Текст книги "Мертвые львы"

В ответ ему достался укоризненный взгляд.

– Ривер, я не рассказывал тебе шпионские байки, а занимался твоим образованием. Во всяком случае, надеялся, что это станет твоим образованием.

Потому что если С. Ч. сообразит, что превратился в старого сплетника, то в нем что-то надломится.

– Я как раз это и имел в виду, – сказал Ривер. – Но Александр Попов в образовательную программу не входил. Я так понимаю, он из московского Центра? Таинственный волшебник, управляющий рычагами?

– Не обращай внимания на человека за Занавесом[11]11
  Слегка измененная цитата из фильма «Волшебник страны Оз» (1939): «Не обращайте внимания на человека за ширмой».


[Закрыть], – процитировал С. Ч. – Неплохо подмечено. Но нет. Не волшебник, а пугало. Туман и шепотки, и ничего больше. Если бы информация была твердой валютой, то все, что нам было известно о Попове, сводилось к сумбурно составленной долговой расписке. Его никто и никогда не видел, а все потому, что его не существовало.

– А почему же… – начал Ривер и тут же осекся. Один из первых полученных уроков гласил: «Задавать вопросы – дело хорошее. Если ты чего-то не знаешь, спроси. Но прежде чем спрашивать, попробуй разобраться самостоятельно». – Значит, туман и шепотки поползли неспроста. Попова выдумали, чтобы мы гонялись за тем, кого нет.

С. Ч. одобрительно кивнул:

– Он был вымышленным руководителем вымышленной агентурной сети. Чтобы мы его искали, высунув языки и сбиваясь с ног. Во время войны мы тоже придумали нечто подобное: операцию «Мясной фарш». Ее проведение нас кое-чему научило: из подробностей, которым ты должен поверить, можно многое извлечь. Ты же знаешь, как работает Контора. Сотрудники департамента Информации предпочитают легенды. Правда прямолинейна. А они любят выглядывать из-за угла.

Ривер привык разбираться в путаных заявлениях деда.

– То есть если тебе подсовывают заведомо ложную информацию, это еще не означает, что в ней не содержится чего-то стоящего.

– Если московский Центр говорит, мол, смотри сюда, то самым разумным будет поглядеть в противоположном направлении, – согласился С. Ч. и добавил таким тоном, будто обнаружил глубоко запрятанный секрет: – В игры играли, понимаешь. И продолжали в них играть даже после того, когда все, что у них было, оказалось доступно всем.

В камине затрещало полено, и старик взглянул на пламя. Ривер с любовью смотрел на деда и думал то, что всегда приходило ему в голову, когда они беседовали на эти темы: жаль, что он в то время не жил. А то бы принял участие. Мысли об этом были единственным, что удерживало его в Слау-башне и заставляло послушно исполнять приказы Джексона Лэма.

– Значит, было досье, – сказал он. – На Александра Попова. Пусть даже он выдумка. И что говорилось в досье?

– Ох, господи, Ривер, я десятки лет о нем не вспоминал, – сказал С. Ч. – Погоди-ка. – Он вгляделся в огонь, будто ждал, что в нем появится изображение. – Сведения были обрывочными. Как лоскутное одеяло. Но мы знали место его рождения. Точнее, думали, что оно нам известно… ну, ты понял, не будем снова о том же. Короче, он якобы родился в одном из закрытых городов. Знаешь про такие?

Смутно.

– Закрытые города были оборонными исследовательскими центрами, которые обслуживались гражданским населением. Попов родился в Грузии. В городе, у которого не было названия, только номер. ЗТ-пять-три-два-три-пять или что-то в этом роде. Население – тысяч тридцать или тридцать пять. Научные сотрудники, обслуживающий персонал и военные, которые держали всех под контролем. Как и большинство таких городов, этот возник после войны, когда в СССР развернулась масштабная программа по разработке ядерного оружия. Этим и занимались в городе. Он… он возник не сам по себе, его построили специально. Завод по производству плутония.

– ЗТ-пять-три-два-три-пять? – повторил Ривер, который любил упражнять память.

Дед взглянул на него:

– Или что-то в этом роде. – С.Ч. снова отвернулся к огню. – Они все были под номерами. – Он выпрямился в кресле, а потом встал.

– Что с тобой?

– Я… просто… Все в порядке. – Старик наклонился к дровяной корзине и вытащил из нее длинный прутик. – Ну, давай, – пробормотал он. – Давай-ка вызволим тебя отсюда. – Он поднес прутик к огню.

Ривер сообразил, что дед увидел жука. Несчастное насекомое сновало по верхнему полену в камине. Несмотря на жар, дедова рука не дрогнула. Он протянул прут так, чтобы его кончик уперся в то место, куда в очередной раз метнется жук, и тогда, наверное, насекомое благодарно взберется по прутику, как по тросу, сброшенному из вертолета. Интересно, как будет deus ex machina[12]12
  Букв. «бог из машины» (лат.) – неожиданное разрешение трудной ситуации, вызванное вмешательством извне.


[Закрыть] на языке насекомых? Но у жука не было слов, латинских или еще каких-нибудь; не замечая предложенного пути к спасению, он взобрался на самый кончик полена, на миг замер и вспыхнул, охваченный пламенем. Дед Ривера молча швырнул прутик в огонь и снова уселся в кресло.

Ривер хотел что-то сказать, но потом заменил слова покашливанием.

– Все это было давно, еще когда Контору возглавлял Чарльз. Под конец ему все это очень не нравилось. Жаловался, что все теряют время, играя в дурацкие игры, когда идет настоящая война, хотя ее и не замечают, – сказал С. Ч. чуть измененным голосом, имитируя манеру речи человека, которого его собеседник никогда не встречал.

Когда-то, в незапамятные времена, Чарльз Партнер возглавлял Контору.

– А Дикки Боу заявил, что именно этот человек его похитил.

– Да. Впрочем, тогда еще точно не установили, что Попова не существует. Вот Дикки и решил им воспользоваться как алиби для оправдания своих грешков. Он ведь и пил, и по бабам шастал, а когда дотумкал, что переполошил всех своим отсутствием, то выдумал всю эту историю с похищением.

– А выяснили, чего хотел Попов? Зачем ему было похищать бегунка?

– Дикки всем подряд рассказывал, что его пытали. Впрочем, пытка в виде насильственного вливания спиртного в глотку не вызвала особого сочувствия ни у кого. Кстати, о спиртном…

Ривер помотал головой. Еще стакан виски – и утром он об этом пожалеет. И вообще, пора уже и домой.

К его изумлению, дед налил себе еще, а потом сказал:

– Этот закрытый город… ну, из которого Попов якобы родом…

Ривер ждал продолжения.

– В пятьдесят пятом он исчез с карты. Точнее, исчез бы, если бы был на карте. – С. Ч. посмотрел на внука. – Закрытые города официально не существовали, так что больших проблем его исчезновение не доставило. Не пришлось ни ретушировать фотографии, ни вымарывать статьи из энциклопедии.

– А что случилось?

– Какая-то авария на плутониевом заводе. По нашим сведениям, уцелевших набралось с горстку. Официальных цифр, разумеется, нет, потому что официально этого никогда не было.

– Тридцать тысяч человек? – сказал Ривер.

– Говорю же, уцелевших набралось с горстку.

– И вы должны были поверить, что Попов – один из уцелевших, – сказал Ривер, представив себе сцену из комикса: мститель восстает из пламени. Только за что ему было мстить, после аварии на производстве?

– Возможно, – сказал дед. – Но им не хватило времени. Берлинская стена пала, к нам в сети набился богатый улов. Если бы Попов существовал, кто-нибудь из рыбешек покрупнее о нем бы обязательно упомянул. Выложил бы нам всю его биографию. Но Попов так и остался недоделанным лоскутным пугалом. На одном из допросов кто-то упомянул его имя, в контексте своей непричастности, потому что в него больше не верили, – сказал С. Ч. и отвернулся от огня.

Свет пламени подчеркнул морщины на лице деда, превратив его в старого вождя племени, и Ривер с болью подумал, что таких вечеров им осталось немного и что хорошо бы это как-то растянуть. Но растянуть это не получится, ни сейчас, ни вообще. Одно дело – это осознать. Другое дело – с этим жить.

Стараясь ничем не выдать своих мыслей, Ривер сказал:

– Упомянул его имя в связи с чем?

– Там был какой-то пароль. Вот только я его запамятовал. – Старик снова взглянул на стакан. – Самому интересно, сколько я всего забыл. Ну, сейчас оно, наверное, и не нужно.

Признание своих слабостей обычно не становилось темой разговоров деда с внуком.

Ривер опустил стакан на столик:

– Поздно уже.

– Надеюсь, это ты не из жалости ко мне.

– Что ты, я же не надел бронежилета.

– Смотри там, поосторожнее.

Ривер помедлил.

– А почему?

– Фонарь в конце переулка перегорел. Темень до самой станции, – сказал дед.

Что, как выяснилось, было чистой правдой. Но Ривер решил, что С. Ч. предупреждает его не только об этом.

Кэл Фентон очень обрадовался, что рядом никого не было – не хватало еще, чтобы кто-то услыхал его девчачий визг в темноте.

Но мысль о том, что рядом может кто-то быть, пугала гораздо больше.

Свет погас не потому, что отказал генератор. Башни гудели; вся информация по-прежнему покоилась в своих электронных коконах. За освещение отвечал отдельный электрический контур, так что, возможно, всего лишь выбило пробки, но как только в мозгу Кэла возникла эта мысль, под ложечкой у него засосало: даже если пробки и выбило, то почему это случилось через две минуты после того, как он заметил открытую дверь и услышал шорох?

Перед ним простирался коридор, где не было ничего, кроме теней, которые выглядели больше и подвижнее обычного. Лестница уходила в очень черную черноту. Всматриваясь в нее, Кэл задышал чаще и невольно сжал фонарик, утратив счет времени. Сколько он стоял не двигаясь – пятнадцать секунд? две минуты? Наконец он икнул: неожиданно, утробно, глубоко, так что изо рта вырвался писк. Кэлу очень не хотелось встречаться с тем, кто этот писк слышал. Он обернулся. В коридоре позади тоже было пусто. Кэл перешел на трусцу – такую же невольную, как недавний паралич; значит, вот как Кэл реагировал на непредвиденную ситуацию: он делал то, что приказывало его тело. Замри. Помаши фонариком. Беги.

«Опасность. Адреналин. Суровая уверенность в своих силах и сноровке».

В дежурке он щелкнул выключателем, но свет не зажегся. Телефон висел на противоположной стене. Кэл перебросил фонарик из правой руки в левую, потянулся к трубке, и она уютно легла ему в ладонь, гладкая, будто детская молочная бутылочка. На миг он успокоился и приложил трубку к уху. Ничего. Ни звука, ни далекого морского шума оборванной линии. Кэл стоял, наставив фонарик в пустоту. Дверь, шорох, свет; а теперь еще и телефон. Учитывая все перечисленное, шансы на то, что на объекте нет никого, кроме Кэла, были ничтожны.

Он осторожно повесил трубку. Его куртка висела на двери, а в кармане куртки был мобильник. Только его там не оказалось.

Первым делом Кэл снова проверил карманы, на этот раз торопливее. Потом проверил опять, помедленнее. Все это время его мозг лихорадочно работал сразу на нескольких уровнях. На одном Кэл вспоминал, как добирался на работу; пересматривал мысленные картинки, на всякий случай – вдруг на одном из них обнаружится, где он оставил мобильник? На другом уровне он перебирал все свои знания об объекте. Технари называли его хранилищем информации или инфосвалкой. Сюда отправляли практически бесконечный объем оцифрованных сведений, к которым никто и никогда больше не обратится, за исключением потенциально возможных случаев вмешательства юристов. Если бы не эта потенциальная возможность, то все хранящиеся здесь цифровые архивы давным-давно потерли бы – хотя нет, Кэл знал, что это обозначают другим словом, не «потерли», а «выпустили», и когда он его в первый раз услышал, то представил себе информацию стаей, выпущенной из голубятни в небо под гром аплодисментов…

Мобильника нигде не было. В дежурство Кэла кто-то проник на объект, отключил свет, перерезал телефонные провода и умыкнул Кэлов мобильник. И вряд ли после всего этого злоумышленник просто тихонько ушел.

Луч фонарика задрожал, будто вот-вот погаснет. У Кэла пересохло в глотке, а сердце бешено колотилось. Надо было выйти из дежурки и проверить коридоры; подняться наверх и обыскать темный лабиринт, в котором хранилась информация. И все это надо было сделать под сопровождение жуткого хора, звучавшего в мозгу.

Иногда ради информации могут убить.

Из коридора, где прятались тени, послышался тихий писк резиновой подошвы на линолеуме.

А если ради информации могут убить, подумал Кэл Фентон, то, значит, кому-то придется умереть.

Тихая ночь, подумал Мин Харпер.

Херня какая-то.

Он налил себе выпить и обозрел свои владения.

Это не заняло много времени.

Потом он уселся на свой диван, одновременно служивший кроватью и, если уж выкладывать банальные подробности, ему не принадлежащий, поскольку был частью Г-образной меблированной комнаты. В короткой черточке «Г» находился кухонный отсек (раковина; микроволновка, водруженная на холодильник; чайник на полке), а в длинной – два окна с видом на дома напротив. Переехав на съемную жилплощадь, Мин снова начал курить; украдкой, не на виду у всех. По вечерам он свешивался из окна и смолил вовсю. В одном из домов напротив какой-то мальчишка делал то же самое; иногда они махали друг другу рукой. Мальчишке было лет тринадцать, столько же, сколько старшему сыну Мина; при мысли о том, что Лукас курит, у Мина покалывало в левом легком, а за мальчишку напротив он совсем не волновался. Наверное, если бы он жил дома, как прежде, то ощутил бы какую-то ответственность и, возможно, поговорил бы с родителями мальчишки. Но если бы он жил дома, как прежде, то не курил бы в окно, поэтому ничего подобного не случилось бы. Размышляя над этой гипотетической ситуацией, он опустошил стакан, налил себе еще, а потом высунулся в окно и выкурил сигарету. Ночь была прохладной, с намеком на дождь. Мальчишки в окне напротив не было.

После этого Мин вернулся на диван. Диван был не очень удобным, но раскладывался в кровать, тоже не очень удобную, так что в этом просматривалось хоть какое-то постоянство. То, что диван был узким и комковатым, было одной из причин, по которой Мин не приглашал Луизу к себе; среди других причин были вечные запахи стряпни из чужих кухонь, отставший линолеум на полу в общем туалете, чуть дальше по коридору, и психованный сосед внизу… Надо бы снять что-то поприличнее, думал Мин, как-то наладить быт. Все пошло наперекосяк пару лет назад; началось с того, что он забыл диск с секретными материалами в вагоне метро, а наутро, проснувшись, услышал, как это обсуждают по радио. Не прошло и месяца, как Мин оказался в Слау-башне. После этого потерпела крах и семейная жизнь. Иногда он внушал себе, что будь его супружеские узы попрочнее, они бы выдержали тяжесть профессионального позора, хотя подспудно сознавал, что правда заключалась в ином. Будь он сам потверже, то сделал бы все, чтобы спасти семью. Приходилось признать, что его брак остался в прошлом, особенно теперь, с появлением Луизы. Мин подозревал, что Клэр не понравится такое развитие событий, и, хотя он ей ничего не говорил, она наверняка об этом знала. Женщины – прирожденные шпионы и способны унюхать предательство еще до того, как оно совершено.

Стакан снова опустел. Мин потянулся налить еще и внезапно увидел будущее, в котором ничего не меняется, будущее, в котором он навечно заперт в этой бездушной каморке и навсегда заточён в бесперспективной Слау-башне. Он ясно осознал, что такого допустить ни в коем случае нельзя. Прегрешения прошлого искуплены; всякий имеет право на одну ошибку. Саммит Паука Уэбба – своего рода оливковая ветвь, протянутая Риджентс-Парком; надо за нее ухватиться покрепче, и тебя выволокут на берег. Если это проверка, то Мин ее пройдет. Главное – не принимать ничего за чистую монету. Следует помнить, что во всем есть скрытый смысл, до которого обязательно надо докопаться.

И не доверять никому. Это самое важное. Никому не доверять.

Кроме Луизы, конечно. Луизе он доверял полностью.

Разумеется, это не означало, что ее нужно посвящать во все.

После ухода Ривера в доме стало тихо, и Дэвид Картрайт прокрутил в памяти разговор с внуком.

Черт возьми!

Он сказал «ЗТ-53235», и Ривер тут же повторил это название. И теперь Ривер его не забудет, потому что с детства отличался прекрасной памятью на номера телефонов, номера машин и счет в крикетных матчах и мог воспроизвести все цифры с невероятной точностью спустя много месяцев после того, как с ними ознакомился. Так что рано или поздно ему станет любопытно, с чего вдруг дед, который в последнее время жалуется на память, так хорошо запомнил эту комбинацию букв и цифр.

Однако вместе со старостью приходит и осознание того, что в жизни есть вещи, которые ты не в силах изменить. Поэтому Дэвид Картрайт спрятал эту мысль в кладовую своей памяти и решил больше к ней не возвращаться.

Огонь в камине угасал. Этот жук… он в страхе метался по полену и в последний миг бросился в пламя, как будто смерть была предпочтительней ее ожидания. И это жук. В подобных обстоятельствах люди приходили к такому же выводу, о чем свидетельствуют и кадры новостной хроники, но Дэвид Картрайт не хотел об этом думать. Кладовая его памяти была полна накрепко запертых шкафов.

Взять, к примеру, Александра Попова. Дэвид Картрайт не упоминал о нем в разговорах с внуком именно по вышеозначенной причине: он не думал о Попове вот уже больше десятка лет. Опять же по вышеозначенной причине: вымышленного Попова не существовало. А Дикки Боу был пьянчужкой, который понимал, что Контора в нем больше не нуждается, и, надеясь выторговать себе пенсию, выдумал историю с похищением. И смерть безбилетника в автобусе – именно тот финал, который светил Дикки Боу с самого начала. Ничего удивительного в этом нет.

Но Джексон Лэм так не считал; проблема заключалась не в том, что старый агент изобретал все новые и новые способы издеваться над своими подчиненными-слабаками, а в том, что, как и все старые агенты, если он ухватывался за ниточку, то тянул до тех пор, пока не расплетется все полотно. А Дэвид Картрайт в своей жизни видел столько полотен, что с трудом понимал, где начинается одно и заканчивается другое.

Он снова взял стакан, обнаружил, что тот пуст, и отставил его. Еще порция виски – и он уснет мертвым сном на час, а потом до самого утра глаз не сомкнет. Единственное, чему он завидовал в молодых, так это их врожденной способности погружаться в беспамятство, как ведро, брошенное в колодец, а потом не спеша подниматься на поверхность, полным сил. Один из тех талантов, о котором не подозреваешь до тех пор, пока его не лишишься.

Вдобавок, кроме осознания того, что в жизни есть вещи, которых ты не в силах изменить, старикам также известно, что есть вещи, которые меняются независимо от тебя.

Александр Попов был вымыслом, легендой, думал Дэвид Картрайт. Александра Попова не существовало.

Интересно, так ли это сейчас.

Он еще долго смотрел в умирающее пламя. Но как и все умирающее, оно не раскрыло ничего такого, чего он не знал.

5

Уэнтвортская академия английского языка располагалась в двух местах. Ее основное здание, если верить роскошному рекламному буклету, находилось во внушительном загородном особняке, подсознательно знакомом любому, кто хоть раз видел воскресные передачи Би-би-си, – четырехэтажный сказочный замок с зубчатыми башенками, тридцатью шестью спальнями, ухоженными газонами, теннисными кортами, площадкой для крокета, оленьим заказником и прудиком с карпами. Второе помещение, единственным преимуществом которого было то, что оно, собственно говоря, и являлось академией, размещалось в двух кабинетах на третьем этаже дома неподалеку от Хай-Холборна, над магазином канцтоваров; если бы включить его описание в буклет, то пришлось бы упомянуть и протекший потолок, и покоробленные оконные рамы с треснутыми стеклами, и электрообогреватель, при включении оставлявший пятна копоти на штукатурке, и спящего русского.

Сейчас электрообогреватель был выключен. Лэм постоял в дверях, молча обводя взглядом кабинет: полки со стопками единственного рекламного буклета; три диплома в рамочках на стене над камином; кирпичная стена за окнами, а на столе, за которым спал русский, – два телефона, черный и белый, оба с дисковым набором, полускрытые грудами того, что можно было назвать документами только из вежливости: всевозможные счета, флаеры местных пиццерий и фирм такси плюс почему-то чье-то объявление: «Недавно приехавший ищет твердой руки». Из-под стола торчали остов небрежно задвинутой туда сложенной раскладушки и замызганная подушечка.

Убедившись, что обитатель кабинета не притворяется, Лэм смахнул стопку буклетов на пол.

– Кха-ах!

Человек дернулся на стуле, как тот, кто хорошо знаком с кошмарами. Его звали Николай Катинский. Подскочил, схватив что-то со стола – очечник, – будто нащупывал зыбкую связь с действительностью. Так и не распрямившись полностью, снова плюхнулся на стул. Стул угрожающе заскрипел. Катинский вернул очечник на стол и закашлялся, надолго. Потом спросил:

– Вы кто?

– Я за деньгами, – сказал Лэм.

Разумно было предположить, что у Катинского были долги и что рано или поздно к нему явились бы кредиторы.

Катинский задумчиво кивнул. Лысый – почти лысый, если не считать венчика седых волос, посеребривших уши, – он выглядел человеком, который бережет силы и не дает выхода эмоциям; такой же, как на видеозаписи восемнадцатилетней давности, снятой из-за двухстороннего зеркала в одном из номеров люкс Риджентс-Парка. Шутка. Допросные находились в подвалах, где проводили самые серьезные проверки, из тех, которые впоследствии можно было отрицать. За прошедшие годы Катинский как-то усох, будто сел на жесткую диету, не озаботившись обновить гардероб. Кожа туго обтягивала кости черепа, но казалось, обвисает в других местах. Покивав, он сказал:

– От Джамала или от Деметрио?

Лэм мысленно подкинул монетку и сказал:

– От Деметрио.

– Понятно. Передай этому паршивому греку: хер ему, а не деньги. Мы же договорились, первого числа.

Лэм нашел сигареты.

– Про хер я бы не упоминал. – Он переступил порог комнаты, ногой подтянул себе стул, наклонил, освободив его от груза шляпы, перчаток и старых номеров «Гардиан», уселся, расстегнул пуговицы плаща и начал искать зажигалку. – Ну что, много таких, кто ведется на эту твою академию?

– Тебе еще и поговорить хочется?

– Надо потянуть время, а то Деметрио не поверит, что мы досконально обсудили все тонкости финансовых аспектов.

– А он где?

– В машине. Строго между нами, деньги подождут до первого числа. – Лэм нашел зажигалку, прикурил. – Ты в сегодняшнем списке не значишься. Мы просто мимо проезжали.

Он сам удивился, как легко к нему вернулась способность на ходу сочинять достоверную легенду. Минут через десять Катинский выложит ему все перипетии своей нынешней жизни, как еду навынос. И как только Лэм ее распробует, то перейдет к основательной дегустации.

Допрос Катинского проводили без особого усердия. Катинский был мелкой рыбешкой; после распада Советского Союза на Запад хлынул поток разведслужащих, отчаянно стремившихся обменять обрывки расхожей, малозначащей информации на твердую валюту. Среди них не было первоклассных агентов, но проверять приходилось всех; кого-то принимали, а кого-то даже отправляли назад, демонстрируя тем самым, что на дармовщинку здесь не прокатишься.

Счастливчики, которым позволили остаться, получали на руки небольшое единовременное пособие и паспорт, который требовалось продлевать каждые три года, что помогало держать их в страхе. Как заметил наставник Лэма, Чарльз Партнер, хорошо иметь в своем распоряжении бросовых русских агентов, про запас. В конце концов, никто не знает ни как завертится колесо истории, ни когда именно мир вернется на круги своя. О том, что означает «на круги своя», никто не спрашивал. Холодная война была в порядке вещей.

В общем, Катинский был одним из счастливчиков. Оно и видно: бывший мелкий служащий сейчас возглавлял «академию»… Ему хорошо за шестьдесят, подумал Лэм. Руки подергивались под всевозможными рукавами: поношенный твидовый пиджак, дырявый серый свитер, обтрепанная белая рубаха без воротничка. Было в нем что-то не совсем правильное, даже если не брать в расчет одежду из секонд-хенда, замызганные стены и обреченный вид. Что-то не совсем правильное; как промежуток между сроком годности и тем моментом, когда молоко действительно скисает.

– У нас большой наплыв, – сказал Катинский, отвечая на вопрос Лэма об академии. – Приходит много запросов. По интернету. От иностранных студентов. Просто удивительно.

– Просто удивительно, как мало меня это интересует. А кто такие мы?

– Мы – это соотносительная форма множественного числа. – Катинский скупо улыбнулся, показав серые зубы. – Сейчас на очное отделение прием закончен, свободных мест нет, но мы предлагаем и другие виды обучения. Например, заочное и дистанционное.

Лэм провел большим пальцем по стопке плотной бумаги на ближайшей полке и взял верхний лист. Диплом: «Дополнительное специальное образование по» и три пустые строки ниже. «Профессиональная сертификация» – значилось на логотипе-розетке, без указания того, кто, как и что именно сертифицирует.

– Да, попадаются недовольные, как же без этого, – признался Катинский. – Но надо иметь в виду, кто жалуется. Приходит вон письмо от какого-то тупого ублюдка, который не может без ошибки написать слово «ублюдок». И я должен из-за этого расстраиваться?

– Так ведь учить ублюдков правописанию – твоя прямая обязанность, – напомнил Лэм.

– Главное, чтобы они умели подписывать чеки, – сказал Катинский. – Кстати, там Деметрио, наверное, заждался.

– Нет, он читает газету. Ковыряет в носу. Ты же знаешь, какой он.

– Ну, тебе лучше знать.

– Верно.

– Гм, очень странно, потому что Деметрио я сам и выдумал. Ты еще не наигрался в эти игры, Джексон Лэм? Когда наиграешься, будь так добр, объясни, что тебе от меня нужно.

Ранним утром, под бледно-голубым небом, перечеркнутым инверсионными следами самолетов, Ширли Дандер осваивала первозданный сельский ландшафт: овцы, поля и вездесущий запах навоза. Там и сям виднелись дома вдоль дорог; перед одним разгуливал павлин. Ни фига себе! Ширли вытаращила глаза, а павлин чинно прошествовал через дорогу и обошел живую изгородь. Куры – понятное дело, но павлин? Не жизнь, а фильм Ричарда Кертиса[13]13
  Ричард Уолли Энтони Кертис (р. 1956) – британский кинорежиссер, сценарист и продюсер, известный романтическим изображением английской жизни в таких фильмах, как «Четыре свадьбы и одни похороны» (1994), «Ноттинг-Хилл» (1999), «Реальная любовь» (2003) и др.


[Закрыть].

Ничто из вышеперечисленного не ускоряло ее продвижения, но, во всяком случае, она знала, куда направляется. Мистер Эл, как прозвал лысого типа Джексон Лэм, сошел с опоздавшего вустерского поезда в Моретон-ин-Марше, который оказался довольно большим городом. На его главной улице было много интересных магазинчиков, куда Ширли с удовольствием заглянула бы. Правда, рано утром, в начале восьмого, все они были еще закрыты. А Ширли всю ночь не спала.

Близ железнодорожной станции располагались парковка и стоянка такси, которая сейчас пустовала. Ширли уселась под навесом, а вокруг началась утренняя суета: тех, кто работал в Лондоне, на станцию доставляли внедорожники, за рулем которых сидели слегка запыхавшиеся супруги в спортивных костюмах; те, кто посмелее, приезжали на велосипедах и либо оставляли их под замком на велосипедной стоянке, либо складывали в сложные геометрические конструкции. Некоторые бедолаги приходили на своих двоих. Тут Ширли заметила, что из подъехавшего такси вышла величавая блондинка, улыбнулась, расплатилась, оставила на чай, снова улыбнулась и ушла. Ширли так проворно скользнула на заднее сиденье, что водитель не сразу ее заметил.

– Что, упустила поезд?

– Я своего не упущу, – ответила она. – Ты только по утрам работаешь или по вечерам тоже?

Простоватое деревенское лицо таксиста приняло унылое выражение, и Ширли щелчком извлекла из-под браслета наручных часов десятифунтовую банкноту: такой фокус она обычно демонстрировала официантам, если они того заслуживали.

– Например, на прошлой неделе. Ты вечером пассажиров возил?

– Что, нелады с бойфрендом?

– А что, похоже?

Он подставил раскрытую ладонь, и Ширли опустила на нее банкноту. Водитель тронул машину от станции, его место тут же занял другой автомобиль, и за недолгую обзорную экскурсию по городу Ширли Дандер узнала все, что хотела знать о работе местных такси.

Мимо проковыляла крупная, очень крупная женщина; с виду чуть за двадцать, но на каждый год ее жизни приходился как минимум десяток килограммов. Внимание Луизы невольно переключилось на нее. Наверное, сила притяжения.

– Интересно, вот как это?

Они, со стаканчиками кофе в руках, сидели на каменной ступеньке у подножья колонны близ станции «Ливерпуль-стрит». Мимо сплошным потоком шли люди, скрывались за углами, входили в магазины и офисные здания.

– И не просто двигаться, – продолжила Луиза. – А вообще все. Какой мужик на такую тушу посмотрит?

– Ха, так ведь недаром говорят, что тот, у кого есть вот это, всегда доберется вот до этого. – Мин движением головы указал на соответствующие части тела.

– Ох, даже не знаю. Есть женщины красивые, а все равно одинокие.

– Ну если говорить о стандартах красоты…

Никто из прохожих не обращал на них внимания. А ведь рано или поздно кто-то должен обратить: Паук Уэбб организовал встречу.

– Их двое, – сказал он. – Кирилл и Петр.

– Русские? – спросил Мин.

– Как мы их опознаем? – торопливо добавила Луиза.

– Не волнуйтесь, опознаете, – сказал Уэбб. – Пашкин прибудет через несколько недель. А с этой парочкой вы обсудите программу пребывания. Им объяснили, что вы из Министерства энергетики. В общем, следите, чтобы они не задирали ноги на стол, но ошейников на них не надевайте. Сами знаете, с гориллами надо поосторожнее.

– С гориллами? – переспросил Мин.

– Они такие, коренастые, – кивнул Уэбб. – Громилы. А вы думали, что Пашкин пришлет парочку сказочных гномиков?

– А зачем они так рано приехали? – спросила Луиза.

Этого Уэбб не знал.

– Он богатый человек. Из тех, что не просто в «роллс-ройсах» раскатывают, а могут и Луну купить. Если он хочет, чтобы все его подушки были взбиты заранее, так тому и быть.

Так что мысль о гориллах у Мина уже была, а даже если бы и не было, то сейчас возникла бы, потому что именно они и приближались. Два широкоплечих амбала шли с таким видом, будто им костюмы жмут. Голову одного (как потом выяснилось, Петра) покрывал ежик седых волос, короткий, как ворс на теннисном мячике. Кирилл был смуглее и патлатее, но ненамного.

– А вот и они, – сказала Луиза.

Да неужели, подумал Мин, сообразив, что вслух этого говорить не следует. Он встал и втянул живот.

Громилы подошли поближе, и тот, который Петр, басовито спросил:

– Вы от мистера Уэбба?

Он говорил с явным восточноевропейским акцентом, но на вполне сносном английском. Они представились, и громилы сели на ступеньку. Луиза помахала баристе в соседнем ларьке, попросила еще кофе. Вот здорово: утро, четверо собрались на деловую встречу в столице; сейчас принесут кофе, а потом, может, и сэндвичи. Тут, куда ни глянь, все идут на такие встречи, подумал Мин, но гораздо реже являются на них при оружии.