Текст книги "Дети грозы. Книга 4. Сердце убийцы"

Глава 8
Охота на Пророка

…нет заклинаний, плетений и прочих костылей. Ваша музыка, ваши картины или стихи – вот ваша сила. Вы можете говорить любые слова, они не особо важны. Важно, что вы вкладываете в свое искусство. Готовы ли вы поделиться с людьми кровью своего сердца, слезами вашей души. Если вам есть что дать, вы дадите и получите в ответ сторицей. Вам, потомкам Золотого Барда, выпала честь делать этот мир лучше. Каждый день и час. Даже просто своим присутствием. Вы исцеляете души так же, как менталисты исцеляют разум…

Из лекции с.ш. Офелии Хеймдел Мандолины

7 день пыльника. Имперский тракт между Беральдосом и Иверикой

Себастьяно бие Морелле, Стриж

Последнюю ночь он провел в деревушке всего в лиге от города. Поначалу местные жители отворачивались, завидев паренька с гитарой и котом на плече, а одна молодая женщина кинула в него из-за забора комком грязи. Ни приветливого, ни спокойного лица, только страх и озлобление, гнев и горе – и половина дверей заколочена.

Стриж не стал проситься на ночлег, уселся на бревно с краю пыльной деревенской площади, молча расчехлил гитару и так же молча заиграл. Не для сельчан, для себя. Всю боль и разочарование, вину и тоску он выплескивал звонким плачем струн в темнеющее небо, в густой вечерний воздух. Гитара пела цикадам и ночным птицам, первым звездам и пустым окнам.

Вскоре вокруг собрались селяне. Они подходили тихо, пряча глаза, останавливались неподалеку. Когда смолкли последние звуки, так же тихо селяне разошлись по домам, унося с собой подаренные музыкой покой и надежду. Лишь та самая женщина, что кинула грязью, не ушла. Она стояла напротив, не утирая слез, и смотрела на него. Смотрела, как он осторожно убирает гитару в чехол, как набирает воду из колодца и пьет, как закидывает за спину гитару и дорожный мешок, сажает на плечо кота, как делает первый шаг прочь из селения, мимо нее… Тогда она, все так же молча, улыбнулась и взяла его за руку.

На следующее утро, с рассветом, Стриж продолжил путь.

Когда он уходил, женщина, с которой он так и не перемолвился ни словом, еще спала, положив руку на свернувшегося клубком кота. Горестные складки вокруг рта разгладились, лицо ее просветлело – казалось, она вот-вот улыбнется новому дню. Несколько мгновений Стриж постоял рядом, осматривая дом при свете наступающего дня. Судя по сложенным на сундуке мужским вещам и топору, воткнутому в колоду под окном, муж покинул ее не так давно. Несложно было догадаться, куда он подался. Так и не разбудив женщину, Стриж взял одну из чистых рубах с сундука, положил вместо нее несколько монет и тихо прикрыл за собой дверь.

Войти в Иверику оказалось непросто – тракт был забит повозками горожан. В воротах стояла толчея. Телеги сталкивались и застревали, придавливали обезумевших от криков и боли лошадей, между ними пытались протиснуться целые семьи, нагруженные мешками с пожитками.

Жаркое летнее солнце не могло рассеять смрад обреченности, такой густой и въедливый, что им, казалось, пропитались даже булыжники мостовой. На стенах толпились солдаты при полном вооружении, но с поникшими плечами и тоской на лицах: Иверика еще делала вид, что сопротивляется. Но с первого взгляда становилось понятно, что город сдастся сразу, стоит Пророку подойти.

Пробираясь по узким улочкам, Стриж прислушивался к разговорам прохожих. Ничего нового и интересного он не услышал – обыкновенные слухи и бредни перепуганных людей. На центральной площади, перед ратушей, собралась толпа: лавочники и подмастерья, кумушки и гулящие девицы, бродяги и стражники вперемешку. Двое в белых балахонах и с обритыми головами вещали с перевернутой телеги, потрясая грубо побеленными деревянными кругами. Они призывали уверовать, пасть пред Пророком ниц, присоединиться к нему и идти к королю вопрошать о справедливости и требовать очищения земли от скверны.

Народ слушал, открыв рты и развесив уши, и многие уже готовы были побросать все и бежать навстречу Пророку. Это могло показаться смешным, если бы Стриж не видел, к чему привела доверчивость таких же дураков, а особенно их жен и детей.

Судя по словам фанатиков, Пророк не позже завтрашнего дня должен был подойти к Иверике. Всего на несколько минут Стриж задержался, раздумывая, не проще ли будет подождать жертву здесь. В городе добраться до проповедника несравненно легче, как и скрыться потом. Но представил, во сколько жизней обойдется промедление, и обругал себя трусом. Руки так и чесались сподобить фанатиков поскорее встретиться с их богом, но вряд ли распаленная проповедью толпа оценила бы его бескорыстную помощь.

Неподалеку от северных ворот Стриж зашел в таверну. Темный душный зал был набит битком – городская стража напивалась в трогательном единении с разбойными рожами. Заплатив изумленному владельцу заведения пол-империала вперед, он снял комнату на три дня и потребовал обед туда же. Когда трактирщик принес еду, Стриж вручил ему сверток с так и не пригодившимся арбалетом, метательными ножами, дюжиной звездочек и полупустым кошелем, показал знак Гильдии и велел, если он не вернется на третий день, отнести все в Алью Хисс, настоятелю Риллаху. Себе Стриж оставил лишь гитару и котомку с запасной рубахой и пресной лепешкой.

Разговоры на улицах подтверждали правоту Ревуна: Пророк, петляя по лесам, приближается к городу с северо-запада. Несколько раз проскочило название деревни, где свора Пророка стояла вчера, Осинки. Припомнив карту, Стриж провел нехитрый подсчет. От Иверики две с небольшим лиги до Осинок, половина лиги до речки Караськи… Наверняка последнюю стоянку перед взятием города мятежный сброд сделает именно у воды.

7 день пыльника. Дорога от Осинок на Иверику

– Не, Кабан, зря ты так. Бабы, они… короче, ну как без баб-то, а? Ты сам посуди! Вот вернешься ты домой, а там женка твоя. Пирогов испекла, красненького налила, румяная да горячая. Чем плохо-то?

– Ну да! Пока я тут воевал, она, небось, к мельнику бегала! Правильно Пророк говорит – все зло от баб! Сосуд скверны, во!

– Подумаешь, к мельнику! Поучишь вожжами, чтоб крепче любила, да в койку. И никакого мельника больше не вспомнит… У тебя баба-то дома осталась? А, Кабан?

– Дома, дома. Гнида. Вернусь, убью!

– Эт зачем же?

– А чтоб не смела на меня пасть разевать! Я ее поил-кормил, а она, змея, в меня горшком запустила! Вот так прямо взяла горшок-то, с паэльей, и как в меня кинет! Во змея! И говорит, мол, уйдешь, так и не возвращайся, не муж ты мне. Точно убью! Это ж надо, на меня, на кормильца-то, руку поднять…

– Эй, заткнитесь оба!

Бритоголовый в белом балахоне повелительно поднял руку, призывая небольшой отряд к порядку. Бородатые мужики послушно притихли и вернулись в жалкое подобие строя. Бритоголовый нахмурился и упер левую руку в худой бок, правую простирая навстречу выехавшей из-за поворота телеге.

– Кто такие? Куда идете? – Бритоголовый изо всех сил подражал Пророку, пытаясь придать пронзительному тенорку раскатистость и внушительность, но получалось не очень.

Правда, двое селян постарше и совсем молодой парень впечатлились и быстро попрыгали с телеги на землю, почтительно опуская глаза и комкая в руках шапки.

– Мы, эта… с Гати мы, да. Местные… эта, вот морквы там, репы, значить, везем… да, – отозвался самый почтенный из селян, робко и с опаской поглядывая на шайку неумытых мужиков с дубинами и ржавыми железками, изображающими из себя мечи, и с надеждой – на разбойника в белом балахоне. – Слыхали мы, что сам… Пророк… вот… для армии, значить, да, морква-то. Еще вот пива бочонок, сам варил, да.

– Ну-ка, покажьте, добрые люди, что там у вас за морква! – Бритоголовый оживился при упоминании пива и полез в телегу.

– Да вот, вашмилсть, морква-то… а вот пиво… Со всем нашим почтением. Вы слово-то замолвите перед Пророком!

Второй селянин живо сдернул с телеги драную холстину, явив на обозрение груду овощей и потемневший от времени бочонок, пахнущий кислым хмелем. Бритоголовый презрительно глянул на морковь с репой и похлопал по бочонку.

– Пиво, говорите? А знаете ли вы, добрые люди, что Великий Пророк наш сказал о пиве? – он придал голосу суровость и торжественность.

– Неа, вашмилсть… не знаем… – Селяне с почтительным любопытством уставились на белый балахон.

– Пиво пити веселие ести! Ибо то не вино демонское, а напиток простой, для честного народа потребный!

Под эти слова предводителя на лицах разбойников, уже подобравшихся к вожделенному бочонку, расцвели ухмылки.

– Слава Пророку!

Мозолистые грязные руки ухватили бочонок, выбили пробку. Разбойники наперебой подсовывали под пенистую струю родной деревенской кислятины кружки и котелки, у кого что было, и в считанные минуты опустошили бочонок на треть. С бритоголового тут же слетела половина спеси и, размытый пивом, поутих безумный блеск в глазах. Селяне же стояли в сторонке, ожидая, пока доблестные народные освободители утолят жажду.

Довольно рыгая и хрустя грязной морковкой – на закуску к кислятине и морква сгодится – Чистый Брат с хозяйским видом обошел телегу кругом и приметил странный сверток в потрепанной рогожке.

– А это что? – и, не дожидаясь ответа, принялся его потрошить.

– Гитара, вашмилсть, – впервые подал голос самый младший из селян. Бритоголовый, наконец, разглядел его и заулыбался еще шире.

– Гитара? Ну-ка, подь сюда! Откуда ты такой взялся?

Паренек подошел, глядя на него с наивным любопытством.

– Брожу вот, вашмилсть, по деревням. Добрые люди с собой позвали, на Пророка посмотреть. – Синие глаза паренька сияли восхищением. – Правда, вы святой, а? Я никогда раньше святых не видал…

– Так он не из вашей деревни? – Бритоголовый кинул строгий взгляд на селян.

– Не, вашмилсть, по дороге к нам прилип. Да он безобидный совсем, вашмилсть, вона, песенки пел.

– А спой-ка, парень, спой!

Шайка поддержала бритоголового нестройными воплями. Ну чем не праздник? Пиво задарма, да еще под музыку! Только баб не хватает для полного счастья.

– Под песенки до деревни ближе будет, – продолжил бритоголовый и обернулся к старшему селянину. – Как, говоришь, ваша деревня зовется?

– Дык эта… – селянин смял шапку и с тоской глянул назад, в сторону родной деревни. – Козьи Гати, вашми…

– Конечно, вашмилсть! – звонко прервал его паренек. – Что спеть-то прикажете? Я про подвиги рыцарские знаю, и про любовь, а еще смешные куплеты…

– Про вдову и мельника знаешь? – вылез один из бородатых с дубинками.

– Лей-лей, не жалей! – пропел паренек, одарил разбойников светлой улыбкой, запрыгнул на телегу и тронул струны.

– …ходила на ручей, эй-лей, а кузнец за ней, эй-лей… – полился юношеский голос.

– Лей-лей, не жалей! – тут же подхватил кто-то из разбойников.

Бритоголовый на несколько мгновений замешкался, повел плечами в такт песне и велел селянину:

– Давай, разворачивай в Гати. Армии нужна провизия.

– Так эта, вашмилсть, морква-то, – промямлил тот, отступая.

– Нет той мельничихи милей! Эй-да-лей, да налей, не жалей! – голос паренька заглушил бормотание мужика; припев подхватила вся шайка.

Селянин тем временем дернул лошадку за узду и повлек вперед, от своей деревни, продолжая что-то бормотать под нос. Бритоголовый несколько мгновений смотрел на него, словно пытался понять, что не так. Но паренек пел так задорно, что ноги сами притопывали, губы растягивались в улыбке – а тут еще кто-то сунул ему в руки кружку с пивом.

– Давай, пошевеливайся! – предводитель отряда похлопал клячу по крупу. – Солдаты ждут!

Селянин, ведущий лошадку, облегченно вздохнул: беда миновала деревню, прав был приблудный паренек. А хорошо поет, стервец! Так и хочется плясать. Но надо возвращаться. А мальчишка… Жаль его, пропадет ни за что, да родная деревня дороже.

Через час к лагерю Пророка приближалась колоритная толпа – полудохлая кляча, влекущая крестьянскую телегу, на которой восседал белобрысый паренек с гитарой, и две дюжины веселых пьяных разбойников, вовсю дерущих глотки. Селяне, откупившиеся от напасти телегой моркови, клячей и бочонком пива, давно уже вернулись домой, поминая добрым словом невесть откуда взявшегося менестреля… Вроде был же какой-то менестрель. Или не было?

7 день пыльника. Поле близ реки Карасья, в лиге от Иверики

Стриж

Навстречу орущей непотребные куплеты толпе выскочил из лагеря обрюзгший человек в белом, лет на десяток старше того, который привел Стрижа в лагерь. Заходящее солнце облило его бритую макушку желтизной и расчертило лицо тенями застарелого недовольства.

– Безобразие! – заорал он, перекрикивая пьяных больше от музыки, чем от пива мужиков. – Чистый брат мой, почему твои люди в таком виде? Что за гулянки накануне ответственной битвы? Почему только одна телега?!

Тощий фуражир в ответ залепетал что-то о поднятии боевого духа войск и божественной силе искусства. Обрюзгший начал было читать проповедь о вреде пьянства и грозить карами небесными и гневом Пророка, но тощий толкнул его в бок и кивнул в сторону телеги. Тот тут же забыл о проповеди и устремился к телеге, расталкивая разбойников.

Стриж сделал совсем глупые глаза и разинул рот, не забывая перебирать струны: гитара отлично придавала убедительности любой игре.

– Святой… – с придыханием прошептал Стриж, глядя на старшего Чистого Брата.

– Хочешь увидеть Пророка, пацан? – просюсюкал тот, глядя на Стрижа снизу вверх.

– А можно? Правда?..

– Можно, малыш. – Медовым голосом пропел тощий, протиснувшись к телеге, и хлопнул Стрижа по бедру. – Слезай. Что там у тебя в котомке?

– Гитару не забудь. – Обрюзгший отодвинул тощего, огладил Стрижа в поисках спрятанного оружия, оглядел как лошадь на базаре и обернулся к тощему: – Бегом, приготовь этому славному юноше умыться и найди гребень. Негоже такому чумазому вкушать мудрость истинной веры.

Тощий злобно зыркнул на старшего, но промолчал и убежал Куда-то. А тот, не скрывая довольства, повел Стрижа через лагерь к небольшой роще, темнеющей на берегу реки.

Позволяя Чистому вести себя к цели, Стриж старательно лупал глазами, задавал дурацкие вопросы, восхищенно ахал осведомленности Чистого Брата и отчаянно завидовал его близости к самому Пророку. Брат же выпячивал грудь, пыжился и разливался соловьем, все больше о себе. Под его токование Стриж отлично разглядел расположение войск, то есть сброда и швали, вооруженной больше топорами да вилами, и прикинул, что отступать в случае чего лучше по реке. Мятежники жгли костры, что-то готовили: пахло кашей и пригорелым несвежим мясом. Среди мужичья изредка встречались солдаты: потрепанные, опустившиеся, растерявшие всю гордость и блеск королевской армии. Похоже, Пророк не настолько доверял дезертирам, чтобы оставить их отдельным подразделением. А может быть, это был один из «полезных» советов Медного генерала: расформировать батальон и слить с мужицким ополчением. Отдельно от мужичья держались белобалахонные братья – избранные Пророком бдительно лезли в котлы, отдавали распоряжения, проповедовали и всячески требовали к себе уважения.

Пророк поставил свой шатер на холмике рядом с рощей, перестрелах в пяти от деревни и в двух от реки. С трех сторон его окружал лагерь – разбитый как попало, но отделенный от шатра полосой вытоптанной земли сажен тридцати шириной. Рядом с шатром Пророка стояла палатка поменьше, армейского образца. На пустой полосе толпились мятежники и с хозяйским видом прохаживались вооруженные мечами Чистые: охраняли раненого генерала наравне с самим Пророком. Военной выправки не было ни у одного, мечи держали как дубины – сброд и есть сброд.

До места оставалось не больше полусотни шагов, когда около шатра началась суета. Бритоголовые выстроились в два ряда у входа, один отдернул полог, и все дружно заорали славу: показался Пророк. Крепкий и высокий, с буйной полуседой шевелюрой, проповедник подавлял животной силой. Если бы не страх, поднявший все волоски на теле Стрижа дыбом, он бы назвал Пророка красивым: горделивая осанка, крупные черные глаза, орлиные черты. Но все инстинкты вопили: опасность! Убить, немедленно убить!

Серьга в ухе нагрелась, болью напоминая: спокойно, Стриж. Держи себя в руках.

Он еле оторвал взгляд от беспросветных глаз-колодцев, ведущих прямиком в Ургаш и, наконец, заметил источник темной мощи. На груди Пророка висел на толстой цепи серебряный круг, а сквозь него багрово светился терцанг Хисса с черным глазом посередине.

«Иди, возьми меня, – звал дух, заключенный в амулете. – Ты достойнее. Ты будешь моими глазами и руками. Вместе мы достигнем великой цели. Мы подарим свободу этому миру!»

Острая, ослепительная боль вспыхнула в ухе и разлилась по всему телу, выжигая отраву. На миг послышались колокола Алью Райны: пол-день, пол-день. Стриж очнулся от наваждения весь в холодном поту, несмотря на жаркий вечер. Руки его дрожали, колени тряслись, по подбородку текло что-то теплое.

«Спокойно, Стриж, спокойно. – Он облизнул губы и вздрогнул от вкуса собственной крови. – Все хорошо. Ты играешь дурачка, так что все хорошо…»

Он кинул осторожный взгляд сначала на Чистых Братьев рядом: они смотрели на Пророка с обожанием курильщиков кха-бриша, не обращая внимания на пленника. Мужичье вокруг тоже притихло и пялилось на предводителя. Кто-то трясся и пускал слюни от восторга, кто-то тихо пятился. А сам Пророк, немного отойдя от шатра, разговаривал со смутно– знакомым молодым шером. Где-то Стриж уже видел этот породистый профиль, задиристо заломленную шляпу и огненные отсветы силы. Шер, в отличие от простого мужичья, держался уверенно, почти на равных с Пророком.

– …Бургомистр… столица… ученик… граф Сильво… завтра… – доносилось до Стрижа сквозь лагерный гам и приветственный ор. – Сам Медный… Иверика…

Пророк что-то еще сказал шеру – конечно же, графу Сильво, как можно было не узнать бывшего фаворита старшей принцессы! – и тот, вспыхнув, проорал:

– Слава Чистоте! – и упал на одно колено.

Бережно, с видимым трудом сняв амулет, Пророк повесил его на шею Сильво. Тот встал, покачнулся.

Несколько мгновений Стриж не мог оторвать взгляда от странной, страшной и завораживающей картины: спрятанный в фальшивом круге терцанг выпустил плотные щупальца тьмы, обвил ими Сильво, сжал… нет, тьма впиталась в человека – и тут же выглянула из его глаз.

Однако и из Пророка тьма не ушла, лишь ослабла. А те черные щупальца силы, что исходили из Пророка, побледнели, истончились и заметались вокруг, словно клубок пиявок в поисках теплой вкусной крови.

– Ну, молодец, доволен? – пихнул Стрижа в бок обрюзгший и засмеялся. – Вижу, истинная чистота тебе близка! Пойдем, умоешься, и Пророк благословит тебя. А может, удостоит беседой. Он любит таких, чистеньких.

Бритоголовый захохотал и потянул Стрижа за руку. Из его глаз тоже смотрела тьма, не такая густая и плотная, но – тьма. Живущий в артефакте демон дотянулся и до него. До каждого, кто оказался поблизости.

Интересно, откуда он взялся?..

Нет. Не интересно. Ни откуда взялся, ни куда его денет граф Сильво. И Стриж не станет это выяснять – от безумного демона лучше держаться подальше. Хватит того, что он расскажет обо всем Мастеру.

Если сумеет убить Пророка и остаться в живых сам.

Тем временем другой бритоголовый подвел шеру коня, придержал стремя. Пророк громогласно пожелал верному сыну отечества удачи и осенил кривоватым Окружьем. В ответ терцанг на груди графа Сильво недовольно вспыхнул, и Стрижу почудился низкий, за пределами слышимости, стон боли.

Где-то далеко завыли собаки.

Глава 9
Познав же Бездну души своей

…уйдут в тишину Бездны, и пребудут там, пока не увидят страстей своих такими, какие есть они. Познав же Бездну души своей, вновь возродятся…

Катрены Двуединства

7 день пыльника. Поле близ реки Карасья, в лиге от Иверики

Стриж

– Я рад приветствовать тебя, новый брат в вере, – мягким, как рысья лапа, голосом обратился к Стрижу Пророк, когда бритоголовые подвели ему добычу. – Вижу, ты чист душой и стремишься к истинному свету. Я расскажу тебе, что поведала мне Светлая Сестра.

Порадовавшись, что верно выбрал образ деревенского дурачка, Стриж изобразил восторг и умиление пополам со страхом. Страх, правда, изображать не пришлось – все внутри дрожало и гудело перетянутой струной, хотелось сей момент нырнуть в спасительную Тень. И убивать, убивать, пока Хисс не насытится – и не уснет, забыв о слуге.

Голос Пророка становился все громче, все больше мятежников оставляли дела и замирали, очарованные. Паутина проповеди обволакивала, путала мысли. Стрижа удерживала на грани сна и яви серебряная серьга. Она жгла, дергала, пульсировала, шептала: держись, не поддавайся, помни о деле!

Сквозь мутную, болезненную пелену он видел, как мужики и бывшие солдаты валятся на колени, истово орут славу, задирая головы, бьют себя в грудь. Вместо того чтобы просто и без затей вцепиться Пророку в глотку, Стриж тоже повалился на колени, потянулся к его руке – облобызать. Едва удержал рвоту, поймав ощущения проповедника: предвкушение славной трапезы, главным блюдом в которой станет гладенький, сладкий юноша.

Стриж уткнулся носом в вытоптанную землю, стиснул зубы.

«Убить, убить, – шипели со всех сторон крылатые демоны. – Сейчас же убить! Всех!»

На миг показалось, что за спиной разворачиваются призрачные крылья, пальцы заостряются лезвиями. Стриж крепко зажмурился, прогоняя морок, открыл глаза, глянул на руки… и чуть не заорал: антрацитовые когти, оставив в земле десять аккуратных дырок, втягивались в кончики пальцев.

– Идем, юноша. Я покажу тебе величие Чистоты, – ласковый голос Пророка напомнил Стрижу, что еще рано проверять правдивость древних легенд о Воплощенном: убив предводителя на глазах всей «армии», не сможет сбежать ни ткач, ни Воплощенный, ни шис треххвостый.

Следующие полчаса Стриж сопровождал Пророка, как верная собачка. Сначала он удостоился чести присутствовать при беседе Пророка с генералом Альбарра.

Бледный, с седыми прядями в темно-медной шевелюре, со свежим рубцом через висок, генерал полулежал на подушках. Под укрывающим его до подбородка одеялом угадывался лубок: похоже, у Альбарра была серьезно повреждена правая рука. Но, несмотря на плачевное состояние здоровья, славный Медный генерал оправдывал прозвание. Сплетенная Пророком паутина очарования скользила мимо, не задевая разума генерала. За восторгом и щенячьим желанием угодить Стриж отлично видел плохую игру. К счастью, Пророк не разбирался в актерах.

Всего на миг, перед самым уходом из палатки Альбарра, Стриж испугался. Слишком внимательным и настороженным взглядом одарил генерал сопровождающего Пророка мальчишку. Но беспокоился зря: Альбарра отвернулся и, казалось, уснул.

Затем Стриж вместе с толпой Чистых выслушал проповедь, заменяющую указания к завтрашнему штурму Иверики. В пересказе Пророка советы Альбарра звучали странно и смешно, но среди Чистых не нашлось никого, кто бы усомнился в мудрости предводителя. Да и что с них взять: с такими тупыми и пьяными рожами только и можно, что орать славу.

К тому моменту, как Пророк велел подать ужин, тошнота отступила, а место страха заняло веселье. Мятеж, проповеди, заказ – все казалось дешевым балаганом. Хотелось смеяться, прыгать и кидать в бездарных актеришек гнилыми помидорами. Поэтому, когда Пророк выгнал из шатра посторонних, Стриж не стал убивать его сразу. Зачем портить отличный вечер? Успеется. Пусть он еще расскажет о божественных откровениях, ведь смешно до невероятности. И страшно интересно, как Пророк перейдет от бесед о чистоте и вере к соблазнению.

Потому Стриж уплетал тушеную баранину, запивал кислым вином, поддакивал и строил из себя малолетнего девственника. Даже облился вином – кажется, нечаянно… а, какая разница?! – чтобы Пророку было ловчее стянуть с него рубаху. Единственное, что Стрижу не нравилось – невозможность рассказать, как забавно все получается с этим заказом. Наверняка Пророк бы тоже посмеялся: кто ж не любит балаган?

– Тебе нравится, маленький, – хорошо поставленным голосом ворковал Пророк, толкая Стрижа на ковер. – Сейчас тебе будет хорошо…

Жгучая боль в ухе отрезвила Стрижа, когда жадные руки уже развязали его штаны. «Безмозглый тролль, – обругал себя Стриж. – Что не дождался, пока тебя отымеют?»

За болью в ухе тут же последовала ломота в пальцах, словно когти просятся наружу, все тело загорелось, мышцы напряглись – это было странно, возбуждающе и страшно. Неужели Хисс в самом деле избрал его, чтобы воплотиться?

Пророк принял внезапное напряжение жертвы за последнее перед капитуляцией, самое сладкое сопротивление. Схватил за волосы, сунул руку Стрижу в штаны и довольно ухмыльнулся:

– Хочешь, мой сладкий.

– Хочу, мой сладкий. – Стриж одним движением повалил Пророка, заломив ему руки и прижав горло, чтоб не орал. – Ты себе не представляешь, как хочу…

Последнее слово он прошипел: Хисс надел его на себя, как перчатку, изменил тело. Стриж не чувствовал ни боли, ни удивления, только скользнула мысль – все равно его отымели, не Пророк, так Хисс. Словно со стороны Стриж смотрел, как покрывается серой чешуей рука, пальцы превращаются в серповидные когти. Клыков и крыльев он не видел, только чувствовал – как чувствовал голод, такой знакомый и правильный голод. Десятки, сотни душ уже принадлежали ему, оставалось лишь взять… Да, взять. Как только что взяли его самого.

– Поиграем, сладкий? – прошипел Стриж и лизнул Пророка в лицо, сдирая шершавым языком кожу с клоками плоти.

Проповедник выгнулся, изо всех сил стараясь сбросить кошмарную тварь. Стриж ухмыльнулся и чуть отпустил его горло, позволяя вздохнуть, но не закричать.

– А ты мне нравишься. Пожалуй, я тебя поцелую. Теперь мы не расстанемся, сладкий. Ты доволен?

Облизнувшись и попутно отметив, что язык стал длинным, как у муравьеда, а вкус крови дивно приятным, Стриж медленно склонился над Пророком, заглянул в глаза. Его ужас от осознания своей беспомощности перед демоном показался очень, очень смешным. И Стриж засмеялся.

Фортунато шер Альбарра

– Приветствую, брат мой! – раздался ненавистный бархатный голос.

Фортунато зажмурился от хлынувшего в палатку солнца, мысленно очертил Светлое Окружье и нацепил на лицо восторг и благоговение.

– Светлого дня, брат мой, – слабым голосом отозвался Фортунато.

– Как твоя рука? – продолжал Пророк, оглядывая внутренности палатки. Полог за его спиной опустился, и теперь Фортунато стал виден спутник фанатика: светловолосый смазливый паренек с гитарой, наверняка очередная жертва извращенца. – Хорошо ли о тебе заботится лекарь?

– Благодарю, брат мой. Ты прислал хорошего лекаря. Уверен, вскоре я поднимусь и встану рядом с тобой на борьбу во славу Чистоты. – Фортунато сделал неубедительную попытку подняться с подушек, закатил глаза и рухнул обратно. – Совсем скоро, – не открывая глаз, добавил он.

– Лежи, лежи! – Рука Пророка коснулась лба Фортунато, и генерал едва подавил дрожь отвращения. – Береги себя, брат мой. Я прикажу найти другого лекаря, этот шарлатан сгубит тебя… А пока у меня есть для тебя подарок. Помнишь, ты говорил, что любишь кардалонские песни? Мальчик хорошо играет. Ну же, взгляни на меня, брат!

Фортунато открыл глаза, готовый к очередному бою: не сломаться, но и не показать, что до сих пор сохранил волю. Пророк улыбался. Стоял над Фортунато, смотрел в упор и улыбался – почти как нормальный человек: не давил взглядом, не поглаживал свой проклятый амулет, притворяющийся Светлым Кругом. Странно, но и самого амулета сегодня не было. Неужели отдал? Но кому и зачем, он же никогда не расставался с амулетом?

– Играй, мальчик, – велел Пророк и сел рядом с Медным. – А нам с тобой надо обсудить завтрашнее взятие Иверики. Тянуть больше нельзя.

Менестрель тронул струны. По палатке разлилась тихая мелодия, запахло родными буковыми рощами, виноградниками на отрогах…

– Готова ли армия, брат? – спросил Фортунато как можно тише: хотелось слушать и слушать шелест буков, звон ручьев. Правда, что-то в этой музыке, да и в самом менестреле казалось странным. Может быть, слишком разумные и цепкие для очарованной жертвы глаза. – Завтра до полудня мы должны подойти к стенам с двух сторон…

Фортунато объяснял Пророку завтрашнюю диспозицию, стараясь не глядеть на музыканта. Быть может, ему померещился острый взгляд профессионала, а может, и нет. Восторгаясь мудростью Пророка, его дальновидностью и благородством, Фортунато продолжал давать дурные советы. И, уже прощаясь с Пророком и принимая снисходительное одобрение, чуть не вздрогнул: в ухе менестреля тускло блеснула ничем не примечательная – для тех, кто не знает наперечет содержимого королевской сокровищницы – серебряная серьга.

От ее блеска заслезились глаза. Хорошо, Пророк этого не заметил, слишком увлеченный собственным величием. Он вышел из палатки первым, а следом за ним, кинув оценивающий взгляд на Фортунато, и мальчишка-убийца.

«Ясный Полдень… Светлая, пусть мне не померещилось, – молился Фортунато, прикрывая глаза и откидываясь на подушки. – Помоги ему, Сестра, избавить Валанту от бедствия!»

Фортунато готов был молиться хоть за ткача, хоть за бешеного упыря. Самому ему не сладить с сумасшедшим менталистом минимум второй, а то и первой категории. Мало того, что без армии и без собственного дара, еще и без оружия, со сломанной рукой и поврежденной спиной. Самое большее, что может Фортунато, это тянуть время и путать фанатика дурными советами, благо он безоговорочно верит в силу своего внушения и ничего не понимает в военном деле.

Фортунато молился о чужой удаче и смерти Пророка не в первый раз. Далеко не в первый. Но все прошлые молитвы оказались тщетны.

Лишь позавчера к Пророку явился граф Сильво, первый дуэлянт столицы и отвергнутый любовник Ристаны. Не один, а с небольшим отрядом наемников. В первый момент Фортунато понадеялся, что Сильво удастся как-то остановить мятежника, ведь он – истинный шер, верный слуга короны и лучший дуэлянт Суарда… к тому же у него наверняка отличная защита от ментального воздействия…

А в следующий миг – понял, каким глупцом был. Сильво явился не как враг и даже не как переговорщик. Нет. Пророк встретил Сильво как лучшего друга, провел его по лагерю и долго о чем-то с ним беседовал в своем шатре: это было ясно из разговоров охраны. Даже привел к Фортунато, похвастаться целым генералом в верных слугах.

Задать бы Сильво десяток вопросов! Правильно задать. Так, чтобы не смог не ответить. Впрочем, его появление уже само по себе – ответ. Для начала на вопрос «чем безумному фанатику так глянулась Ристана, что он требует ее коронации». Теперь ясно, чем. Сильво отвергнут лишь для вида, чтобы мог надолго исчезать из столицы, не вызывая подозрений. И ясно, кто писал Пророку его бредовые воззвания, в которых он постоянно путается. Но совершенно неясно, откуда у него этот проклятый амулет, усиливающий в сотни раз его ментальный дар и сводящий его с ума.