Текст книги "История Польши. Том I. От зарождения государства до разделов Речи Посполитой. X–XVIII вв."

Ягелло восседал на польском троне на основании тех же прав и привилегий, на которые опирался и его предшественник Людовик. Однако он заменил очарование, свойственное наследственной системе династии Пястов, Литвой и своей собственной наследственной властью. При этом единственным, чего он не мог привнести в Польшу, являлось его единоличное правление. Не имея образования и, прежде всего, знания польских отношений, он, как новичок, фактически не мог встать выше духовной и светской иерархии и выступать с самодостаточной инициативой, как Казимир Великий.

Статья Городельской унии, освещающая политические съезды литовских и польских панов, не содержала единого подхода в решении всех литовских и польских вопросов и не убедила литовцев отказаться от своей индивидуальности, своих особых взглядов и стремлений. Однако она оговорила учреждение в Польше и Литве института съездов, которых было два вида. Один, именуемый общим съездом, состоял из епископов, а также всех высших и низших должностных лиц, созывался обычно весной. Другой представлял собой более узкий круг высших сановников и проводился осенью, чтобы подготовить дела для общего съезда.

На польском же троне сидел смирный и тихий король, который, однако, был полон честолюбия и слишком много думал о себе и своем величии. Подозрительный и скрытный, он позволял тем не менее всем более выдающимся личностям влиять на него и высказывать свое мнение в совете, где последнее слово принадлежало королю. Окончательно решая споры, возникавшие между представителями противоположных мнений, Ягелло воображал, что всеми управляет и действует самостоятельно. Однако в королевских решениях не было твердой последовательности, самостоятельности и оригинальной мысли.

По сути, он придерживался того мнения, которое высказывали более серьезные и влиятельные люди и которое отражало сиюминутные политические события. Если же эти события изменялись, если прежняя политика сталкивалась с большими препятствиями, а партии, боровшиеся за власть, группировались по-другому, то Ягелло не сопротивлялся и шел по новому направлению.

В ближайшем королевском окружении и на съездах вельмож также постоянно шла ожесточенная борьба между различными сторонами за определение направления польской политики. И та партия, которой удавалось овладеть помыслами короля, на время захватывала в свои руки управление страной и двигала своих людей на ключевые позиции.

Однако при таком правлении магнаты весьма узко понимали свою внутреннюю задачу или, лучше сказать, задачу и обязанности короля, от имени которого они действовали. Предоставляя полную свободу народному труду, магнаты не заботились о населении и не возвышались до того положения, которое Казимир Великий определил для своей деятельности. О народе не беспокоилось ни духовенство, ни богатые города, ни растущие по числу жителей и все еще множившиеся сельские поселения, перешедшие на немецкое право.

Конечно, могущество государства гарантировало им безопасность, защищало их от нападений неприятелей, обеспечивая свободу труду и расширяя торговые связи, а почти сравнявшиеся по численности и своему положению со шляхтою войты и солтысы защищали народ от всякого угнетения. Но в то же время, когда духовные лица, наделенные богатыми пребендами²²³, жирели от достатка, когда ни один горожанин ни в чем не хотел уступать самым богатым панам, когда даже крестьянин, освобожденный от повинностей и военной службы, барствовал и посылал сыновей на учебу, бремя общественной службы несли на себе одни только шляхтичи, расплачиваясь за благополучие страны собственной кровью и имуществом в непрерывных военных походах. Когда же они возвращались с полей славных битв, то находили свое хозяйство заброшенным, а землю без урожая.

Обиженный каким-нибудь могущественным паном или соседом и даже кичливым и богатым холопом, рядовой шляхтич часто не мог даже добиться справедливости, поскольку благодетельные статуты Казимира уже давно подверглись забвению, а в судопроизводство, о котором новый король совершенно не заботился, проникли злоупотребления и беспримерное лихоимство.

В довершение всего этого к бедному шляхтичу приезжал сборщик установленных панами податей или еще более ненавистный сборщик церковной десятины. При этом один отнимал домашнее имущество, а другой угрожал преданием анафеме.

Положение бедного шляхтича было поистине отчаянным. Ему трудно было выиграть дело о десятине в церковном суде, но еще труднее оказывалось найти справедливость в отношении вельможи в земском суде, где они председательствовали.

Правда, паны не запрещали ни одному шляхтичу принимать участие в различных вечах и съездах, если он туда приезжал. Но это участие являлось чисто номинальным. Зато оно позволяло написать в постановлении, что решение принято с согласия всей шляхетской общественности. Однако эта общественность не забывала, что в съездах во время правления Людовика и в период междуцарствия после его смерти участвовало больше людей, что паны считались с их решениями и что ее право на участие в них действительно необходимо.

Правами, предоставленными Кошицким привилеем, должны были пользоваться не одни паны, а все рыцарство, то есть шляхта. Случилось так, что в 1404 году королю потребовалось ввести чрезвычайный налог для выкупа Добжиньской земли у ордена. Однако согласно этому привилею он не мог сделать этого ни сам, ни даже с согласия чиновничьего съезда. Поэтому в каждой земле были организованы собрания шляхтичей, которые такое разрешение дали. Но больше ничего подобного не повторялось. Правда, земские сеймики (собрания), как орган земского самоуправления, призванный решать местные дела, по постановлениям в области права и судебной системы созывались, но их участия в государственной политике ждать пришлось еще долго.

Труднее всего было урегулировать споры между духовенством и шляхетским сословием – не хватало такого арбитра, каким являлся когда-то Казимир Великий. В то время духовенство не придерживалось положений о взимании десятины. Оно считало, что этот вопрос относился исключительно к церковному праву, и на синодах в одностороннем порядке принимало решения, которые должны были действовать в шляхетских поместьях.

На это шляхтичи ответили конфедерацией. На съезде в Петркуве в 1406 году шляхта разрешила свои споры с духовенством также в одностороннем порядке, не спрашивая короля, хотя и выказала ему послушание. Постановление съезда должно было быть принято во всех землях, но этого не произошло. Немного поостыв, шляхта на следующем съезде 1407 года ограничилась решением, что будет придерживаться компромиссных суждений времен Казимира и что в каждом деле по вопросу взимания десятины она станет прибегать к помощи экспертов, которых определила в каждой земле.

Пришлось ждать удобного случая, и такой случай представился, когда начался очередной военный поход.

Собравшись в 1422 году на полях возле города Червеньск для войны с орденом, шляхта созвала большой лагерный круг и, не помышляя о власти, вольностях и о политике, высказала королю только свои обиды, потребовав от него, чтобы он занялся ее вопросами, и прежде всего возобновил статуты Казимира и улучшил судопроизводство. В противном случае шляхтичи пригрозили все бросить и до единого человека разойтись по домам.

Такому напору магнаты были вынуждены уступить – уже в следующем году в Варте состоялся общий законодательный съезд, возобновлены статуты Казимира, которые были объединены в одно целое, реформированы и дополнены новыми постановлениями. Из них заслуживают особого внимания два. Одно предоставляло воеводам право устанавливать цены на поставляемые в города товары и зерно и было направлено против самоуправства городских властей, а другое разрешало хозяину села смещать солтыса, то есть снимать с должности и отчуждать его имущество по цене, которая определялась двумя экспертами, назначенными земельным судом.

Все паны не раз воспользовались этим решением, но оно поставило заслон на пути развития большого социального процесса, который длился более двухсот лет и привел к появлению значительного социального слоя, выступавшего в качестве посредника между деревенским хозяином и его подданными. Прослойки, члены которой имели несколько десятков акров свободной от податей земли, возделывавшейся с помощью слуг или наемников и поставлявшей большую армию ратников для защиты страны. Вартский же статут приговорил этот социальный слой к экспроприации и исчезновению в ущерб защите государства и в ущерб крестьянству, потерявшему своего проводника и защитника, который из-за статута превращался в бунтаря.

Земля солтыса должна была использоваться в качестве ядра или для расширения приусадебного фольварка, и у ее обладателей рождалось непреодолимое искушение возделывать эту землю трудом господских крепостных. В связи с этим в другом постановлении появилось положение о поимке беглых слуг и рабынь, характерное тем, что оно прямо подводит их под понятие рабов в римском праве.

Согласившись на требования шляхты, магнаты укрепили свою власть. Но их мысли были заняты совсем иным. На первом плане, несомненно, стояло стремление умножить свои родовые имения. Об этом не забывал ни один магнатский род, хотя и без того они обладали уже очень многим. И в этом плане щедрость Ягелло, обязанного им своим крещением, польским троном, защитой от ордена, могуществом, распространявшим блеск на всю Европу, поистине не знала границ. Магнаты выступали сомкнутыми рядами, не допуская никого из мелкой шляхты к должностям, почестям и приобретению имений. Поэтому для шляхтичей оставался единственный свободный доступ к этим щедротам – через епископский сан.

Только в церкви заслуги и талант людей могли открыть им путь наверх. Однако те, кто добивался епископского кресла, усевшись на нем, немедленно начинали помогать своим племянникам и в тяжелой борьбе добывать им имения и почести, давая начало новому магнатскому роду. Тенчинские, Тарновские, Мелыптынские, Курозвенцкие, Кмиты, аристократия XIV века, в больших размерах колонизировавшая Малую Польшу и Червонную Русь, пополняются в XV столетии Олесницкими и Ястржембцами-Рытвянскими.

Стремление к приобретению имений перешло в настоящую горячку, побуждая магнатов к скандальным спорам, борьбе и преступлениям, порождая порчу и дикость нравов, выставляя в невыгодном свете самые знаменитые личности XV века.

Однако польская аристократия XV века боролась за имения не только для личного пользования и ради беспутного сибаритства. Это был единственный путь к достижению политического значения и влияния. К тому же благодаря примерному хозяйствованию увеличивалось не только состояние панов, но и народное богатство. В то же время, когда речь шла об удовлетворении благородного политического честолюбия, о постройке укрепленных замков, выставлении вооруженных отрядов для защиты страны, организации дорогостоящего посольства и решении трудной дипломатической задачи, польские вельможи XV века без колебания ставили на карту все свое состояние.

Благодаря хорошо налаженному хозяйству, на страже которого стояли вооруженные силы, готовые дать отпор нападениям татар, Польша продвигалась вперед и в обширных юго-восточных пустошах создавала свои новые жизненные центры и вместе с тем очаги западной цивилизации. Сочетая в себе огромные ресурсы, исключительную смелость и экономическое чутье, не правительство, а именно польские магнаты, понимая свою задачу, с полной самоотдачей решали там великие народные дела.

Имения являлись только средством. Целью же, к которой стремились тогдашние магнаты, выступала высшая политика. Для тех, кто спас страну от гражданской войны, мирным путем присоединил к Польше Червонную Русь и Литву и силою своего оружия нанес смертельный удар по могуществу ордена, ничто не казалось невозможным. Поэтому нет ничего удивительного в том, что самые славные страницы нашей отечественной истории относятся именно ко времени правления этих людей, которых характеризовали истинно мужественные сердца, широкий взгляд на общеевропейские дела, настоящий государственный ум и опытность, а сверх того возвышенное честолюбие и страстная последовательность в действиях.

Известную обособленную и руководящую партию во всем этом великом лагере магнатов составляла польская церковная иерархия. Прошли те времена, когда польская церковь удовлетворялась тем самоуправлением, какое ей было оставлено государством. Крещение Литвы и обращение Ягелло в христианство поставили ее у кормила государства, а получив доступ к управлению, иерархи церкви уже никому не позволили столкнуть себя с этой позиции. Петр Выш уступил епископство и министерство Войцеху Ястшембецу, а Ястшембец, в свою очередь, передал их Збигневу Олесницкому. В то время никто не мог сравниться с тогдашней церковной иерархией по величине имений, умственному развитию и превосходно поставленной организации.

Все устроение церкви держалось на том, что из народных масс она привлекала в свои ряды самых умных и способных людей, давала им образование, приспосабливала их к известным целям и при дальнейшем служении в зависимости от личных заслуг открывала самое широкое поприще для реализации их талантов и честолюбивых замыслов. Поэтому в ряды духовенства устремлялись способные и амбициозные молодые люди, которым судьба не позволила принадлежать по рождению к сословию магнатов.

До церемонии посвящения с ними занимались пробсты, пребендарии²²⁴, викарии и нередко каноники²²⁵, а бенефиции²²⁶ давали молодым людям достаточные средства для окончания соответствующего учебного заведения. Ведь раньше для получения высшего образования, степеней магистров и докторов нужно было ездить за границу. Университет же, основанный Казимиром в Кракове, имел юридическую направленность, а после смерти великого короля из-за разрухи, вызванной междоусобными распрями, пришел в упадок.

Поэтому церковная иерархия, став у кормила власти, начала думать о его возрождении. Верная своей исторической миссии Ядвига пожелала создать научное учреждение, в котором можно было бы готовить священников для Литвы. Умирая в 1399 году, она завещала свое имущество для основания университета, и Ягелло с душеприказчиками волю покойной добросовестно выполнил. Так с разрешения папы Бонифация IX в 1400 году возник Ягеллонский университет, состоявший из четырех факультетов – богословского, юридического, физического (так назывался медицинский факультет) и свободных наук.

Программа преподавания в университете была довольно обширной. Так называемые свободные науки включали в себя филологию, философию, политологию, естественные науки, математику и астрономию. Эти предметы преподавались по сочинениям Аристотеля, Цицерона, Птолемея и средневековых авторов. На юридическом факультете разъяснялись положения канонического и римского права, на медицинском изучались труды Гиппократа, Галена²²⁷ и Авиценны²²⁸, на богословском – Священное Писание, сочинения Петра Ломбарда²²⁹ и святого Фомы Аквината²³⁰. Причем философский факультет являлся своеобразной подготовительной школой для трех остальных.

При этом образцом для нового учреждения являлась уже не Болонья, а Париж. Вместо студенческой республики, в которой самую важную роль играла наука права и господствовал светский дух, как это было в Болонье, университет получил полумонастырскую организацию, в которой тон всему задавало богословие. Управление же университетом сосредоточилось в руках профессоров, ректора и епископа Краковского, а также канцлера.

Преподавание нередко ограничивалось чтением труда автора, на который профессор опирался. Составленные таким образом конспекты затем штудировались студентами, проживавшими в особых воспитательных учреждениях – так называемых бурсах – при помощи специальных частных прецепторов²³¹. Усвоив элементарные сведения по каждому предмету, они упражнялись в нем затем на диспутах под руководством профессоров, набираясь необходимого искусства и сноровки. Именно через эти диспуты, а не в искусстве преподавания искали себе профессора, а с ними и весь университет пути к известности и славе.

Под покровительством университета как самой высшей научной мысли по всей стране (Пултуске, Познани, Плоцке, Варшаве, Львове и т. д.) возникли низшие школы или так называемые «академические колонии», в которых по образцу философского факультета в Кракове изучались «подготовительные науки».

Таким образом, университет, имевший ярко выраженный космополитический характер, наполненный толпами молодежи не только со всей Польши, но также из Чехии, Венгрии и Германии и притянувший к себе знаменитых заграничных профессоров, во всей полноте и из первых рук сообщал польской молодежи те знания, которые имела в своем распоряжении тогдашняя наука, и сразу же менял ее узкое польское мировоззрение на общеевропейское, представительницей которого в то время была схоластическая наука, развивавшаяся под покровительством церкви.

Эту направленность образования у польской молодежи затем укрепляли путешествия. В результате, когда после продолжительного пребывания за границей поляк возвращался на родину уже зрелым человеком, он не был больше простоватой и близорукой деревенщиной пястовских времен, а представлял собой образованную и благовоспитанную личность, мысли которой устремлялись к задачам общеевропейской политики и цивилизации. Это был уже человек, стремившийся не только служить своей отчизне, но и играть более значительную роль за границей, повышая весомость польского мнения.

Самые способные и честолюбивые выпускники занимали университетские кафедры или работали в качестве секретарей в епископских и королевских канцеляриях, во главе которых тоже стояли епископы. И с этого момента уже ничто не могло помешать им в достижении самых высших почестей. Исполняя секретарские и профессорские обязанности, они получали места кафедральных каноников, а после смерти епископа сами избирали ему преемника из своей среды.

К этому следует добавить, что церковная организация не позволяла этим людям поступать произвольно, но указывала им предводителей, обеспечивала дисциплину и повиновение. Поэтому нетрудно себе представить, что церковная иерархия в Польше XV века легко захватила в свои руки кормило власти и умела им пользоваться.

Между тем свой разгром под Грюнвальдом тевтоны представляли Европе как торжество варварства, ереси и язычества над делом католической церкви и цивилизации. А указывая на себя как на защитников этой церкви и цивилизации, они просили у Запада вооруженной и денежной помощи, которая до той поры им щедро оказывалась и составляла их главную силу. В таких условиях, пока после грюнвальдского поражения орден вынужден был восстанавливать свою мощь, что быстро сделать было просто невозможно, перед Польшей встала задача сорвать с ордена маску, которой он прикрывался, и убедить Запад в том, что поляки лучше и успешнее, чем тевтоны, обращают свои победы на полях сражений в пользу церкви и просвещения.

Отличный случай для этого представился на всеобщем Констанцском соборе, который собрался в 1414 году с целью устранения ереси Гуса²³² и папской схизмы (раскола). Отправленное на собор польское посольство во главе с архиепископом Гнезненским Николаем Тромбой, принимая деятельное участие во всех его совещаниях, лучше всего доказало этим, что Польша тоже обладает людьми, которые по своему образованию смело могли состязаться с известными учеными Запада. В частности, ректор Ягеллонского университета Павел Влодковиц ни в чем не уступал знаменитому ректору Парижского университета Жану Херсону. Он представил на рассмотрение собора утверждение о том, что язычников не следует обращать в веру мечом, отстоял это мнение и, выступая с великолепными речами и трактатами против сторонников ордена, добился принятия собором декрета, осуждавшего доктрину тевтонов.

Тогда же Анджей Ласкарз²³³, усиленно работавший над устранением папского раскола, с разрешения всего собрания торжественно провозгласил принцип верховенства собора над папою и существенно содействовал выбору нового, всеми признанного папы Мартина V. Неизгладимое впечатление произвело также выступление польской миссии против тевтонских рыцарей, поддержанное появлением крещеных жемайтов и киевского митрополита, желавших объединиться со Святым Престолом. В результате собор приказал тевтонским рыцарям реформировать орден и оказывать помощь христианским королям в борьбе с неверующими. Одновременно высокое собрание высказало похвалу Ягелло за распространение католической веры и решило основать епископство в Жмуди.

Не удовлетворившись этим, поляки потребовали осуждения как еретического пасквиля, составленного неким Фалькенбергом против Ягелло в защиту ордена и оскорблявшего достоинство короля. Комиссия, избранная собором, признала этот пасквиль ложным и еретичным. Однако начавшаяся полемика между Павлом Влодковицем и Фалькенбергом не позволила собору прийти к окончательному решению. А когда папа римский, стремясь примирить Польшу с орденом, отказался утвердить решение комиссии по пасквилю, польское посольство в лице Павла Влодковица на заключительной сессии собора подало апелляцию и потребовало вынести вопрос на следующий собор.

Мартин V осудил обжалование решения папы римского, но, считаясь с оскорблением Ягелло в деле веры, все же назначил комиссию для расследования этого вопроса, которая осудила пасквиль, но не признала его еретическим. В 1424 году папа утвердил этот приговор, а Фалькенберг, освобожденный из тюрьмы, его оспорил.

В целом, хотя польская миссия и не достигла всего, чего хотела, ее действия на соборе пошатнули фундаментальные основы и миссию ордена. И для Польши, по мнению Запада, это явилось второй победой над тевтонами, подобной той, которую поляки одержали под Грюнвальдом. Но на этот раз им удалось ее добиться силами своей церковной интеллигенции.