Текст книги "Белый хрен в конопляном поле"

ГЛАВА 15,
в которой Стремглав в одиночку берется сделать то, чего не добилась вся бонжурская армия

…С великим изумлением Стремглав понял, что еще живет на белом свете – живет, вопреки измене любимой женщины, вопреки смертоносному огню, вопреки здравому смыслу.

Он разлепил заплывшие глаза и увидел небо, на котором исчезали одна за другой последние звезды.

«Отчего же я раньше-то туда не глядел? – подумал сын шорника. – Должно быть, оттого, что гонялся за славой, а слава – она всегда впереди, не вверху…»

– Какая прекрасная смерть! – услышал он чей-то гнусавый голос. – Особенно когда это смерть врага. Какие великолепные золотые шпоры на этом воине в дырявых латах!

– Они ваши, мастер-палач! – откликнулся другой голос.

– Так сними их, болван! – гневно сказал тот, кого назвали мастером-палачом.

«Откуда взялся палач? – думал Стремглав. – Неужели я в плену? Позор-то какой… И при чем здесь шпоры?»

Шпоры были вот при чем.

Из распахнутых ворот Чизбурга вышли люди. Это были не воины – те остались на стенах с луками и арбалетами на случай, если среди убитых остались не совсем убитые.

Комендант Кренотен не хотел рисковать своим войском.

Вышла из Чизбурга всякая городская сволочь: калеки, сборщики налогов, осведомители, воры, шлюхи, мелкие торговцы, любимые народом певцы и танцоры, завсегдатаи кабаков и, наконец, насельники городской тюрьмы, которым по случаю победы даровали свободу.

Возглавлял это позорное войско городской палач – кто же еще?

Они бродили среди мертвых тел, по колено в кровавой грязи, собирая оружие, срезая с убитых кошельки и талисманы, радостно кричали, наткнувшись на особо ценную добычу. Криками они заодно отгоняли воронов, тоже падких на блестящие безделушки.

Стремглав лежал, придавленный к земле балкой от разрушенной таратуты. Панцирь прогнулся, но дышать было не больно – стало быть, ребра целы.

Ноги тоже целы, понял он, когда услышал, что кто-то тянет его за ступню.

– Этот жив! Прикончите его, мастер! Все равно бедняга не дотянет до казни!

Никто не должен видеть лица своего палача, не увидел и Стремглав: склонившийся над ним человек был облачен в полагающуюся заплечных дел мастеру одежду. В руке палача тускло поблескивало сквозь багровую пленку лезвие кинжала.

Тут сын шорника понял, что руки у него тоже целы.

Палач увидел его взгляд, хотел заорать, но лапа в стальной перчатке сломала ему горло.

Упавшему рыцарю в полном облачении, да еще угнетенному дубовым бревном, подняться невозможно.

Стремглав и не поднимался. Он вскочил. Балка при этом взлетела и обрушилась на голову того поганца, что ковырялся у ног, пытаясь отцепить золотые шпоры.

Капитан Ларусс подхватил балку и огляделся. Тотчас же в дерево вонзился арбалетный болт.

– Не стрелять, болваны! Брать живьем! – орал кто-то на стене.

Но сборщики налогов, шлюхи и воры не торопились приближаться к восставшему из мертвых рыцарю.

– Никому уже здесь не поможешь, – вслух решил капитан, повернулся спиной к воротам и не спеша побрел вниз, по направлению к бывшему лагерю осаждающих.

Он так и шел, время от времени взмахивая дубовым бревном на случай, если кто-то отважится напасть. Он шагал, ни о чем не думая и видя впереди только одно – ярко-алое платье на крепостной стене, хотя двигался в противоположную сторону.

И он ушел, потому что суждена ему была совсем другая судьба и другая кончина.

…Пораженная бонжурская армия – те, кто уцелел и остался верен присяге, – расположилась на богатом лесном хуторе, обитатели которого, еще недавно вполне доброжелательные, с большой неприязнью поглядывали на чужестранцев.

Король Пистон Девятый собрал военный совет в самом лучшем доме, предварительно выставив оттуда хозяев. Оставили только, по просьбе стариков, маленькую несмышленую девочку-дурочку со старческим личиком. Девочка умостилась на печке и уставилась бессмысленными глазками на цвет бонжурского рыцарства.

Цвет был весьма потрепанным.

Коннетабль де Коленваль, мессир Плиссе и множество иных славных военачальников навсегда остались лежать под стенами Чизбурга.

Никаких переговоров о том, чтобы захоронить павших героев честь по чести, комендант Кренотен вести не захотел, заявив, что мертвым все равно, поскольку они не живут, а всякие там погребальные обряды и понятия чести суть дурацкие антинаучные предрассудки.

– По уму надо жить, а не по понятиям! – добавил он при этом.

Разведчики доложили, что всех убитых, старательно обобрав, сволокли в крепостной ров и засыпали сверху какой-то похожей на творог белой дрянью, от которой в горле першит и глаза слезятся.

– Рыцарству пришел конец, господа! – объявил король. – О каких правилах битвы может идти речь, если горстка трусов при помощи неведомой огневой силы способна уничтожить сотню храбрецов?! Ведь они даже не попытались преследовать наше беспомощное в тот миг воинство!

Раскаленный железный град пощадил Пистона Девятого, а вот у виконта дю Шнобелле чугунный осколок срезал самый кончик – хоть и не настолько, чтобы в короле нельзя было признать потомка прославленной династии.

– Нужно возвращаться, ваше величество! – сказал мессир Гофре. – Возвращаться, покуда мы не потеряли Бонжурию.

– Немчурийские герцоги, в нарушение клятвы, собирают силы, – добавил горбун Ироня. – Скоро начнутся дожди, и мы застрянем здесь – боюсь, что навсегда.

– И ведь знали же мы, к чему склонно бывает сердце красавицы, – сокрушенно сказал король. – Ах, коварная Алатиэль! Кто бы мог подумать!

– Вы не правы, государь, – сказал Стремглав. Это были его первые слова с тех пор, как он оказался среди друзей. – Она пыталась предупредить нас о ловушке, только мы не поняли. Я не понял. Ведь у эльфов цвет измены – ярко-алый…

– Вы что, все еще верите в эту болтовню насчет принцессы? – изумился мессир Гофре. – В Чизбурге множество смазливых молодцев, и любой мог одним движением руки, подкручивающей ус, растопить ее неверное сердце…

Стремглав поднялся с лавки.

– Только ваши седины, мессир… – начал он.

Пистон Девятый поднял руку.

– Оставим пока причину нашего поражения, – сказал он. – В любом случае нас ожидал бы за воротами точно такой же горячий прием. И не вините себя, капитан, – наша хитрость готовилась без вас. Только перехитрили мы самих себя. Мы – я разумею только себя и бедного виконта дю Шнобелле. Что ж – попытаемся хотя бы сохранить за собой Бонжурию. Будем жить тихо и незаметно, как живет ваша родная земля, капитан. А потом, возможно, дети наши завершат дело отцов…

– Ваше величество, ничего они не завершат! – воскликнул Ироня. – Ведь страшное оружие Примордиаля остается при нем! Более того, с годами оно будет только совершенствоваться! Мы ведь до сих пор не знаем его природы! Мы и опомниться не успеем, как эти черные огненосные трубы начнут изрыгать погибель под стенами Плезира! Вот почему Чизбург ведет себя столь самоуверенно и беспечно, что даже не пытается нас добить! Уйти сейчас – значит только отложить неизбежный крах.

– Вы предлагаете предпринять еще один штурм? – осклабился мессир Гофре. – Не сомневаюсь, милейший Йорн, что ваши бывшие хозяева в рогатых шлемах именно так и поступили бы. То-то ярлы Севера так до сих пор и не удосужились создать единую державу. Мое мнение: нужно отправляться домой сегодня же. Соберем всех бонжурских магов, свезем в один каземат и предложим под страхом смерти создать подобное оружие. Вы не поверите, господа, каким источником вдохновения служит для высоких умов обыкновенный застенок!

Тут на совете установилась такая печальная тишина, что стало слышно, как кружатся над нетронутой едой мухи да шмыгает носом на печи маленькая дурочка с лицом старушки.

– Дайте мне три дня, ваше величество, – сказал наконец капитан Ларусс. – И вы увидите, что хоронить рыцарство еще рано. Я положу Чизбург к вашим ногам – или погибну с честью.

– Как же вы намерены это сделать? – спросил король.

– Еще не знаю, – честно сказал сын шорника. – Но я пойду туда и сделаю все, что нужно.

– А каким образом вы проникнете за городские ворота, капитан? – вмешался мессир Гофре. – Переоденетесь угольщиком или булочником? Даже дети узнают в вас воина. Более того – уж лицо-то капитана Ларусса врагам знакомо, вы его никуда не спрячете!

– Спрячу, – сказал Стремглав. – Тот, кто приходит наниматься в палачи, загодя скрывает свое лицо под маской. А эта должность в Чизбурге нынче, с моей помощью, свободна, и сильно сомневаюсь, чтобы на нее нашлось много охотников даже среди тамошней сволочи.

Снова вернулась тишина. Пистон Девятый раздумывал, то и дело теребя пострадавший родовой признак.

– Даст ли враг нам эти три дня? – сказал король. – Скоро нас начнут разыскивать по лесам…

– Все равно вы раньше не соберете всех уцелевших.

– Так-то оно так, – вздохнул бонжурский владыка. – Но вдруг от вас сразу потребуют исполнить свой палаческий долг, и под вашим топором окажется шея вчерашнего соратника? Да и считаться рыцарем после этого вы не сможете…

– Простите, государь, – сказал Ироня. – Разве истинный рыцарь не должен пожертвовать тем, что для него дороже всего на свете, ради спасения нашего дела?

– Нам навязали новые правила, – печально молвил король, – и мы вынуждены играть по этим правилам… Ступайте, капитан Ларусс, и совершите все, что в ваших силах. Я верю в ваш успех, потому что сейчас верить больше не во что. Не тревожьтесь о рыцарском звании – оно сохранится за вами в любом случае. А если же, вопреки здравому смыслу и всем законам военного искусства, мы победим, я обязуюсь перед всеми дать вам столько солдат для вашего столь же безумного плана воцариться в Посконии, сколько понадобится. Господа, давайте проводим нашего героя.

Все с удовольствием вышли на вольный воздух, и никто не видел, как маленькая дурочка, покинув печь, ловко вылезла в окошко и побежала, перебирая косолапыми ножками, по неприметной лесной тропинке в сторону Чизбурга.

Замечено, что окольные тропинки всегда бывают короче прямоезжей дороги.

Даже если по тропинке бежит не маленькая девочка, а пожилой карлик-соглядатай.

ГЛАВА 16,
состоящая в основном из картинок и подписей к ним

…О падении Чизбурга спето, рассказано и написано немало.

Самыми правдивыми почему-то считаются иллюстрированные мемуары прославленного воителя бастарда Полироля, продиктованные им на склоне лет, когда достойнейший бастард уже окончательно выжил из ума. К сожалению, это свойственно многим мемуаристам.

Всякий, кто благоговейно брал в руки сей труд, выдержавший множество изданий, никогда уж не забудет чудесных ярких картинок, изобилующих блеском лат, языками пламени, искаженными в боевой ярости лицами героев, молодецкими замахами, ударами копий, шестоперов, боевых топоров. Да и обычные пинки и затрещины, щедро раздаваемые воинами направо и налево, впечатляют.

Вряд ли когда-нибудь узнаем мы имя того, кто начертал с помощью тончайших колонковых кистей и сарацинских красок, замешанных на меду, все перипетии великого события. Иные говорят, что это был юный и безвестный еще Клавио Мольберто, иные приписывают шедевр неспанцу Эль Глюко.

Сам бастард Полироль, блюдя свое с трудом и скандалом полученное рыцарское звание, ничего, конечно, не писал.

Мало того, в мемуарах, озаглавленных «Во славу Бонжурии милой, или Повесть пламенных лет», читатель вообще не найдет привычных строк, начертанных лиловыми и горькими чернилами рукой искусного каллиграфа добрым шрифтом типа «Плезирский косоположенный».

Это было бы слишком просто и тривиально.

На страницах великой книги все слова и звуки исходят непосредственно из уст персонажей, помещаясь в особых белых пузырях. Слов оных, прямо скажем, немного – по большей части это звукоподражания, долженствующие обозначать свист меча, лязганье лат, боевые кличи дружин.

«Бум-м-м!», «Бэн-н-нг!», «Трах-тарарах!», «Вау!», «Н-на!», «Звяк-к-к!», «Шлеп!», «Тс-с-с!», «Увы!», «Чух-чух-чух!», «Опа!», «Куда?», «Все в пролом!», «Тук-тук-тук!», «Мама!», «За короля!», «О-о-о-о…», «Скрип-скрип!», «Иго-го!», «Так его!», «Берегись!», «Вась-вась!», «Пленных не брать!», «Хрясь-хрясь!», «Топ-топ-топ!», «Дзын-н-нь!», «О-ля-ля!», «Вуаля!», «Что же ты, зараза?!», «Поделом!», «Еще разок!», «Это мое!», «А-а-а!», «М-да…», «Вжик-вжик!», «Фр-р-р-р!», «Вперед!», «Наколись, баклан!», «Тили-тили!», «Плям-плям!», «Шарах!», «Бздын-н-нь!», «Чик-чирик!», «Ку-ку!», «Моя нога!», «Слава храброму Полиролю!», «Какое мужество!», «Кубок вина храбрецу из королевских рук!», «Хлюп-хлюп!», «После первой не закусываю!»…

Похоже на то, что достославный бастард, вспоминая баталию, описывал ее более жестами и вскриками, нежели связной речью. Но и этого вполне достаточно, особенно в сочетании с картинками.

На первой из них сам бастард Полироль (его легко узнать по уполовиненному гербу на щите) изображен на вершине страшно высокого дерева, произрастающего почему-то в непосредственной близости от крепостных стен. Из уст героя происходят звуки «Бу-бу-бу!» – должно быть, хитрец догадался замаскироваться под филина.

Дальнейшее мы видим глазами самого юного разведчика с изряднейшей высоты.

Горделивый Чизбург живет обыденной жизнью. Не слишком обременительная осада снята, горожане празднуют победу. Их жалкие пестрые фигурки кружатся в подлинно народном танце. Комендант Кренотен в черной хламиде стоит на крепостной стене и, задрав полы одежды, показывает бонжурскому королю всю тщетность бонжурских притязаний на мировое господство.

На городской площади кого-то казнят, но кого именно, различить невозможно из-за ликующей толпы. Казнью руководит все тот же комендант Кренотен, ухитряясь быть разом в двух местах. Неподалеку свалены кучей боевые трофеи, и на порубленных щитах знаток с прискорбием видит знаки знатнейших семей Бонжурии.

У подножия дерева стоит Пистон Девятый и скорбит о потерях. Слезы катятся по телу виконта дю Шнобелле и со звуком «Кап-кап-кап!» капают прямо на копье, заботливо подставленное пажом. Бастард Полироль с высоты подбадривает своего сюзерена боевым кличем «Шухер!».

Далее действие вновь переносится в смотровое гнездо на вершине дерева. Незаконнорожденный герой обращает взор к небу, откуда спускается к нему на крыльях сочувствия добрая фея Деррида. Фея настолько поражена красотой и доблестью младого Полироля, что готова в обмен на его любовь исполнить любое желание юноши.

Следующая страница переложена не полупрозрачной папиросной бумагой, но черным картоном, пришпиленным булавкой, – на тот случай, если книгу станут листать дети.

Снова вершина дерева. Усталая, но довольная фея Деррида протягивает своему избраннику волшебный арбалет, принадлежавший некогда легендарному Оливье Салату, более известному под именем Салат Столичный. Несмотря на то, что снизу доносится возмущенный вопль короля: «Ты что там, уснул, ублюдок?» – благородный бастард хладнокровно изучает смертоносное оружие.

И вот уже стрела несется навстречу вражеским укреплениям, при этом она на лету увеличивается в размерах. Рисовальщику для необходимого эффекта пришлось изобразить несколько стрел, каждая из которых больше предыдущей.

Очередная картинка являет собой подлинный шедевр. Мы видим, как по неприступной стене бегут трещины, как вылетают из нее отдельные камни – и, наконец, как солидный ее участок превращается в груду камней, катящихся вниз по склонам. Художники тех времен умели передать движение – не то что нынешние.

В пролом тотчас же устремляются бонжурские воины, исторгая из себя различные грозные звуки. Кто же первым ворвется в крепость? И каким образом смельчаки надеются избежать гибельного камнепада?

Но фея Деррида продолжает покровительствовать своему избраннику. Подхватив бастарда под микитки, она пролетает над атакующими и приземляет Полироля, потрясающего обнаженным мечом, на самое острие прорыва.

Далее следует бесконечная череда подвигов бастарда. В правой руке его меч, в левой топор, между ног зажато копье. Вот он одним ударом меча срезает пять голов у защитников Чизбурга, вот он топором проламывает шлемы у семерых, а уж на копье нанизывает целый десяток. Не остаются без дела и его шипованные налокотники и наколенники.

Но что это? Пистон Девятый в боевой горячке намного опередил своих спутников и теперь окружен со всех сторон лютыми врагами! Его погибель неминуема! «Первомай! Первомай!» – издает король старинный тревожный клич. Полироль устремляется к сюзерену, и вот уже спасенный владыка отечески обнимает юношу, благодаря за выручку.

Правда, битва еще не кончена. Неведомо откуда появляется дракон такой величины, что даже непонятно, как он мог уместиться в Чизбурге и уж тем более найти там пропитание. Но добрая фея Деррида продолжает покровительствовать храбрецу. С помощью незамысловатого чугунного дискурса дракона подвергают полной деконструкции – так, что от него не остается практически ничего.

Чизбург повержен. Из развалин торчат тощие ноги коменданта Кренотена. Грамотные пехотинцы пишут на стенах уцелевших городских зданий: «Мы из Тартарена», «Здесь были Пьеруха и Зяма из Сан-Суси», «Вот мы какие!». Неграмотные рыцари вынуждены довольствоваться неприличными рисунками.

На последней странице король Пистон Девятый осыпает самоотверженного бастарда всяческими милостями, званиями и угодьями, причем к каждой милости прилагается бирка с указанием ее стоимости.

Мало того: наблюдательный человек может заметить, что по мере боевых достижений нос у нарисованного Полироля неукоснительно удлиняется и, в конце концов, достигает размера виконта дю Шнобелле. Да, кабы не корона, бастарда было бы и не отличить от короля.

Где-то в сторонке мгновенно забытая неблагодарным любовником фея Деррида играет с солдатами в шарады на раздевание…

Немудрено, что сей цветистый мемуар смог стать достоянием общественности только после смены династии. Но все-таки одну непреложную истину из него извлечь можно.

Чизбург пал.

ГЛАВА 17,
в которой Стремглав покидает бонжурскую армию, получив вместо одной обещанной награды совсем другую, а также рассказывается о Великом Уговоре Агенориды

– Вот как было дело, ваше величество, – закончил Стремглав свой рассказ.

Капитан и король стояли у стрельчатого окна башни городской ратуши. Под ногами лежал поверженный город. В воздухе висела жирная черная копоть – тушить пожары никто не пытался, и грабеж был неостановим, поскольку к бонжурскому воинству в этом деле охотно присоединились окрестные мирные земледельцы и члены их семей.

– Невероятно, – сказал после долгого молчания Пистон Девятый. – Вы и в самом деле совершили сверхчеловеческий подвиг. Но я вас искренне прошу забыть о том, что вы мне сейчас поведали. Ничего этого не было.

– То есть как?

– А вот так. Все было иначе, совершенно иначе. И не спорьте – этого требуют интересы Бонжурии.

– Я ничего не понимаю, ваше величество, – с этими словами капитан Ларусс завел руку за спину и оборвал наконец-то все еще болтавшийся за спиной ненавистный палаческий капюшон.

– Мне было трудно принять это решение, – сказал король. – Но наша победа настолько зыбка и уязвима, что ей нужно надежное и легитимное прикрытие.

– Государь, что может быть надежнее оружия, тайну которого мне почти удалось раскрыть?

– Тайна никуда от нас не уйдет. Но все было не так, мой друг. С самого начала – я разумею наш первый катастрофический штурм. Слушайте внимательно, капитан, и вы со мной согласитесь. Во-первых, я не хочу, чтобы вообще шли разговоры о каком-то новом оружии. Мало того, что оно изменит сам облик войны, – его могут изобрести еще где-нибудь. Не в Бонжурии. Только потому, что узнают о самой возможности его существования. Поэтому я вынужден потребовать от вас молчания. Никому ничего не объясняйте. Сошлитесь на потерю памяти во время этого… – король не нашел слов тому, что произошло.

– Я-то смолчу, но прочие…

– Прочих осталось не так уж много. И они, мон блин, будут у меня молчать! Во-вторых, поклянитесь мне, что никогда, ни при каких обстоятельствах вы не попытаетесь сами изготовить эту громобойную смесь.

– Я не ученый, ваше величество, – хмыкнул Стремглав. – Долгонько бы мне пришлось возиться…

– Придется. Вы сами собираетесь стать королем.

– Ну, это еще вилами на воде писано…

– И тем не менее. Помните: не было никакого зелья, не было бочек в подземелье под стеной, не было смельчака с огарком свечи. Вы, как и полагается доброму рыцарю, поразили дракона, и он, издыхая, своим внутренним пламенем разрушил неприступную стену. Ну да наши трубадуры это все объяснят гораздо лучше.

– Государь, я понимаю разницу между ложью и военной хитростью, но ведь нет же никаких драконов! Уже не одну сотню лет!

– И тем не менее, мой бедный друг, гнусные и коварные жители Чизбурга во главе с мерзопакостным чернокнижником Примордиалем и предателем короны Кренотеном в течение помянутых сотен лет укрывали в своих подземельях именно дракона, запомните. Именно его они использовали против нас, вероломно нарушив Великий Уговор Агенориды и поставив тем самым себя и свою землю вне закона…

Великий Уговор Агенориды действительно был заключен давным-давно, и, поскольку он никем не нарушался (да и не мог быть нарушен), о нем с течением лет и вовсе позабыли.

Договор, подписанный уже почти сказочным императором Кавтирантом Багрянорожим и многочисленными в ту пору мелкими владыками Агенориды, запрещал использовать каких бы то ни было драконов во время боевых действий и вообще с целью давления на противника. Более того, драконы всех видов, встречавшихся тогда на свете, подлежали обязательному и немедленному уничтожению.

Но мало ли какие договоры заключались власть имущими! Только Эру Вечного Мира объявляли пятикратно. И все эти договоры, унии, декларации неизменно нарушались, ибо такова человеческая природа.

А вот у драконов и природа нечеловеческая, и сила нечеловеческая, и возможности.

Тогдашние владыки, собравшись в одном-единственном уцелевшем на всем континенте городе (а им как раз и был Чизбург), нехотя согласились, что белому свету приходит конец, и людей в нем осталась самая малость, и все леса сожжены, и реки отравлены, и скоро самим владыкам придется ходить по опустошенным землям, прося милостыню, да только подавать будет некому. Народишко во всех землях Агенориды дошел уже до того, что готов был истребить сперва вождей своих, а потом уж и за драконов взяться. И дожидаться такого поворота событий вожди не стали.

Дело обстояло настолько серьезно, что все враждующие армии объединились под началом простого неталийского пастуха Славио Логини, прославившегося тем, что он, спасая свою овечью отару, нашел простой, безопасный и действенный способ истреблять огнедышащих чудовищ. Тут была и простолюдинам вынужденная честь, и делу польза.

Сперва, конечно, принялись за прирученных боевых драконов. Плакали владыки черными слезами над своими смертоносными любимцами, плакали, но истребляли прямо в стойлах, топтали красными сафьяновыми сапогами кладки пестрых яиц. Заодно пришлось казнить и драконьих погонщиков со всей родней, чтобы не осталось ни одного человека, владеющего этим древним искусством.

Ученые и маги, всяк по-своему, протестовали, но им было обещано, что они тоже последуют за страшным зверьем, если не заткнутся.

А потом много лет еще преследовали диких драконов, забираясь для этого в глухие дебри, переплывая неведомые моря, открывая попутно новые земли.

Тех же, кто рискнул бы нарушить Великий Уговор Агенориды, ждало суровое наказание: держава, в которой обнаружилось бы хоть одно драконье яйцо, хоть даже скорлупа, – тут же объявлялась вне закона, считаясь добычей и достоянием первого же карателя.

Конечно, были, были попытки приберечь для себя дракончика-другого, интриги были, кровь лилась, но постепенно все сошло на нет – уж больно люди испугались вплотную приблизившегося Конца Света.

От драконов Агенориды осталось только воспоминание, и то достаточно смутное. Ни косточки, ни чешуйки, ни тем более отсеченной головы в пиршественной зале – зачем давать повод к войне многочисленным врагам?

Полноте, говорили люди всего через сто лет, да водились ли на свете такие звери? Только в сказках, да и сказки-то лживые: разве можно прокормить дракона из расчета одна девственница в год? Так и болонку не прокормишь.

А вот свитки с текстом Уговора бережно хранились во всех царствующих домах, намотанные на особый жезл, именуемый скипетром. И никакому венценосному умнику не приходило в голову размотать этот свиток и прочитать, что на нем написано. Так, помнили что-то смутно…

Но подписи и печати на свитках были подлинные.

…вот мессир Гофре и подумал: зачем добру пропадать? – сказал Пистон Девятый. – Если с умом, так можно под эти статьи много кого подвести… В сущности, любой крупный пожар мы сумеем представить таким образом, что…

– Вы ли это говорите, государь? – оборвал его Стремглав. – Это ли речи рыцаря?

– Это речи короля, – вздохнул Пистон. – Рыцарству все равно скоро придет конец. Да и вы, честнейший из честных, взгромоздясь на престол, несмотря на клятву, первым делом приметесь добывать из навоза эту вашу серу, что ли…

– Селитру, ваше величество, – осклабился капитан Ларусс.

Некоторое время они внимательно глядели друг на друга и думали об одном: горе побежденным, да и победителям немного счастья.

– В-третьих, – сказал король. – Люди, несомненно, потребуют казни предательницы.

– Нет, – сказал Стремглав. – Если бы не она, я бы не разрушил стену.

– Почему она молчит?

– После взрыва она потеряла дар речи.

– Для сельского судьи такое объяснение сойдет, – сказал король. – Откуда у нее этот жуткий рубец вокруг шеи? Вы ее вынули из петли?

– Нет, – сказал Стремглав. – Ей выпала другая казнь. И мне, – добавил он.

– Вы не все рассказали мне, капитан Ларусс.

– Не все, ваше величество. Есть вещи, о которых нельзя рассказать даже самому себе. Можете подвергнуть меня пытке.

– Ну, до такой-то степени я еще не оскотинился, – сказал Пистон Девятый. – Но, признаюсь, натура моя куда-то сдвинулась и поползла – боюсь, не в лучшую сторону.

– Я заслужил награду. Только от военной помощи я отказываюсь. Мне ничего не нужно, кроме ее жизни.

– А как я все объясню нашим головорезам? Вон они что творят! – Король выглянул в окно, хотел что-то такое дисциплинирующее скомандовать, но передумал и махнул рукой. – И все-таки – почему она нас предала?

– Потому что она эльфийская принцесса, – невозмутимо ответил Стремглав. – И она мстит – не вам, не мне, а всему роду человеческому. Ведь она предала и Чизбург.

– Но почему?

– В память о тех, кого утопили в Гранитной Гавани наши предки. Не было никаких черных кораблей под синими парусами – были дырявые баржи. И много-много эльфов набили в трюмы.

– Это вы от нее узнали?

– Не только от нее, сир. И у меня нет оснований не верить.

– У меня, представьте, тоже. Хорошо. Я дам вам с ней возможность бежать. А вот вооруженного отряда, увы, дать не смогу. Во-первых, все надежные люди у меня наперечет. Во-вторых, наши солдаты ее зарежут на первом же привале, вы и не углядите.

– Нет, сир. Больше никто и никогда не посмеет поднять на нее руку. Кроме того, за одно преступление дважды не казнят.

Бонжурский монарх как-то странно посмотрел на Стремглава, но предпочел отвести взгляд и улыбнулся.

– Видите, капитан, с какой легкостью я нарушил данное вам слово, – сказал он. – А дальше будет еще хуже – такова участь королей. И я рад тому, что мы расстаемся и ваши омерзительно честные глаза не будут наблюдать за моим неминуемым падением, которое почему-то назовут возвышением… Наша молодость кончилась, капитан Ларусс. Мне предстоит укреплять свою державу, вам – завоевывать свою, и вы очень скоро забудете рыцарский устав. Какое счастье, что между Бонжурией и Посконией лежат леса и болота! Если повезет, постараемся сохранить мир между собой, но вот уже наследники наши вполне могут сцепиться…

– Ироня хотел пойти со мной, – сказал Стремглав.

– Не препятствую, – сказал король. – Чем меньше будет вокруг меня людей, помнящих нашу рыцарскую пору, тем легче станет моей совести. О бедный друг мой! Да ведь после побега не только вашу возлюбленную, но и вас обвинят в предательстве!

– Мне дела нет до чести капитана Ларусса, – ответил Стремглав. – А моего настоящего имени все равно не сможет выговорить ни один бонжурец.

– Я дам вам денег на дорогу, – сказал король и пошел к сундукам – всю чизбургскую казну по его приказу перетащили в башню ратуши.

– Я не возьму ни гроша, – сказал Стремглав. – Вы и так сделали для меня слишком много, ваше величество.

Король тем не менее продолжал греметь замками.

– Но ведь должен быть в моей армии хоть один герой…

– Я не возьму ни гроша, – повторил Стремглав.

– Какова гордыня! – рассмеялся король. – Если вы откажетесь от награды, то я назло вам объявлю творцом победы самого последнего труса и подонка в своем войске – да хотя бы того же бастарда Полироля! Вам не обидно?

– Нисколько.

– Да, уж теперь-то я вижу, что вы неминуемо станете королем, – нараспев сказал Пистон Девятый. – Ага, я так и знал, что обнаружу здесь нечто подобное… Но уж от этого подарка я не разрешу вам отказаться ни под каким предлогом.

Он подошел к Стремглаву и показал на раскрытых ладонях широкое колье из эльфийских самоцветов в виде цветов бессмертника – нынешние люди не умели так их обрабатывать.

– Это не для вас, а для прекрасной Алатиэли – пусть она никогда его не снимает, и пусть никто никогда не узнает, какой ценой был покорен Чизбург.

Им предстояла еще одна встреча, и последняя – через много лет.