Текст книги "Жизнь и смерть Джими Хендрикса. Биография самого эксцентричного рок-гитариста от легендарного Мика Уолла"

Фронтмен Walker Brothers Скотт Уокер кипел от злости в своей гримерке от этой тупой попытки превзойти его на сцене. Он что, блядь, серьезно поджег гитару?

Однако все налаживается, как только они отправляются с концертами в Ипсвич, Вустер, Лидс, Глазго, Карлайл и так далее. Каждый вечер новый город… Джими нравится быть главным на сцене, привлекать внимание. А Кэти прикидывается спокойной, позволяя Джими делать свое дело, «подставляя другую щеку». Она ждет, когда он вернется, закончит трахаться со всеми этими безымянными телками, которые поджидают его в туалетах, после чего: спасибо, детка, пока-пока.

Скотт и Энгельберт тоже на все закрывают глаза, понимая, что именно Джими собирает кассу. Теперь Джими задает тон: «Фиолетовый туман окутал мне мозги / И все вокруг кажется другим…»

Глава 9
Кэти и Джими

Кэтлин Мэри Этчингем сейчас живет в Австралии. Уже много лет. Из-за разницы во времени я звоню ей почти в полночь для меня и почти в девять утра для нее. Я беспокоюсь, что мог разбудить ее, но ясность в голосе, энергия и тепло убеждают, что все в порядке.

«Привет, Мик! – она почти кричит, полная утреннего веселья. – Нет, ты меня не разбудил. Сегодня я проснулась в шесть утра. Здесь так чертовски жарко!» – она смеется тем удивительно приветливым и дружелюбным голосом, который говорит о ее дербиширском происхождении. Простая. Милая. Неудержимая. Кэти будет семьдесят три года, когда выйдет эта книга, но вы никогда не догадаетесь об этом, разговаривая с ней по телефону. Ее голос молод и весел. Но она совершенно точно может дать любому отпор.

С середины 2000-х она живет в Мельбурне на берегу залива.

«Тут тропы и велосипедные дорожки. Здесь все очень непринужденно».

Я отмечаю, что мне очень понравилось читать книгу Кэти «Глазами цыганки», впервые опубликованную в 1998 году. Особенно трогательной оказалась история ее детства. Дочь Чарльза Этчингема, добродушного ирландца с нулевыми амбициями из Дублина, чрезмерно любившего выпить, и матери-англичанки Лил, которая сбежала из семьи – маленького дома с террасой в центре Дерби, с уличным туалетом и жестяной ванной, – когда Кэти было всего десять лет. Она вернулась через три недели – и тут же снова уехала, на этот раз навсегда, забрав с собой постояльца Тома. Тому было двадцать лет. Лил было пятьдесят.

Поэтому Кэти и ее младшего брата Джона отправили жить в Дублин к Валери, сестре отца. У тети Вэл своих детей не было, она кормила Кэти и Джона кашей и вареной картошкой и дважды в день водила их в церковь.

Они сбежали. Околачиваясь возле порта в Дун-Лаогэре, притворились детьми другой большой семьи и каким-то образом без билета сели на паром и вернулись обратно в Англию. Удивительная история для 1957 года, но, наверное, именно такое начало приключений привело ее к лондонским тусовкам с темпераментными звездами.

Ее брат остался с отцом-алкоголиком, а Кэти переехала жить к ранее неизвестной сводной сестре Джин, которая презирала ее за внешность. «Джин была простушкой», – пишет она в своей книге. И всегда ядовито называла Кэти «хорошенькой», отворачивая ее фотографию к стене.

Кэти снова убежала и приехала к тете Лил, чьей «большой страстью были азартные и карточные игры» и чье сердце принадлежало двум волнистым попугайчикам. Когда один из них напал на Кэти, она схватила его и сжала до смерти. На этот раз ей пришлось уехать жить к тете Кэтлин в Дублин. Кэтлин и ее муж Дермот желали ей добра. Именно тетя Кэтлин тогда устроила так, что юную Кэти отправили в школу-интернат при монастыре Святой веры в Скеррис, прибрежном городке в Фингале, где монахини занимались тем, чем славились на весь мир – превращали жизнь учениц в сплошное страдание.

История Кэти приняла еще один странный оборот: внезапно появилась ее мать, похитила дочь из монастыря и увезла обратно, чтобы она жила с ней (и Томом) в Англии.

Еще подростком Кэти решила: «Мне не нужны другие люди. Они все подвели меня. Мне нравилось быть частью толпы, но я не хотела полагаться на кого-то другого в своей жизни. Я намеревалась сама заботиться о себе».

В 1964 году она одна отправилась в Лондон – и никогда не оглядывалась назад. Позже Лил навестит ее в Лондоне в квартире, в которой она жила с Джими. Она говорила, что ее мать и Джими – «два цыгана» – прекрасно ладили.

По материнской линии в ней течет цыганская кровь, хотя Кэти высмеивала весь этот стереотип «позолоти ручку» и отрицала, что это могло повлиять на ее собственную страстную натуру. Но было ясно, что она будет достойной парой для любого мужчины, попавшего под ее чары.

Конечно, она совершенно права, когда говорит, что если вы хотите узнать подлинные подробности ее жизни с Джими Хендриксом и без него, то они уже есть в книге «Глазами цыганки». И все равно с ней приятно даже просто болтать. Мы со смехом обсуждаем, как написание истории чьей-то жизни зачастую заставляет внезапно всплыть глубоко лежащие воспоминания. Кэти упоминает, что была поражена тем, как много людей – старые друзья, о которых она не слышала уже много лет, и другие, не столь близкие, – внезапно нашли повод для контакта: были тронуты после прочтения ее книги и решили с ней связаться.

В наши дни, когда речь заходит о ее жизни с Хендриксом, основной фокус заключается в том, чтобы развенчать очень много версий истории, которая, как ей кажется, была переврана людьми, не имеющими понятия о том, как все было на самом деле, но которые на протяжении многих лет запрыгивали в последний вагон со своими книгами, фильмами и теориями, а теперь с блогами и разглагольствованиями в социальных сетях. Она разрывалась между нежеланием вступать в контакт с сумасшедшими, недовольными, мечтателями, фанатами и фанатками, сочинителями и лжецами – чтобы лишить их воздуха – и рвением в попытках распутать кажущиеся бесконечными слои дерьма, которые теперь окружают историю Хендрикса. Кэти сбивается с темы, иногда путается, становится одержимой, злой, а затем смеется, но ее слова всегда реальны, всегда наполнены благими целями.

«Он был моим другом, – говорит она. – Тебе не безразличны твои друзья».

Твои воспоминания о первой встрече с Джими – они все еще свежи в памяти, даже спустя столько времени?

– Да! Да, я все прекрасно помню. Я имею в виду, что мы были очень молоды, поэтому не были такими уж искушенными. Но где-то внутри я все еще такая, какой была тогда.

Говорили, что ты единственная, кто мог противостоять Джими после того, как он стал знаменитым.

– Точно. Я всегда была такой, и сейчас это никуда не делось. (Хихикает.)

Это то, что привлекало Джими, или он считал, что это проблема? Как ты думаешь?

– О, нет. Я не думаю, что он считал это проблемой. Мне кажется, ему это очень нравилось. Я им не командовала, если ты это имеешь в виду. Я не говорила ему, что делать или что-то типа того. Но в то же время была довольно решительно настроена относительно всего. Другими словами, я не была маленькой девочкой, которая таскалась за ним, понимаешь? И я не хотела ходить на все эти концерты. Я предпочитала встречи с друзьями. Я была еще очень молода, понимаешь, и мои подруги были для меня очень важны.

Для тебя все могло закончиться плохо.

– Я знаю. Все могло бы кончиться, как у многих рок-цыпочек. Наркомания, алкоголизм или другие зависимости. Я была слишком рассудительна. У меня есть письмо от Энджи Бердон. Она принимала наркотики, но в начале семидесятых, а не в шестидесятых. Она уехала жить к своей семье в Перт. И написала мне письмо. Это было, наверное, в восьмидесятых, в начале восьмидесятых, когда ее арестовали за хранение. Она писала: «Кэти, ты всегда была рассудительнее, чем все мы».

Может быть, потому что ты уже пережила сложное детство?

– Да. И я не хотела ввязываться во всю эту наркотическую чушь.

Ты не хотела оказаться в трудном положении.

– Да. Не хотела и не позволила бы себе это сделать. Вот почему мы с Джими расстались, вовсе не из-за его распутства или чего-то там еще, потому что в то время я еще не знала, насколько оно велико. И только потом ты узнаешь всю правду. Я знала, что, скорее всего, он не будет верным. Они все были такими. Даже женатые Митч и Ноэль.

Ты рассказываешь в своей книге, что поворотным моментом для тебя стала поездка в Нью-Йорк в 1968-м, когда вы оба жили в номере Garden Suite в отеле Pierre и Джими был окружен, по твоим словам, «шлюхами… сутенерами… и наркодилерами». Главным среди них был один подозрительного вида парень с чемоданом, полным кокаина, и пистолетом…

– Это был решающий фактор. Я посмотрела на это и подумала: что это за люди? Эти люди очень опасны. Потому что как англичане мы не привыкли к оружию. И не забывай, что в то время в Нью-Йорке было очень неспокойно. С тех пор там многое изменилось. А тогда он был похож на мировую столицу убийств.

Нью-Йорк – место, где могло произойти все что угодно.

– Вот именно. И все они были вооружены. Ну, не все, но этот парень был. Я помню этот пистолет. Я не знаю, что это был за пистолет, потому что с тех пор ни разу его не видела. Но он был такой, немного угловатый, у него был не круглый ствол, а что-то вроде квадрата. Первое, что пришло мне в голову, когда я увидела его: я подумала, что это игрушка. Но в течение первой же секунды поняла, что он настоящий. И я знала, где нахожусь. Думаю, именно это был переломный момент.

Парня, которого ты идентифицируешь как Говарда Кранца, ты описываешь в своей книге как человека, напоминающего тебе Коломбо. Хотя неряшливый человек средних лет в плаще выглядел бы довольно странно в этой компании, не так ли?

– Так оно и было!

Теперь он мертв. Но тогда он был адвокатом со связями в мафии. Как ты думаешь, кем он был?

– Я не знаю, потому что больше никогда его не видела и ничего о нем не знала. Все, что я знала, это то, что он был очень заметным и у него был сильный нью-йоркский акцент. И он был не очень высоким. Он был совсем маленького роста. Все это было странно, эти люди торчали у нас, а я их не знала, не встречала раньше. И все они просто сидели там, развлекались. Что, черт возьми, происходит?

Я пошла в ванную комнату. Это был номер люкс. Там была спальня, ванная комната, потом отдельная гостиная с маленькой кухней чуть левее двери в ванную. Я пошла в ванную, а когда вышла оттуда, в этой чертовой гостиной было полно народу. Когда я уходила, там никого не было.

У нас в Англии никогда не было таких парней. Чес не позволил бы этого. Пока они не поссорились и мы не переехали на Брук-стрит, Чес всегда был рядом. А Чес был, знаешь ли, довольно крутым парнем. Он был бывшим докером в Тайнсайде. Он не позволил бы произойти ничему подобному. Этого бы просто не случилось. Все это происходило в Нью-Йорке. Все было связано с этим городом. И все эти фанаты, пытающиеся подлизаться к Джимми – потому что к тому времени он уже был богат, – снабжали его всякой хренью.

Типичное поведение. Поскольку они сами не являются музыкантами, это обычно либо секс, либо наркотики.

– Да, именно.

Ты говоришь о том, что видела сотни маленьких пакетиков с белым порошком…

– Ну, я не думаю, что их было несколько сотен, и они не были маленькими. Это были большие пакеты! Думаю, что дело было в том, что большие пакеты затем были расфасованы на пакеты поменьше. Он был крупный дилер, да. Вот почему у него был пистолет. Все это было в чемодане. И там были только большие пакеты – ну, наверное, шесть на четыре дюйма. Так что это стоило много денег. Да.

К 1969 году на смену кислоте и траве пришли кокс и героин. Ты их видела у Джими и его окружения?

– Думаю, это был кокаин. Но не… не героин. Кокаин. И да, думаю, что это было только начало. На самом деле он добрался до Англии только в 1972-м или 1973-м. Так что это было типичное американское развлечение. Вероятно, в Англии и раньше был кокаин, просто я никогда с ним не сталкивалась. Я не сталкивалась ни с героином, ни с кокаином до тех пор, пока его не начала принимать Энджи.

В книге есть сцена, где ты описываешь, как отправилась в отель Londonderry на Парк-лейн, чтобы спасти Энджи и еще одну твою подругу. И ты нашла Джими в постели, он дрожал, горячий и бледный. Ты намекаешь в книге, что, возможно, это была своего рода ломка, через которую он проходил. Как ты думаешь, он уже тогда сидел на героине?

– Трудно сказать наверняка, потому что я ничего не видела, кроме почти пустой бутылки «Джека Дэниелса». На дне оставалось еще немного. И он принял эти таблетки, которые все принимали при простуде (чтобы облегчить симптомы боли, озноба и лихорадки). Теперь они под запретом. Это могло быть из-за таблеток, побочные эффекты были похожи на ломку. Так что я действительно не знаю (о героине). Ничего подобного я не видела. Там не было ничего, кроме виски, никакого порошка или чего-то еще.

Я спросила: «В чем дело?» Он ответил: «Ах, у меня ужасная простуда. Я принял несколько таблеток». «Ну, здесь очень жарко», – сказала я. Работает обогреватель, солнце светит сквозь занавески. Я имею в виду, что в комнате было тепло, и это был не холодный день. Поэтому я выключила обогреватель, но ему было холодно. У него могла быть лихорадка… Возможно, грипп. Сейчас сложно говорить о том, что это было как-то связано с наркотиками. Не забывай, когда они делали вскрытие, они не нашли никаких следов чего-либо подобного.

Каким он был в конце? Чес ушел. Майк Джеффри помешан на деньгах. Ты больше не с ним. У него не было никакого равновесного влияния.

– Да, он был несчастлив. Он был расстроен и никак не мог найти выход из этой ситуации. Рядом с ним не было никого, на кого можно было бы положиться, кто бы присматривал за ним. Он был окружен людьми, которые в основном хотели заполучить его частичку, понимаешь? Не для того, чтобы быть рядом с ним, а для того, чтобы… не знаю, для чего. Надеялись, что часть его славы повлияет и на них. Никого из них не было рядом, чтобы помочь решить его… проблемы. Все это в сочетании с его детством и всем прочим…

Думаешь, ему было одиноко?

– Да. Да. У него не было настоящих друзей. Ни одного из этих людей нельзя было назвать настоящим другом.

Похоже, в его жизни было очень мало настоящих друзей. Он жил, как ты в детстве, переезжая с места на место. Он пошел в армию, чтобы сбежать от отца. Вел довольно суровую жизнь, играл в разных группах, слонялся по Нью-Йорку. Ты искренне заботилась о нем и он отвечал тебе тем же?

– Да, совершенно, верно. У нас была своя семейная жизнь. И это было очень весело! У нас было удобное место для жизни – очень удобное. Немного устаревшее по нынешним меркам, но в то время оно казалось очень большим. Нам готовили еду, завтраки, чай. Мы играли в игры. Мы слушали музыку. Обсуждали с Чесом планы на будущее. И я была там, наблюдая за тем, как они собирали группу и решали, будет ли это группа из пяти человек, или больше, или это будет что-то еще.

На обоих прослушиваниях, которые они делали с Митчем и Ноэлем, а также с Эйнсли Данбаром, был пианист, потому что Чес думал о более крупной группе. Я думаю, что только позже Чес понял, что ему не нужны все эти люди. Все, что ему было нужно, – это устойчивый бас, хороший барабанщик и Джими. Джими справится со всем. И так все и вышло. Вот тогда-то они и решили, что нужны только трое.

Это был первый раз в его жизни, когда он чувствовал себя в безопасности?

– Да. Это был дом, где ему было комфортно и безопасно, где есть все, что нужно. Ну, сначала у нас была только радиола, знаете, такой проигрыватель, деревянный ящик. (Смеется.) Как только мы переехали на Аппер Беркли-стрит, он собрал систему, с усилителем Leak и двумя 30-ваттными колонками, что для того времени было очень круто. У нас регулярно взрывались динамики, там внутри были бумажные мембраны. Если их слишком громко включали, то мембраны просто лопались. Я помню, как ехала в Бромли на такси, с этими колонками на полу машины, в мастерскую с просьбой починить их немедленно. Они такие: «Нет, тебе придется вернуться на следующей неделе». В те дни мысль о том, что у нас целую неделю не будет музыки, была просто ужасна! (Смеется.) Я заклинала их! Дорога туда и обратно на такси обошлась недешево. Но это было очень важно. В конце концов они меня запомнили. Я ездила туда раза четыре. И каждый раз одно и то же: «О, вот и снова она». Я с колонками на заднем сиденье такси. «Вы можете их починить?» Их чинят, а я жду. По-моему, Джими ездил туда всего один раз. В основном я занималась этим, пока он репетировал или еще что-то делал. В те первые два года это был наш обычный образ жизни.

Как ты думаешь, тебе удавалось удержать его от безрассудства в эти первые два года?

– Да. Определенно.

Но тебе стало с ним тяжело, когда он начал злоупотреблять кислотой.

– Да. Во-первых, я не знала, что он ее употребляет. Он принимал кислоту, но это было не в 1966 году. Это было в конце 1967 года. А я и не знала, что он принимает. На самом деле, я даже не уверена, что он принимал. Но другие говорят, что так оно и было. Эрик Бердон, например, уверен. Как-то я выпила в баре напиток Эрика (который был приправлен кислотой). Но не знала об этом, потому что не почувствовала никакого привкуса. Просто скотч с колой. Мой коктейль закончился, и, вместо того чтобы ждать – они были на сцене, – я подумала, что выпью его, а потом закажу еще. В следующий момент – минут через пятнадцать – я не понимала, что со мной происходит. Все кружилось, и мне было очень плохо. Помню, как вышла на улицу, прошла мимо входа, села на ступеньки, ведущие в клуб, и сказал Энджи, которая пришла за мной: «Я не очень хорошо себя чувствую. Не знаю, в чем дело».

Никто не подозревал, что это был ЛСД, пока Эрик не признался. Поэтому я отправилась в больницу Святого Георгия в Тутинге и рассказала им о том, что произошло. Они в основном говорили: «Ну, придется просто подождать. Это скоро пройдет». (Смеется.) Но мне нужно было оставаться в больнице, пока все не завершилось. Это заняло несколько часов. Скажу тебе, это было ужасно. Я почти ничего об этом не помню, потому что была очень напугана. Я была в ужасе. Я совершенно не понимала, почему все движется и почему я чувствую себя так странно. У меня начались приступы паники, я не знала, что происходит.

Меня обвинили в том, что я выпила коктейль Эрика. Джими гадал, где я, со мной была только Анджела, больше никто ничего не знал. Все переполошились: куда пропала Кэти? В конце концов я все-таки позвонила домой. Было около пяти утра. К тому времени они уже вернулись, и я просто сказала: «Я выпила коктейль Эрика». Джими сказал: «Ты не должна была этого делать! Никто никогда не знает, что там может быть!» Я пришла домой часов в шесть-семь утра. Это была ужасная, ужасная ночь. Больше мне никто никогда ничего такого не предлагал. (Смеется.) И я никогда больше не брала чужую выпивку!

Можешь рассказать о том очень трогательном моменте перед смертью Джими, когда вы столкнулись с ним в отеле Cumberland в Лондоне? Джими сказал: «Ты должна зайти». Ты ответила: «Да, конечно», зная, что не сделаешь этого. Быть вежливой несмотря ни на что. А потом тебе звонят и говорят, что он умер. Ты бежишь и покупаешь газету.

– Да. Да. Я не могла в это поверить. Думала, что это ошибка. Вот он был жив и здоров, и следующее, что я узнаю от Мадлен Белл, которая только что услышала новость по радио. Она остановилась на заправке, чтобы позвонить мне. Это было чувство полного отрицания происходящего. Я правда поверила в это только тогда, когда дошла до газетного киоска. В те дни Evening Standard выходила три раза в день. Там был утренний выпуск, который они называли «стоп-пресс». И парень в газетном киоске сказал: «Приходите через час, когда придет следующий выпуск». Тогда я пошла домой, включила телевизор, но там ничего не сказали. У меня не было радио, поэтому я вернулась к газетному киоску, он был как раз в конце улицы, и я увидела: Джими Хендрикс умер. «Двадцать восемь лет», – гласила надпись. Помнится, я подумала, что ему еще нет двадцати восьми.

Тебе тогда было всего двадцать четыре. Ты уже теряла кого-нибудь из близких?

– Нет. В таком возрасте ты считаешь себя бессмертным. Ты не осознаешь, что люди могут умереть, когда они совершенно здоровы. Да, это было ужасное, ужасное потрясение. А потом эта передозировка наркотиков…

Как ты теперь относишься ко всей этой истории с Моникой Даннеманн, утверждающей, что она была невестой Джими, и ее версии того, что произошло той ночью?

– Ну, теперь все это в прошлом. Она покончила с собой… Мы выяснили, что рано утром (в день смерти Джими) были сделаны телефонные звонки, мы это знаем. И в шесть часов утра там были люди, а скорую помощь вызвали только в восемнадцать минут двенадцатого. Это мы точно знаем. Из полицейского расследования стало понятно, что в квартире не было телефона. Телефон-автомат был в коридоре. И нужно было положить туда четыре пенни. И нажать кнопку.

Какие выводы вы сделали из возобновленного расследования, которое вы инициировали в начале девяностых годов?

– Полиция хотела взять интервью у некоторых людей, например у Эрика Бердона. Но все они отказались. (Роуди Эрика Бердона) Терри Слейтер тоже отказался. Но теперь и он мертв… все, кто был там. Недавно один исследователь взял интервью у Алвении Бриджес (подружки Эрика Бердона), которая была первой на месте преступления. И она подтвердила, что в Лондоне не было пробок. Только-только начало светать. Там было очень мало людей. И он заставил ее повторить это еще раз, сказав: «А ты уверена, что там не было ни пробок, ни людей и только начинало светать?» И она сказала: «Да, я абсолютно уверена». Тогда он сказал ей: «Но скорую помощь вызвали только в 11:18», и она замолчала. Затем она продолжила: «Почему вы задаете мне эти вопросы?!» Она стала надменной. Другими словами, она сказала правду. Затем, когда она столкнулась с вопросом о времени вызова скорой помощи, она замолчала и начала говорить: «Почему вы задаете мне эти вопросы?!»

Это подтверждает то, что сказал Эрик Бердон в своей книге. Что это было ранним утром. Гарри Шапиро (журналист) попытался поговорить с Терри Пилюля, как мы его называли (Терри Слейтер), и он убежал от него на улице. Так что никто из них ничего не расскажет, но они все были там в то утро. Вместо того чтобы позвонить в скорую при первых признаках того, что что-то не так, Моника запаниковала и начала звонить друзьям, чтобы узнать, что делать. И, вероятно, именно это привело к его смерти – и не только это, но и те таблетки, которые он принял, каждая из которых содержала двойную дозу. Ей прописали их в Германии. Надписи на них должны были быть на немецком. Наверное, она отдала их ему, а он не знал, что там это: он не смог бы прочитать этикетку. Патологоанатом Министерства внутренних дел, просмотревший очень скудный отчет о вскрытии, сказал, что такой уровень токсичности мог быть от пяти таблеток. Понимаешь? Он не знал, что каждая из них была двойной дозировки.

Так что же, по-твоему, произошло той ночью, Кэти? Что подсказывает тебе сердце?

– Я думаю, она дала ему таблетки, а потом его вырвало, он умер – и она запаниковала. Ее отец был старым нацистом, так что оказаться обнаруженной в гостиничном номере с черным парнем было бы очень нехорошо. Вот тогда-то она и начала говорить: «Он был моим женихом! Мы же были помолвлены!», чтобы скрыть тот факт, что это была обычная связь на одну ночь.

Она забрала его гитару и оставила себе. Не передала семье.

Что же касается Эрика, то он был в некотором роде… Он больше не будет говорить об этом. Все люди, которые были там, больше не будут говорить об этом. Мы точно знаем, что все они были там. Полиция совершила ошибку, послав ФБР поговорить с Эриком, потому что он жил в Калифорнии. А он просто сказал: «Нет. Мне нечего сказать». Никто из них не станет говорить с полицией. Единственная причина, по которой они не хотели говорить с полицией, – это то, что они знали, что все они там были, пока Джими лежал на кровати мертвый.

Терри Слейтер сказал мне по телефону, это было в восьмидесятых, когда я только начала наводить справки, он сказал: «О, мы собрали всю дурь и выбросили ее в унитаз». Тогда полиция – единственное, что они мне сообщили – отказалась сказать, кто звонил в больницу: мужчина или женщина, но у них была запись. Теперь я предполагаю, что, поскольку они не сказали мне, это была не женщина. Это был мужчина, он сделал срочный вызов. Они сказали, что допрашивали Монику в течение четырех часов, а позже, когда они пришли к ней домой, чтобы допросить ее снова, она уже была под защитой. У нее там были два адвоката из влиятельной городской фирмы, которые постоянно твердили: «Вы не обязаны отвечать на этот вопрос».

Они спросили ее: «Что случилось с покрытыми рвотой наволочками?» Мне сказали, что она призналась, что выбросила их через заднюю дверь в мусорную корзину. А тебе не кажется, что это странное поведение?

Это определенно подозрительно. Не похоже, что она очень торопилась вызвать скорую помощь.

– Да. Все так, как сказал мне Чес. Я встретилась с Чесом в 1994 году. Мы выпивали в отеле «Дорчестер» и говорили обо всем этом. Он сказал: «Джими умер по неосторожности. Он был не с теми людьми и не в то время». Другими словами, если бы он не был с этой особой группой людей, он, вероятно, не умер бы, понимаешь? Те таблетки запрещены, а Джими не знал этого. Он не знал, что каждая из них была двойной дозировки. Я имею в виду, что она всю жизнь говорила: «Таблетки были очень слабые». Ну, они не были. Они были охренеть какими сильными.

Именно она дала ему эти таблетки, и она жила с этим чувством вины, пока не покончила с собой. И она так боялась, что ее подвергнут перекрестному допросу, когда нарушила обязательство суда прекратить называть меня лгуньей и сказала, что я солгала генеральному прокурору. Потому что я этого не делала, и, конечно же, судья прочитал то, что я написала генеральному прокурору, и решил, что в этом нет ничего, что можно было бы истолковать как ложь. Просто констатация фактов и документы, чтобы подкрепить эти факты. Так что она нарушила порядок. И она была признана виновной в неуважении к суду.

Ты говоришь про судебный иск, который ты начала против нее после того, как она нарушила предыдущее решение суда, по которому должна была прекратить публично называть тебя лгуньей. Она проиграла это дело.

– Она ждала, что мы подадим на нее в суд за клевету, из-за чего у нее могли бы быть неприятности. Так вот, мы не собирались этого делать, но она этого не знала. Она пошла домой, соседи сказали, что видели, как она отрезала кусок шланга, и удивились, зачем она это делает. Соседи забыли об этом, а на следующее утро ее мать проснулась и обнаружила, что ее нет в постели. Она пошла в гараж проверить, там ли машина.

Моника отрезала два куска шланга и использовала клейкую ленту для герметизации. В каждое окно вставила по шлангу. В ее Mercedes было две выхлопные трубы с двух сторон. Она вставила в них шланги, а потом заклеила окно изнутри скотчем.

Так что не было никакого шанса, что газ вырвется наружу. Ножницы и клейкая лента лежали у нее на коленях. Она была одета в ночную рубашку. Мать пыталась объяснить, что это был крик о помощи, что она не хотела убивать себя. Они не хотели, чтобы это признали суицидом. Но коронер сказал: «Нет, это была трагическая попытка самоубийства». Они утверждали, что она выключила двигатель, потому что хотела спастись. Но многие люди, которые отравляют себя угарным газом, выключают двигатель, чтобы он не привлекал внимания: так никто не услышит, как в гараже работает двигатель автомобиля. Моника явно подготовилась. И именно это подтвердил коронер. Коронер сказал всем присутствующим в зале суда, включая ее мать и тех, кто давал показания, всем адвокатам, что они не должны упоминать моего имени, а если они произнесут его, то это будет считаться проявлением неуважения к суду, чтобы остановить попытки обвинить меня в произошедшем. Поэтому в суде меня называли «противником Моники». (Смеется.)

Мне кажется, что Моника много врала, а теперь этот клубок распутывается.

– Да. Да. И вот что случилось – я отправила все ее интервью коронеру, сказав: «В этот конкретный день она говорит, что это произошло. Но, опять же, в этот конкретный день она говорит, что это произошло. И все это не сходится». Таких примеров было около дюжины. Она меняла свою историю, как и многие другие, понимаешь?

Особенно если ты что-то выдумываешь, а история не сходится.

– Именно это меня и встревожило, потому что, когда она рассказывала мне о Джими, я поняла, что она его не знает. Она говорила о чертах, которых у него не было.

В своей книге ты говоришь, что она задавала много вопросов, например что он любит есть.

– Да. И я поняла, что здесь что-то не так. Как-то она сказала: «О, я сделала ему бутерброд с тунцом». А Джими терпеть не мог тунца. Он вообще не очень любил рыбу. Я знала, что это неправда. Потом, позже, она сказала, что это были спагетти болоньезе. Поэтому я спросила у Терри Слейтера: «Она готовила?» «Нет, – сказал он. – Там вообще не было никакой еды. Даже ломтика черствого хлеба». Я удивилась: «Но она сказала, что приготовила ему что-то». Ответ: «Определенно нет».

Я спросила его: «А что делал Джими в это время?» Он сказал: «Он лежал на кровати совершенно измотанный». Теперь я понимаю, что это означало мертвый. Я должна была прояснить этот момент, потому что это может означать и усталость. Но я поняла, что это означает мертвый, он не собирался говорить, что Джими лежал уставший. Судя по тону, он лежал на кровати мертвый. Но Терри сказал «измотанный».

Я начала очень подозрительно относиться ко всему этому, начала копать все глубже и говорить с ними, стараясь не показывать, что меня интересует. Просто хотела узнать, что случилось. И, конечно, заметила, что этот сценарий отличался от того, что происходило (официально). Тогда я начала понимать, что все эти телефонные звонки и остальные их действия были сделаны рано утром, по крайней мере за четыре часа до вызова скорой помощи.

Если это правда, то, что она сказала, что он был все еще жив, когда вызвали скорую помощь, – а я думаю, что он был уже мертв, – если это было правдой, и они потратили впустую четыре часа… Понимаешь? Но коронер (в то время) верил каждому ее слову, к сожалению, потому что она была (предположительно) единственным свидетелем. Они спросили ее в суде: был ли там кто-нибудь еще? И она сказала: «Ну, у нас были друзья, но это было раньше».

Вся эта история о том, как она посреди ночи вышла за сигаретами, тоже звучала странно.

– Чушь собачья! До Лэдброк-Гроува надо долго идти вниз по склону. Магазин был у моста, что идет через дорогу (у станции Лэдброк-Гроув). А потом снова наверх. Я имею в виду, сколько на это нужно времени? Минут двадцать пять? Я вообще не думаю, что такое было.