славянки»
На прощание споём!
 

– Кому порвём-то?

– Ах, я ещё и сам не знаю! – отмахивался поэт. – Часто бывает так, что вирша складывается с конца, а уж он определяет начало…

– Всё-то у тебя складывается с конца… – ворчали разбойники и засыпали беспокойным сном.

Поэт облегчённо вздыхал и возвращался к переложению басни «Енот и Блудница»:

 
Блудница как-то раз увидела Енота
И вдруг припала ей охота…
 

– Нет, не так! – сердился Тиритомба сам на себя и начинал переделывать:

 
Енота как-то раз увидела Блудница
И ну над ним глумиться:
«Ах, миленькой Енот!
Коль ты не идиот,
Изволь сейчас со мной соединиться…»
«И, матушка, задумала пустое, —
Енот разумной отвечал, —
Ведь Человек – начало всех начал,
Как Протагор когда-то отмечал,
А я – животное простое.
Себя забавами амурными не льщу,
Но пищу завсегда в ручье я полощу.
Ты ж – впрочем, это между нами, —
И за столом сидишь с немытыми руками.
Хоть я и полоскун,
Зато не потаскун!
И то сказать: коль ты Блудница,
Изволь-ка на себя, кума, оборотиться!»
Рыдаючи, ушла Блудница посрамленна…
О, если б так исправиться могла и вся Вселенна!
 

После этого вдохновенный арап утирал со лба пот и шумно отдувался, осознавая всю глубину и значение своего дара.

Но подобные вирши вряд ли могли способствовать разбойничьей славе: вдруг люди заподозрят лесных братьев в благонравии? Нет, песни нужны либо боевые и кровожадные, либо печальные – в зависимости от того, гуляет ли разбойник на вольной воле или сидит в узилище.

– Сделаем! – пообещал поэт. – Вот к примеру:

 
Есть в природе утёс.
Он зарос, как барбос,
Диким мохом и горькой полынью
И стоит сотни лет,
Словно грозный скелет
Меж землёй и небесною синью.
 
 
На вершине его
Нет совсем ничего,
Только ветер, как бешеный, воет…
Да лишь чёрный козёл
Там притон свой завёл
И на нём своих козочек кроет.
 
 
Лишь однажды один
Удалой крокодил
До вершины добраться пытался,
Но козёл зорко бдил:
На рога подцепил
И жестоко над ним надругался!
 
 
Крокодиловый стон
Услыхал наш Платон,
И житьё ему стало не мило.
Он надел свой камзол:
«Ты ответишь, козёл,
За скупую слезу крокодила!»
 
 
Трое суток в пургу,
По колено в снегу,
Поднимался герой по верёвке…
И не ведал козёл,
Что отважный провёл
На скале три холодных ночёвки!
 
 
Только в тот самый миг,
Как вершины достиг,
В атамане вся кровь закипела:
«Ты, козёл вороной,
Извини, дорогой,
Что погиб не за правое дело!»
 
 
…И доныне стоит
Тот утёс и хранит
Все подробности смертного боя…
Да и мы тут, внизу,
Крокодилью слезу
Вспоминаем, товарищ, с тобою…
 

Разбойники выслушали эту вдохновенную импровизацию с большим сомнением.

– Так и непонятно, чья в конце победа вышла, – сказал Куприян Волобуев. – И крокодилу в наших краях вроде бы неоткуда взяться…

– Это потому, что вы не знаете законов пиитики! – горячился Тиритомба. – Непременно должна быть некая недоговоренность, незаконченность… А крокодил – это же символ!

– Народ не поймёт!

Арап вздохнул и принялся грызть перо. Гусиные перья для него разыскивали по всему лесу товарищи: всё равно делать им было нечего.

Снова накатывало вдохновение на маленького арапа:

 
Живёт моя красотка
В высоком терему,
А на окне решётка —
Похоже на тюрьму.
 
 
Я знаю, у отрады
Есть грозный часовой.
Но не надейтесь, гады,
Не будет он живой!
 

– Вот это по-нашему, по-разбойничьи!

Тиритомба продолжал, сверкая белками глаз:

 
Сражу я часового
И брошусь в ноги к ней,
И вымолвлю два слова
Я о любви моей!
 
 
Красотка же на это
Заявит, что я груб,
И не дождусь ответа
Её горячих губ…
 

– Это почему же? – насторожились злодеи.

– А вот почему:

 
Скажу я: «Ну и что же?»
Слезинки не пролью.
Пойду в хмельном загуле
Топить любовь свою…
 

– Что-то не больно складно, – сказал Волобуев.

– Профан! Тут ложная рифма! Не может ведь герой по-матерну выражаться! Слушайте дальше:

 
И там, в угаре пьяном,
Воскликну: «Наплевать!
Ребята, на фига нам
Народ освобождать?
 
 
Народ, как та красотка,
Отвергнет молодца:
Ему нужна решётка
И сторож у крыльца!
 

Школяры-разбойники глубоко задумались.

– Пан поэт, – осторожно сказал наконец Яцек Тремба, – да ведь с такими песнями мы всю нашу пропагацию псу под хвост пустим…

– Точно! – подтвердили сообщники.

Тиритомба обиделся, перекусил перо пополам, дунул на свечку и пошёл к себе в досадный угол, чтобы заспать обиду на духовитом полушубке.

Атаману же Платону Кречету настало время подниматься: уже светало, и надо было идти на утёс, чтобы держать там романтическую вахту. Пузею он захватил с собой: вдруг да придётся пальнуть для острастки?

ГЛАВА 8

…Вернулся Лука только ко второму завтраку. Шайка лакомилась оладьями с мёдом и слушала разглагольствования Трембы.

Тот, ни много ни мало, излагал внаглую основы ватиканской веры:

– …и вот после трудов праведных по созданию Вселенной прилёг Папа на лавку, дабы отдохнуть. И подкрался к нему Враг рода человеческого на белоснежных крыльях и накапал в ухо спящему Креатору своего ядовитого семени, дабы погубить. Но не дремал Внук Святой, налетел на Врага, сел ему на голову вольным орлом и пометил Нечистого, и бежал Диавол, смердя во мраке…

– Откуда же Внуку взяться, коли Сына ещё не было? – встревожился Волобуев.

– Высшие Существа потому и Высшие, что презирают причинно-следственные связи, – мягко, как дурачку, объяснил Тремба. – Пробудился Папа Александр от нестерпимой боли и горько возрыдал. Но внук Святой утешил его, и тогда родил Папа на защиту себе сына и назвал его Чезаре, то есть Цезарь, а по-вашему – Кесарь. И поклялся тот Кесарь отомстить люто обидчику Отца своего и пособникам его…

Лука стоял за углом сторожки и терпеливо слушал ватиканскую ересь.

– А пособников тех было много: и Орсини, и Сфорца, и Медичи, и Феррари, и Ламборджини, и Фиат убогий, и Альфа-Ромео, и Бета-Джульетта, и бессчётные кардиналы. Действовать пришлось и клинком, и ядом – били врага его собственным оружием и на его же территории. Но не дремал и нечистый: перепутал однажды во время дружеской встречи с кардиналом Адриано де Корнето бутылки, и отравленное вино оказалось в бокалах Папы и Сына…

Разбойники на этом месте приужахнулись, то есть в ужасе ахнули.

– Папа Александр от яду весь распух, а Кесарь потерял сознание. Изменники-кардиналы кое-как затолкали Папу в каменную гробницу, но и там продолжал он истекать ядовитым гноем. Чудесное свойство имела сия жидкость: праведник, поцеловав край гробницы, оставался невредим, тогда как пособник Врага умирал в страшных судорогах…

Тут разбойники даже на туесок с мёдом стали поглядывать подозрительно.

– Но не растерялся Кесарь: погрузил он своё божественное тело в ванну с ледяной водой, и ничего ему не сделалось, только слезла с него вся кожа…

– Как со змеи, – подсказал Редко Редич.

– Верно. Змея же есть символ высшей мудрости. Но не кончились на том испытания Сына-Кесаря: увидавши Папу в гробу, бывшие союзники предали прекрасноликого Чезаре, отняли у него обманом все города и герцогства, наступила година лихая, и вынужден был божественный Сын стать простым кондотьером…

– Совсем как мы, – вздохнул Недослав Недашковский.

– Так, панове, совсем как мы, – продолжал Тремба. – Во искупление чужих грехов пошёл наш Кесарь на службу к королю Наварры – было такое мелкое королевство между Испанией и Францией. Повинуясь приказам жалкого вождя, отряд Кесаря побивал французов повсюду, но…

– Но вражина не спав, а тилькы очи заплющив! – догадался Грыцько Половынка.

– Так, пане Грыцю, верное твоё слово. Ой, не спал вражина, всё думал, как погубить Кесаря. И вот однажды, во время битвы, длившейся уже около трёх часов, Чезаре захотел сам решить исход сражения и вместе с сотней латников налетел на кавалерийский отряд, составлявший главную силу его противника. К его удивлению, отряд не выдержал первой же атаки и обратился в бегство, направляясь к небольшому леску, где, по всей видимости, хотел найти спасение. Чезаре бросился в погоню, но, оказавшись на опушке, кавалерийский отряд неожиданно развернулся к нему лицом, а из леса выскочило человек четыреста лучников; соратники Чезаре, увидев, что попали в засаду, кинулись наутёк, трусливо бросив своего предводителя.

– Вот козлы! – вознегодовали разбойники. – Да разве бы мы когда оставили своего атамана?!

– …Через некоторое время его лошадь, изрешечённая арбалетными стрелами, упала и придавила Чезаре ногу. Враги тут же набросились на него…

– И вбылы? – с ужасом спросил Грыцько.

– Все так думали, – сказал Тремба. – Но был у Кесаря верный слуга и клеврет, доблестный испанец дон Мигель Коррельо, прозванный итальянцами за праведную жизнь Микелотто. То был подлинный рыцарь клинка и пинка! Не одного противника отправил он в пекло во имя своего господина. Уверенный, что, несмотря на смелость хозяина, с ним случилась беда, Микелотто решил в последний раз доказать свою преданность и не оставлять тело Чезаре на съедение волкам и хищным птицам. Поскольку стало уже совсем темно, он велел зажечь факелы и в сопровождении десятка солдат отправился к лесу на поиски. Каково же было удивление верного Микелотто, когда он обнаружил своего господина не только целым и невредимым, но и окружённым неким потусторонним алым сиянием. Вокруг валялись сотни убитых лучников проклятого французского капитана Бомона во главе со своим предводителем. Было это возле Папой забытой деревушки под названием Виана десятого марта, и день этот с тех пор считается праздничным, как и Первое мая – день рождения божественного Кесаря…

– Вот молодец! Нам бы так!

– И вам, панове банда, будет так, коли примете ватиканскую веру и бычьей головой храмы свои увенчаете… С тех пор дела Кесаря пошли на поправку: незримо хранимый и безмолвно благословляемый лежащим в гробу Папой и парящим в ночи Внуком Святым, он не только вернул отнятые недругами земли, но и покорил всю Италию, всю неверную Францию, а испанский король добровольно признал себя его слугой. Потом пришёл черёд Германских земель и далее на Восток… С тех самых пор и пошла гулять в простом народе поговорка: «Aut Caesar, aut nihil»…

– Погоди, паныч, – с этими словами Лука вышел на поляну. – Ежели твой Кесарь такой победоносный, отчего же ерусланцы всегда лупят его кондотьеров в хвост и в гриву?

– Пан атаман! – вскочил Тремба. – Честь Платону Кречету, честь Новому Фантомасу!

– Слава! Слава! Слава! – тоже вскочили и дружно рявкнули разбойники.

– Атаман спросил, – напомнил Лука.

– Отчего? – Яцек Тремба растерялся, но ненадолго. – Да оттого, что вы воюете неправильно! Где же это видано, чтобы вместе с витязями шли мужики, вооружённые лишь вилами и косами да, простите, дубинами? Это не война, а нонсенс какой-то… Кондотьеры привыкли к тому, что мужичьё при виде их разбегается в страхе за своё ничтожное существование…

– Тем не менее, – сказал Радищев. – И вообще, чему ты моих бойцов учишь, покуда атаман на утёсе себя народу демонстрирует? К чему ты клонишь? Вера у нас своя – пусть покуда несовершенная, зато искренняя. Но ни Кесарю, ни Папе его смердящему, ни Внуку незримому мы не кланяемся… Или забыли наш уговор, панычи? Так я напомню!

С этими словами он схватил Яцека Трембу и Недослава Недашковского за вороты и потащил в избушку. В углу спал поэт, измученный ночным стихосложением.

Будить его Лука пожалел. Панычей же он швырнул в другой угол и навис над ними самым угрожающим образом, как подлинный кречет над жалкими мышами.

– Так вот какую вы «пропагацию» ведёте? Вот к чему клоните? К государственной измене? Чтобы мы, верные ерусланцы, да к Ватикану поганому…

– Погоди, пан атаман, – ухмыльнулся Недослав Недашковский. – Лучше подумай, кем бы ты был без нашей пропагации? Штаны бы протирал в Академии?

– Так, – подхватил Тремба. – Думаешь, Филька, Афонька и прочие к тебе по своей воле пришли? Это мы их на резон наставили. А деньги, думаешь, откуда берутся? А мужикам кто платит за приношения, а оружие откуда? Из Ватикана, от божественного Кесаря всё идёт. Ждёт он, ждёт, покуда народ вокруг тебя объединится. Тогда и ударим на Солнцедар с двух сторон, и сбросим с трона тирана, и тебя туда посадим как наместника и десницу Кесаря…

– И то если народ примет, – буркнул Недашковский.

– Как же не примет? – возмутился Лука. – Я ли народу добра не желаю, я ли его не стремлюсь освободить от помещичьего гнёта? Я ли не Платон Кречет – Новый Фантомас?

– Вот ты какой Фантомас! – крикнул Тремба и достал из-за пазухи какой-то листок. – Дывысь, атаман, каков ты герой!

На листке большими буквами было тиснуто: «Их разыскивает царская стража». Под надписью искусно пропечатан яркий цветастый рисунок, изображавший отвратительное чудовище – имевшее, впрочем, явное сходство с атаманом. Глаза чудовища были выпучены, в одной руке оно держало пузею, из которой летела в народ крупная картечь, в другой – окровавленную саблю, на конец клинка её надета была девичья голова с полными ужаса глазами. Из оскаленного рта монстра торчали застрявшие между клыков ручки и ножки – не иначе, детские.

Ниже мелкими буквами перечислялись все преступления шайки во главе с атаманом: беззаконные казни, грабежи, поджоги, насилия, сношения с Ватиканом и басурманами, работорговля и, наконец, кощунства в виде ограбления церквей: кража яшмового чудила на бронзовой цепочке, серебряной гумозницы с мощами святой Мавродии и золотого шитья перетрахили. За голову чудовища назначена была солидная награда.

Лука и слов таких не слышал, и святой такой не ведал, и что так дорого стоит, не знал.

– Сладко кушал, пан атаман, мягко спал? Пора пришла платить! – с этими словами панычи поднялись и протянули свои лапки к Радищеву.

– Весь ты теперь в наших руках, со всеми потрохами! И шайка твоя давно с нами согласна – никому не охота на плаху идти за чужие злодейства! А вот достойные паны Филимон и Афанасий зато прослыли подлинными народными заступниками, теперь с ними дело делать будем! Под знаменем Быка!

От шума арап Тиритомба давно проснулся и теперь с ужасом глядел то на панычей, то на Луку.

– Измена! – шёпотом вскричал он, и поражённый Лука пришёл в себя.

– Ну, пока-то вы, мерзавцы, в моих руках! – сказал он и подтвердил слова делом.

Выволок панычей на крыльцо, как следует стукнул головами и швырнул в кусты – пусть полежат до законной народной расправы. Потом обвёл взглядом и Куприяна Волобуева, и Грыцька Половынку, и Редко Редича с Хворимиром Супницей, и мелочь пузатую, и прочих безымянных и бессловесных разбойников – набиралось их изрядно.

– Судить будем изменников! – воскликнул он и пустил в конце петуха, отчего восклицание получилось неубедительным.

– Отчасти они правы, – буркнул Куприян Волобуев. – Дороги-то у нас другой нету…

– Нема иншей дорози, – вздохнул Грыцько.

– Эх, братушки, братушки… – развели руками Редко Редич и Хворимир Супница.

Остальные благородные разбойники глухо и неразборчиво роптали. Несмотря на неразборчивость, произношение было явно матерное.

– Зато как мне здесь писалось! – мечтательно сказал Тиритомба. – Вот это была осень! Она войдёт в историю словесности…

Только сейчас Лука понял, что и сам попал в историю. Вернее, влип. И отвечать за весь разбой заочный придётся ему.

– Вязать его… – неуверенно пискнул кто-то из мелочи пузатой.

Лука метнулся в сторожку и выскочил оттуда с пузеей.

– Стоять, – скомандовал он. – Не то всех положу.

Уйти следовало красиво.

– Я сам отдамся в руки правосудия, – сказал он. – Я не сомневаюсь, рано или поздно правосудие настигнет меня, если так угодно провидению. Я желаю добровольно умереть во имя правды. Вы разбогатели под моим начальством и можете провести остальную жизнь в трудах и изобилии. Но вы все мошенники и, вероятно, не захотите оставить ваше ремесло.

Потом подумал и добавил:

– По дороге сюда я, помнится, разговорился с бедняком. Он работает подёнщиком и кормит одиннадцать ртов… Тысяча золотых обещана тому, кто живым доставит знаменитого разбойника. Что ж, бедному человеку они пригодятся!

С этими словами он сошёл с крыльца и двинулся в сторону тропинки. Его злодеи почтительно расступались перед своим атаманом.

Мельком Лука взглянул на кусты.

Никаких панычей там уже не было, только вонь осталась.

ГЛАВА 9

Драгоценную свою пузею Лука хряпнул об ствол могучего дуба, а для верности ещё и перегнул ствол пополам.

Сдаваться же шёл – не воевать.

Лес вокруг стоял совершенно загадочный. Лес – он всегда стоит загадочный, потому что мало ли кто может прятаться за деревьями. А стояли деревья так густо, что даже при облетевших листьях ничего впереди нельзя было разглядеть. Только тропинка вилась под ногами, и вела она, должно полагать, к людям – точнее, к убогой хижине бедного подёнщика, обременённого одиннадцатью детьми.

Птицы отпели своё – лишь в небесах иногда кричали припоздавшие журавли, выражая тоску свою перед расставанием с родной землею.

Лука же, напротив, расставаться с родной землею никак не собирался, наоборот – полагал в неё лечь по приговору царского суда.

«Плохо, что от народа мы слишком далеко забрались в лесную сторожку, – думал он. – Но дело наше, чаю, не пропало даром. И никакой я не Кречет, а так, птенец. Настоящий-то Кречет ещё летает, а уж когда падёт вниз, исполненный праведного гнева, то ярмо деспотизма, ограждённого копьями стражи, разлетится в прах! Тогда и обо мне кто-нибудь да вспомнит и прольёт непрошеную слезу. Хорошо бы это была пригожая девица…»

И не успел он подумать про девицу, как где-то впереди раздался истошный девичий визг.

«Ладно, сдаться всегда успею, а пока совершу первый подвиг, он же и последний», – решил Лука и устремился на тревожный зов.

Зов действительно исходил от пригожей девицы. Девица стояла возле мостика через лесной ручей. На плечах у неё было коромысло, на коромысле болтались вёдра – не деревянные кадушки, а дорогие вёдра из тонкой жести. Ловко работая плечами, красавица отмахивалась от невеликого мужичка в иноземном камзоле и шляпе с пером. В одной руке нападавший держал клинок, в другой – длинный кинжал-дагу. Так в Риме обычно вооружались наёмные убийцы.

Но, судя по всему, убивать девушку мужичок не собирался – во всяком случае, не сразу.

– Белиссима синьорита! – восклицал он. – Прего, мадонна! Вир махен аморе!

– Кто смеет в моём лесу обижать сироту? – сильнее грома крикнул Лука. Девушка, возможно, сиротою и не была, но так выходило грознее.

Крикнуть-то он крикнул, да потом пожалел, что рано загубил пузею. Придётся теперь выламывать дрын…

Мужичок повернулся к прославленному атаману и осклабился. Зубы у него были кривые и жёлтые, чёрные усы стояли торчком, из-под шляпы свисали давно не мытые чёрные же патлы. На кожаном камзоле злодея располагались разные метательные ножи – целый арсенал. Не успеешь и дрын выломать…

– А кто сметь делать препоны другу Великого Кесаря? – спросил наёмник.

– Платон Кречет – Новый Фантомас! – гордо воскликнул Радищев и взмахнул полами плаща, чтобы больше походить на хищную птицу.

– О-о, синьор атамано! Наш союзник! Для чего же вы сразу не сказать? Синьориты хватит для нас обоих, и я уступать вам как хозяин этой сельва оскурра…

– Ага! Ещё я с еретиком девок не делил! – возмутился Лука.

Но делить было уже некого: ушлая сирота перебежала через мостик и скрылась в зарослях.

Злодей досадливо крякнул, но скоро утешился: видно, встреча с Лукою была для него важнее всякого насильного аморе.

– Не-ет, это вы пока что схизматик, синьор атамано, – сказал он. – Вообще-то я идти к вас. Нужно кое-что обсуждать…

– Да кто ты такой, чтобы я с тобой обсуждал?

Неудачливый насильник приподнял шляпу, но кланяться не стал.

– Перед вами, синьор Фантомасо Нуэво, слуга, телохранитель и друг великого Сесара де Борха – дон Мигель Коррельо. Для вас – просто Микелотто. Надеюсь, мы сделаемся друзьями.

– Тот самый Микелотто? – изумился Лука. – Какая же дьявольская сила занесла вас в наши лесные трущобы? Или в Риме не нашлось применения вашему ремеслу?

– Меня занесло повеление моего патроне. Мы должны оговорить здешний пронунсиаменто, я разумею – свергать порко Патифон…

С этими словами рыцарь клинка и пинка Микелотто убрал шпагу в ножны, а кинжал в рукав.

«Послушаю его для начала, – решил Радищев. – Может, послужу ещё перед смертью любезному отечеству…»

– Да, совсем забывать, – сказал посланник Кесаря. – Я на всякого случая спрашиваю у всех…

С этими словами он полез за пазуху, вытащил потрёпанный свиток и развернул его.

На свитке свинцовым стержнем был выполнен портрет благородного старца с высоким лбом и седою бородой. Старец глядел необыкновенно мудро и печально, но был это совсем не Папа.

– Я разыскую этого человека, – сказал Микелотто. – Это преступник, бежалый от гнева Цезаря. Имя ему – Джанфранко да Чертальдо. Известно, что он бежалый сюда, в Тартария Гранде. Вы его видель, синьор атамано?

Лука покачал головой.

– В этой части леса, синьор Микелотто, вы скорее встретите Ваську Сундеева либо Фешку Кобелева, нежели человека по имени Джанфранко, – сказал он. – Да если бы даже я его и видел, то всё равно не сказал бы – настоящие разбойники друг друга не выдают…

– О, вы джентильомо веро, синьор, – похвалил Радищева пришлый злодей. – Но Джанфранко не бандито. Он малефико, злобный колдун. Он обманул моего патроне и потому должен…

– Говорю же – не видел…

– Бене. Не видель – эрго не видель. Теперь ведить меня к ваша банда, я буду сказать ему слово великого Цезаря…

– Нету никакой банды, – развёл руками Лука. – Я их распустил.

– Для зачем распустиль? – вскинулся Микелотто.

– Потому что дурные люди сумели обмануть нас и воспользовались нашим именем для обычного грабежа и разбоя… А всё эти панычи с ихней пропагацией!

– Вы иметь в виду папских легатов?

– Их самых. Я их в кусты забросил. Может, ещё живые… А сам вот иду с повинной головой в столицу… Повинную голову, говорят, меч не сечёт…

Чёрные глаза Микелотто повылазили из орбит – или от удивления, или от гнева.

– Ну, синьор Локо…

– Вообще-то я Лука, – поправил Лука.

– Нон, вы именно локо – идиот, безумец, мальчишка! Вы сорвали все наши планы и теперь жестоко за это поплатитесь!

Лука запоздало искал глазами подходящий дрын. Но лес в этом месте уже совсем подходил к людскому жилью, и всё, что не росло, а валялось, давно пошло на растопку.

– Меч не сечь – иль спада проколет! – прошипел Микелотто, обнажая оба клинка.

Лука поспешно обмотал полу плаща вокруг левой руки – он слышал, что так можно защититься от кинжала. А от шпаги чем?

«О Тот, Кто Всегда Думает О Нас, подумай получше!» – взмолился про себя Лука.

И снова, как на лекции, молитва помогла.

На голову наёмного убийцы, как с небес, опустилось жестяное ведро и окатило слугу Кесаря ледяной водой.

Человек, внезапно ослеплённый и намоченный, обычно впадает на какое-то время в растерянность. Исключений до сих пор не было.

Какого-то времени Луке как раз хватило, чтобы выломить из рук Микелотто оба клинка, после чего он принялся могучими ударами кулаков обминать жесть вокруг головы своего противника. Жесть была мягкая, и у дона Мигеля Коррельо сделалась как бы железная голова, которой он ничего не видел, не слышал и не мог даже закричать – вмятая ручищей Луки жесть послужила кляпом. Да и кричать злодею пришлось бы недолго, потому что последний удар пришёлся на дно ведра и на макушку негодяя.

Железноголовый повалился в жёлтые листья. И только тогда Лука узрел своего спасителя.

Спаситель оказался спасительницей. Вырученная атаманом из беды девушка не убежала, сломя голову. Она выглядела совершенно хладнокровной.

– Ведро жалко, – сказала девушка. – Уж как я их от батюшки берегла. Надо было коромыслом его оглоушить, да чёрт его знает – вдруг у него под шляпой железный шлем?

Одета она была в простое домотканое платье, лицо имела прекрасное, но очень суровое.

– Кто ты, небесное создание? – с дрожью в голосе спросил Лука. – Уж не плод ли моих тайных юношеских грез?

– Если бы я была плодом твоих тайных юношеских грез, – отвечала суровая девушка, – то звали бы меня не иначе как Дунькой Кулаковой. А так я Аннушка Амелькина.

– Спасибо тебе, красавица, – и Лука отвесил ей полновесный земной поклон. – И не бойся меня, Аннушка, я – Платон Кречет, Новый Фантомас.

– Не благодари, убивец, – сказала Аннушка Амелькина. – Только потому я тебя выручила, что ты меня от этого зверя уберёг. Но ты ведь и сам зверь, каких поискать! Так возвращайся в свою берлогу, зверь, продолжай грабить и убивать добрых поселян, влачи свою жалкую жизнь в крови и разврате! Кречет нашёлся! Стервятник ты, ворон пакостный! Прочь с глаз моих, не боюсь я тебя!

– Навет! – страшным голосом вскричал Лука и закрылся от срама полой плаща. – Никого мы не убивали, не грабили! Это Филька с Афонькой!

– Стыдно, баринок, на простых мужиков свою кровь стряхивать! Вся Еруслания знает, кто ты таков есть!

– Это панычи-предатели свою пропагацию вели… – всё ещё пытался оправдаться несчастный, но уже насмерть влюблённый Лука.

– А вольно ж тебе было с кем попало связываться! – свирепела красавица. – Ещё и оправдываешься, срамник! Сколько ты душ загубил, девок обездолил!

– Никого я не губил, – горячо сказал Лука. – Даже этот гад, кажется, ещё шевелится…

– Не подходи! – Аннушка замахнулась коромыслом, сама приблизилась к поверженному Микелотто, ловко сломала, наступив ногой в маленьком пёстром лапте, оба клинка. Потом вытащила из петель на камзоле все метательные ножи и высыпала в уцелевшее ведро.

Атаман Платон Кречет, Новый Фантомас, не смел к ней шагу ступить.

– Ты ещё здесь? – возмутилась Аннушка.

– Я ведь сдаваться шёл… – пробормотал Лука.

– Кому сдаваться? – не поверила красавица.

– А этому… Бедному подёнщику, у которого одиннадцать детей. За меня ведь большая награда назначена, деньги ему не лишние будут…

Аннушка рассвирепела ещё сильнее, хотя, казалось, свирепеть было уже некуда.

– Бедный подёнщик, – наконец вымолвила она, – это мой батюшка. Подёнщиком его кличут потому, что пьёт каждый день, и бедные мы по той же самой причине. Батюшка, конечно, в доме всё уже пропил. А вот только совести он не пропивал! И ты, змей подколодный, полагал, что мы тебя царской страже выдадим? Мы, Амелькины? Ах ты, титька тараканья!

С этими непригожими для девицы словами она таки схватила коромысло и принялась охаживать им несчастного Луку. Ответить ей атаман, конечно, не мог, поэтому он со злости изо всей силы пнул железноголового Микелотто, который надумал было подняться.

– Ах, так ты ещё и лежачих бьешь? – заорала Аннушка и погнала Нового Фантомаса коромыслом по тропинке.

Лука бежал и всё пытался увернуться от неотвратимых ударов.

– Чести нашей никому не дадим! – кричала Аннушка. – Мы царю-извергу не пособники! Пусть тебя народ судит!

Лука быстро понял, что народный суд будет гораздо суровей и уж, конечно, намного скорее царского.

Он бежал и бежал, не разбирая дороги, а безжалостное коромысло всё ходило да ходило по его спине.

Так они летели по лесу, покуда не упёрлись в убогую хижину бедного подёнщика.

Подёнщик стоял в дверях и почти не шатался.

А рядом стояли десятка два царских стражников, облачённых в синие форменные кафтаны.

Перед стражниками бегали туда-сюда панычи, непонятным образом опередившие Луку на пути к искуплению.

– Вот он! Вот он! – радостно вскричали панычи. – Една тыщонца злотых с пана царя!

Командир стражников поглядел на запыхавшегося Луку, на растрёпанную Аннушку, на её коромысло, на ведро с ножами…

– Взять всех, – приказал он. – Там разберутся.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 | Следующая
  • 3.1 Оценок: 8

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации