Текст книги "Писатель Сталин. Язык, приемы, сюжеты"

Носитель короны

Любопытно проследить, как тот же прием смысловой инверсии служит Сталину в его внешнеполитических планах. В день рождения Ленина, 22 апреля 1941 года, на декаде таджикского искусства он почтил память основателя цветистым восточным слогом («Мы являемся его тенью на земле» и т. д.), подчеркнув, что

он создал новую идеологию дружбы народов, любви народов друг к другу. Была старая идеология, смысл которой заключается в том, что одна раса поднималась до небес, а другие принижались, закабалялись. Это идеология мертвая. Ленин создал новую идеологию, он создал партию, которая следует этой новой идеологии, смысл которой заключается в том, что все народы равны.

Тут оратор, согласно записи работников ТАСС и «Правды», поднял тост «за здоровье и процветание таджикского народа», что в общем-то было естественно на чествованиях такого рода. Однако продолжение здравицы решительно расходится с ее предыдущей частью:

Таджики – это настоящий народ – носитель короны, как называли их иранцы, и они, таджики, это оправдали. Это особый народ, это не узбеки, не киргизы, не казахи, это самый древний народ из всех живущих народов Средней Азии. Из всех нерусских народов, живущих в пределах СССР, таджики – единственный народ, который является не русским, не грузинским, не армянским, не тюркским, а иранской народностью. Это люди старинной культуры. Это народ очень старой и очень серьезной культуры. Вы заметили наверное, что искусство этих людей потоньше, они тоньше понимают и чувствуют искусство. Это народ, интеллигенция которого родила Фирдоуси, и недаром таджики ведут от него свои культурные традиции <…> У нас часто смешивают таджиков с узбеками, узбеков с армянами, армян с грузинами. Это смешно и неправильно <…> Таджики – народ, имеющий большую будущность в наших советских условиях. Вот почему таджикский народ должен быть окружен всемерной заботой всего нашего Советского Союза.

Совершенно очевидно, что предыдущее осуждение идеи расового превосходства и фраза о равенстве всех народов фатально расходятся с этим акцентированным превосходством высококультурных таджиков над прочими народами СССР, в том числе, как можно заключить, даже над народом русским (не раз уже объявленным у него главной силой государства). Мы знаем, что симметричная взаимообратимость полюсов сама по себе привычна для Сталина, но здесь примечательна ее внешнеполитическая прагматика, просвечивающая сквозь лирику.

В записи Г. Димитрова указанное противоречие выглядит еще резче и еще конкретнее: обозвав «мертвой» ту «идеологию, которая ставит одну расу выше других», Сталин тут же сказал, что таджикский народ «выше стоит, чем узбеки и казахстанцы» (неприязнь к последним, видимо, связана и с их памятным тогда восстанием против коллективизации, при подавлении которого их численность уменьшилась на треть). В любом случае такие слащавые комплименты ему в общем не были свойственны. Откуда же взялась у него столь внезапная и неутолимая любовь именно к таджикам?

Сквозь залежи сталинского косноязычия и обычных для него тавтологий («из всех нерусских народов» таджики являются «не русским» народом) пробивается потаенный смысл его краткой речи, пересказанной – но не напечатанной – газетами. Ключ к ней лежит как в титуловании таджиков благородной «иранской народностью», так и в последней фразе тоста: «За то, чтобы мы, москвичи, готовы были в любой момент оказать помощь таджикскому народу». Что означала на деле такая готовность, уже хорошо знали финны (потенциальные граждане несостоявшейся «Финляндской демократической республики»), прибалты, жители Бессарабии и Северной Буковины, а также украинские и белорусские братья, которым Сталин уже успел «подать руку помощи».

Очевидно, он готовил тогда нападение на Иран142142
  Уже в январе 1938 года Сталин спрашивает Ежова: «Что сделано по выявлению и аресту всех иранцев в Баку и в Азербайджане?» – Сталин И. Соч. Т. 18. С. 145. Об этой депортации см.: Полян П. Не по своей воле… История и география принудительных миграций в СССР. М.: ОГИ–Мемориал, 2001. С. 94.


[Закрыть]. Нужно принять во внимание, что всего за три недели до «таджикской речи» в соседнем с тем Ираке, находившемся прежде под британским контролем, произошел пронацистский государственный переворот – к власти пришел Рашид Али, приверженец Гитлера (Советский Союз вскоре признал новое правительство). Огромные запасы нефти, необходимые англичанам для войны с нацизмом, теперь могли достаться немцам при посредстве их вишистских союзников, способных действовать прямо из Сирии.

Скверно для Британской империи обстояли и дела в Африке. Только что, в середине апреля, в Ливии немецкие войска осадили Тобрук – перед Роммелем открывался путь в Египет, где его с нетерпением ждали пронацистски настроенные офицеры (Г. А. Насер, А. Саддат и множество других), – иными словами, открывался путь к Суэцкому каналу и далее на Восток. В мае 1941‐го Гитлер объявит всех арабов естественными союзниками рейха.

Пронацистские и, соответственно, антибританские настроения господствовали также в неимоверно богатом нефтью Иране; напомним, что Персия само свое название в 1935 году сменила на Иран именно под влиянием ариософских и расовых теорий национал-социализма. Словом, Великобритания, сражавшаяся в одиночку против Гитлера, очутилась в кольце осады. Пытаясь спасти ситуацию, к концу апреля она начала интервенцию в Ираке – с прицелом на Иран. На этом многосложном геополитическом фоне и следует рассматривать сталинский спич.

Итак, в нем он обрушился на «старую» и уже «мертвую» идеологию расового превосходства, на смену которой идет идеология «новая», ленинская. Почти к тем же выражениям он прибегнул еще в 1935‐м, когда, выступая перед таджикскими и туркменскими колхозниками, заявил, что Ленин своей новой политикой равенства и братства народов «похоронил в гроб» старую – «царскую, буржуазную» политику национального угнетения. Кого же теперь Сталин собрался «похоронить в гроб»?

Пока еще, до 22 июня, он оставался нейтральным, в согласии с нацистско-советским пактом 1939 года, но такие формальности обоих вождей не стесняли. Как показало знаменитое открытие Виктора Суворова (Резуна), всесторонне подкрепленное М. Солониным и другими исследователями, с апреля 1941‐го он форсировал подготовку к походу против своих берлинских партнеров по договору, приправленную газетной риторикой, получившей уже прозрачно антигерманскую тональность. Таджикская речь служит тому лишь добавочным подтверждением. Педалируя в ней конфликт с нацизмом именно в идеологической сфере, Сталин тем самым распрощался со своей прежней прогермански-пацифистской фразеологией, осуждавшей любые идеологические войны как нелепый пережиток Крестовых походов Средневековья. Под «старой» и «мертвой» он на сей раз, без всякого сомнения, подразумевал уже идеологию нацистскую, подлежащую ликвидации, – точно так же, как в речи 1935 года называл старой и уже «похороненной» политику покойного царского режима.

По другому поводу И. Курляндский отмечает, что во время пакта «он лично отредактировал передовицу в „Известиях“ от 9 ноября 1939 года „Мир или война?“. Сталин вписал в статью известный пассаж о недопустимости войны за уничтожение гитлеризма, который потом повторил в своем публичном выступлении Молотов. Гитлеровский режим оправдывался Сталиным демагогическими ссылками на идеологическую толерантность». Вот это высокогуманное место, процитированное Курляндским и звучащее особенно увлекательно с учетом его авторства: «Каждый человек волен выражать свое отношение к той или иной идеологии, имеет право защищать и отвергать ее, но бессмысленной и нелепой жестокостью является истребление людей из‐за того, что кому-то не нравятся определенные взгляды и мировоззрение»143143
  Курляндский И. А. Указ. соч. С. 52.


[Закрыть]. Можно прибавить, что еще раньше, 31 октября, в том самом молотовском докладе на заседании ВС, где осуждалось средневековое варварство идеологических Крестовых походов, та же мысль прозвучала в чуть иной, но тоже прогерманской формулировке: «Любой человек поймет, что идеологию нельзя уничтожить силой, нельзя покончить с нею войной. Поэтому не только бессмысленно, но и преступно вести такую войну, как война за „уничтожение гитлеризма“, прикрываемая фальшивым флагом борьбы за „демократию“»144144
  Правда. 1939. 1 ноября.


[Закрыть]. Похоже, теперь Сталин уверовал в скорое уничтожение гитлеровской идеологии – вместе с ее носителями.

За неделю до «таджикской речи», 14 апреля, Вс. Вишневский, председатель Оборонной комиссии ССП, после встречи с Ворошиловым отметил в дневнике: «Наш час, время открытой борьбы, “священных боев” (по выражению Молотова в одной недавней беседе) – все ближе!»145145
  Цит. по: Другая война: 1939–1945 / Под общ. ред. Ю. Н. Афанасьева. М., 1996. С. 23.


[Закрыть] Утром того самого дня – 22 апреля, – когда Сталин превозносил таджиков в своем вечернем выступлении, его правительство уже успело заявить Берлину протест в связи с многочисленными нарушениями германскими ВВС воздушного пространства СССР. Это был один из ранних порывов подготовленной пропагандистской бури. На праздник 1 мая в «Правде» вышла статья, где, как в «таджикской речи», снова осуждалась «выброшенная на свалку истории мертвая идеология, делящая людей на „высшие“ и „низшие“ расы». Одновременно советское руководство сохраняло и камуфляжные реликты прогерманского курса (признание нового режима в Багдаде, разрыв с оккупированной Гитлером Югославией и пр.), стараясь сбить с толку немцев и западных наблюдателей. Еще через три дня, 4 мая 1941 года, Сталин сделал себя председателем Совета министров (соответствующий указ президиума ВС вышел только 7-го)146146
  См.: Жуков Ю. Сталин: Тайны власти. М., 2005. С. 98–99.


[Закрыть] – что справедливо расценивается В. Суворовым и другими историками как краеугольный момент в подготовке «освободительного похода». На следующий день, 5 мая, он выступил в Кремле перед выпускниками военных академий со своей знаменитой ныне антигерманской речью о новой, наступательной политике Советского Союза и о «расширении социалистического фронта силой оружия»147147
  «Гитлер понимает, что мы ведем дело к тому, чтобы дать ему по затылку», – написал тогда Вишневский в своем дневнике. – Другая война: 1939–1945. С. 23.


[Закрыть]

Очевидно, Иранская кампания должна была стать важной, но лишь вспомогательной частью этой великой войны и, скорее всего, в случае успеха не ограничилась бы Северным Ираном – впереди лежали нефтеносные поля, примыкающие к Персидскому заливу. Ведь еще в ноябре 1940 года Молотов потребовал у Гитлера, среди прочего, «признания территориальных устремлений СССР южнее Баку и Батуми в направлении к Персидскому заливу»148148
  Ганелин Р. Ш. Указ. соч. С. 191.


[Закрыть]. Разумеется, Сталину жизненно важно было перед наступлением на Германию лишить ее нефти (что летом 1940‐го уже показало его продвижение к нефтепромыслам Плоешти, резонно напугавшее фюрера) и самому захватить этот клад, отобрав его заодно у ненавистной ему Великобритании. Получилось, однако, совсем иначе, в том числе и на Среднем Востоке. Оттого подготовленное, несомненно, заранее мощное вторжение в Иран – силами трех советских армий и тысячи танков – он предпринял лишь 25 августа, но в совершенно новых условиях и по необходимости скоординировав его с новым, британским союзником.

В любом случае в силовых и карательных ведомствах освобожденного им – полностью или частично – Иранского государства он хотел, видимо, опираться именно на своих советских таджиков, которых заблаговременно и объявил для того царственной элитой Ирана. Пятую колонну Сталин всегда приводил с собой, хотя заранее готовил ей, конечно, и опору из местных коллаборантов. Так, в оккупированную им Прибалтику он привез в обозе готовые кадры из Ленинграда и аналогичное решение вынашивал, затевая свою «карело-финскую» авантюру (а после войны правящей кастой в Восточной Германии, помимо немецких коммунистов, доставленных им из Советского Союза, станут саксонцы). О сообразном этнополитическом прецеденте, возможно вдохновившем вождя в истории с таджиками, напомнил мне З. Бар-Селла: долгое время коммунистической Монголией при Чойбалсане управляли родственные монголам буряты, присланные туда прямо из Советской России. У советских таджиков, кстати, не было даже общей границы с родным Ираном, чью корону так щедро сулил им Сталин.

Все же странный титул «носителя короны», которым он наградил их авансом, возник из самой сталинской поэтики, зацикленной, как мы помним, на ассоциациях по смежности. Ведь Иран был монархией, и корону его носил «царь царей» – шахиншах. Свергли его только в сентябре 1941 года – при вступлении РККА в Тегеран149149
  В виде исключения позволю себе здесь сослаться на очень толковую и содержательную статью «Иранская операция» в Википедии. Общую же библиографию по предыстории и истории Второй мировой войны я опускаю ввиду ее несметного изобилия и из уважения к читателю, который и без меня может в ней ориентироваться.


[Закрыть] (потом, в начале 1949-го, советские агенты совершат неудачное покушение на его преемника – Мохаммада Резу Пехлеви). Оттого-то, чуть ли не автоматически, и проявился у Сталина этот ассоциативный ход, побудивший его увенчать иранской короной своих домашних, подручных таджиков. Из того же ассоциативно-монархического пучка прорастает следом и упоминание о культовом для Ирана Фирдоуси как родоначальнике таджикской культуры – ибо он был автором знаменитой «Шах-наме», т. е. «Книги царей», восхваляющей деяния персидских государей.

Во время и после Второй мировой войны вождь переключится с таджиков на оккупированный им и управляемый из Баку Багировым Иранский Азербайджан – объявленный «Демократической республикой», – вознамерившись, как известно, «воссоединить» его с Азербайджаном советским (точно так же как он надумал было «воссоединить» грузинские и армянские территории Турции с советской Грузией и Арменией). Сгодился бы, однако, и смежный таджикский вариант. Из Ирана Сталин вообще ушел с величайшей неохотой и только через год после окончания войны в Европе – в мае 1946-го. Разведывательная и подрывная деятельность, энергично начатая Советами в Персии еще в 1920‐е годы150150
  См.: Агабеков Г. С. ЧК за работой. Берлин: Стрела, 1931 (Репринтное издание Я. Вайскопфа. Иерусалим, 1983). С. 178 и след.


[Закрыть] и неимоверно усовершенствованная в период советской оккупации северной части страны, бурно развивалась теперь с опорой на местных коммунистов, или так называемую народную партию (Туде), которую Сталин создал осенью 1941‐го, сразу после вторжения, и которая повсеместно располагала превосходно налаженной агентурой.

Спустя несколько лет, в январе 1948 года, после совещания со Ждановым и руководством Таджикистана Сталин переслал текст своей речи Б. Гафурову, первому секретарю ЦК тамошней компартии. Известно лишь, что тому велено было «поднять патриотизм» подданных и интенсифицировать «изучение богатого прошлого таджикского народа»; 3 июня 1949‐го Гафуров отчитался в том, что в проделанной работе «большую помощь» оказало ему выступление 22 апреля 1941 года. Однако, как сказано в невежинском комментарии, опубликовано оно все же «не было, поскольку отсутствовало разрешение И. В. Сталина», так что с содержанием речи ознакомился лишь «узкий круг интеллигенции Таджикской ССР». Еще один текст был получен Центроархивом в апреле 1949 года от видного ираниста И. С. Брагинского – специалиста по разложению войск и населения противника, а с 1949 по 1952 год преподавателя Военного института иностранных переводчиков – т. е. прямого сотрудника ГРУ. Последнее обстоятельство не оставляет сомнений в дальнейших перспективах «таджикской речи».

Когда после смерти Сталина, летом 1953-го, обсуждался вопрос о допечатке его Сочинений, ее собирались было включить в 14‐й том – но уже без «короны» Ирана и неудобных сентенций о превосходстве таджиков над другими народами151151
  Невежин В. А. Застольные речи Сталина. С. 247–266. Согласно воспоминаниям Н. Вирты, не пропущенным, впрочем, к публикации, Сталин тогда же сказал: «Я буду жить до тех пор, пока все славяне – поляки, болгары, чехи, словаки, словены, сербы – будут с нами!» – Там же. С. 268–269. Безусловно, теперь неуместным вождю показалось как само ограничение, налагаемое им на собственную жизнь («до тех пор, пока…»), так и панегирик славянам, включая словенов и сербов, не слишком актуальный на фоне отношений с Тито. См. также: Невежин В. Застолья Иосифа Сталина. Кн. 1. Большие кремлевские приемы. М., 2011. С. 309–327.


[Закрыть]. Издание не состоялось, а товарищ Гафуров и его соплеменники так и не сподобились иранской короны.

Кумулятивные построения

Тотальная гиперболизация того или иного частного обстоятельства производится в виде развертывания якобы вытекающих из него неминуемых выводов, которые проецируются в будущее. «Чтобы руководить, надо предвидеть», – заметил как-то Сталин. Провидческий дар принимает у него полицейско-профилактические формы. На XVI съезде он вменяет в вину троцкизму «признание свободы фракционных группировок». Сразу же нагнетаются предполагаемые губительные последствия такого подхода:

А что это значит? Это значит провозглашение свободы политических партий и фракций. Это значит, что вслед за свободой политических группировок в партии должна прийти свобода политических партий в стране, т. е. буржуазной демократии. Стало быть, мы имеем здесь признание свободы фракционных группировок вплоть до допущения политических партий в стране диктатуры пролетариата.

Такие же футурологические ходы используются и против так называемой правой оппозиции. В своей речи на I съезде колхозников-ударников (февраль 1933 года) Сталин осудил мечту о раскрепощении крестьянства от колхозного строя, обрисовав ее гипотетические итоги.

Ибо что значит вернуться к единоличному хозяйству и восстановить кулачество? Это значит восстановить кулацкую кабалу, восстановить эксплуатацию крестьянства кулачеством и дать кулаку власть. Но можно ли восстановить кулачество и сохранить вместе с тем Советскую власть? Нет, нельзя. Восстановление кулачества должно повести к созданию кулацкой власти и к ликвидации Советской власти, – стало быть, оно должно повести к образованию буржуазного правительства. А образование буржуазного правительства должно в свою очередь вести к восстановлению помещиков [в которых, видимо, особенно заинтересованы кулаки, захватившие их землю] и капиталистов, к восстановлению капитализма.

Непонятно только, почему вся эта ужасающая перспектива не воплотилась еще при нэпе, с его единоличным хозяйством и «кулаками». Больше всего, однако, она смахивает на популярную западноевропейскую сказку о молочнице или о глупой невесте, разбившей кувшин с молоком, либо на ее кавказские аналоги вроде грузинской сказки «Спор из‐за ничего». Сюжеты такого типа в фольклористике называются цепными, или кумулятивными (cumulative tales, Kettermaerchen). В. Пропп, посвятивший им специальное исследование, отмечает, что в них «самые события ничтожны (или начинаются с ничтожных) и ничтожность этих событий иногда стоит в комическом контрасте с чудовищным нарастанием вытекающих из них последствий и с конечной катастрофой (начало: разбилось яичко, конец – сгорает вся деревня)».

Если учесть, что «основной художественный прием этих сказок состоит в каком-либо многократном повторении одних и тех же действий или элементов»152152
  Пропп В. Я. Поэтика фольклора. М., 1998. С. 253.


[Закрыть], то в фольклорно-кумулятивном нарративе мы легко распознаем один из важнейших источников бесконечных тавтологий Сталина, включая сюда и его ступенчатые квазилогические композиции. Цепь, звенья – один из самых любимых его образов, который он воспроизводит с маниакальной настойчивостью:

В этот период основным звеном и основной задачей в цепи звеньев и в цепи задач <…> оказалось создание общерусской нелегальной газеты.

Реализация этой постоянной метафоры может войти у него в прямое столкновение с законами физики:

Очевидно, что «верх» и «низ» представляют тут одну цепь, и если цепь порвалась внизу, то должна пасть вся цепь.

Наряду с футурологическими прогнозами, нередкая у Сталина разновидность кумулятивных композиций – синхроническое, но тоже поэтапное расширение начальной посылки, осуществляемое посредством присоединения к ней все новых и новых логических звеньев, так что исходное явление становится ядром некоей грандиозной структуры обычно отрицательного свойства. Этот подход он отрабатывал еще на родном Кавказе. В не раз цитировавшейся здесь брошюре 1905 года «Коротко о партийных разногласиях» он соответственно оспаривает своего меньшевистского оппонента:

Автор упрямо твердит, будто «ленинизм в корне противоречит марксизму», он твердит, не понимая, куда приведет его эта «идея». Поверим ему на минуту, что ленинизм в самом деле «в корне противоречит марксизму». А дальше? Что из этого получится? Вот что. «Ленинизм увлек за собой» «Искру» (старую «Искру») – этого не отрицает и автор, – следовательно, и «Искра» «в корне противоречит марксизму». Второй съезд партии большинством 35 голосов признал «Искру» центральным органом партии и с большой похвалой отозвался о ее заслугах, следовательно, и этот съезд, и его программа, и его тактика «в корне противоречат марксизму»… Смешно, не правда ли, читатель?

Спустя два десятилетия он применяет такое же логическое жульничество по отношению к оппозиции. Согласно Каменеву, возмущается Сталин,

наша партия, оказывается, подменяет международную революционную перспективу национал-реформистской. Но так как наша партия является партией Ленина, так как она в своих решениях по вопросу о строительстве социализма опирается целиком и полностью на известные положения Ленина, то выходит, что ленинская теория строительства социализма является теорией национал-реформизма. Ленин – «национал-реформист» – вот какой глупостью угощает нас Каменев.

Другой подвид схемы – ее элементарно-пространственная экспансия, система расходящихся кругов. Знаменитая сталинская клятва, обращенная к скончавшемуся Ленину, выстроена посредством концентрических кругов именно так – от партийной единицы к всепланетному «интернационалу»: 1) «Уходя от нас, товарищ Ленин завещал нам высоко держать и хранить в чистоте великое звание члена партии»; затем дается переход к партии в целом: 2) «Товарищ Ленин завещал нам хранить единство нашей партии как зеницу ока»; от партии рабочего класса – ко всему пролетариату: 3) «Завещал нам хранить и укреплять диктатуру пролетариата»; от пролетариата – к более широкому, рабоче-крестьянскому единству: 4) «Завещал нам укреплять всеми силами союз рабочих и крестьян»; от этого рабочего-крестьянского государственного объединения – к территориальному расширению всего Союза ССР: 5) «Завещал нам укреплять и расширять Союз республик»; и наконец: 6) «Клянемся тебе, товарищ Ленин, что мы не пощадим своей жизни для того, чтобы укреплять и расширять союз трудящихся всего мира – Коммунистический Интернационал!»

Отрицательные – и менее упорядоченные – варианты этой концентрической динамики:

Стоит одну маленькую ошибку совершить в маленькой стране, в Аджаристане (120 тысяч населения), как это отзовется на Турции и отзовется на всем Востоке, ибо Турция теснейшим образом связана с Востоком153153
  Но когда позже, в канун коллективизации, вследствие таких «маленьких ошибок» в Аджаристане вспыхнуло настоящее восстание (встревожившее Бухарина и других умеренных коммунистов), то Сталин расценил его как «ничтожную мелочь»: «В самом деле, что представляет собой это так называемое восстание в Аджарии в сравнении с такими восстаниями, как кронштадтское восстание? Я думаю, что в сравнении с этим восстанием так называемое „восстание“ в Аджарии не представляет даже капли в море» («О правом уклоне в ВКП(б)»).


[Закрыть].

Я думаю, что нынешние «мирные отношения» можно было бы уподобить старой поношенной рубашке, состоящей из заплат, связанных между собой тоненькой ниточкой. Стоит только дернуть более или менее серьезно эту ниточку, оборвать ее в том или ином месте, чтобы развалилась вся рубашка, чтобы ничего, кроме заплат, не осталось от нее. Стоит потрясти нынешние «мирные отношения» где-либо в Албании или в Литве, в Китае или в Северной Африке, чтобы развалилось все это здание «мирных отношений».

Но главное, конечно, захватывающие чекистские горизонты, ослепительные проблески 1937 года, к которому вкрадчиво – «шаг за шагом», как любит говорить Сталин, – продвигается кумулятивный метод. Очень удобно среди прочего растягивать пределы «моральной ответственности», возлагаемой на советскую внутрибольшевистскую оппозицию, например за высказывания Корша в Германии:

Оппозиция может сказать, что она не отвечает за позицию Корша. Но это неверно. Оппозиция целиком и полностью отвечает за деяния г. Корша. То, что говорит Корш, это есть естественный вывод из тех предпосылок, которые преподают своим сторонникам лидеры нашей оппозиции в виде известных обвинений против партии.

Сказано это в декабре 1926 года. Всего через восемь лет, сразу после убийства Кирова, «моральная ответственность» оппозиции перейдет в смежную с ней ответственность уголовную154154
  А вот образчик совершенно другого подхода. В декабре 1926 года Троцкий на VII пленуме ИККИ напомнил о том хорошо известном факте, что весной 1917 года, до приезда Ленина в Россию, Сталин (в дружеском согласии с Каменевым) проводил в редактируемой им «Правде» курс на поддержку Временного правительства, резко расходившийся с позицией Ленина (письма которого они с Каменевым, кстати, просто не пропускали к печати). (Подробнее об этом: Слассер Р. Сталин в 1917 году: Человек, оставшийся вне революции. С. 31.) Резонно предположить, что Сталин как соредактор «Правды» «целиком и полностью» отвечал не только за собственные публикации, но также за материалы своего коллеги и единомышленника. Но нет – бесцеремонно свалив всю вину на Каменева, он теперь решительно отказывается от какой бы то ни было – «моральной» и прочей – ответственности за эти совместные действия: «Фокус тут в том, что Троцкий спутал меня с Каменевым. Это верно, что Каменев стоял тогда в оппозиции против Ленина, против его тезисов, против большинства партии и развивал точку зрения, граничащую с оборончеством. Это верно, что Каменев тогда писал в „Правде“, например в марте месяце, статьи полуоборонческого характера, за каковые статьи я не могу, конечно, отвечать ни в какой степени». Как и в примере с восстанием в Аджарии, кумулятивная связь, процесс генерализации внезапно обрублены.


[Закрыть]. Кумуляция, запущенная Сталиным, станет движущей силой террора, при котором к любому арестанту, как к золотому гусю из немецкой сказки, в геометрической прогрессии присоединяются все новые и новые жертвы, соучастники феерических заговоров. В этом процессе есть своя хитроумная диалектика, рывки и паузы, пропущенные звенья. Начинается все примерно так. В 1927 году провокаторы ГПУ – какие-то бывшие белогвардейцы и «буржуазные интеллигенты» – предложили оппозиционерам наладить подпольную типографию. Подготовленная цепь дает Сталину дивный пропагандистский материал:

Оппозиция, организуя нелегальную типографию, связалась с буржуазными интеллигентами, а часть этих интеллигентов, в свою очередь, оказалась в связях с белогвардейцами, замышляющими о военном заговоре.

Вот какая цепочка получилась, товарищи.

Тем не менее, как подчеркивает Сталин, настоящего убийственного криминала здесь пока еще нет:

Обвиняли ли мы когда-либо и обвиняем ли теперь оппозицию в устройстве военного заговора? Конечно, нет.

Обвинение придет позже, через десяток лет, когда «цепочку» сумеют дотянуть до Токио и Берлина. Ибо Сталин – «величайший дозировщик», по классическому определению Бухарина, – сам всегда действует по тому же кумулятивному методу, который он приписывает, в частности, революционным движениям:

Революция развивается обычно не по прямой восходящей линии, в порядке непрерывного нарастания подъема, а путем зигзагов, путем наступлений и отступлений, путем приливов и отливов, закаляющих в ходе развития силы революции и подготавливающих их окончательную победу.

Это физиологическая тактика удава, заглатывающего козленка не сразу, а по частям. «Материал» же для любого, особенно истребительного, действия накапливается исподволь, поэтапно155155
  «Поскольку власть в моих руках, я постепеновец», – сказал он как-то Ф. Раскольникову. См.: Раскольников Ф. О времени и о себе: Воспоминания. Письма. Документы. Л., 1989. С. 522. Ср. также реплику Троцкого: «Осторожное дозирование ударов, наносимых партии, составляет главное искусство сталинской стратегии» (Речь на объединенном пленуме ЦК и ЦКК 1 августа 1927 г. // Троцкий Л. Д. Сталинская школа фальсификаций. С. 165).


[Закрыть], почти неприметно для завороженной жертвы, пока его количество не перейдет в смертоносный качественный «скачок» – рывок удава, – ибо тут, как всегда, вдохновляющим примером для Сталина служит превозносимая им марксистская диалектика, о которой он писал в «Кратком курсе истории ВКП(б)»:

Диалектика рассматривает процесс развития не как простой процесс роста <…> а как такое развитие, которое переходит от незначительных изменений к изменениям открытым, к изменениям коренным, к изменениям качественным, где качественные изменения наступают не постепенно, а быстро, внезапно, в виде скачкообразного перехода от одного состояния к другому состоянию, наступают не случайно, а закономерно, наступают в результате накопления незаметных и постепенных качественных и количественных изменений156156
  Камерон видит некий зловещий симптом – знак догматизма и отступления от диалектики Маркса и Ленина – в том, что, перечисляя «основные черты» диалектического метода, Сталин поместил единство и борьбу противоположностей на последнее место в иерархическом списке и вдобавок обошел молчанием «отрицание отрицания» (вызывающее, правда, скепсис у самого автора). – См.: Саmеrоn К. N. Stаlin: Man of Contradiction. Р. 147, 149. В этой критике я не вижу ничего, кроме пугливых марксистско-ленинских суеверий, – диалектика как базисная черта всего интеллектуального и поведенческого строя сталинской личности не подлежит никакому сомнению.


[Закрыть].

Чтобы лучше оценить судьбоносную роль Сталина в экспансии мирового коммунизма, следует принять в расчет этот синтез марксистского учения с универсальным фольклорно-архаическим примитивом, достигнутый при его активнейшем участии. В своей работе о цепных сказках Пропп писал:

Принцип кумуляции ощущается нами как реликтовый <…> Эти сказки уже не соответствуют нашим формам сознания и художественного творчества. Они – продукт каких-то более ранних форм сознания <…> Примитивное мышление не знает времени и пространства как продукта абстракции <…> Оно знает только эмпирическое расстояние в пространстве и эмпирический отрезок времени, измеряемый действиями. Пространство и в жизни, и в фантазии преодолевается не от начального звена непосредственно к конечному, а через конкретные реально данные посредующие звенья: так ходят слепые, перебираясь от предмета к предмету. Нанизывание есть не только художественный прием, но и форма мышления вообще, сказывающаяся не только в фольклоре, но и на явлениях языка. Но вместе с тем сказка показывает уже и некоторое преодоление этой стадии. Эти сказки у нас – удел детей, новых типов не создается. Искусство их рассказывания закономерно приходит в забвение и упадок, уступая место новым, более соответствующим современности, формам повествования157157
  Пропп В. Я. Указ. соч. С. 259.


[Закрыть].

Увы, в данном случае фольклориста приходится уличить в неоправданном историческом «прогрессизме». Разве не механизм нанизывания лежал в основе большевистских сказок о поэтапном – от звена к звену – нарастании мировой революции? Но деградировавший нарратив задолго до того воскресает сперва у Плеханова, любившего кумулятивную аргументацию, а затем у его строптивого ученика – Ленина, на поучения которого резонно ссылается Сталин:

В поворотные моменты движения всегда выдвигается какой-либо основной лозунг, как узловой, для того, чтобы, ухватившись за него, вытянуть через него всю цепь. Ленин так учил нас: найдите основное звено в цепи нашей работы, ухватитесь за него и вытягивайте его для того, чтобы через него вытянуть всю цепь и идти вперед.

Пересказывая этот пассаж из ленинской статьи «Очередные задачи советской власти», Сталин, правда, оборвал цитату. В подлиннике далее стоит оговорка: «порядок звеньев, их форма, их сцепление, их отличие друг от друга в исторической цепи событий не так просты и не так глупы, как в обыкновенной, кузнецом сделанной, цепи». С учетом этой купюры было бы заманчиво считать, будто Сталин, как всегда, «вульгаризировал» глубокомысленного Ильича. Между тем в цепных притчах (хотя и более редких) последнего грохочет такой же точно пафос пробудившегося примитива, которому отныне суждена долгая жизнь. Кумулятивна вся созданная им партийная организация, кумулятивна и его творческая фантазия. Вот, к примеру, ленинская система концентрических кругов, примененная к русской истории в его известной заметке «Памяти Герцена» (1909). Несколько поколений революционеров поочередно вырывают друг друга из объятий Морфея:

Узок круг этих революционеров. Страшно далеки они от народа. Но их дело не пропало. Декабристы разбудили Герцена. Герцен развернул революционную агитацию. Ее подхватили, расширили, укрепили, закалили [типично кумулятивный напор однородных перечислений] революционеры-разночинцы, начиная с Чернышевского и кончая героями «Народной воли». Шире стал круг бойцов. – и т. д.

С этой сказкой о репке стоит сравнить параноидальную модель, которая через десять лет появится у Ленина в его «Письме к рабочим и крестьянам по поводу победы над Колчаком»:

Малейшее нарушение советского порядка есть уже дыра, которую немедленно используют [ср. такую же фатальную «дыру», «щелочку» во многих рассуждениях Сталина], – есть зацепка для побед Колчака и Деникина. Преступно забывать, что колчаковщина началась с маленькой неосторожности по отношению к чехословакам, с маленького неповиновения отдельных полков.

Могут возразить, что фольклорная замшелость аргументации обусловлена здесь культурным уровнем самого адресата. Однако Ленин довольно охотно использует ее и в своих программных выступлениях. Его утопия сплоченной, монолитной организации внушала ему этот параноидальный ужас перед любым зазором, «щелью», грозящей хаотическим разрушением целого. Уже в базисном манифесте раннего большевизма – «Шаг вперед, два шага назад» – Ленин, возвращаясь к недавнему спору с меньшевиками о пресловутом первом пункте партийной программы, заявил:

Всякое маленькое разногласие может получить огромное значение, если оно послужит исходным пунктом поворота к известным ошибочным воззрениям и если эти ошибочные воззрения соединятся, в силу новых и добавочных расхождений, с анархическими действиями, доводящими партию до раскола <…> Маленькая ошибка Мартова и Аксельрода по § первому представляет из себя маленькую щель в нашей посудине. [И мартовцы] направляют все усилия на то, чтобы сделать щель большой, чтобы расколоть посудину.

Вскоре он сам же и расколол эту «посудину». Но точно такой же страх нагнетается через много лет в его борьбе против любых фракций и разногласий уже в собственной, большевистской партии, – например, в очень важной статье «Еще раз о профсоюзах» (1921), где неудержимая гиперболизация сопровождается столь же обязательным наращиванием повторов: