Текст книги "11 звезд Таганки"

Круг людей, вхожих в наш дом, – ты сам свидетель, – был очень широк. Но были люди, перед которыми Ия просто преклонялась. Например, артисты балета Екатерина Максимова и Владимир Васильев, которых она считала живыми гениями и говорила им об этом в лицо.

На 60-летие Ии я с многочисленными приятелями собрал и издал сборник её газетных и журнальных публикаций. В этой книжке практически всё, что она успела написать, – за исключением двух-трёх статей. К сожалению, их очень мало. У неё было очень лёгкое перо, ум и глубина – такое сочетание среди современной журналистской братии встречается редко. Потому я с Ией время от времени даже ругался по этому поводу: мол, почему ты ничего не пишешь? После этого она садилась за письменный стол, но терпения хватало ненадолго. Видимо, её журналистское время прошло. В МГУ, да и сразу после окончания журфака, она горела этой работой, печатала статьи на машинке – компьютеров в то время ещё не было. Но со временем охота писать пропадала, пока не сошла на нет.

Очень трогательно Ия дружила с Раневской. Фаина Георгиевна своим низким голосом спрашивала: «Девочка моя, вы по ночам как спите?». – «Плохо, Фаина Георгиевна». – «А я в таких случаях считаю до 16 миллиардов. Но так как с арифметикой у меня всегда были нелады, я считаю так: один миллиард, два миллиарда… Вообще, когда вам плохо, делайте как я. А я кричу: «Ура, ура! В ж…пе дыра!». На стене у нас висит картина с надписью на обратной стороне, сделанной рукой Раневской: «Талантливой Саввиной от такой же Раневской. 1974 год». Однажды Фаина Георгиевна случайно налетела по телефону на меня: «Можно Иечку?». – «Её, – говорю, – сейчас нет». – «А вы – её друг»? И, услышав утвердительный ответ, воскликнула: «Боже, как я ей завидую!». Ия часто говорила мне: «Хочу навестить старуху». Мы садились в машину, я подвозил Ию к дому на Бронной, а сам ходил во дворе и ждал её возвращения. И хотя они по два, а иногда и по четыре часа вели свои разговоры, мне это было не в тягость. Меня радовало общение этих удивительных женщин – таких разных и таких похожих.

Ия просто обожала возиться со всякими растениями! Все подоконники в нашей квартире были заставлены цветами и цветочками, которые при отъезде на лето за город надо было кому-то поручать. Когда мы осенью приезжали в Москву, начинался обратный процесс возвращения горшков и расстановки по подоконникам. В земле жуть как любила копаться. Ей нравилось перетереть комочки, чтобы земля стала, как пух, что-нибудь посадить, а потом наблюдать, как всё это растет. Ии достаточно было ткнуть в землю сухую ветку, и та тут же зеленела – рука лёгкая. С сорняками она общалась на матерном языке. Ей нравилось побросать в подол огурчики, а на следующее утро снова пойти и обнаружить, что вчера что-то пропустила, – радовалась всегда невероятно. Очень любила делать всякие заготовки – солить, сушить, мариновать. Она вообще обожала готовить, и получалось у неё это замечательно. Собирала кулинарные книги: от классика русской кулинарии Елены Ивановны Молоховец (это середина ХIХ века) и до современных изданий. Друзья и знакомые знали: хочешь сделать Ии Сергеевне подарок – купи поваренную книгу! Она могла перечитывать эти труды бесконечно, а потом, скрупулезно соблюдая рецептуру, готовить сложнейшие блюда. Над некоторыми нужно было колдовать неделю, а иногда и 10–15 дней: неделю вымачивать мясо в каком-нибудь растворе, потом неделю его отбивать, а потом ещё неделю мариновать – дождаться блюда было просто невозможно. Особенно много таких рецептов именно у Молоховец, каждое блюдо у неё готовится не меньше трех дней, за что я рецепты Елены недолюбливал. Но это была стихия Ии. Причем ей очень важно было не столько попробовать блюдо самой, сколько угостить гостей и увидеть, как их физиономии расплываются в улыбках удовольствия.

Последние годы судьба почему-то стала испытывать Ию на прочность. Все началось с того, что в 2008 году медики обнаружили и удалили меланому – злокачественную родинку. Весной 2011 года она перенесла инсульт. Хирургическое вмешательство спровоцировало метастазы. Но жена наотрез отказалась от курса химиотерапии, хотя все мы упрашивали её под милый дух. А уже летом того же года Ия попала в автомобильную аварию. Никто и не предполагал, что всё произойдёт так стремительно. Поверь, она не чувствовала своего ухода. Не готовилась к смерти. Всегда была спонтанным человеком. Как жизнь идет, так она её и принимала. Никогда не планировала: на завтра, на послезавтра. Как говорится, не смотрела вдаль. В этом выражалась её внутренняя свобода. Ия никогда не зависела от обстоятельств. Не суетилась в жизни. Хотя, может быть, это её ошибка. Тем не менее, она так жила. Мы были на даче, когда все началось. Ия почувствовала недомогание. А когда стало совсем плохо, срочно поехали в Москву. Но меланома – самая коварная вещь в онкологии: человек может и 10 лет прожить, а может сгореть за месяц. Известие о том, что жить ей осталось всего несколько дней, она приняла спокойно и стойко.

Утром однажды сказала мне с горечью: «Вот уйду я из жизни… И кто ты был мне, кто я тебе? Кто мы друг другу – так и непонятно». И мы позвонили в ЗАГС, попросили прислать сотрудницу. Нам пошли навстречу, приехала женщина и провела церемонию. Ия, уже не встававшая с диванчика, на вопрос: «Согласны ли вы взять в мужья…?» усмехнулась: «А можно, я еще немного подумаю?»

За день до своего ухода Ия, словно прощаясь, неожиданно сказала мне то, чего мы никогда раньше друг другу ещё не говорили: «Толя, я очень тебя люблю!» У меня появились слёзы на глазах, а она продолжила: «Плакать не надо, надо радоваться». И больше уже ничего не произнесла…

Ещё за несколько лет до её ухода мы решили, что опекуном Серёжи буду я. Тогда же и оформили все необходимые документы. Отказываться от этой обязанности я не собираюсь. Это мой святой долг перед Ией. Сергей привык каждое лето проводить на даче, а осенью возвращаться в Москву. Он, естественно, нуждается в особом уходе, а я много времени провожу на работе. Вот через пару недель вообще еду на месячные гастроли в Израиль. Так что мне пришлось нанять сиделку. Она спокойный и добрый человек, неспособный обидеть больного. А Серёжа, ты же знаешь, покладистый, послушный. К тому же он многое умеет делать сам. С утратой мамы он смирился и утверждает, что она стала ангелом. Часто бывает в церкви, благо рядом с нашим домом есть храм. Нас регулярно проведывает психолог. И делает она это по велению сердца, как было и при жизни Ии. Что ещё? Сергей окончил университет, работал переводчиком. Он прекрасно изучил английский язык. Знает поэзию, в живописи прилично разбирается. Его натюрморты с успехом экспонировались на персональной выставке в Москве. Во время гастрольных поездок, отвечая на вопросы поклонников своего таланта, Ия Саввина со счастливыми глазами рассказывала о сыне, тем самым воодушевляя матерей с проблемными детьми и разрушая общественные стереотипы. У Серёжи сейчас есть всё: синтезатор, много красок, книг, багетов. И он замечательно всем этим занимается – играет на синтезаторе, рисует, совершенствует английский. У него всё проще, он живёт в своём мире, который, видимо, лучше нашего. Вообще, Серёжа – вечно улыбающийся парень. Недаром таких людей, как он, называют детьми Солнца. Очень редко бывает, что ему что-то не нравится, а так он всё время пребывает в прекрасном расположении духа. И это солнце Ии всегда при мне…

– Она приходит в твои сны?

– К сожалению, нет, и это очень странно, даже обидно. Наяву, как видение, она мне является очень часто, а во сне почему-то не приходит. Многих в таких случаях спасает религия, а я, к сожалению, атеист. Друзья неоднократно пытались обратить меня в веру и окрестить, но это же не происходит по чьему-то желанию или велению. А в силу своего атеизма я понимаю, что она ушла навсегда, и это очень страшно. Навсегда! Будь я верующим, надеялся бы встретиться с ней где-то в мире ином, но я понимаю, что этого не будет. Она живет только в моей памяти.

… 25 февраля 2019 года в книжном магазине «Москва» Анатолий Васильев представил свою книгу «И и Я: Книга об Ие Саввиной». Написал её Толя, опираясь на её дневники и записные книжки. История тридцати лет, прожитых вместе, ролей сыгранных и несыгранных, любовей, ссор, путешествий – рассказана честно и пронзительно. Но ярче всего в книге звучит голос самой Ии Саввиной. Сам сказал: «Судьба распорядилась так, что благодаря небрежному отношению к своим записям (вот уж не стремилась «увековечиться») Ия предоставила мне возможность тут и там находить её тетрадочки, неряшливо исписанные «ежедневники» (часто без дат), одинокие листочки… Ия, если ты где-то в глубине души предполагала когда-нибудь, в другой жизни, выдрать из ноосферы эти события и овеществить их, то я делаю это, в надежде, что я научился тебя понимать. Если нет, прости меня».

На своих концертах Анатолий Васильев, помимо всего прочего, обязательно исполняет те песни и баллады Владимира Высоцкого, на которые имеет прижизненный карт-бланш поэта и друга. Но говорит об этом всегда как-то вскользь, словно, стыдясь. Такой совестливый человек.

– Понимаешь, мне всегда кажется, что кто-нибудь в аудитории подумает: «Вот, и этот туда же. Хвастается своей дружбой с великим покойным».

Зря Толя так думает. Все, кто хоть немного знакомы с жизнью и творчеством Высоцкого знают прекрасно: Васильева он любил искренне.

Таких людей, как Васильев, и нельзя не любить. Счастлив я, что возникнув в моей жизни многим более четырёх десятилетий назад, он с тех пор не исчезал. И, закончив эти строки, я могу позвонить ему: «Здравствуй, Толя! Как вы там с Серёжей живёте-можете» – «Да у нас всё путём…».

Николай Губенко

«Дорогой Николай!

Мне показалось вчера из твоих слов перед репетицией, что тебя одолевает червь сомнения, разочарования, подозрительности или ещё что-то из нашей театральной бодяги происшедшего. Говорю клятвенно: всё это тебе удалось сделать за какие-то полгода благодаря твоему огромному таланту и человеческому статусу («В.Высоцкий», «Годунов» и, конечно, приезд Ю.Любимова), всё это выше человеческих сил. В обычном смысле это – подвиг, как нравственный, так и художественный. Он позволяет тебе ещё долго смотреть на мир, на нас и на себя с высоко поднятой головой. Прости меня за пьянство, это моё горе, но к делу и к тебе это отношения не имеет.

Поклон Жанне. Обнимаю. В.Золотухин».

«Дорогой Николай!

Поздравляю тебя с юбилеем. Ты был и есть гордость и мощь «Таганки» многим на зависть и на страх. Храни величие духа и Жанну. Верный тебе и любящий тебя на любых поворотах судьбы Валерий Золотухин. А с ним и Тамара».

* * *

Губенко: «Вы позвольте мне на правах ведущего актёра, вашего любимого актёра, сказать несколько слов.

87-й год. Ребята просят меня взять театр, сознавая, что я – ничто по сравнению с вами как режиссёр, тем более – театральный. Я беру этот театр, бьюсь головой о Политбюро, в котором сидят Лигачёв, Громыко – шесть человек из старого Политбюро. Единственный человек, который перевесил чашу в пользу вашего возвращения, был Михаил Сергеевич Горбачёв. Это так. Далее. Никто вас не тянул за руку приезжать сюда 8-го числа в качестве моего гостя, когда полтора года я бился головой о Политбюро и, наконец-то, получил это высочайшее по тем временам соизволение. Вы растоптали те десять дней нашего счастья, которое мы все испытали и вместе с нами вся театральная общественность. После этого я беру театр, восстанавливаю все ваши спектакли, исключительно, с огромным уважением относясь к вашему замыслу. Мы вводим в спектакль «Владимир Высоцкий» вас лично, ваш голос. Мы даже расширяем тему вашего отсутствия, мы делаем всё, чтобы воздействовать на общественное сознание, чтобы вы вернулись.

Испания. Разговор с вами, слёзы счастья от возможности, что вы можете вернуться, встреча с группой – это всё были акции величайшей преданности коллектива вам. Вы пошли на это. Вы сами при мне в 45-минутной беседе с Лукьяновым (председатель Верховного Совета СССР – М.З.) подписали документ, где первые слова звучали так: «Буду искренне признателен, если Верховный Совет рассмотрит вопрос о возвращении мне гражданства».

Любимов: «Это не совсем точно».

Губенко: «Я вам покажу документ».

Любимов: «Покажите. Потому что моя ошибка, что я не взял у господина Лукьянова этот документ. Потому что вы меня вынудили ехать к нему, я не хотел к нему ехать».

Губенко: «Никто, повторяю, Юрий Петрович, вас не принуждал…».

Любимов: «Неправда!»

Губенко: «Повторяю: никто вас не принуждал ни к приезду ко мне в качестве личного гостя, ни к приезду к Лукьянову, ни к возвращению вам гражданства».

Любимов: «Я думаю, наши пререкания не надо слушать никому. Потому что этот неправда. Я могу вспомнить другое, но это я вам скажу наедине».

Губенко: «Дайте мне договорить».

Любимов: «Пожалуйста, договаривайте».

Губенко: «После этого полтора года было потрачено на то, чтобы восстановить «Маяковского», «Высоцкого», «Годунова», ввести вторые составы в «Зори здесь тихие…», вы начинаете всячески растаптывать меня в прессе. Вы трактуете моё двухгодичное битьё головой о кремлёвскую стену, обо всё, что называлось «советская власть», только тем, что Губенко захотел стать министром и для этого он всё сделал. Допускаю. Но хочу ещё вам сказать, что рядом с вашей фамилией стояли ещё 173 эмигранта, которых я не пробил, я смог пробить только вас и Ростроповича. И вы инкриминируете мне, что я это сделал для того, чтобы стать министром. Поэтому я утверждаю, что вы – лжец. Вы прокляли всё лучшее, что было в этом коллективе, вы растоптали и предали этот коллектив!»

Глаголин: «Вы не имеете права так говорить! (В аудитории поднимается крик). Вы запачкали себя и не имеете права так говорить ему».

Филатов: «Есть свободные люди, которые говорят то, что они думают. Вот встань и скажи, не тявкай из толпы, как шавка».

Губенко: «Поэтому единственный вопрос, который я хотел бы вам сейчас задать: в какой степени вы намерены дальше руководить из эмиграции, как Владимир Ильич Ленин – РСДРП, этим театром? Полтора года вас не было. Вы руководили только через Бориса Алексеевича Глаголина (секретарь партийной организации театра – М.З.). Эта пристяжная бл…дь, которая подлизывается (аплодисменты, крики), это абсолютный предатель, который мыслит только во благо самого себя. Вы хотите работать в Советском Союзе, в СНГ или не хотите? Если вы не хотите – так и скажите. Или вы будете руководить театром из Цюриха. Мы и на это согласны. Вы великий гений. Мы вас любим, но прошлого, а нынешнего мы вас ненавидим – я лично ненавижу, потому что, повторяю, – вы лжец». (Аплодисменты, крики).

Любимов: «Ещё будут какие оскорбления?»

Филатов: «Ну, про оскорбления не вам говорить. Вы нас вмазали в говно так, что не знаю, когда мы и отмоемся».

Губенко: «В израильском журнале «Калейдоскоп» одним из условий вашего возвращения в театр вы назвали упразднение советской власти. Она упразднена. Вы возвращаетесь?»

Любимов: «Я не подсудный, а вы не прокуроры и не мои обвинители. И поэтому после слов, что я – лжец…».

Губенко: «Это моё личное мнение».

Любимов: «Вот с этим личным мнением и оставайтесь».

* * *

«Весь вечер и всю ночь и по сейчас я думаю о театре: как справиться с Губенко? До чего он дошёл – до полного бандитизма. Теперь ему всё ни по чём. А я боюсь его. Вот в чём дело. Надо поразмыслить, чтобы он, Губенко, меня боялся. Он и так боится моих книг. Но он переступил все нравственные границы, он попрал авторитеты, он встал на путь иной морали. Он утверждает свою правоту оскорблённого, униженного, опозоренного – и ему терять нечего. Ему надо идти до конца, и это страшно. Он не остановится ни перед чем. И у него есть мои поддерживающие его телеграммы, которые он может пустить в ход при любом удобном случае, именно удобном. Мне надо обезопасить себя. В этой угрожающей ситуации Глаголин в своём алкогольном предвидении и предложении, очевидно, будет прав. Любимов не справится с Губенко». В.Золотухин.

«Завтра пойду к начальству – надо хлопотать о театре. Надо, чтоб Губенко, это воплощение жлобства и мстительного хамства, всё-таки был поставлен на место (а где оно, это его место?), чтоб он всё-таки вернул то, что своровал». В Золотухин.

* * *

Даже если вы, дорогой читатель, как говорится, далеки от истории и насущных проблем отечественного театра, то всё равно по приведённым цитатам из моего эпиграфа, наверняка, поймёте ту степень вселенского катаклизма, который постиг «Таганку» в самом начале ельцинских «лихих девяностых». Впрочем, тогда дико лихорадило всю громадную страну Россию. Могла ли её крошечная, микроскопическая театральная частица в полой мере не испытать на себе сокрушительных тектонических общественных сдвигов? Конечно, нет. На подмостках мятежной в прошлом «Таганки» схлестнулись две философии. Носителем либерально-экстремистских взглядов выступал Любимов со своими любимцами: Золотухиным, Глаголиным, etc. Противостоял ему патриот и государственник Николай Николаевич Губенко со своими сторонниками.

Вот он сейчас и есть герой моего дальнейшего повествования – советский и российский актёр театра и кино, режиссёр и сценарист. Основатель и художественный руководитель театра «Содружество актёров Таганки». Народный артист РСФСР. Последний министр культуры Советского Союза. Депутат Государственной Думы Федерального собрания Российской Федерации II и III созывов. Депутат Московской городской Думы IV, V и VI созывов. Десять лет бессменный заместитель председателя Московской городской Думы с 2009 года. Второй по весу и значимости творческий человек той, старой «Таганки» – коли вообще позволена будет подобная «классификация». А ежели нет, то скажу по-другому. «Таганка» вырастила из своих рядов в лице Губенко политического деятеля такого масштаба и культуртрегера такой величины, какого не случалось ни в одном другом отечественном театре за всю их обозримую историю.

А родился Коля Губенко на 56-й день войны в одесских катакомбах, куда спряталась мать от бомбёжек. Спустя какое-то время её расстреляли румынско-фашистские оккупанты за отказ с ними сотрудничать. Отец – военный лётчик, судя по всему, так и погиб в начале войны, не узнав о рождении сына. Поэтому родителей своих Николай помнит исключительно по нескольким блёклым довоенным фотографиям. У него было ещё три сестры и брат, которых он тоже не знал. Много лет спустя после войны они однажды все встретились и оказались совершенно чужими друг другу людьми. Некоторое время за маленьким Колей присматривала бабушка, но потом занемогла и отдала внучка в детский дом. С тех далёких пор сохранилась весьма красноречивая характеристика: «Губенко обладает хорошими способностями, но ленив и не хочет работать. Очень часто уходит со школы, но благодаря его хитрости это проходит в большинстве случаев безнаказанно. К спорту и физкультуре равнодушен. У товарищей авторитетом не пользуется, но умеет потешить товарищей. Активист кружка самодеятельности и музыкального кружка. Мечтает стать актером». И подпись: «Воспитатель Криворучко». Этой фамилией Губенко наделит грозного воспитателя Альберта Григорьевича в почти автобиографичном, но таком пронзительном фильме «Подранки». Ведь маленький Алёша Бартенев местами документально списан Губенко с самоё себя. Тот фильм я видел больше сорока лет назад. Но до сих пор помнятся его потрясающие кодовые строки Геннадия Шпаликова:

«По несчастью или к счастью,/ Истина проста:/ Никогда не возвращайся/ В прежние места.

Даже если пепелище/ Выглядит вполне,/Не найти того, что ищем,/ Ни тебе, ни мне.

Путешествие в обратно/ Я бы запретил,/ И скажу тебе, как брату,/ Душу не мути.

А не то рвану по снегу-/ Кто меня вернёт? – / И на валенках уеду/ В сорок пятый год.

В сорок пятом угадаю,/ Там, где – Боже мой! – / Будет мама молодая/ И отец живой».

Окончив десятилетку, романтически-мечтательный завсегдатай самодеятельности Николай Губенко поступает на работу в Одесский театр юного зрителя простым рабочим сцены. Для него важно было зацепиться за профессиональный театр, а дальше – не сомневался нисколечко – сумеет показать себя во всей красе и обретёт достойное место в артистической среде. Так оно в итоге и произошло.

Губенко вспоминает: «Я работал в театре во вспомогательном составе. Без специального образования кадровики меня не могли зачислить в основную труппу. Но по факту я вместе с тремя-четырьмя актерами «тянул» на себе весь репертуар. Это никакие не похвальбушки. То был изматывающий труд. С десяти до двух и с шести до десяти каждый день ты «занят в упор», до основания. Оставался крошечный отрезок времени где-то часа в три, когда едва-едва ты успеваешь просмотреть газету, проглотить обед и дух перевести. Признаюсь, за годы вот такой работы в театре я не прочел и десяти-пятнадцати книг. Я работал на износ. Конечно же, присматривался к своим коллегам, перенимал их опыт. То есть, «на ходу» овладевал техникой и приемами актёрской профессии. Но хватило ума понять, что такое «на ходу» не могло долго продолжаться. Воленс-ноленс ты начинаешь свыкаться со штампами, а то и просто халтурить. Без настоящей актёрской школы и серьезного образования стать профессионалом трудно, если вообще возможно». А именно таким актером-профессионалом и очень известным исполнителем хотел быть Губенко – человек дерзновенный, честолюбивый и творчески эгоистический. Ну и, разумеется, с некоторой хохлацкой хитрецой одесского разлива. Любой другой провинциальный актёр-самоучка, не обладающий столь разнообразными приспособленческими качествами вряд ли бы рискнул штурмовать столичный ВГИК, не имея ни малейших к тому предпосылок. Да ещё и зная о сумасшедшем конкурсе в тот уникальный вуз.

Губенко, однако, рискнул. Одолжил у приятеля серый клифт, напялил брюки-дудочки с огромными манжетами, которые тогда носили стиляги, взял гитару и стал исполнять для членов приёмной комиссии одесские блатные шлягеры: «Купите папиросы», «Это было в городе Одесса», «Помню я весенний вечер мая» и другие. Маститые педагоги недоумённо переглядывались, и уже собрались было вынести отрицательный приговор хамоватому одесситу, но тут вмешался выдающийся кинорежиссёр Сергей Аполлинариевич Герасимов. Вместе со своей женой, известной киноактрисой Тамарой Федоровной Макаровой он набирал в тот год мастерскую. Герасимов славился своим умением находить и поддерживать таланты. Среди его учеников – такие знаменитые режиссеры и актеры, как С. Бондарчук, Л. Кулиджанов, К. Муратова, Т. Лиознова, И. Макарова, Н. Рыбников, Л. Гурченко, А. Ларионова, З. Кириенко, Н. Еременко. И вот он, прищурив глаз, заметил: «В этом «блатном» парне определённо что-то есть». И зачисли Николая в группу, где уже находились Жанна Болотова, Лариса Лужина, Жанна Прохоренко, Лидия Шукшина-Федосеева, Галина Польских, Сергей Никоненко.

Редко кто из деятелей отечественной культуры был так обласкан социалистической системой, как Герасимов. Будучи народным артистом СССР и Героем Социалистического Труда, он ещё состоял действительным членом Академии педагогических наук, доктором искусствоведения, профессором ВГИКа, депутатом Верховного Совета СССР. Сергей Аполлинариевич получил Ленинскую, три Сталинских, одну Государственную плюс премию Ленинского комсомола. Его четырежды награждали орденами Ленина, орденом Октябрьской революции, двумя орденами Трудового Красного знамени, орденом Красной звезды и восьмью медалями. Герасимов был призёром нескольких отечественных и международных кинофестивалей, секретарём правления Союза кинематографистов СССР, художественным руководителем творческого объединения киностудии имени Горького. Он автор множества статей, книги и трехтомного собрания сочинений. И в то же самое время Сергей Аполлинариевич никогда ни на йоту не кичился своими званиями, регалиями, приближённостью к власть предержащим. Был он на удивление прост в общении, доступен, остроумен. Мог запросто посидеть в студенческой компании. Сам прекрасно готовил. Любил женщин и поэзию. Мог часами читать стихи, как по определённой теме, так и вразброс. Среди своих учеников не выделял любимчиков. Никто и никогда не жаловался на недостаточное внимание к себе педагога. И всё же к некоторым студентам испытывал как бы отдельно стоящую благосклонность. Губенко находился в их невеликом числе. С первых дней учёбы мастер наставлял ученика: вытравляй «одессизмы». И не только как жаргон, акцент, но и сам стиль поведения – всю эту провинциальную развязность, пошлую «приблатнённость» – нещадно из себя выдавливай. И читать призывал настойчиво, неустанно. «За год учебы во ВГИКе, – вспоминает Губенко, – и только на съемках одного фильма «Застава Ильича» Марлена Хуциева, я узнал об окружающем меня мире в десять, во сто крат больше, чем за все годы работы в одесском театре. Сама обстановка ВГИКа тянула меня ввысь».

«Застава Ильича» – выдающаяся советская лирическая киноповесть о поколении, вступающем в самостоятельную жизнь на переломном этапе развития страны после исторического XX съезда партии. Полагаю, что Хуциев далеко не случайно пригласил на роль Фокина именно Губенко. Он удивительно соответствовал типическому образу простого русского паренька. Соответствовали этому образу актёры Валентин Попов (к слову, профессиональный актёр, сыгравший только эту единственную роль в кино) и Станислав Любшин. Причем, эти два персонажа очень хорошо разработали сценаристы М.Хуциев и Г.Шпаликов. А вот образ Коли Фокина прописан был весьма контурно. Так что Губенко оказался в сложном положении: ему требовалось во многом самому додумывать и в процессе сьёмок дорабатывать экранный характер. Молодой актер блестяще, другого определения не хочу даже подыскивать, справился с задачей, которая часто бывает не по плечу даже маститым профессионалам. Губенко свободно, не натужно воплощает с одной стороны балагура, весельчака, сердцееда, по столичному бойкого, хотя и не пошлого паренька. А с другой, он – раздумчив, не чужд поиска смысла жизни, интеллигентен. Его Фокин легко играет на пианино, посещает художественные выставки.

Редко так случается, чтобы самая первая роль, сыгранная актёром в ранней молодости, оставалась как бы камертоном на всю его последующую жизнь. «Застава Ильича» для Губенко оказалась именно таким камертоном. В той картине он прошёл очень хорошую творческую и профессиональную подготовку. Плюс ко всему сразу, что называется, одним махом, приобщился к столичному художественному миру. Его признают и принимают в свою компанию уже упомянутые Г. Шпаликов и С. Любшин; исполнительница одной из главных женских ролей Марианна Вертинская – дочь прославленного шансонье Александра Вертинского; снявшиеся в небольших ролях Андрей Тарковский – сын замечательного поэта Арсения Тарковского (в картине он Гость) и Андрон Михалков-Кончаловский – сын создателя советского гимна С.В. Михалкова (в картине он – Юра). А ещё с Губенко установили добрые, товарищеские отношения Светлана Светличная – Светлана; Родион Нахапетов – Красноармеец; Олег Видов – юноша с гитарой; Виталий Соломин – Выпускник; поэты Андрей Вознесенский и Евгений Евтушенко – камео. Вообще со многими из тех, кто был причастен к эпохальной «Заставе», Николай Николаевич и до сих пор не порывает человеческих связей.

В следующем году Губенко снимается в фильмах: «Пядь земли» (раненый солдат); «Когда улетают аисты» (деревенский житель); «Пока фронт в обороне» (Бурьянов). Картины, мягко говоря, так себе – далеко не шедевры. Но дело ведь не в этом, а в том, что Николай начинает входить во вкус работы на съёмочной площадке. А рядом с ним снимаются такие прославленные мастера советского кинематографа, как Александр Збруев, Евгений Урбанский, Георгий Жжёнов. Губенко как губка (каламбур случаен!) впитывает их мастерство. И будущее своё видит исключительно кинематографическим. Однако тут вмешивается тот самый пушкинский «случай – Бог изобретатель».

Придя в Московский театр драмы и комедии на Таганке, Юрий Любимов вместе с Николаем Дупаком начали активно подыскивать для труппы новых актёров. В это время курс Герасимова ставил дипломный спектакль по Бертольду Брехту «Карьера Артуро Уи», где Губенко играл Гитлера. Не зная немецкого языка, свободно выдавал на нём целые монологи. Спектакль тот гремел по всей Москве. Его однажды и увидел Любимов. И пригласил Николая в свой театр. Тот согласился, не раздумывая. Почему? Отчасти ответ на этот вопрос находим у него самого: «В те времена мне до дрожи в членах хотелось пробовать себя и работать на предельной условности, играть таких персонажей, как Артуро Уи или летчика у Брехта в «Добром человеке из Сезуана». С какой ни посмотри стороны, это – не я. Потому надо было напрягать фантазию, использовать на пределе всю свою физическую ловкость, чтобы создать что-то совершенно другое, нежели я, и в это другое вложить и мысль умнейшего драматурга, и мое собственное отношение к нему. Таганка тогда такую возможность представляла, как, наверное, ни один другой столичный драматический коллектив. И я ринулся в него, очертя голову. Мы начинали с брехтовского, уличного, демократического театра. Зритель становился равноправным партнером происходящего на сцене. Это заставляло театр искать свой язык, свои выразительные средства, форму образную – без декоративно-костюмно-бутафорских излишеств. Социально острые темы являлись сутью общественной программы театра. Таганка, как правило, стремилась избегать традиционной драматургии (я не причисляю к традиционалистам Шекспира, Мольера, Брехта). Опирались мы на поэзию и прозу, к которым другие коллективы не тяготели. Нетрадиционный подход к традиционному, метафорический язык был залогом успеха. В частности, ни в одном театре не были столь успешны и долговременны спектакли, обращенные к истории революции, как на Таганке. «Десять дней, которые потрясли мир» Джона Рида и «Мать» Горького прошли около 900 и 300 раз».

Губенко быстро, я бы даже сказал стремительно, становится лидером «Таганки», и остаётся им даже, когда в коллектив приходит Владимир Высоцкий. С которым они играют одни роли в очередь. Рядом с ними трудились: В. Золотухин, А. Демидова, З. Славина, Н. Шацкая, В. Смехов, Л. Филатов, Б. Хмельницкий, И. Дыховичный. И всё-таки театральная Москва особо выделяла актерское дарование Губенко. Его манера игры строилась на смелом контрапункте вызывающе-дерзкой эксцентрике и мягкой, почти лирической сдержанности. Посредством этого контрапункта и раскрывалась глубинная противоречивость Ян Суна, жестокая драма его судьбы и личности. Другой удачей Губенко той поры можно смело полагать роль Емельяна Пугачева в сценической композиции Н.Эрдмана по поэме Сергея Есенина. Тоже в очередь с Высоцким. Повторюсь: они всегда ладили. Чего никак не могу сказать об отношениях Губенко с Любимовым. Здесь всё было очень непросто. Несколько раз Губенко подавал заявления об уходе. Но когда для театра наступал трудные времена, Николай забывал свои обиды и поддерживал шефа всячески. Как секретарь комитета ВЛКСМ он четырежды получал от райкома комсомола выговоры. Именно за «лютую солидарность» с Любимовым.