Текст книги "Светлая Пасха. Семейное чтение"

Семейное чтение

Жизнь русского народа исстари носит на себе строго церковный отпечаток. Чуть ли не с первых дней своего христианства Россия располагает свое время по году церковному и неизменно живет тем душевным настроением, которое подсказывается и вызывается церковным Богослужением. В церковности – давнее и коренное отличие нашей исторической жизни.

Но никогда эта церковность не выражалась с такой ясностью и очевидностью, как в святые дни великого поста в старину, когда своеобразный и глубоко захвативший душу великопостный благовест почти не умолкал над русской землей и православные храмы были переполнены кающимися.

С наступлением великой Четыредесятницы, по царскому почину, в древней Руси принимались все меры к тому, чтобы святость наступающих дней не нарушалась ничем, противоречащим предписаниям церковного устава, а тем более – чем-либо непристойным и безобразным. В этих видах в последний день (субботу) Сырной недели царь приказывал думному дьяку и окольничему следить за тем, чтобы на первой и страстной седмицах «винная торговля» совсем не производилась, и чтобы в течение всей Четыредесятницы на рынках не продавали «рыбы и икры», а вся торговля съестными припасами ограничивалась бы продажей калачей, квасу и «всяких конских кормов». Над всяким же ослушником этого царского указа надлежало «чинить большое наказание».

Пример и тон жизни, сосредоточенной в церкви и неуклонном следовании ее строгим уставам, подавал сам царь древней Московии. О царе Алексее Михайловиче, например, известно, что он великим постом обедал только три раза в неделю, – в четверг, субботу и воскресенье, скромно довольствуясь в остальные дни куском черного хлеба с солью, соленым грибом или огурцом и стаканом «полпива». Рыба же подавалась к царскому столу только два раза во весь великий пост.

По словам Котошихина, к царскому столу в Великий пост готовились следующие кушанья: «Капуста сырая и гретая, грузди и рыжики соленые и гретые, и ягодные яствы, все без масла, кроме Благовещеньева дня; ест царь в те поры в неделю, во вторник, в четверг, в субботу по одиножды на день, и пьет квас, а в понедельник, и в среду, и в пятницу во все посты не ест и не пьет ничего». При этом для иностранных «послов, посланников и гонцов» исключения не делалось, и в те дни, когда они представлялись или прощались с царем, им посылались от царского стола постные же кушанья. Боярам в дни Великого поста посылки от царского стола прекращались. Так же строго проводили пост и все взрослые члены царской семьи. Исключения допускались только для юных царевичей и царевен и для них одних только готовились кушанья «рыбные и пирожные с маслом, для того, что им еще в младых летах посту содержать не можно».

То же строгое воздержание в пище и питье, вслед за царем соблюдалось «и у патриарха, и у архиереев, и у монахов, и у бояр и у всяких чинов людей, и у крестьян. А кто не хочет постити, – замечает Котошихин, – и ест рыбу и упивается вином и иным питьем, и таких от того не унять; а иных унимают, смиряют и отлучают власти и попы от церкви Божией и возлагают эпитимию».

Вместе с воздержанием в пище и питье усиливались подвиги, молитвы и милосердия. Все увеселения и забавы при царском дворе временно прекращались и немногие свободные от церковной службы часы скромно проводились царем за душеспасительным чтением или же за слушанием увлекательных рассказов «бывалых» людей о святых местах, об угодниках Божиих и их чудесах, или же о Святой Земле и ее достопримечательностях.

В дни Великого поста единственным утешением для благочестивых москвичей являлось богослужение, причем особенной торжественностью отличалось богослужение в Крестопоклонную неделю[20]20
  Третья неделя Великого поста.


[Закрыть] в кремлевском Успенском соборе.

К благоговейному поклонению Честному Кресту благочестивые москвичи начинали готовиться еще с кануна этой недели. Обыкновенно в субботу вечером, в обычный час, раздавался благовест к малой вечерне во вседневный колокол, и затем этот благовест сменялся звоном в два колокола. Перед вечерней ключари приготовляли большой крест, в котором хранилась частица Животворящего Древа, украшали его венком из васильков и затем на серебряном блюде полагали его на жертвенник. После вечерни очередной священник переносил его на престол, перед которым во всю эту ночь возжигались свечи.

Задолго до рассвета, около двух часов ночи, с колокольни Ивана Великого раздавался благовест к всенощной. С первым же ударом колокола в соборе появлялся царь, окруженный многочисленной свитой бояр, думных, окольничих, дворян и стрелецких старшин. Всякого же боярина, отсутствовавшего в этот день в церкви без уважительной причины, ожидало заключение в тюрьму.

Немного ранее царя в собор являлся патриарх, также окруженный многочисленной свитой архиереев, черного и белого духовенства. И царь, и патриарх слушали божественную службу, стоя на своих обычных местах. Затем, когда приближалось время пения великого славословия, патриарх в сопровождении архиереев входил в алтарь и здесь облачался во все свои священные одежды. Потом он занимал место перед святым престолом и, раздав всему сослужившему ему духовенству зажженные свечи, кадил святой крест, алтарь и духовенство. Когда на клиросе начинали петь «Святый Боже», патриарх поднимал святой крест на главу и в сопровождении духовенства со свечами, кадилами, рипидами, митрой и посохом, выходил из алтаря северными дверями и медленно обходил кругом обоих северных столбов храма. Положив затем святой крест на приготовленном посреди собора аналое, патриарх снова кадил святой крест, местные иконы, архиереев, духовенство и клиросы. Во все это время с Ивана Великого раздавался торжественный звон. Когда патриарх оканчивал каждение, звон умолкал. В это время протодиакон возглашал «премудрость прости» и на клиросе пели трижды тропарь «Спаси Господи, люди Твоя». Когда пение тропаря оканчивалось, патриарх с архиереями пел трижды «Кресту Твоему», а за ним эта умилительная песнь повторялась дьяконами на амвоне и певчими на клиросах. Приложившись ко кресту, патриарх разоблачался в алтаре, и утреня заканчивалась обычным порядком. Затем святой крест предлагался для целования царю, его свите и всем присутствовавшим в соборе, после чего полагался соборными ключарями на аналой пред патриаршим местом, где и оставался до пятницы четвертой недели.

Иногда государь слушал утреню в этот день у себя во дворце и, только по окончании, к выносу креста выходил в собор.

Одеяние государя во время этого выхода в собор было обыкновенно «повседневное». Его составляли: «опошень – зуфь малиновая, ферези – атлас червчат, испод – пупки собольи, зипун – тафта белая, обниз – с городы, шапка – сукно скорлат, червчат с пухом, посох каповой с костми, подножье суконное холодное».

В понедельник, среду и пятницу патриарх снова являлся в Успенский собор для поклонения честному кресту. Обыкновенно в эти дни, во время чтения первого часа, пономарь ставил аналой с крестом посредине собора. Священник с кадилом, а диакон со свечой выходили из алтаря северной дверью и кадили пред св. крестом, патриархом и клиросами. По окончании каждения патриарх подходил к аналою, а успенский «протопоп с братией», т. е. со всеми соборными священниками и диаконами, сходили с клиросов и, став «на среде», пели «на оба лика» трижды «Кресту Твоему». Затем следовало целование креста, аналой относился на прежнее место и первый час заканчивался обычным порядком. В пятницу, перед отпуском часов, после обычного целования св. крест относился в алтарь через Царские врата.

Седмица четвертая

Для утешения и подкрепления верующих продолжается поклонение Животворящему Кресту. Оно совершается в понедельник, среду и пятницу четвертой седмицы. В пятницу, по окончании Часов и после обычного поклонения и лобызания, Крест благоговейно и торжественно препровождают в алтарь.

Церковь, призывая верующих на поклонение Кресту, взывает: «Святая сия и светоносная седмица предлагает миру всечестный Крест: приидите поклонитеся со страхом и любовию. Божественный и всечестный Крест есть для нас сокровище освящения и силы. Он испущает световидное сияние благодати и, как источник, кипит божественными дарованиями. Он утоляет прегрешения, разрешает болезни. Только водрузилось древо Креста Христова: поколебались основания смерти. Поклонимся Кресту Господню».

Примером Господа, смирившего себя до крестной смерти, Церковь по достижении середины Великого поста внушает верующим иметь смирение, которое по мере преуспевания в благочестии становится необходимее, дабы гордостью и возношением фарисейским не затмить совершенных подвигов благочестия и не потерять оправдания перед Богом, взирающего не только на деяния наши, но и на помышления. Для этого Церковь в эту седмицу многократно напоминает и смирении мытаря и превозношении фарисея. «Не возвышайся добродетелями и не осуждай ближнего, как велехвальный фарисей, считая себя праведным; но в смиренном помышлении и своих согрешениях возопи как мытарь: Боже, очисти мя грешного и спаси мя».

Среда четвертой седмицы называется «преполовением» святой Четыредесятницы (в просторечии – «средокрестием»)

В субботу четвертой седмицы Церковь чтением Апостола поучает верующих любви и благотворению ближним и ревности в добродетели до конца (Евр. 6, 9-12). А чтением Евангелия благовествует об исцелении глухонемого прикосновением и словом к нему Иисуса Христа (Мк. 7, 31–51).

Неделя четвертая святого поста
Память преподобного Иоанна Лествичника

В воскресный день Церковь поучает в священных песнопениях совершающих поприще сугубого покаяния и молитвы притчею о впавшем в разбойники. Разбойнику подобен каждый, впавший в грехи, которые, как и разбойники, причиняют глубокие язвы нашей душе и оставляют ее едва живой. На раны души нашей возливает спасительный елей Господь наш Иисус Христос, пришедший в мир спасти грешных.

Особенно в воскресный день четвертой седмицы Церковь назидает постящихся примером преподобного Иоанна Лествичника, игумена горы Синайской, обложенного некогда немощью плоти, но который «постом, бдением и молитвою сделался и в телеси яко ангел». Опыт своих великих подвигов преподобный изложил в сочинении «Лествица рая». Глубоко назидательная подвижническая жизнь преподобного Иоанна «паче меда и сота услаждает чувства наши».

Преподобный Иоанн подвизался на горе Синай, известной по многим ветхозаветным событиям. Священные воспоминания и пустынность Синайского полуострова привлекали сюда отшельников.

Святой Иоанн пришел на Синай шестнадцати лет от роду. О его происхождении не знали ничего даже его современники. Однако существует предположение, что он был сыном святых Ксенофонта и Марии[21]21
  Память их 26 января/8 февраля.


[Закрыть] и родился около 570 года.

Одаренный и образованный юноша, придя в пустыню, всецело вручил себя руководству опытнейшего духовника – аввы Мартирия. Отрешившись от всего мирского, юный подвижник пребывал среди иноков как малолетний, при обширной своей учености был он смиренным послушником. Возлюбив небесную простоту, не превозносился никогда любомудрием, но смирял себя пред Богом. Через четыре года авва Мартирий постриг своего ученика в иночество. Авва Стратигий, присутствовавший при обряде пострижения, предрек, что Иоанн станет великим светильником Церкви Христовой.

Другой великий подвижник – Анастасий Синаит[22]22
  Память его 20 апреля/3 мая.


[Закрыть], увидев ученика аввы Мартирия, спросил у старца:

– Скажи мне, Мартирий, откуда у тебя ученик сей и кто постриг его в иночество?

– Раб он твой, и я постриг его, – отвечал Мартирий.

Тогда Анастасий с удивлением воскликнул:

– О, авва Мартирий! Ты постриг игумена Синайской горы!

Однажды авва Мартирий, взяв с собой Иоанна, отправился к великому старцу Иоанну Савваиту. Когда они пришли к авве Иоанну, тот налил воды, вымыл ноги своему тезке, а его наставнику ног не умыл. Ученик спросил его:

– Почему ты так сделал, отче? Не учителю, а ученику умыл ноги и поцеловал руку у него?

На это старец отвечал:

– Поверь мне, чадо, что я не знал, кто этот юный инок. Принимал же я игумена Синайского и игумена умыл ноги.

Все эти пророчества, изреченные о святом Иоанне, когда он только еще вступил на путь подвижничества, впоследствии исполнились.

Девятнадцать лет прожил преподобный Иоанн в послушании у аввы Мартирия, а после его кончины удалился в пустынное место, именуемое Фола, где сорок лет провел в подвигах безмолвия, поста, молитвы и покаянных слез.

Внешне жизнь преподобного Иоанна могла показаться стороннему наблюдателю обыкновенной. Он вкушал на трапезе все, что не запрещалось уставом, но ел умеренно. Не проводил ночей без сна, хотя спал мало. Сам же говорил о себе так:

– Я не постился и не бдил, не лежал на земле, но смирялся. И Господь спас меня скоро.

Свободное от молитвы время святой Иоанн посвящал чтению и переписыванию книг. Любил он беседовать с братией о душеполезных вещах. Некоторые, однако, приняли это за тщеславие и из зависти обвинили преподобного в излишнем многословии. Не желая служить соблазном для ближних, преподобный Иоанн принял на себя подвиг молчания и целый год безмолвствовал. Иноки раскаялись и просили авву Иоанна возобновить свои беседы. Почитая смирение и послушание паче всех добродетелей, преподобный согласился.

Скрывая свои подвиги от людей, преподобный Иоанн иногда уединялся в пещере. Но слава о его святой жизни давно уже распространилась за приделами Синая. Множество людей всех возрастов и званий приходили к нему за душеполезными наставлениями.

В возрасте семидесяти пяти лет, после сорокалетнего отшельничества, преподобный Иоанн был избран игуменом Синайской обители, но пробыл в этом звании недолго, не более четырех лет, а затем вновь удалился в пустыню.

Кратковременное управление монастырем ознаменовалось важным событием. Преподобный Иоанн написал по просьбе своего тезки святого Иоанна, игумена Раифского[23]23
  Память его в Субботу Сырную. Раифский монастырь находился в двух днях пути от Синайской обители.


[Закрыть], замечательную книгу «Лествицу», по которой он и получил прозвание Лествичника.

«Лествица» – руководство для восхождения к духовному совершенству. Цель этого творения преподобного Иоанна – показать, что достижение спасения требует от человека напряженного труда, самоотвержения и усиленных подвигов. Книга заключает в себе тридцать степеней. По мере прохождения этих степеней очищается греховная скверна, искореняются пороки и страсти в ветхом человеке и восстанавливается в нем образ Божий.

«Лествица» написана как наставление для иноков, но каждый христианин – и монах, и мирянин – одинаково обретут в ней надлежащее руководство на пути восхождения к Богу.

Удостоенный от Господа дара прозорливости и чудотворений, преподобный Иоанн Лествичник скончался в глубокой старости.

Семейное чтение

Это было накануне праздника Пасхи. Рано утром Симон отправился в поле, чтобы осмотреть свои посевы после сильного дождя, который шел перед рассветом. Было около двух часов дня, когда он возвращался домой, подходя к стенам Иерусалима. При входе в городские ворота, ведшие к Голгофе, он повстречал выступившее из ворот печальное шествие: вели Осужденного на место крестной казни. Подобные процессии в Иерусалиме не составляли редкости с тех пор, как жестокие римляне завладели Иудеею, но на этот раз процессия была обставлена торжественно и поэтому обращала на себя особое внимание прохожих.

Впереди шел Осужденный. Изнуренный, измученный, окровавленный, с терновым венцом на голове Он медленно влачил Свой крест. Позади Его шли римские воины, смотревшие на Него безучастно и хладнокровно. За ними – толпа народа, предводимая первосвященником, священниками, фарисеями, саддукеями. Они двигались с шумом и криком, выражая то издевательство, то гнев, то какую-то кровожадную радость. Наконец небольшая группа рыдавших женщин замыкала шествие.

Едва Симон поравнялся с процессией, как Осужденный, несший крест, упал под бременем Своей ноши – силы оставили Его. Смертельно усталый, поднял Он отяжелевшую голову и посмотрел вокруг грустным взором. Но в окружавшей Его враждебной толпе Он встретил не сочувствие, а только озлобление. Воины толкали изнуренного Страдальца копьями, другие били Его, чтобы заставить подняться и взять крест. Но было очевидно, что Страдалец не в силах этого сделать.

Симон, пораженный этими истязаниями, пробившись сквозь толпу, остановился посреди римских воинов. Его внушительная фигура тотчас же была замечена сотником, который схватил его и грубо приказал взять крест на себя. Симону взвалили на плечи крест, и опять раздалась команда: «Вперед!».

Симон шел, не отдавая себе ясного отчета в том, что происходит на его глазах. Чувство, заставившее его повиноваться сотнику, не было чувством страха, ибо он был не робок по природе, напротив – нрава грубого и решительного. Вся эта сцена произвела на него какое-то особенное, необычное впечатление, он был будто ошеломлен. В другое время, при других обстоятельствах Симон стал бы отказываться, оказал бы даже упорное сопротивление и не побоялся бы затеять спор с сотником. Но сейчас он молча повиновался, как бы не имея собственной воли. Он шел под крестом с сильно бьющимся сердцем, с дрожащими коленами. Конечно, крест был тяжел, но ведь и Симон был человеком исполинской силы, и не тяжесть ноши заставляла его шататься. Он был тронут, потрясен до глубины души – вот от чего происходило это дрожание, эта физическая слабость, вот отчего он шел безропотно, хотя его насильно заставили взять крест. Лев превратился в кроткого ягненка.

Какое отношение имел к Симону Осужденный?.. Вероятно, думал Симон, это злодей, получивший возмездие за свои дела. Но до этого он много раз видел подобных несчастных, но не чувствовал к ним никакой жалости. Почему же этот Человек ни на минуту не выходит у него из ума, стоит перед глазами, хотя идет позади?.. А эти женщины, о чем они плачут?..

Перед входом во двор храма Симон остановился как бы в нерешительности. Но это продолжалось лишь одно мгновение. Затем он твердыми шагами вступил вслед за женой на большой двор. Это был храм Ирода, до малейших подробностей походивший на Соломонов храм, и был также великолепен. Широкий двор храма окружали массивные стены, сложенные из квадратных камней и покрытые кедровыми балками. Во дворе находились большой жертвенник и умывальник, предназначенный для священников и сделанный из металла в форме распустившейся лилии.

Во время великого жертвоприношения оба супруга стояли молча, в тихом благоговении. Вместе со всеми верующими они преклонили колени во время молитвы. Но только Суламита шептала покаянную молитву, мысли же Симона были далеко отсюда. Он вспомнил свою давно минувшую юность, когда не был чужд благоговейных мыслей, вспомнил дальнейшую жизнь, в течение которой эти благоговейные мысли и чувства были забыты и бесследно исчезли. Подобно широким мрачным теням на его жизни лежало бремя множества грехов. Куда девалась благодатная юность?.. Взгляд его упал на коленопреклоненную жену. До сих пор он считал своим естественным правом при малейших упущениях со стороны жены обходиться с ней крайне сурово. Характер его был бурный, вспыльчивый, и он никогда не стыдился своей раздражительности. Почему же теперь жена вдруг показалась ему достойной сострадания, между тем, как прежде ее смирение не возбуждало в нем жалости?..

На следующее утро Симон пошел в город и довольно долго там оставался. Между тем, до Суламиты дошло известие о необыкновенном событии: Один из трех распятых третьего дня, Иисус из Назарета, сын Марии, воскрес из мертвых. О, непостижимое чудо! Он же Сам сказал, что воскреснет на третий день, так и случилось. Его гроб запечатали, приставили стражу – все предусмотрели мудрые первосвященники! Однако, утром стражу нашли оцепеневшей от ужаса и лежавшей без чувств, камень от гроба был отвален и гроб пуст. Впрочем, нет, он не был пуст: в нем находились ангелы, которые возвестили, что распятый Иисус воскрес из мертвых. И некоторые уже видели Его воскресшим и прославленным небесной славою.

С затаенным дыханием, с глазами, горевшими воодушевлением, внимала Суламита этим чудным словам. Она им верила, ни малейшая тень сомнения не омрачала ее радости. Израиль имел много пророков, но ни одного, подобного Ему. Не сказал ли Он Сам, что Он – Сын Божий?.. Суламита ликовала, ее предчувствие теперь стало действительным событием. Ее сердце торжествовало. Победа! Он воскрес! Трепет святого восторга овладел ее сердцем.

Когда Симон вернулся домой, Суламита уже несколько овладела собою. Она попеременно прижимала к груди то одного, то другого ребенка – эти малютки должны были разделить ее радость. Симону она не решалась говорить о своей радости – он смотрел сурово и был бледен, как человек, обремененный большими заботами. Однако в душе она торжествовала, как и прежде: Он воскрес! Не раз, когда Симон смотрел на нее или начинал говорить с нею, великое известие готово было сорваться с ее уст. Приходилось делать усилие над собой, чтобы не обнаружить торжественного настроения. А ей так хотелось поделиться с мужем своей радостью! Но ведь она не раз слышала насмешки над Сыном плотника и Его последователями. Ее бедное сердце должно было хранить тайну.

Между тем, известие о великом событии уже перестало быть тайной для Симона, что и стало причиной серьезного выражения его лица. Смеет ли он этому поверить? Должен ли радоваться? Он не знал, что подумать, но чувствовал, что его грубая натура как будто переродилась, крест стал для него священным предметом.

На следующий день по городу распространилось новое известие: Распятый и Воскресший явился уже многим их Своих учеников в Иерусалиме и вне его. Теперь Он не оставит их…

Спустя неделю после праздника Пасхи началась жатва. Уже во время праздника показались первые зрелые колосья. Хотя это было самое приятное время в году, но на это мало кто обращал внимание – всеми овладела какая-то тоска, большинство робко смотрели в будущее. Над Израилем, казалось, простиралось хмурое неприветливое небо. В особенности задумывались над пророчеством, которое произнес Воскресший об Иерусалиме. Это предсказание отчасти уже стало действительностью. Он предрек о Своем воскресении, и действительно Его видели в Галилее вместе с учениками. Почему же не должно исполнится и другое Его пророчество: о бедствиях, которые постигнут Иерусалим?..

В один из первых осенних дней к Симону пришел человек с жалобным взглядом и смеренной просьбою. Ему тяжело было просить, хотя он находился в крайней нужде. Видя, что Симон остается неумолим, человек как отчаянный бросился перед ним на колени и из глубины души воскликнул: «Помоги, отче Аврааме!» Затем он схватил маленького Александра, который все это время стоял вблизи, жалобно смотря на просившего человека, поставил его перед собою и отчаянным голосом проговорил: «Дитя! Проси за меня отца, проси, чтобы он сжалился надо мною. Ребенок протянул ручонки к отцу и сказал: «Милый отец, смею ли я тебя просить за этого человека?».

Это была трогательная картина. Некоторое время Симон медлил с ответом. Но вот ему ясно представилось, будто недавно несомый им крест давит ему плечо, и он как бы против воли воскликнул: «Да, дитя, проси за него!» И мальчик со слезами на глазах простер к нему руки.

Трогателен был детский лепет дитяти. У Симона, этого закаленного человека, выступили на глазах слезы. Он взял сына на руки, поцеловал его и сказал: «Милое дитя! Скажи этому человеку, что я исполняю его просьбу, пусть идет с миром».

С напряженным вниманием и с глубоким участием смотрела Суламита на эту сцену. Если сердце отца было тронуто, то что должно было чувствовать сердце матери? Не только на сына смотрела Суламита, она с невыразимой радостью заметила, что и сердце Симона можно тронуть и разжалобить. До сих пор этого не было. И сейчас у нее появилась светлая радостная мысль о мирной и счастливой жизни в будущем.

По окончанию жатвы Симон и его семья обыкновенно отправлялись на родину Суламиты. И в этом году они также должны были предпринять это путешествие. Понадобились небольшие приготовления, которые скоро были окончены. В одно прекрасное солнечное утро, в очень раннюю пору семейство Симона выехало из города через Дамасские ворота. Крепкий мул нес на своем хребте, кроме кое-каких пожитков, Суламиту с детьми. Как обрадовались дети, когда перед их глазами из-за вершин Переи, по ту сторону Иордана поднялось солнце! Симон шел пешком с палкой в руке и вел мула под уздцы. Им предстояло пройти более трехсот стадий[24]24
  1 стадия – 189 метров.


[Закрыть]. С детьми нельзя было делать больших дневных переходов, и они предполагали достигнуть цели своего путешествия только к вечеру следующего дня. Они ехали через Вефиль, оставив Иерихон вправо. Это была унылая горная страна, в которой лишь изредка открывалась ласкающая взор картина. Когда после полуденного отдыха они поехали далее, местность постепенно стала ровнее и дорога шире и свободнее. Скоро появилась лесистая страна Ефраима.

Суламита беспрестанно ухаживала за детьми, однако по временам нежно поглядывала на мужа, который бодро, без устали шел возле мула. Ей было приятно видеть, что Симон кротко обращается теперь даже с животным, на котором они ехали. Какая сладостная перемена!

Да, Симон переменился, стал другим, лучшим человеком, освободившись постепенно от тех грубых привычек, какие приобрел в течение своей беспокойной жизни среди недобрых товарищей. Несколько удачных торговых дел вызвали в его сердце жажду наживы, и наконец все, что было у него лучшего, улетучилось под влиянием этого стремления. Однажды ему нужно было по торговым делам отправиться в Сирию. При проезде через Самарию он познакомился с Суламитой. Внезапно у него появилось расположение к этому столь непохожему на него существу, и Суламиту отдали ему в замужество. Она в то время была еще ребенком, и если последовала за незнакомым мужчиной, грубый нрав которого сильно смущал ее, то совершенно против своей воли.

Через женитьбу Симон стал богаче и мог переселиться в Иерусалим. Значительную часть своего приобретенного торговлей состояния он употребил на покупку полей и виноградников, и стал жить как земледелец, не оставляя, впрочем, и торговли.

Суламита была прекрасна. Если бы она вдобавок к этому имела еще побольше смелости и уверенности в своих силах, то ей, может быть, удалось бы приобрести влияние на мужа. Суламиту по справедливости называли розою Сарона. Она была смугла, маленького роста, нежного и хрупкого сложения. Характер ее отличался необыкновенной мягкостью и нежностью, но было заметно, что она глубоко принижена. Замужество представляло так мало привлекательного для Суламиты, что она за десять лет брачной жизни не могла привыкнуть к новому месту жительства и забыть отцовский дом. Она любила своего отца, хотя, очевидно, он не был для нее добрым отцом. В особенности же она была привязана к своим маленьким сестрам.

По пути Суламита довольно часто вздыхала. Эти вздохи выражали не только тоску по родине, не только желание побыстрее увидеть ее. Были и другие причины. Она помнила, что каждый раз при посещении отцовского дома между ее отцом и Симонов происходили разного рода недоразумения и ссоры. После смерти ее матери отец взял в дом другую женщину, совершенно чуждую и ей, и ее мужу. Симон относился к ней враждебно. Однако, Гецра не была такой же смирной, как Суламита. За все обиды и оскорбления она платила Симону той же монетой или жаловалась мужу. Таким образом, мир был нарушен, и Суламита теперь с грустью покидала родительский дом, возвращаясь в дом супруга.

У Симона тоже бродили в голове невеселые мысли. Он также помнил, что посещение родины жены сопровождалось постоянными ссорами и обидами. Помнил он и заплаканное лицо Саламиты, ее умоляющий взгляд, когда она становилась между спорящими или печально забивалась в отдаленный угол дома. Симон в этот раз думал об этом с искренним сожалением, и ради Суламиты решил не возбуждать неудовольствия Гецры. Столь многому научил его крест!

Около полудня следующего дня они приблизились к цели своего путешествия. Перед ними возвышались две священные горы: Гевал, где некогда было возвещено проклятие, и Гаризим, откуда низошло благословение. Между горами лежал древний Сихарь, на востоке была расположена прекрасная Фирза, далее Энон, затем Вифавара, близ которой Предтеча Христов проповедовал крещение покаяния.

Солнце не успело еще погрузиться в великое западное море, как путники въехали в Сахарь.