Текст книги "История Польши. Том I. От зарождения государства до разделов Речи Посполитой. X–XVIII вв."

Глава XIII
Искусное управление Польшей Збигневом Олесницким (1423–1444)

Масса польского народа отнюдь не благосклонно относилась к церковной иерархии. Эти народные массы с завистью смотрели на свободы, которыми обладало духовенство в отношении общественных повинностей, негодовали и протестовали против чрезмерных поборов в виде взимания церковной десятины и против вмешательства церковных судов в светские дела. Причем чем беднее был человек, тем больше он завидовал тому достатку, в котором жило духовенство. Наконец, простые люди просто не понимали церковной политики, которая неоднократно выходила за узкие рамки народных интересов.

Однако оппозиция могла сформироваться только из числа политически зрелых магнатов, где она и зародилась. Сначала оппозиционно мыслящих людей было очень немного, но затем стала формироваться все более многочисленная партия, представители которой открыто порвали с политикой церкви и выступили против ее засилья и космополитической направленности. Поддерживаемые низшими народными слоями, они попытались сформулировать программу, как им казалось, более народной политики и взять власть в свои руки.

Создать такую прогрессивную программу оказалось нелегким делом, так как решению двух великих задач – соединению с Литвой и борьбе с орденом, которые провозгласила церковная иерархия, противопоставить что-либо новое было трудно. Поэтому оппозиции оставалось лишь ждать удобного случая. И такой случай представился благодаря новому историческому и религиозному движению, вышедшему из Чехии и потрясшему всю Европу, – гусизму²³⁴.

Великолепие соседней Польши, соединившейся с Литвой, и ее триумф в Грюнвальдской битве заставили чешский народ еще более болезненно ощутить тяготы немецкого господства. Поэтому в Чехии шла подготовка к борьбе славян против онемечивания. И пламя этой борьбы вспыхнуло со всей силой, так как в ней к национальному элементу примешался религиозный.

Это были времена смутного раздвоения в лоне католической церкви, когда двое пап, один сидя в Риме, а другой в Авиньоне, уже с 1378 года осыпали друг друга взаимными проклятиями, а духовенство, предавшись решению политических вопросов, забывало о своих церковных обязанностях. При этом алчность священников приводила к лихоимству и злоупотреблениям.

Более трезво мыслящие духовные лица с трепетом смотрели на все это, и во всей церкви слышались требования реформы. В результате в Пизе прошел Вселенский собор, но он закончился без результатов, и тогда было объявлено о созыве Констанцского собора²³⁵. Однако более горячие головы не захотели ждать постановлений собора, не веря в их действенность, и начали самовольно провозглашать реформу, разжигая мыслями о ней толпы людей.

Сильнее всего такой голос раздавался в процветавшем тогда Пражском университете из уст Яна Гуса. А когда Гус, обличенный на соборе в ереси, защищая свои требования, умер на костре, то вся Чехия поднялась на восстание, и чешский народ в неудержимом порыве снес вместе со своей церковной иерархией и все влияние немецкой империи, поддерживавшей эту иерархию.

Под гуситскими лозунгами чехи одержали блестящие победы над угнетавшим их до той поры немецким миром, высоко подняли знамя славянской независимости и, не имея отечественной династии, предложили трон победителю в Грюнвальдской битве Ягелло. Все шло к тому, что под его могущественным скипетром должны были улечься не только разъяренные чешские страсти, но и сформироваться новая организация, а два братских народа соединиться в одно славянское государство в самом сердце Европы.

Такая перспектива была слишком важна и увлекательна, чтобы не найти доступа к помыслам и чувствам поляков. Ведь память о близком родстве с чехами жила в сознании польского народа, а чешский язык являлся настолько близким к польскому, что поляки без труда понимали чешских проповедников. К тому же ненависть к немцам объединяла оба народа лучше, чем что-либо другое. Не случайно на полях под Грюнвальдом вместе с польской лилась и чешская кровь.

В результате гусизм делал устрашающие успехи в рядах низшего духовенства и рыцарства. А затем за него ухватились и некоторые не расположенные к церковной иерархии паны, которые под лозунгом соединения Чехии с Польшей образовали особую партию, все более открыто выказывавшую свою приязнь гуситам.

Польская церковь оказалась в трудном положении. Но если для нее и были свойственны колебания и нерешительный образ действий, то ни минуты не колебался новый вождь всей церковной партии Збигнев Олесницкий, который твердо, не отступая ни на шаг, осуществлял намеченную программу. Ягелло, обязанный ему своим спасением во время Грюнвальдской битвы, сделал его своим секретарем и открыл дорогу к почестям. Но честолюбие молодого секретаря простиралось намного дальше – он только и мечтал о том, чтобы уничтожить влияние Витовта, завладеть помыслами короля и самому управлять Польшей.

Достигнуть же этой цели он мог лишь в том случае, если бы ему удалось стать единственным представителем церкви в Польше. Поставив интересы церкви выше интересов государства, он намеревался во имя этого высшего могущества захватить власть и потребовать покорности от панов, князей и самого короля.

Такое смелое предприятие сокрушило бы каждого человека, не имеющего той неумолимой последовательности и беззаветности, того дара овладевать людскими помыслами, какими обладал Олесницкий. Он не побоялся решительно выступить за главенство церкви и тем самым отвратить от себя Ягелло, поскольку хорошо знал честолюбивые устремления и вместе с тем бесхарактерность короля, понимая при этом, что подчинить себе Ягелло сможет лишь тот, кто лучше и решительнее будет внушать ему уважение. А что могло больше импонировать Ягелло, как не могущество церкви?

Ее король станет ненавидеть, начнет на нее жаловаться и сетовать по любому поводу, но он будет ее бояться и слушаться. В результате в ходе тяжелой борьбы Олесницкий смог обойти намерения противного лагеря и, войдя в 1423 году в ближайший круг короля как краковский епископ, уже не выпускал польскую политику из-под своего влияния.

Идея соединения Чехии с Польшей, несомненно, была великой, но требовала от поляков больших жертв. Ведь при переходе на сторону гуситов Польша немедленно утратила бы в католическом мире то важное положение, которое она в нем занимала, потеряла бы свой блеск, что покрывал ее благодаря польским епископам на Констанц – ском соборе, и лишилась бы тем самым самой надежной опоры против Тевтонского ордена. Исполняя доселе просветительскую миссию на Литве, указывая на результаты своей миссии и деятельно возвышая голос по вопросам осуществления легальной реформы церкви, Польша морально уничтожала орден, лишала его помощи со стороны христианского мира и обрекала на медленную смерть.

Однако если бы Польша дала повод заподозрить ее в гуситской ереси, то тем самым она обратила бы на себя крестовые походы Запада и помогла бы возродиться сокрушенному, но до конца еще не побежденному ордену. Более того, вмешиваясь в чешские дела, Польше поневоле пришлось бы отвратить свое внимание от только что обращенной и находившейся в еще слабой связи с ней Литвы. Разве могла бы она в этом случае успешно обуздывать становившиеся все более и более очевидными стремления Витовта к полной самостоятельности?

Польская церковная иерархия отлично понимала все это и имела в данном обстоятельстве важный повод для отстранения от гуситского вопроса. Однако один лишь повод не мог окончательно решить возникший вопрос. Ведь, сознавая свою силу, Польша могла не страшиться войск всей Европы и одновременно не выпускать литовские дела из своих рук. Вместе с тем объединение с чешскими гуситами однозначно подорвало бы ту силу, на которую опиралось польское правительство, – гуситское движение неизбежно сообщилось бы Польше и обратилось бы против церковной иерархии. К тому же Польша не имела достаточно сил, чтобы одолеть ту страшную смуту, ареной которой стала несчастная Чехия, так как среди польского народа тоже существовали самые разрушительные элементы, которые открыто сочувствовали гуситскому движению и только ожидали сигнала для выступления.

Поэтому следовало выждать, пока в Чехии пройдет первое возбуждение, улягутся страсти, исчезнут крайние партии, а когда настал бы момент всеобщего утомления, возвращения к мирному труду и наступила необходимость сделок с Римом, то Польша, сохранив свои силы, могла с успехом выполнить свою роль. Ведь и тогда элементы порядка в Чехии должны были опереться на консервативную и родственную Польшу.

Таковыми являлись важные и благоразумные причины, которые удержали польскую иерархию от участия в гуситском вопросе.

В 1420-м и в следующем году чешские гуситы несколько раз присылали посольство к Ягелло, предлагая ему чешскую корону. Искушение было велико, славянская политика находила отклик в сердцах всего народа, а во главе ее стал сам великий князь Литовский Витовт.

Великий вождь, отличившийся в Грюнвальдской битве, был отличным администратором и искусным дипломатом. Ведь длительное пребывание при дворе тевтонов способствовало развитию природных способностей, расширило его узко литовский кругозор до общеевропейского масштаба и научило ценить силу тогдашней западной цивилизации. Помирившись с Ягелло и будучи поставленным у кормила власти в Литве, Витовт умел не только соблюдать данные заветы и помогать Польше в разгроме общего врага в лице ордена, но и ставить перед собой великие задачи. Эти задачи он видел в том, чтобы вырвать свою страну из объятий Востока и навсегда ввести ее в сообщество цивилизованных европейских государств, в состав так называемой «христианской Речи Посполитой». Причем только один Витовт мог успешно выполнить такие задачи, что он и сделал.

Он стремился создать сильное государство, которое держалось бы на разумном основании, то есть на западной цивилизации, и на достижение этой цели направлял всю свою политику. До того времени Литва складывалась из целого ряда маленьких княжеств, которыми почти независимо владели многочисленные потомки Гедимина. Поэтому, стремясь к успешному осуществлению реформ, Витовт вынужден был начать с объединения страны под одной великокняжеской властью, а для этого или лишить власти всех удельных князей, или подчинить их себе и обязать повиноваться ему в качестве простых чиновников.

Формируя единое государство, Витовт в то же время создавал ему сильную опору в лице литовцев. Но делал он это не для того, чтобы придать ему единообразный литовский характер, и не для поднятия приходившей в упадок литовской народности, чтобы вдохнуть в нее новую жизнь, а по той причине, чтобы литовцам легче было приобщиться к западной цивилизации, которая открывалась для них вместе с принятием христианства. Поэтому Витовт и являлся самым ревностным распространителем католической веры среди литовского племени, помогал в 1387 году Ягелло, а в 1413 году обратил в христианство Жмудь, привлекая тем самым на свою сторону поляков и усердно помогая в осуществлении их политики, которая способствовала возвышению Литвы. Для этого в Городельской унии он добился полного уравнивания литовских бояр-католиков с польскими панами, ввел должности по польскому образцу, начал заселять немцами города и устраивать их на немецкий манер, а также всеми способами поднимать земледелие, торговлю и промышленность.

Более трудную задачу Витовту пришлось решать в отношении русского населения, составлявшего значительную часть его подданных. Ведь оно, хотя и являлось христианским, исповедовало православие, имело свою старинную цивилизацию и еще совсем недавно заправляло всем в Литве, считая столицу государства Вильно одним из своих главных центров.

Притеснять русских Витовт не смел и не мог. Поэтому он стремился примирить их с новым порядком, для чего защищал свои верховные права на Псков и Новгород, занял Смоленск и так ослабил Московию, что его русские подданные перестали на нее оглядываться и начали искать возможности удовлетворения своих стремлений в пределах литовского государства. Витовт же старался облегчить им эту задачу, для чего учредил или, скорее, восстановил особую, независимую от Москвы, митрополию в Киеве. Но это был только первый шаг.

Вторым шагом должна была послужить уния Восточной церкви с Римом, которая направила бы русских в объятия Запада, уравняла бы и тесно связала их с католическим литовским элементом. А это, в свою очередь, позволило бы Литве стать равноправным членом среди католических государств Европы.

Витовт не случайно отдавал унии все свои силы, для чего в 1418 году отправил митрополита Киевского на собор в Констанц. Ради нее он отодвинул даже на второй план борьбу с орденом и сблизился с помогавшим тевтонам императором Сигизмундом Люксембургским, заключив с ним мир и примирив его с Польшей в городе Любло²³⁶ в 1412 году.

Однако это не помешало новой войне Польши с орденом в 1414 году. Но она вскоре прекратилась, и спор между поляками и тевтонами передали на рассмотрение третейского суда собора. В этом деле Витовт тоже принял самое деятельное участие, для чего нашел себе в Польше ревностного помощника в лице честолюбивого епископа Познаньского Войцеха Ястшембца, для которого благодаря своему влиянию у Ягелло он добился сана епископа Краковского и должности канцлера.

Тем не менее политика сближения Польши с Сигизмундом Люксембургским потерпела полное фиаско. Ведь Констанцский собор не провел церковную унию и не решил спор с орденом. А выбранный третейским судьей Сигизмунд, подкупленный тевтонами, в 1420 году во Вроцлаве вынес вердикт в ущерб Польше и Литве, не присудив им ни Поморья, ни Жмуди.

Такое вызвало в Польше страшное негодование в отношении Сигизмунда, а вместе с ним и против проводника тогдашней политики канцлера Ястшембца. Ленчицкий съезд, проходивший в 1420 году, на котором чешское посольство должно было получить ответ Ягелло относительно его призыва на чешский трон, отдал канцлера под суд за то, что тот отдал тяжбу с орденом на рассмотрение Сигизмунда и безропотно согласился с его решением.

Витовту с большим трудом удалось избавить своего выдвиженца от суда, но его гордость оказалась при этом сильно уязвленной. Поэтому он в корне изменил свою политику и из друга императора Сигизмунда, бывшего одновременно королем Чехии, превратился в его заклятого врага.

На вроцлавское решение надлежало ответить – Ягелло согласием на принятие чешской короны, а Витовту – вступлением в истребительную войну с орденом. С этой мыслью Витовт и стал во главе партии, благоволившей в Польше гуситам.

Когда же Ягелло стал медлить с принятием чешской короны, Витовт принял ее сам и отправил в Чехию в качестве своего заместителя князя Сигизмунда Корибутовича²³⁷ с пятью тысячами рыцарей. Ягелло же с канцлером Ястшембцем смотрели на эту экспедицию сквозь пальцы. Из Польши к чехам приходили многочисленные подкрепления, а их посольству в надежде не отказывали. И все это делалось лишь для того, чтобы держать императора Сигизмунда Люксембургского в узде. Ведь Ягелло чешскую корону так и не принял и все силы Польши делу Чехии не посвятил.

После же того, как Сигизмунд Корибутович не сумел удержаться в Чехии, а Витовт утолил жажду мести беспримерным опустошением орденских земель в 1422 и 1423 годах и по Мельницкому миру добился от ордена окончательного отказа от посягательств на Жмудь, а положение Ягелло и Витовта в католическом мире вследствие их двусмысленной политики в отношении Чехии зашаталось и орден благодаря этому начал вновь поднимать голову, Витовт окончательно отступился от Чехии. Ягелло же в 1423 году заключил с императором Сигизмундом сделку, согласно которой Польша должна была порвать связь с Чехией, а взамен этого развязывала себе руки в отношении ордена, которому до той поры Сигизмунд помогал.

Вследствие этого представитель политики Витовта в Польше Ястшембец потерял силу и был перемещен на гнезненскую архиепископскую кафедру, что отдалило его от Ягелло и королевского двора. Его место в качестве епископа Краковского занял Олесницкий, в намерения которого входило оказать помощь Сигизмунду в подавлении чешских еретиков, а взамен этого получить Силезию.

Поэтому Ягелло начал готовиться к великому совместному с Сигизмундом, как королем Чехии, походу на чешских гуситов. Но этому, в конце концов, помешал Сигизмунд, который на уступку Силезии не соглашался, а польской интервенции в Чехии опасался. Зато в самой Польше все симптомы гусизма и его сторонники стали подавляться со свойственной церковникам беспощадностью.

Синод, проведенный под руководством примаса²³⁸ Николая Тромбы²³⁹ в 1420 году в Калише, систематизировал и собрал воедино законы польской церкви, а также ужесточил и укрепил дисциплину всего духовенства. Были приглашены инквизиторы, специализировавшиеся по гуситской ереси, а в 1424 году в городе Велюнь издан указ Ягелло, который рассматривал ересь как оскорбление королевского величества. Еретиков было приказано хватать и наказывать. Полякам, которые вместе с Сигизмундом Корибутовичем отправились в Чехию, приказали вернуться. Причем возвращавшиеся подвергались экзаменации у епископов или инквизиторов. При этом сторонникам гусизма пригрозили конфискацией имущества и лишением шляхетского звания. Прекратили даже экспорт товаров в Чехию. Для осуществления же этих мероприятий была создана своего рода конфедерация, то есть универсальный союз знати и городов во главе с королем и Витовтом.

Однако согласие на все это шляхты, сопротивлявшейся церковной иерархии, требовалось купить, и Олесницкий нашел подходящую цену в вопросе наследования престола после Ягелло. Дело заключалось в том, что в 1385 году Ягелло женился на Ядвиге как избранный польский король с правом передачи наследства своим потомкам. В таком качестве он был коронован и выдавал привилегии. После смерти Ядвиги его королевские династические права были признаны без новой коронации. Поэтому он был настолько убежден в своих правах, что, когда у него от второго брака с внучкой Казимира Великого Анной Цельской родилась дочь Ядвига, решил передать ей престол, выбрав ей в мужья сына маркграфа Бранденбургского Фридриха Гогенцоллерна, выросшего в Польше. Это намерение потеряло смысл, когда от четвертого брака с Софьей Голыпанской у Ягелло родился сын Владислав, право наследования которого не подлежало сомнению.

Тем не менее польские церковные и светские паны, помня о порядке престолонаследования после Казимира Великого и Людовика Венгерского и полученной при этом выгоде, за признание правопреемства сына Ягелло потребовали выплат в виде расширения привилегий, найдя в этом горячую поддержку у Олесницкого.

Королю поставили условия, соединявшие в себе выданные Ягелло при вступлении на престол привилегии шляхте и духовенству, но расширенные в пользу церкви, что свидетельствовало об установлении союза между церковной и светской иерархиями. Взамен этого в 1425 году было согласовано наследование сына Ягелло. Однако его восхождение на престол напрямую зависело от предварительного утверждения привилегий.

Когда же у короля родился второй сын Казимир, то паны стали оговаривать себе право выбора между сыновьями, из-за чего престол из наследственного превращался в выборный. Ягелло сопротивлялся этому с редкой решимостью и хотел сохранить наследственность королевской власти, которая и без того уже была нарушена в Польше. А для этого он решил противопоставить полякам альтернативу, грозя в случае отказа признать наследного литовского правителя королем разрывом унии с Литвой.

Спор между королем и магнатами под предводительством Олесницкого стал настолько острым, что Ягелло согласился на коронацию Витовта как короля Литвы, но с условием, что после его смерти корона перейдет сыну Ягелло.

В 1429 году Витовт пригласил на большой съезд в Луцке императора Сигизмунда, Ягелло и многих других князей, а также панов, где Олесницкий от имени поляков заклеймил предполагаемую коронацию Витовта как нарушение присяги и действие, которого Польша позволить себе не может. Делегаты разошлись в большом раздражении. При этом поляки дошли до того, что предложили Витовту корону Польши, чтобы отговорить его от литовской короны, но тщетно. Тогда они стали охранять границу, чтобы воспрепятствовать передаче короны, которую император Сигизмунд должен был послать Витовту. Ягелло же, попав в весьма трудное положение, пошел с польскими панами на компромисс и 30 марта 1430 года выдал в Вильно желаемую ими привилегию. В ответ паны отказались от требования о том, чтобы приход к власти сына Ягелло напрямую зависел от предварительного утверждения привилегий.

Это не решило вопроса о коронации Витовта, и Ягелло для разрешения этой проблемы направился в Литву, но смерть Витовта оборвала честолюбивые замыслы великого князя. В результате великокняжеская власть вернулась к Ягелло. Однако он не сохранил ее за собой, а сразу передал своему младшему брату Свидригайло. Тот же со всей беспощадностью поддержал идею полной независимости Литвы и с этой целью связал себя союзами с валахами, татарами и готовым всегда воевать с Польшей Тевтонским орденом. И если Витовт, стремясь к литовской короне, опирался в основном на католических литовцев, то Свидригайло, не имея этой опоры, искал ее в русском элементе.

Войдя в состав Литвы, а вместе с ней и Польши, русские на своих землях сохранили полную независимость своей религии, права и национальную идентичность, но потеряли политическое влияние, которым они пользовались при дворе великих князей Литовских, так как возможность оказания такого влияния была дарована только подлинным католикам – литовцам.

Такое их сильно озлобило, а вопросы, возникавшие в Подолье и Волыни, только подливали масла в огонь. Эти районы, где защита от татар и колонизация стали главными задачами поляков, все больше и больше подпадали под польское влияние, и поэтому сразу же после смерти Витовта польские магнаты захватили оставленное ему в пожизненное владение Подолье.

Началась война, в результате которой Волынь осталась при Литве, а Подолье удержали за собой поляки. Этим не замедлили воспользоваться тевтонцы и устроили опустошительный набег на Куявы и Великую Польшу. Тогда младший брат Витовта князь Стародубский Сигизмунд с помощью католических литовцев и с согласия Ягелло в 1432 году сбросил Свидригайло с великокняжеского престола, вынудил его бежать и сам занял этот трон на основании актов, выданных по согласованию с польскими уполномоченными, направленными в Вильно под руководством Олесницкого.

Одним из этих актов являлась новая уния, которая, преодолев недавние споры, признала Сигизмунда великим князем до конца его жизни и под властью польского короля. После же смерти Сигизмунда Литва переходила к королю, его потомкам и короне Польши. Подолье закреплялось за польской короной, а Волынь должна была присоединиться к ней после смерти Сигизмунда.

Другим был акт польских уполномоченных, дающий русским князьям и боярам права литовских бояр и допускавший их к литовско-польским гербам. На его основании Сигизмунд в 1434 году издал привилегию, явившуюся важным шагом на пути к уравниванию в правах русских раскольников. Однако она не предоставила им возможности участия в управлении государством²⁴⁰.

После издания этих актов война Сигизмунда со Свидригайло продолжалась, поскольку за Свидригайло встали русские элементы литовского государства при поддержке тевтонов. Среди этих боев поляки тоже организовали ответный поход на земли ордена. Однако исход войны со Свидригайло определился только в 1435 году, уже после смерти Ягелло.

В кровопролитном сражении на реке Святой Сигизмунд при помощи поляков разгромил Свидригайло и поддерживавших его ливонских рыцарей. Эта победа положила конец русскому сепаратизму в Литве и разрушила опасную для Польши коалицию этого элемента с Тевтонским орденом. Свидригайло отказался от власти в Литве и, принеся в Волыни присягу на верность Польше, обеспечил себе владение этой землей. Орден же заключил в 1435 году в Бресте-Куявском вечный мир и, отказавшись от всех своих заговоров с соседними странами против Польши, перестал быть опасным.

В конце правления уже дряхлого Ягелло Олесницкий зашел так далеко, что потребовал, чтобы в 1433 году король в Кракове издал привилегию. В ней оговаривался принцип, согласно которому церковный суд был компетентен не только в вопросах веры, но и имел право оспаривать вопросы, касавшиеся взимания десятины, движимого и недвижимого церковного имущества, а также дела, связанные с эксцессами против духовенства. При этом оговаривалось, что церковный суд определяет наказание в виде предания анафеме, а казни остаются в ведении старост, которым предписывалось конфисковывать имущество отлученных от церкви, которые это отлучение игнорировали.

Привилегия пошла еще дальше, так как дала духовенству право накладывать анафему даже на старост, которые этой обязанностью пренебрегали. Таким образом, король не только отказался от влияния на эти вопросы, но и подчинил церкви органы своей собственной исполнительной власти.

Возможно, Олесницкий не предполагал, что его политика в вопросе престолонаследия и привилегий для духовенства и знати, ослаблявшая королевскую власть, обернется против него самого, когда после смерти Ягелло согласно последней воле умершего вознамерился захватить опеку над малолетним королем.

Не успел Ягелло в 1434 году скончаться²⁴¹, как элементы, не расположенные к церковной политике, организовались в мощную партию и начали грозную борьбу с этой политикой, главным представителем которой являлся Олесницкий. И если Збигнев на познаньском и краковском съездах выступал за то, чтобы королем был признан восьмилетний Владислав III, то оппозиция, во главе которой стояли такие вельможи, как Спытко из Мелыптына, Дерслав из Рытвян, Ян Страш и Авраам Збонский, собралась на съезд в городе Опатув и выставила кандидатуру Земовита Мазовецкого.

По отношению к недавно заключенным с умершим королем трактатам это являлось незаконным и аполитичным предложением, которое поэтому немедленно провалилось и только способствовало дальнейшему возвышению Олесницкого. А вот сторонники гуситов в вопросе коронации Владислава проявили большее искусство.

Предлагая вместо Олесницкого в регенты Земовита, они нашли в последнем такую поддержку, что Олесницкий, не желая допустить Земовита, сам отказался от регентства. На время малолетства короля для каждой земли из числа шляхтичей и горожан были определены «провизоры». При этом Олесницкий рассчитывал, что управлять множеством этих «провизоров» ему будет легче, чем ранее контролировать недальновидного Ягелло.

Однако необходимо было разоружить оппозицию, сильнейшим оружием которой являлся вопрос о взимании десятины, угнетавший в целом все шляхетство. Поэтому Олесницкий не пошел навстречу требованиям духовенства, которое с редким ожесточением отстаивало свои права на десятину, а встал на путь компромисса.

На съезде духовенства и шляхты 6 декабря 1434 года его проект договора был фактически реализован. Но приняла его только Малая Польша, то есть Краковская епархия самого Збигнева, а Великая Польша – нет, так как местная шляхта в ней твердо придерживалась постановлений, некогда принятых архиепископом Ярославом, а духовенство провозгласило, что этот акт был навязан архиепископу и поэтому является недействительным. В результате договор не охватил всю территорию Польши, чем не замедлили воспользоваться подрывные элементы из числа сторонников гусизма.

Не успели одолеть Свидригайло и заключить мир с орденом, о чем уже говорилось выше, как чешский вопрос вновь поднялся, причем с невиданной до той поры силой. В 1437 году умер последний из дома Люксембургов законный король Венгерский и Чешский Сигизмунд, после смерти которого династия Габсбургов в лице его зятя Альбрехта²⁴² впервые предъявила притязания на обе короны. Однако чехи, опасаясь онемечивания, стали усиленно просить прислать им второго сына Ягелло Казимира.

К тому времени внутренние чешские отношения уже изменились – умеренная партия после страшных потрясений все-таки одержала верх над крайними еретиками и, заключив с открывшимся в 1431 году Базельским Вселенским собором компромиссное соглашение (так называемые «компактаты», от латинского «договариваться»), смогла согнать с себя признаки ереси и укрепить свое положение. Поэтому перед Польшей встали вопросы: должны ли поляки при столь выгодных условиях отступиться от чешского дела? Не следовало ли бросить на весы все могущество Польши и осуществить великую идею славянского единства?

Однако, несмотря на то что весь народ с жаром проникся этой мыслью, церковная иерархия во главе с Олесницким стала железною стеною, преграждая любое соединение с чехами. Ведь переход на сторону чешского дела вел к победе гуситской партии в Польше и неизбежно подорвал бы главенствующее положение церковной иерархии, которое она ни за какую цену не хотела из своих рук выпускать.

Олесницкий не мог помешать походу Казимира Ягеллончика за чешской короной, но, лишив его основательной поддержки, не допустил, чтобы этот поход достиг своей цели. В результате Альбрехт удержался в Чехии, а Казимир вынужден был уступить. Тогда в Польше грозным пламенем вспыхнуло раздражение против иерархии и Збигнева Олесницкого.

В 1438 и 1439 годах возникли две конфедерации – одна под предводительством Збигнева, а другая под знаменами Спитека из Мельштына²⁴³. Однако счастье улыбнулось лучше организованной иерархии. В кровопролитном сражении при Гротниках гуситско-чешская партия была разбита, а сам Спитек из Мельштына геройски погиб на поле боя. Замки гуситских панов брались штурмом, имения отнимались, а гуситское духовенство, как еретическое, сжигалось на кострах. Таким образом, хозяином положения стал Збигнев Олесницкий.