Текст книги "Русский амаркорд. Я вспоминаю"
Автор книги: Михаил Визель
Жанр: Языкознание, Наука и Образование
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]
Джозуэ Кардуччи
Сан Мартино
Белый туман крадётся
Вверх по холмам зелёным;
Под ветерком солёным
Шумное море бурлит;
А по всему предместью
От молодой калины
Запах разносится винный,
Души людей веселит.
Спешат муравьи куда-то
В травах, по бурелому;
Вышел охотник из дому,
В тёмное небо глядит, —
Там в облаках лиловых
Птиц караван угрюмый,
Точно скитальца думы,
В тёмную ночь летит.
Перевод Е.Солоновича
Джозуэ Кардуччи
Снегопад
Медленно снежные хлопья падают с хмурого неба,
улицы словно мёртвы – гомон живущих умолк.
Криков торговцев не слышно, замер и стук экипажей,
песен весёлых любви тоже нигде не слыхать.
С башни высокой плывут над городом сиплые звуки
бьющих часов – стонет мир, людям неведомый днём.
В окна стучатся крылами птицы. То – добрые духи
здесь, на примолкшей земле, ищут меня и зовут.
Скоро уже, дорогие (тише, упрямое сердце!),
в вечную тишь я сойду в тьме гробовой отдохнуть.
Перевод И.Поступальского
М.В. Итак, вы начали с того, что переводили одного классика XIX века – Kардуччи; но при этом, насколько я знаю, не переводили другого бесспорного итальянского классика XIX века – Леопарди. Потому что его уже переводила Ахматова. Вы не обсуждали, кстати, эту их работу с Анатолием Найманом, который вместе с ней работал над Леопарди? Про их с Ахматовой совместную переводческую деятельность вам что-нибудь Анатолий Генрихович рассказывал, может быть?
Е.С. Нет, с Найманом я никогда не обсуждал это. Не знаю, как-то меня это не интересовало… Я лишь читал об этом в его воспоминаниях (они, к слову, очень раздражали Бродского).
Ещё я знаю, что какие-то переводы за подписью Ахматовой делал Николай Иванович Харджиев, который позднее эмигрировал в Голландию. И он написал потом, что эти переводы на самом деле принадлежат ему. Но – с других языков, не с итальянского.[8]8
С корейского.
[Закрыть]
М.В. А Ахматова вообще владела итальянским до такой степени, чтобы переводить самостоятельно? По-французски, как мы все знаем, она более-менее говорила. И с общением в Париже у неё проблем не было.
В пять лет, слушая, как учительница занималась со старшими детьми, я тоже научилась говорить по-французски.
Анна Ахматова. “Автобиография”
Е.С. Нет, итальянским она не владела совершенно. Знаю я это потому, что я общался с ней и с итальянцами, и переводил, когда в Питере был конгресс Европейского сообщества писателей.
Джанкарло Вигорелли[9]9
Giancarlo Vigorelli (1913–2005), влиятельный литературный критик, создатель журнала “L’Europa letteraria” (1960–1965). Выполнял обязанности генерального секретаря Европейского сообщества писателей (Comunità europea degli Scrittori) в 1958–1968 годах.
[Закрыть], генеральный секретарь этого самого сообщества, ездил тогда к ней на дачу в Комарово – чтобы узнать, приедет ли она в Италию получать премию “Этна-Таормина”.[10]10
Ахматова получила премию “Этна-Таормина” в декабре 1964 года.
[Закрыть] И мы поехали туда вместе – Вигорелли, Николай Борисович Томашевский, который был с ней знаком, ну и я тоже.
М.В. Я знаю, что вы были на последнем публичном выступлении Ахматовой – в Большом театре, 19 октября 1965 года, на торжественном собрании, посвящённом 700-летию со дня рождения Данте. А было ощущение какой-то лебединой песни, исходила ли от неё какая-то аура?
Е.С. Аура, безусловно, была. И я её хорошо почувствовал. Я ведь тогда тоже был на сцене: Анна Андреевна выступала, а я переводил её выступление для президента общества “Данте Алигьери”.
Я счастлива, что в сегодняшний торжественный день могу засвидетельствовать, что вся моя сознательная жизнь прошла в сиянии этого великого имени, что оно было начертано вместе с именем другого гения человечества – Шекспира – на знамени, под которым начиналась моя дорога. И вопрос, который я осмелилась задать Музе, тоже содержит это великое имя – Данте.
…И вот вошла. Откинув покрывало,
Внимательно взглянула на меня.
Ей говорю: “Ты ль Данту диктовала
Страницы Ада?” Отвечает: “Я”.
(начало выступления Ахматовой)
Е.С. Кстати, к тому юбилею Данте в 1965-м я перевёл несколько его стихотворений и напечатал их в журналах. Мне итальянцы даже премию за них дали – я ездил и получал её в Палаццо Веккьо.
А когда я вернулся, то Николай Михайлович Любимов сказал мне: “Женя, надо ковать железо. Вот вы премию получили за Данте. Надо садиться за «Божественную комедию»”. Я сказал: “Николай Михайлович, но я считаю перевод Лозинского – образцовым. Что я могу нового внести туда?” И “Божественная комедия” Лозинского так и осталась для меня шедевром.
М.В. Безусловно, перевод Лозинского “Божественной комедии” – это шедевр и образец для всех.
И, может быть, всплеск интереса в СССР к итальянской поэзии в начале шестидесятых как раз и был связан с тем, что тогда совсем недавно – по академическим меркам[11]11
“Ад” в переводе Михаила Лозинского был опубликован в 1940 году, целиком же “Божественная комедия” в его переводе и с его примечаниями впервые вышла в 1950 году.
[Закрыть], конечно, – вышел тот перевод Лозинского отдельным изданием. И оказалось, что “Божественную комедию”, мистическую поэму XIV века, можно читать – как поэзию!
Учителя
Е.С. Надо непременно ещё сказать, что те переводы Данте были мной сделаны во многом благодаря моему учителю – Илье Николаевичу Голенищеву-Кутузову[12]12
1904–1969.
[Закрыть] (который, кстати, как часто про него это предполагают, и впрямь потомок Михаила Илларионовича – пусть не прямой, но из того же рода).
Незадолго до этого, в середине пятидесятых, Голенищев-Кутузов вернулся в СССР из многолетней эмиграции. Уезжал он в Болгарию ещё в начале двадцатых, потом много лет жил в Югославии, даже принял там местное подданство; 5 лет прожил в Париже, учился в Сорбонне, поездил по Италии и защитил докторскую по итальянскому Возрождению, – в общем, дантологию он знал, разумеется, сильно лучше, чем все мы, сидевшие здесь, в СССР.
И вот к тому юбилею в 1965-м он задумал подготовить полное собрание сочинений Данте – в первую очередь переводы Лозинского, естественно, но и не только. И как раз тогда он и предложил мне переводить с ним стихи Данте.
Так благородна, так она чиста,
Когда при встрече дарит знак привета,
Что взору не подняться для ответа
И сковывает губы немота.
Восторги возбуждая неспроста,
Счастливой безмятежностью одета,
Идёт она – и кажется, что это
Чудесный сон, небесная мечта.
Увидишь – и, как будто через дверцу,
Проходит сладость через очи к сердцу,
Испытанными чувствами верша.
И дух любви – иль это только мнится? —
Из уст её томительно струится
И говорит душе: “Вздохни, душа”.
Перевод Е.Солоновича
Е.С. Что любопытно, Тито в Югославии его даже посадил, когда он захотел вернуться. Не знаю, почему, но Тито это не понравилось, и вот не захотел он его отпускать… А Голенищев-Кутузов до этого партизанил же там во время Второй мировой, ну и какие-то военные были у них дела, видимо… И, хотя никаких военных тайн у него вроде бы не было, он просидел в тюрьме четыре года, – и при этом ещё писал какую-то книжку о поэзии, прямо там, в тюрьме.
А когда он всё-таки в СССР приехал, у нас его в ИМЛИ пригласили сразу. И он читал лекции в университете.
Я очень многому у него научился, потому что он был требовательным – и как поэт, и как переводчик, и как редактор. Хотя редактором скорее даже была его жена; пусть она итальянского и не знала, но зато отлично знала русский.
И вот я переводил стихи, потом ездил к нему на редактуру. Обычно поздно вечером почему-то он меня приглашал… “Ночной человек”.
Эмигрант с 1920 года, один из самых образованных людей Европы, друг и ученик Вячеслава Иванова, узник тюрьмы у маршала Тито, вернулся в Россию в 1955 году, где начал новую жизнь. В частности, составил и в значительной мере перевёл на русский язык уникальную книгу “Поэты Далмации” – перевод с сербскохорватского, итальянского и латинского; издание это, кажется, до сих пор не имеет аналогий ни на одном языке. “Стихи о Каменной Даме” Данте в его переводе опубликовал Твардовский в “Новом мире”. Знал больше половины европейских языков – и если не со всех переводил, то лишь потому, что времени не хватило.
Е.С. Так вот и получилось, что моя личная антология[14]14
Итальянская поэзия в переводах Евгения Солоновича. М: Радуга, 2002 (двуязычное издание).
[Закрыть], вышедшая много лет спустя, открывается именно стихами Данте.
И в предисловии к этой антологии я поминаю добрым словом своих учителей: Илью Николаевича Голенищева-Кутузова, а ещё – Сергея Васильевича Шервинского[15]15
1892–1991.
[Закрыть]. Именно их двоих я считаю своими главными учителями в литературе и в переводе.
Сергей Васильевич был известен прежде всего как переводчик, но он много раз был и моим редактором, чем я отдельно горжусь.
Однажды, кстати, будучи редактором одной из составленных мною книжечек итальянской поэзии, в какой-то момент он сказал: “А я тоже хочу перевести сюда что-нибудь” – и перевёл для этой книги пару стихотворений.
Джорджо Капрони
На открытке
Я узнал в забегаловке, что значит Аид,
зимой, когда я от голода стыну;
я узнал свою Прозерпину —
в обноски одета,
богиня мыла во мгле рассвета
замусоленное ртами стекло.
Узнал, как у входа прислоняет вело
иссуетившаяся душа,
затеряться спеша
между столиков чёрных
в смраде и скуке;
узнал зазябшие руки,
краснее сырого мяса, в мокрых опилках
перешаривающие полутьму;
узнал, как расплывшаяся в дыму
девчонка форсит затяжкой
и над своей неналитой чашкой
льнёт к отчаянью моему.
Перевод С.Шервинского[16]16
Круг земной: стихи зарубежных поэтов в переводе С.Шервинского / пер. с разн. яз.; предисл. Е.Витковского. М.: Радуга, 1985.
[Закрыть]
М.В. Я помню, как в одном из переводов Шервинского меня кольнуло совершенно невозможное слово “велó”, в смысле – велосипед.
Е.С. Вéло?
М.В. Да нет же, по рифме там выходило – именно “велó”. Я поэтому и запомнил с первого раза, как прочитал. Я ещё подумал тогда: “Ну, он же человек с дореволюционной биографией… Может быть, тогда так говорили?” Как у Блока: “Пролетает, брызнув в ночь огнями, / Чёрный, тихий, как сова, мотор…”. А вот это как-то ещё чувствовалось – эта его дореволюционная биография?
Е.С. Его дореволюционная биография – в том, что ему подавал пальто Брюсов. Меня учил подавать пальто Шервинский, а его самого – Брюсов…
Сын выдающегося врача, основателя русской эндокринологии, как следствие этого факта – переводчик-античник. Первые переводы Шервинского из Катулла датированы 1911 годом – “полный” Катулл в его переводе вышел ровно через три четверти века, в 1986 году, в малой серии “Литературных памятников”. Издательская цензура заменила в этой книге четыре строки отточиями; текст, вписанный переводчиком поверх точек в мой экземпляр, действительно малопристоен, но уж таков Катулл – и таковы законы цензуры. <…> У Шервинского учились шесть или семь поколений поэтов-переводчиков. <…> “Как жаль, что мне сейчас не шестьдесят лет! Не семьдесят! Я мог бы всё начать сначала!” – восклицал Шервинский на десятом десятке своего “странствия земного”. Весь он – в этой реплике.
Е.С. Сергей Васильевич Шервинский, кстати, изначально меня и познакомил с Голенищевым-Кутузовым, предложив мне перевести несколько стихотворений далматинских поэтов для соответствующего сборника, – а Илья Николаевич был составителем этой книги.[18]18
Поэты Далмации эпохи Возрождения XV–XVI веков / сост. Илья Голенищев-Кутузов. М.: Государственное издательство художественной литературы, 1959.
[Закрыть]
Поскольку область Далмация – на территории современных Хорватии и Черногории – была долгое время частью владений могущественной Венецианской республики, разумеется, там были поэты, писавшие на итальянском.
Цех задорный. Западноармянские поэты и Кавафис
М.В. Тот далматинский сборник – ваша первая “настоящая” публикация как переводчика?
Е.С. Ну как – первая… Дело в том, что я ещё и до этого зарабатывал уже деньги, переводя поэтов народов СССР (с подстрочника, естественно). Там какие-то грузины, помню, были… Но – не первоклассные, потому что первоклассных переводили у нас Заболоцкий, Пастернак, Межиров.
А у меня просто был приятель, консультант по грузинской литературе при Союзе писателей, – он-то и подкидывал мне такую “подработку”. И я переводил худо-бедно. Естественно, никогда этих переводов я не переиздавал и не буду переиздавать; я их и не помню уже. Хотя фамилии некоторых поэтов – помню.
Если говорить о подстрочниках тех лет, то потом я ещё переводил с армянского. И вот этими переводами я уже некоторым образом горжусь.
Была такая книга – “Западноармянские поэты”[19]19
Из западноармянской поэзии. Ереван, 1979.
[Закрыть]; потом её в расширенном виде переиздали в Ленинграде в “Библиотеке поэта”[20]20
Армянские поэты нового времени. Л. О. изд-ва “Советский писатель”, 1983.
[Закрыть]. И для неё я двух поэтов переводил. Очень хороших, замечательных! Ваан Текеян и Даниэл Варужан.
Предложил мне их переводить Сагател Арутюнян. Он был секретарём Союза писателей Армении. Меня с ним познакомили в Доме творчества в 1969 году – и он сразу вцепился в меня и сказал: “Будет такая книжка, один из этих поэтов учился в Венеции, в школе мхитаристов[21]21
Мхитаристы – армянский католический монашеский орден, основанный в 1712 году Мхитаром Севастийским, бежавшим вместе с группой последователей от турецкого преследования и отдавшимся под покровительство папы римского. Орден с 1717 года обосновался на острове Св. Лазаря (Сан-Ладзаро дельи Армени) в венецианской лагуне. Мхитар Севастийский получил этот остров от венецианских правителей “на вечное пользование”. Главное направление деятельности ордена – культурное развитие армянского народа, сохранение языка и памятников древнеармянской письменности, проповедническая деятельность в странах Ближнего Востока.
[Закрыть], – и, значит, там наверняка есть итальянское влияние!”.
Мне сделали подстрочник с армянского, и я потом даже ходил к армянину какому-то здесь в Москве – чтобы он мне читал вслух. Я слушал, как это всё звучит, делал заметки какие-то…
Даниэл Варужан – очень известный в Армении поэт. Он из западноармянских – и пал жертвой геноцида в Константинополе, в 31 год. В апреле 1915 года его арестовали по приказу турецких властей в числе 200 представителей константинопольской армянской интеллигенции, а в августе того же года – убили…
Никаких влияний итальянских я там, впрочем, не обнаружил. Но зато было у Варужана маленькое стихотворение – “Читая Данте”. С него-то я и начал. А потом – пошло-поехало…
Даниэл Варужан
Зелёная веточка
Терцинами божественного “Ада”
Ещё в плену меня держал поэт,
Когда в окно росистая прохлада
Повеяла и занялся рассвет.
Открыта лучезарная страница,
Ещё Франческа, ангельски чиста,
Вздыхает, деверя маня склониться,
Прижать к её устам свои уста.
И ты вошла – и веточку закладкой
Вложила в книгу поперёк строки
И новостью ошеломила сладкой:
“Для нас раскрыла роза лепестки”.
(1913)
Перевод Е.Солоновича
М.В. Все мы помним горькие слова Арсения Тарковского про восточные переводы, от которых болит голова. Вы же с самого начала занялись переводами “по специальности”, с итальянского, причём сразу – Петрарка, Данте!
Однако и переводы поэтов народов СССР успели, выходит, “зацепить” в начале пути – пусть не переводческого, а поэтического.
Но вот у вас – имею в виду не у вас лично, а у вас, переводчиков с “основных” западных языков: английского, французского, итальянского, немецкого, испанского, – было ощущение, не знаю, какой-то “высшей лиги”? Если продолжать баскетбольную аналогию.
Е.С. В какой-то степени, видимо, да. Благодаря итальянским переводам классиков у меня уже был какой-то багаж, какой-то статус, меня знали – и поэтому предлагали. И, естественно, для Армении это была честь: иметь в переводчиках своей поэзии того, кто ранее уже переводил Данте и Петрарку.
М.В. Есть примеры и обратного. Я помню, как в десятые годы показал одному итальянскому поэту, сотруднику итальянской дипмиссии в Москве, его стихи, опубликованные на армянском языке в литературном журнале, выходившем в Нагорном Карабахе. Причем переводы были сделаны не с итальянского, а с русского – с ваших переводов, опубликованных в “Иностранной литературе”!
Е.С. Кроме того, мне предлагали переводить с подстрочника стихи не только с армянского, но и с других языков. Например, с греческого – я довольно много перевёл Кавафиса. Подстрочники там были замечательные! Соня Ильинская их делала, гречистка наша. Но потом она вышла замуж за греческого писателя, и они уже давно[22]22
1983.
[Закрыть] переехали на его родину.
Блестящий переводчик итальянской поэзии Евгений Солонович, который видел мои переводы ещё до публикации, был в восторге: “Соня, немедленно подавайте заявку в Гослит на книгу”. То же самое говорил мне замечательный переводчик англоязычной поэзии Андрей Сергеев. Я подала заявку, и тогда мне позвонил Бродский. Он сказал, что хотел бы принять участие в переводах Кавафиса, на что я, конечно же, согласилась, – но этому плану не суждено было осуществиться. Издательство тянуло, я привлекла Бродского к переводам греческих поэтов в антологии антифашистской поэзии Европы “Ярость благородная”. Потом он уехал, не дождавшись, пока Кавафис наконец будет введён в издательский план. Но Кавафис сопутствовал ему всю оставшуюся жизнь.
Е.С. И я нисколько не жалею о том, что переводил Кавафиса. И, более того, мне часто говорили, что среди тех его переводов, которые были, мои – лучшие. Ну, это, может быть, некоторое преувеличение, но, тем не менее, я продолжал его переводить даже после того, как по-русски уже были изданы его книги. Уже в девяностых, помню, специально для журнала “Иностранная литература” я перевёл два его замечательных стихотворения – очень актуальных по тому времени.
Константинос Кавафис
Вмешательство богов
Должно случиться то, потом другое,
и незаметно время небольшое
пройдёт (полгода или год примерно) —
и мы сочтём, что всё закономерно.
Какие мы старанья ни приложим,
чтоб сделать мир на прежний не похожим,
мы лишь вконец развалим всё, что сможем,
и, убедившись в этом, руки сложим.
Хаосу положить предел в итоге
возьмутся, из машин явившись, боги.
Они покончат быстро с лихолетьем,
спасая тех, неся погибель этим,
всё по обыкновению исправят
и каждому приняться предоставят
за старое, и, как не раз бывало,
потом опять начнётся всё сначала.
Перевод Е.Солоновича[24]24
“Иностранная литература”. 1995. № 12.
[Закрыть]
Пути просвещения
М.В. Давайте вернёмся чуть назад – и поговорим о начале вашей собственно переводческой (ещё не поэтической) деятельности. Это конец пятидесятых, да? Вы поступили в 1951-м, значит, закончили в 1956-м, аккурат в год XX съезда. Куда вы получили распределение как выпускник Иняза?
Е.С. У меня было свободное распределение – и я после окончания института несколько лет работал со всякими делегациями, пополняя свой багаж итальянского языка – например, обучаясь нецензурной лексике, которой меня мои преподавательницы, разумеется, не учили. Песни всякие пел вместе с ними…
У меня второй язык был английский, и в дипломе моём написано “преподаватель английского языка средней школы”, – но я английский не знал и до сих пор не знаю. Слава богу, что меня не отправили никуда учить школьников…
И когда делегации эти приезжали – я с ними ехал, допустим, в Ленинград или в Киев. В общем, путешествовал с ними по стране. Это по линии ВЦСПС было. Раза два или три были спортивные делегации, но в основном – профсоюзные. В том числе был такой профсоюз бумажников и tipografi – то есть печатников, например.
И среди них встречались разные люди, но в основном, конечно, там были “прогрессивные”, то есть какие-то профсоюзные деятели левой ориентации. Поэтому с итальянскими левыми я часто сталкивался в то время, работая с этими делегациями профсоюзов. И я не скажу, что, общаясь с ними, я как-то “политически” развивалcя, – нет; но, тем не менее, человеческие отношения складывались у нас сразу хорошие, дружеские. И мы говорили – на любые темы.
Но прежде всего, конечно, о литературе. Я тог-да уже старался следить за итальянской поэзией – и поэтому много расспрашивал их про современных итальянских поэтов. А поскольку я в то время уже потихоньку переводил стихи “для себя” (ну, скажем так, пытался переводить), то, когда они меня спрашивали, что́ мне в подарок прислать, – я, конечно, просил книжку какую-нибудь поэтическую. Таким вот образом и начала складываться моя библиотека.
М.В. То есть профсоюзные деятели были в состоянии поддержать разговор о современной поэзии? Это, видимо, связано с общим уровнем культуры в итальянском обществе. Или с тем местом, которое занимала в нём поэзия.
Е.С. Дело в том, что был неореализм. В основном он проявлялся в прозе и в кино, конечно… Но в любом случае, собеседники были у меня подкованные. Они, конечно, прежде всего были профессионалами в своём деле, по своей специальности, – но они же что-то ещё и читали, кто-то что-то знал… Так что многие могли о поэзии говорить, да.
В какой-то из этих поездок по линии ВЦСПС, в Бресте, я познакомился с печатником, с которым тоже всё время обсуждал поэтов. И он сказал – так вот, просто, между делом, – “А я знаком с Монтале”. Оказалось, что поэт Эудженио Монтале, о котором мы с ним, конечно, тоже говорили, был в то время одним из редакторов газеты “Corriere della Sera”, а мой собеседник работал там линотипистом. И он, когда вернулся обратно в Италию, рассказал Монтале обо мне, о том, что его поэзией горячо интересуются в СССР, – а потом ещё и прислал мне книжку с автографом Монтале!
И своей первой переводческой книжкой с итальянского я тоже обязан вот такому знакомству. С одним из членов очередной делегации, который был секретарём левого профсоюза на Сицилии, мы тоже про поэзию говорили. И он мне рассказал, что вот есть у них такой сицилийский поэт, Иньяцио Буттитта, который пишет на сицилийском диалекте, и потом прислал мне его книгу. Эта книга называлась на диалекте “Lu pani si chiama pani”.[25]25
“Хлеб зовется хлебом” – сицилийский диалект; по-итальянски – “Il pane si chiama pane”.
[Закрыть] Это было двуязычное издание, там был параллельный текст – оригинальный сопровождался переводом на итальянский авторства Сальваторе Квазимодо.
И я подумал: а почему бы не попробовать? Я, естественно, переводил с итальянского варианта, а не с диалекта; диалект я лишь потом уже немножко освоил, в процессе.
Я довольно много его текстов тогда перевёл – а потом, спустя годы, побывал по приглашению Буттитты на Сицилии, жил у него, мы даже подружились.
М.В. Получается, кроме таких вот личных неформальных знакомств, каких-то более институционализированных каналов – не было?! Нельзя было прийти, скажем, в “Иностранку”…
Е.С. В Библиотеку иностранной литературы я приходил, конечно. Там можно было взять какие-то книжки. Кроме того, выдавали и газеты, в которых тоже были литературные части, и я что-то там себе переписывал… В них многие стихи, конечно, были прокоммунистические, но – совсем не обязательно, не всегда.
Вот, например, широко известный у нас сейчас Тонино Гуэрра (тогда, впрочем, он именовался ещё не Тонино, а Антонио) – именно там, в библиотеке, в газете “L’Unità” я нашёл его стихотворение, которое мне очень понравилось. Так вот и вышло, что его первым переводчиком на русский – стал я. И я это стихотворение не просто перевёл, но даже напечатал его в сборнике “Из итальянских поэтов”.
Я и прозу тогда пробовал переводить поначалу. Тоже там, в “Иностранке”, в какой-то итальянской газете я нашёл рассказ, который мне показался очень актуальным, – и я его перевёл и отнёс в “Знамя”, его напечатали.[26]26
Карло Монтэлла. Воскресная прогулка / пер. с ит. Е.Солоновича // Знамя. 1956. № 1.
[Закрыть]
М.В. Тогда, естественно, о каких-то зарубежных авторских правах, о копирайтах иностранных авторов никто даже не задумывался…
Е.С. Нет, никаких копирайтов тогда не было.
Но зато потом я посчитал, сколько мне должны были заплатить за перевод этого рассказа – потому что я уже знал приблизительные гонорарные расценки. Я посчитал, и вышло, что мне заплатили гораздо меньше. Я пошёл протестовать. А мне говорят: “Ваш перевод нужно было редактировать. Пришлось поделить гонорары между вами и редактором”. Оказывается, у этого рассказа перед публикацией был итальянский редактор. Ну, как – “итальянский”… Знающий итальянский язык. Что он там наредактировал, я не знаю, – я потом не сравнивал свой вариант с итоговым.
М.В. Давайте тогда ещё про деньги: можно ли сказать, что вы, когда сопровождали делегации в качестве фрилансера, могли на это нормально жить?
Е.С. Конечно. Платили хорошо, платили подённо.
Потом – хорошая гостиница, кормёжка и стирка… Когда я отправлялся в командировку с профсоюзной делегацией, я полный чемодан грязного белья набивал – и в какой-нибудь шикарной гостинице, допустим, в “Европейской” в Ленинграде, я отдавал в стирку это всё, и мне возвращали постиранное и поглаженное. Так что я ещё и пользовался этим…
Внимание! Это не конец книги.
Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
