Текст книги "История Польши. Том I. От зарождения государства до разделов Речи Посполитой. X–XVIII вв."

Теперь, после полного поражения соперников, Олесницкий мог подумать об осуществлении своих обширных замыслов и планов. При этом они опирались не на использование той народной и племенной силы, какую давало Польше ее близкое родство с соседними славянскими народами, а на цивилизаторскую мощь католической церкви. Принятие славянской идеи, несомненно, отдалило бы Польшу от римской церкви, охватывавшей тогда германо-романские народы, и принудило бы ее или сблизиться с православной церковью, или заняться поиском какого-нибудь среднего вероисповедания. Однако от подобной перспективы Олесницкого бросало в дрожь. Причем не только по религиозным, но и политическим соображениям. Ведь он считал, и в этом ему трудно отказать в справедливости, что только власть католической церкви может стать настоящей школой политической жизни для этого славянского, а следовательно, слабого и непокорного народа.

Поэтому первым и основным пунктом в великой программе краковского епископа являлось установление самой тесной, насколько это было возможно, связи с церковным движением на западе и юге Европы. Ради этого Олесницкий, не колеблясь, лично возглавил великое посольство, которое в 1434 году отправилось на Вселенский собор, созванный в Базеле. Когда же смерть Ягелло, сделавшая необходимым его присутствие в Польше, внезапно заставила Олесницкого вернуться, то он передал председательство познаньскому епископу Станиславу Целеку, не переставая, хотя и издали, руководить посольством.

На Базельском соборе польская интеллигенция еще теснее, чем на Констанцском, установила непосредственные отношения со всем собравшимся на нем цветом западной науки и просвещения, после чего начался живой обмен мыслями и завязалась почтовая переписка. При этом вместе с вернувшимися с собора поляками у нас появилось множество ранее неизвестных в Польше научных сочинений. Причем не только схоластического содержания, но и в области классической литературы, уже возрождавшейся на юге.

Таким образом, связь с церковным движением Запада явилась важным культурным фактором, благодаря которому в Польше XV столетия появилась своя первая и сравнительно высокоразвитая письменность. Этой письменностью она была обязана известным правоведам Станиславу из Скальбмежа²⁴⁴, Павлу Влодковицу²⁴⁵, Яну Эльготу²⁴⁶, Бенедикту Гессу, Фоме из Стшенпина²⁴⁷ и целому ряду богословов, в том числе Яну Канту²⁴⁸, святому Исае Бонеру, Матвею Краковскому²⁴⁹ и Николаю из Блоньи, философам-схоластикам Яну из Глотова²⁵⁰ и Михалу из Вроцлава, математику и астроному Войцеху Брудзевскому²⁵¹ и, наконец, великому статистику и историку Длугошу.

«Благотворительные книги», написанные Длугошем со статистикой краковской епархии, не только делают честь самому автору, но и тогдашней церковной администрации, а его «История Польши», изложенная в восьми томах, не имела себе равной во всей Европе того времени. Страдая недостатком точной критики (еще неизвестной в XV в.) в первой своей части, этот труд отличается, однако, всесторонним использованием источников.

Во второй же части Длугош повествует о тех временах, в которых жил сам, или о событиях, услышанных им от очевидцев, и прежде всего от своего высокого покровителя Олесницкого (до 1480 г.). Несмотря на апологетику политики Олесницкого, его «История Польши» возвышается над другими трудами не только по своему исполнению, но и по пониманию тех явлений, которые представляют собой развитие нации и существенное содержание ее истории.

Побуждая поляков принимать деятельное участие в общем движении католической церкви, Збигнев Олесницкий прежде всего старался обеспечить за Польшей ту самостоятельность, какая допускалась принципами церкви, а затем приобрести для нее влиятельный голос в решении самых важных для него интересов. Причем этому способствовали обстоятельства, крайне печальные в иных отношениях. Так, Базельский собор, энергично приступив к насущной в то время внутренней реформе церкви, натолкнулся на решительное сопротивление со стороны папы Евгения IV.

Тогда возобновилась борьба между двумя принципами. Один из них признавал верховную власть за самим папой и низводил Вселенский собор до роли ближайшего папского совета, а другой признавал эту власть за собором, на котором папа должен был только председательствовать.

Это была принципиальная борьба, потому что от ее исхода зависело, станет ли католическая церковь в своей организации и обрядности учитывать особенности и нужды различных народов или же введет полное однообразие даже в самых мелких частностях по образцу, составленному итальянцами. Так как на соборе, заседавшем в Базеле, итальянское духовенство, стоявшее за церковную централизацию, находилось в меньшинстве, то папа старался расположить собор поближе к себе и подчинить своему влиянию, а затем перенести его в Феррару, а потом во Флоренцию.

Впрочем, за этим призывом пошла только часть прелатов. Громадное же их большинство, оставшись в Базеле, высказалось за главенство собора над папой и, низвергнув Евгения IV со Святого Престола, в 1439 году возвело на него Феликса V и продолжило заседания. Тогда часть католических стран стала на сторону одного папы, а другая – на сторону другого. Олесницкий же, приняв первоначально сторону Евгения, впоследствии перешел в ряды сторонников собора, начав поддерживать избранного им Феликса. По его поручению профессоры Краковского университета изготовили трактат о главенстве собора над папой и о законности власти Феликса V. Олесницкий прислал его вместе с торжественным заявлением о подчинении собору и Феликсу V, и этот трактат был признан самым лучшим и наиболее основательным из всех, предложенных собору.

Однако немного спустя, уже в 1444 году, Олесницкий пошел дальше. Видя, что Евгений IV не теряет своих сторонников и наряду с Феликсом V добивается его благосклонности, он вместе со всей Польшей принял так называемую «нейтральную систему», то есть, признавая Базельский собор, не встал на сторону ни одного из враждебных друг другу пап, ожидая момента, когда собор положит конец папской схизме. Тем самым ему удалось добиться того, что польская церковь стала вполне самостоятельной и сама решала свои дела в последней инстанции. При этом Польша и в особенности Краковский университет дольше всех отстаивали принцип главенства собора над папами, противившимися этому.

Кроме того, с помощью католической церкви перед Польшей открылась возможность на церковной почве продолжать свою миссию на Востоке. Но насколько легко удалось Польше сблизиться с католической Литвой, настолько же трудным оказалось продвижение ее влияния на восток, где в православной Руси, опасавшейся распространения католицизма, она встречала огромное сопротивление. Вместе с тем подходящую политику по отношению к русским продемонстрировал еще великий администратор Витовт. Только организация православной церкви на Руси в одно самостоятельное целое и дарование ей в Польше и Литве полного равноправия с католической могли уничтожить опасения русских, создать для них внутри государства центр свободного развития и по-настоящему привлечь их умы и сердца.

Между тем вследствие опасности, грозившей православной церкви в Константинополе со стороны турок, между Римом и Константинополем уже давно начались переговоры о церковной унии, которую Витовт деятельно, но безрезультатно поддерживал на Констанцском соборе. Теперь же нашелся ревностный проповедник унии в лице киевского митрополита Исидора.

В результате в 1439 году во Флоренции была утверждена уния, по которой православная церковь признала верховную власть папы, но сохранила всю свою обрядность. Однако, когда Исидор, как папский легат, приехал в Литву, чтобы претворить унию в жизнь, Русь разделилась на два лагеря. Причем один из них нашел опору в Москве, а другой тщетно стал искать поддержку в католическом духовенстве и литовском правительстве. При этом вильновский епископ Мацей, выступавший на стороне Базельского собора против папы Евгения IV, заключившего унию на соборе во Флоренции, вместе с правившими от имени малолетнего Казимира литовскими панами не признавал преимуществ унии, при которой за православием сохранялась своя церковная иерархия и отдельный обряд. Наоборот, он видел в ней лишь источник внутреннего раздора, которым могла воспользоваться Москва для защиты православного вероисповедания.

Посреди этих событий пришло время для решения другой задачи, для которой Олесницкий готовил Польшу и накапливал все ее силы на протяжении двадцати лет. Оставив в покое орден и отложив чешские дела, он помирился с Литвой, чтобы обеспечить с ее стороны свой тыл и обратить все польские силы на великую и предназначенную самой историей борьбу с полумесяцем.

Уже в течение ста лет на юго-востоке Европы собиралась сильная гроза. Дикое племя турок заняло место арабов и, приняв их веру, во второй половине XIV века обосновалось на Балканском полуострове. Сокрушив в страшной битве на Косовом поле в 1389 году²⁵² южное славянство, оно под предводительством султанов готовилось нанести смертельный удар по Константинополю и захватить всю христианскую Европу.

Византийские императоры умоляли о помощи, и папа Евгений IV ускорил принятие флорентийской унии, а также призвал к крестовому походу. Тем не менее турецкий шторм обрушился на стены соседней с Польшей Венгрии, но до самой Польши еще не дошел. Поэтому Олесницкий решил его предупредить и одолеть турок в их собственном гнезде.

Юный, но уже геройский Владислав во главе польских и венгерских войск должен был выполнить такую же задачу, какую восемь веков тому назад на полях Пуатье и Тура²⁵³ победоносно выполнил Карл Мартелл со своими франками в отношении арабов. Польша должна была стать передовым оплотом христианства. И не подлежало сомнению, что если она выполнит эту задачу, то ее народ займет положение франков, а Ягеллоны – Каролингов.

В 1440 году умер немецкий император и одновременно венгерский король Альбрехт, и когда в Краков прибыло венгерское посольство с просьбой принять венгерскую корону, то Владислав ее принял и воодушевил весь народ великой миссией защиты христианства. Это был поистине славный момент в истории Польши, когда за мужественным Владиславом в Венгрию отправилось славное и блестяще вооруженное польское рыцарство.

Громкие победы, одержанные над турками в 1443 году, принесли венграм Боснии и Сербии мир, но опасности, грозившей Константинополю, не устранили. Поэтому папский легат Чезарини, которому было поручено организовать крестовый поход, призвал Владислава нарушить мир, пообещав ему помощь всего христианского Запада. Эта помощь полностью провалилась. Однако, несмотря на это, польско-венгерские войска двинулись вперед и дошли до Варны, а затем, не обращая внимания на грозного врага, 10 ноября 1444 года атаковали турок, но были вынуждены уступить численному превосходству противника.

При этом для Польши и всего христианства настоящим несчастьем явилась геройская смерть Владислава²⁵⁴. Погиб король, который мог поквитаться за проигранную битву и являвшийся рупором идеи наступательной борьбы с магометанским миром. Расстроилась уния с венграми, которые должны были теперь думать о защите собственных границ, а всей Польшей овладел ужас. Еще долго, в течение целых трех лет, поляки не хотели верить в гибель народного любимца и не теряли надежды на его возвращение, хотя сомнение в этом все возрастало. Даже Казимир, находившийся в Литве, отказывался от принятия осиротевшей королевской короны, словно не смея и не чувствуя себя достойным занять трон своего великого брата.

Достигнутое во Флоренции соглашение об унии католической и православной церквей, на которое греки пошли только в надежде получить помощь, развалилось. От него осталось только воспоминание в виде привилегии короля Владислава, которую он издал в 1443 году, за год до экспедиции на Варну, дававшую полную свободу православному обряду и его приверженцам. Дело закончилось тем, что в 1451 году возведенный с согласия митрополита Исидора в сан епископа руководитель православной епархии в Литве переметнулся к учрежденному Москвой митрополиту Ионе²⁵⁵.

Однако самый суровый удар постиг Збигнева Олесницкого. Завистливая судьба в один миг опрокинула и разрушила так долго возводимое им здание, над которым он трудился с таким искусством. На него взвалили вину за все несчастья, но более беспристрастные историки сняли с него незаслуженные обвинения. Конечно, политику Збигнева можно критиковать и предполагать, что союз с Чехией был более насущной задачей, чем борьба с турками. Но подобно тому, как никто не мог предвидеть поражение под Варной, точно так же никто не имеет права утверждать, что отдание приоритета славянской идее было бы успешным и продолжительным.

Данную идею Збигнев только обозначил и завещал будущим поколениям вместе с другой задачей – необходимостью отражения турецкой угрозы. В этом плане не приходится сомневаться, что народ, один раз ставший на путь смелых предприятий и деяний, после временного поражения скоро поднимется снова и с новым жаром устремится к великим целям.

Однако Олесницкий не понял, что поражение под Варной положило конец его политической роли. Привычка к власти, непомерное честолюбие не позволили ему уступить место стихиям, которые в новых условиях управляли государством иначе, чем он. При этом чем больше Збигнев выпускал из своих рук бразды правления, тем лучше действовали его преемники и в какой-то степени ученики. Но чем больше жалел себя опытный и тем не менее побежденный лидер, тем больше он стремился к власти. Не имея возможности состязаться в положительном смысле этого слова с более молодыми силами, Олесницкий все же находил достаточно средств, чтобы парализовать их намерения и до самой своей смерти пресекать их великие дела, создавая тем самым первый тип анархии магнатов.

Глава XIV
Казимир IV Ягеллончик (1444–1492)

Потерпев поражение на Западе, польская политика с еще большей остротой повернула свой естественный ход в сторону Востока, точнее, в сторону Литвы. Пока на великокняжеском троне там сидел Сигизмунд Кейстутович, который победил Свидригайло с помощью поляков и только в союзе с Польшей мог удерживать свой престол, Литва не доставляла Польше хлопот. Однако в 1440 году Сигизмунд пал под ударами русских заговорщиков²⁵⁶.

На великокняжеский престол литовские паны, не спросив мнения поляков, призвали не польского короля Владислава, а его младшего брата Казимира Ягеллончика, разорвав тем самым узел, связывавший Польшу с Литвой. Ведь великих князей в Литве к тому времени назначал уже король Польши, и те правили в ней от его имени. В результате в рамках унии остались только общая династия Ягеллонов и союз против внешних врагов.

Польские паны, добившиеся под руководством Олесницкого свободного избрания своих королей, нашли в лице чересчур умных литовских панов достойных учеников. Избрав Казимира, Литва, не исключая возможности вооруженного столкновения, попыталась добиться полной независимости от Польши. Свидригайло же, находившийся до той поры на Волыни, порвал с Польшей и поспешил принести присягу на верность Казимиру, а литовцы обратили свои похотливые взоры на Подолье, занятое после смерти Витовта поляками.

Все это происходило именно тогда, когда поляки потерпели поражение под Варной и потеряли своего короля Владислава. А ведь на власть в Литве, как старший брат Казимира, мог претендовать лишь один Владислав. Теперь же Казимир выступал как удельный и наследственный литовский владыка. Поэтому свои прежние связи и отношения с Литвой поляки могли сохранить, только призвав его на польский престол. В результате на съезде в Серадзе в 1445 году польские паны, убежденные, что в этом случае они смогут диктовать королю любые условия и, в частности, воплотить в жизнь свои заветные стремления по официальному признанию Волыни и Подолья в качестве провинций польской короны, единогласно избрали Казимира преемником Владислава III Варненчика.

Однако они полностью ошиблись в своих расчетах. Ведь Казимир Ягеллончик в силу своего зрелого возраста, мужественного характера, блестящего образования и хорошего понимания литовских и польских вопросов был первым из Ягеллонов, не нуждавшимся ни в каком опекуне. Полностью осознавая самостоятельность монаршей власти, Казимир и управлять хотел самостоятельно. А потому решил воспользоваться своим высоким положением прежде всего для того, чтобы еще больше укрепить польско-литовскую унию, которую возникший спор о Подолье и Волыни грозил полностью разрушить.

План Казимира был хорошо продуман и заключался в том, чтобы, приняв польскую корону, не допустить на Литве выборов отдельного великого князя и, объединив под собой оба трона и все более и более организуя Литву по польскому образцу, отойти от формального решения вопроса об обладании Подольем и Волынью, создав тем самым условия для свободной конкуренции в деле заселения и обработки этих плодородных, но пустынных пространств.

Подолье, как продолжение Красной Руси за Днестром, после смерти Витовта в 1430 году заняли поляки, и оно уже было настолько охвачено польской колонизацией, что они могли вместе с Червонной Русью ввести в нем польское право, то есть создать польские учреждения и гарантировать свободы, какими пользовались польские шляхтичи. Но поляки хотели большего и жаждали заполучить также Волынь, которую не смог захватить Казимир Великий и которая, оставаясь в руках литовских князей, соединяла Литву с Киевом. При этом, однако, поляки не понимали, что их притязания на Волынь являются камнем преткновения в их союзе с Литвой. Поэтому ошибка и вина Олесницкого состояла в том, что он, не желая выпускать из своих рук руль управления государственными делами, стал во главе оппозиции королю и в течение шести лет руководил ожесточенным сопротивлением его действиям.

Со своей стороны Казимир всячески затягивал с принятием предложенной ему короны под тем предлогом, что известие о смерти брата Владислава III Варненчика еще недостоверно, одновременно угрожая полякам принятием самых жестких мер, если они осмелятся думать о другом кандидате на трон. А польские паны об этом действительно подумывали, так как Олесницкий высказался за избрание маркграфа Бранденбургского Фридриха Гогенцоллерна, а оппозиция выбрала условно Болеслава Мазовецкого на тот случай, если Казимир откажется принять корону.

В конце концов, Казимир до такой степени извел польских панов, что в 1447 году они позволили ему стать королем Польши без предварительного признания им выставленных ему требований и условий. Тем не менее после коронации паны во главе с Олесницким все настойчивее стали требовать, чтобы король торжественно признал за короной Подолье и Волынь, а до той поры отказывались его признавать и повиноваться, отвергая самые благодетельные его проекты по упорядочению внутренних дел страны – съезды один за другим оканчивались ничем.

Однако Казимир, твердо придерживаясь своего плана, не отступал ни на шаг и выдвигал прямо противоположные требования литовцев. Он созывал совместные съезды литовцев и поляков, угрожал призраком междоусобной войны и, вооружившись величайшим терпением, обходил молчанием неприличные речи, с которыми выступала против него оппозиция, а в 1452 году после смерти Свидригайло удержал Волынь за Литвой.

В отместку за провокации оппозиции король обрушился на спесивого краковского епископа, настроив против него церковную и светскую великопольскую знать, у которой в Подолье и Волыни не было прямого интереса. Когда же Олесницкий в силу своего кардинальского достоинства потребовал в королевском совете первенства перед примасом, против Збигнева в защиту примаса поднялись паны из Великой Польши. И тогда король в 1451 году решил дело в их пользу, запретив кому-либо принимать кардинальское достоинство и постановив, что он по своему усмотрению будет призывать в совет один раз примаса, а другой – кардинала.

Униженный этим Олесницкий, не зная меры в своем раздражении, начал прибегать к средствам, носящим все более анархический характер, а в 1452 году после дерзкой речи вместе со своими наиболее ревностными сторонниками покинул зал совещаний, впервые подав пример их срыва. Однако вследствие этого Збигнев только потерял поддержку со стороны политически мыслящих магнатов.

Тогда Олесницкий стал привлекать к совещаниям и съездам все более и более обширные группы рыцарства и приучать их поднимать крики против короля. В результате на съезде в Петркуве в 1453 году низшие чиновники и рыцарство совещались уже отдельно от высших сановников. Борьба же с королем, которому грозили лишением престола, достигла своей высшей точки. Но она окончилась блестящей победой Казимира. Преграждая оппозиции путь к почетному отступлению, король с общего согласия съезда в ничего не значащей формуле подтвердил выданные ранее привилегии, чем, как того и хотел Казимир, и завершился спор о Подолье и Волыни между короной и Литвой²⁵⁷, который так и повис в воздухе.

После такой неудачи Олесницкий потерял политический вес. Когда же в 1454 году пруссы призвали Польшу освободить их от тевтонского ига, а Збигнев наперекор королю отважился воспротивиться и этой, самой жизненной задаче Польши, то его голос вообще ни у кого не нашел отклика. Окончательно уничтоженный, Олесницкий, слишком многое переживший за свои последние десять лет, в 1455 году умер.