Текст книги "Сказка жизни"

По завершении подвига все также идет по намеченному плану. Двое друидов проверяются на допинг, персонаж в смешанной зоне по горячим следам отвечает на вопросы корреспондентов, позирует фотографам и идет в душ. Если по итогам подвига персонажу удается отбить Даму сердца у негодяев (или других неблагоприятных условий), он везет ее в заранее снятый номер. Если нет, друиды снимают приблизительно подходящую по тактико-техническим характеристикам девку по дороге. Сами же ассистенты прямиком направляются в кабак, где в любом случае куролесят до утра. Персонаж заходит к ним, но совсем ненадолго – пропустить бокальчик и поблагодарить за участие. Дома персонажа ожидает его личный агент, который знакомит его с поступившими за время битвы предложениями от других сказок. Персонаж лениво изучает приглашения, дает указания агенту и адвокату вставить в разрабатываемое соглашение несколько жестких дополнительный условий (система бонусов, обязательная выплата «подъемных», наличие индивидуальных спонсорских контрактов на амуницию и невозможность без согласия обмена в другую сказку), после чего окончательно удаляется на покой. Следующий день не обещает быть проще минувшего…

Неподготовленный читатель или зритель может в этот момент скоропалительно решить, будто речь в данном эпизоде на самом-то деле шла о каком-то фантастическом негодяе, злодее и подонке с большой буквы «П», для подавления деятельности которого потребны совместные усилия как минимум трех благородных героев при поддержке артиллерии на протяжении двух с половиной сказок. Но нет, нет – это тоже был Благородный герой, просто принадлежащий к несколько иной школе Благородства.

Уже эти два крайних примера убедительно доказывают, что спектр тактовых частот, на которых работают благородные герои – необычайно широк. На формирование имиджа и линии поведения героя оказывает влияние не только его прошлая жизнь, переполненная подвигами, свершениями и прочими ошибками молодости, но и все непосредственное окружение конкретной сказки. Почему один, подходящий, казалось бы, сказке по всем параметрам и предварительным раскладам и прогнозам – в результате оказывается ей напрочь бесполезным и в чем-то даже вредным, стремительно разлагаясь морально на вторых ролях и оказывая соответствующее дурное влияние на партнеров и партнерш? И почему другой, доселе прозябавший в безвестности на позициях «Копие к сражению подано» – после перехода вдруг раскрывается, начинает блестеть и поигрывать разными радужными красками, так что и представить без него сказку уже невозможно? И снова… но довольно пока сухой теории!

Как-то раз Морихей Уэсиба заметил, что один из его учеников стремится совершить все подвиги сам, решительно не подпуская к этому досточтимому занятию других благородных героев.

– Не выигрывай все время: потеряешь партнеров, – назидательно сказал О-сэнсей, – Помни о том, что пущенная из лука стрела летит быстрее, чем любой бегущий с мечом.

– Это не всегда так, Учитель, – опустив голову, заявил ученик.

Морихей Уэсиба подивился столь неслыханной дерзости и вместо ответа произвел выстрел из лука. Ученик же сорвался с места и со скоростью древесного зайца поскакал вдаль. В изумлении вылупил глаза Учитель и даже протер их рукавом кимоно: к зачетной точке ученик и в самом деле ухитрился прибежать раньше стрелы.

Озадачившись, О-сэнсей вышел из технической зоны и, ступив на татами, произвел второй залп. На этот раз стрела опередила ученика, но совсем ненамного. Далее пошло по накатанной: учитель и ученик демонстрировали друг другу высокие искусства стрельбы и бега, но так и не могли постичь Истину. Наконец, была назначена решающая попытка – но тут явилась следующая по расписанию группа учеников со своим учителем и настоятельно попросила очистить помещение.

Так и не разрешив спора, группа Морихея Уэсибы отправилась париться в национальную баню офуро, но тут весьма некстати выяснилось, что на лицевом счету коллектива закончились наличные, и никто поэтому и не подумал эту офуро включать.

«Быстрее всего летит время, – сказал Учитель, – А заканчиваются деньги».

В тот день он стал истинно Великим.

Филимонов проснулся. Какое-то время полежал с закрытыми глазами. Потом открыл их. Потом снова закрыл, но быстро понял, что сон уже не вернется. Резко встал. Так уже случалось несколько дней подряд, но теперь он твердо решил: сегодня. Сейчас. Пора…

…Филимонов был в семье третьим и последним сыном. Наследства за Филимоновым не было, врожденная и с годами развившаяся склонность к рефлексии и глубокому, вдумчивому самоанализу усугубляла дело. Как давно это было? Год, два назад? Скорее, больше, много больше. Хотя – какая разница…

Филимонов поднялся. Яркое солнце било сквозь плохо задернутую штору, что отчасти находилось на контрапункте с общей ситуацией. Потянулся, совсем как в детстве. Прошлепал на кухню. С тайной надеждой распахнул холодильник. Охлаждающий агрегат в целом не оправдал возложенных на него чаяний, но кое-что все-таки было. Вытащил последнюю пару яиц, включил походную плитку, аккуратно приложил к единственной конфорке ладонь. Вроде пошло тепло… поставил сковородку. Тщательно размазал по плоскости оставшееся масло. Выплеснул из чайника стоялую воду, щедро налил свежей, щелкнул кнопкой. Подкинув в воздухе, ловко схватил нож…

Около девяноста пяти процентов сказок, начинающихся с описания того, как герой просыпается неизвестно где, долго и мучительно восстанавливает цепочку событий, приведших его к столь незавидному положению во времени и пространстве, после чего, мужественно путаясь в неизвестных, коэффициентах и параметрах, приступает к выстраиванию уравнения своего дальнейшего движения – около девяносто пяти процентов таких сказок бесконечно скучны, нудны, неуловимо тяготеют и неуклонно дрейфуют к постным нравоучительным историям в духе позднего Льва Толстого. Даже около девяноста шести. Картонные, ходульные персонажи, надуманный сюжет, тяжело буксующий на поворотах и с трудом выбирающийся из энергетических ям, провисающие лирические отступления – ее неизменные спутники. Такая сказка натужно бредет по дистанции, теряет темп, пытаясь на ходу определиться с составом и схемой, глохнет при малейших попытках рывка, распадается на сумбурные эпизоды, сбиваясь в итоге на беспомощный навал – и все это ради того, чтоб к финалу, окончательно измучив и себя, и читателей, вырулить на какой-то безмерно нравоучительный философский вывод, настолько правильный и важный, что ценность его в практической жизни стремится к абсолютному нулю. По счастию, эта сказка принадлежала к счастливому исключению из данного правила.

– А скажи Илья… – как всегда завел Алеша Беркович разговор, вроде бы ни к чему не обязывающий, так, просто время скоротать, – Вот скажи, но только честно. Между нами, девочками, как говорится. Тебе с кем лучше было: с Марьей-Искусницей или с Василисой Премудрой?

– Честно? Между нами, девочками? – тут же откликнулся Илья и положил правую руку Алеше на плечо, так, что у того мигом прихватило дыхание, а дубовая лавка под ним жалобно скрипнула и слегка прогнулась, – Как на духу, я скажу так. Лучше всего, Алексей, мне было с тобой. И, надеюсь, будет. Ты меня понимаешь?

Алеша хотел было что-то сказать, но не смог.

– Ну, то есть, никогда не угадаешь, как оно все в дальнейшем сложится, сказки сложнее схем, сам знаешь, всяко может повернуться. Но я хочу… – тут голос Ильи почти ненаигранно дрогнул, а взор увлажнился, – И я хочу, чтобы ты это знал и всегда помнил о том, что ты у меня есть. И никогда не забывал. Не забудешь? Или тебе записать это где-нибудь для надежности?

– Не забуду, – кое-как пискнул Алеша.

– Вот и хорошо. Ну а если все-таки вдруг – так молодой напомнит, у него память должна быть еще хорошая, не то что у нас с тобой, – тут Илья наконец снял руку с Алешиного плеча, давая ему возможность принять первоначальные объем и форму, и весело подмигнул Филимонову, – Как молодой, на память не жалуешься еще? Все помнишь?

Филимонов улыбнулся в ответ. На память он не жаловался, да и вообще жаловаться на что-либо в его положении было попросту нелепо. Ему очень нравилась его новая команда, ее традиции и милые привычки. Илья Муромэц, например, любил совершать подвиги по утрам, пока еще не жарко, и утренняя роса блестит на нескошенной траве. «Совершил с утра подвиг – и весь день свободен!» – так пояснял Илья свое пристрастие, вечерами окуная усы в пивную пену. Или Алеша Беркович с его бодрым девизом «Пленных и сдачу не берем!» И даже казавшийся поначалу нелюдимым Добрыня Никитин, с детства шедший по надежной финансовой части и почти не сворачивавший с однажды избранного пути.

– Ты не смотри, что Добрынюшка у нас вроде бы такая бука, – пояснял Филимонову Алеша Беркович, – Просто он целиком погружен в свои собственные мысли и делает очень полезное и нужное для всех нас дело. Это только кажется, что ничего не происходит. А на самом деле подспудно совершается крайне необходимая работа. Он в свое время знаешь что сделал, когда в «Пути Короля» еще служил?

– Расскажи, – тут же попросил Филимонов, краем уха слышавшей об этой истории.

– Старый сказочник той сказки был талантлив, но обладал вздорным и крайне неуживчивым в быту характером… – затянул Алеша голосом бывалого рассказчика.

– Переходи к сути, – строго напомнил ему Илья Муромэц, – Не разменивайся на малосущественные детали.

– Я не размениваюсь. Это же суть и есть, – буркнул Беркович, – Короче, персонажей он менял чуть ли не ежемесячно, настолько был склочный, хотя дело свое знал хорошо. Бывалоча, утром в поле брани выезжал один состав, а вечером возвращался уже полностью другой. И свой лучший подвиг, тот самый «Путь Короля», они никогда не исполняли вживую. Читатели недоумевали, роптали и требовали, а он – ни в какую. А разгадка была проста – новые люди просто не успевали его толком разучить и отрепетировать, а им уже пора было собирать вещички на выход…

– Добрыня здесь причем? Его тогда там еще не было…

– А притом. При том, что однажды ситуация дошла до логического завершения и полного тупика. Благородный герой с негодяем, про которых уже никто не помнил, что они там вообще когда-то числились – вдруг объединились и принялись через судебную инстанцию выбивать свои мифические авторские права. Якобы кто-то там с какого-то боку подносил меч-кладенец, кто-то наоборот, от этого меча улепетывал как заяц, но все уперлось в будто бы положенные им «роялти» и прочие пенсионные отчисления. Слово за слово, око за око, пошло разбирательство, кто, кому, чего и сколько должен, органы правосудия, движение прекратилось, продажи встали, читатели помаленьку стали терять интерес и расходиться. А ты же знаешь, уронить реализацию – это дело одного месяца, причем все внезапно ведь рушится, а восстанавливаться потом можно весь сезон и так и не восстановить. А особенно – читательское доверие…

– Тут-то и появился Добрыня… – попытался было влезть на самое сладкое Илья Муромэц, но искушенного в словесных баталиях Берковича ему было не переболтать.

– Тут-то и пригодился Добрыня со своим управленческим талантом. Пришел, неделю посидел, покумекал, разобрался в ситуации – а потом взял и за полдня заново переписал всю сказку, «с листа», с абсолютно новыми людьми, вообще нигде не засвеченными, на чистом окладе, как говорится, сделал свое дело – спасибо и до свидания. И тут же все встало на свои места, словно и не было ничего, тишь да гладь. И в сказке порядок, вся документация не подкопаешься, и «Путь Короля» открыт, и баламутам этим – шиш с маслом.

– А старый этот сказочник знаешь как закончил? – все-таки встрял Илья.

– Плохо? – спросил Филимонов.

– Разумеется! – воскликнул Алеша Беркович, – Это же сказки, а в сказках зло неминуемо должно получить по заслугам! Ну, вернее как сказать «зло», не зло… Короче, женился в итоге на одной даме сердца, страшной, как похмельный сон Змея Горыныча, правда, младше его лет на тридцать. И все – как подменили человека: крутит им как хочется, он поперек и слова сказать боится, будто это и не перед ним благородные герои десятками трепетали аки осиновые листы. Это не делай, туда не ходи, с друзьями не пей и так далее. Живут теперь в творческом уединении где-то подле Далеких Гор, выпускают сказки исключительно с фольклорными переливами и прочими этническими мотивами. Кстати, очень недурные, но, что называется – строго на любителя. Вот такая история…

И Алеша вздохнул.

А Филимонов вовсе и не считал Добрыню букой. На самом деле, когда тот выходил из своего обычного состояния и начинал делать доклад, густо начиненный различными специфическими терминами – послушать его было хотя и не очень понятно, но крайне увлекательно. Особенно когда он добирался до спецификаций EBITDA и «первичное размещение», после чего необстрелянные дамы сердца начинали смутительно краснеть, а их более искушенные товарки – понимающе переглядываться и кивать друг другу головами.

В общем, Филимонову на новом месте службы нравилось решительно все.

– Это потому, что у тебя с нами духовная связь, – пояснил ему однажды Алеша Беркович.

– Избегайте случайных духовных связей, – строго напомнил им Илья Муромэц, – А в случае невозможности избежать – тщательно используйте все возможные степени защиты.

И был как всегда прав…

Филимонов вышел на свежий воздух. Уже прохладное осеннее солнце способствовало прояснению сознания и сдержанному подъему настроения. Приблизился к остановке общественного гужевого транспорта, огляделся. Все было, в общем, как всегда. На лестнице, ведущей в Тайный подземный ход, двое брахманов в сером размышляли о грядущей траектории явно перебравшего вчера лесных соков старика-моховика. Тащить его дальше вниз было легче и в целом совпадало с намерениями обитателя древесных зарослей, но противоречило служебным инструкциям. Тащить же наверх – не противоречило, но было значительно тяжелее. Здесь было о чем поразмыслить. Сам старик, привалившись к стеночке, исподлобья поглядывал на стражей порядка и изредка запевал какую-то жалостливую песню.

Мимо на полной скорости пролетела карета с парой красавиц в сопровождении коллектива чудовищ, родом явно из-за Южных гор. Красавицы, невзирая на сравнительно ранний час, решительно употребляли шипучее вино и, заливисто хохоча, выставляли из окон колесницы различные части своих прелестных тел. Филимонов сплюнул.

Непосредственно у деревянного, подгнившего поребрика трое одутловатых, наглорожих возницы в непременных кепках-невидимках жарко спорили о приобретенных ими диких конягах, повествуя о том, сколь ловко они обжучили продавцов при покупке и как еще ловчее обжучат покупателей на последующей перепродаже. Филимонова всегда немало удивляли беседы подобного рода. Если дикий коняга и впрямь оказывался хорош – то к чему продавать? А если плох – так зачем было и брать? Скроив приличествующее моменту мрачное выражение лица, Филимонов поторговался о тарифе, потом легко вскочил в колесницу, устроился поудобнее и повелел трогать. Возница щелкнул вожжами, и дикая коняга, задорно фыркнув, пустилась в путь-дорогу.

Довольно щурясь под цокот копыт, Филимонов с любопытством обозревал окрестности. Сказочная реальность стараниями сказочного Головы за время его отсутствия заметно изменилась, похорошела. Кое-что было и вовсе не узнать. И все же, все же, что-то неосязаемое из прошлого… Или наоборот: все было, на первый взгляд, как и прежде, и все-таки что-то неуловимое, будто ускользающее, чему даже и нет пока названия, а может, и не будет…

Это была – мысль. В юности Филимонов все собирался завести записную книжку и записывать в нее разные пришедшие умные мысли. «Давай, давай, – неизменно подшучивал над ним Илья Муромэц, – Записывай. Тем более, ты знаешь – в твою пустую голову мыслям приходить хорошо, много свободного места!» Но Филимонов не обижался. Другое дело, что как-то все время оказывалось недосуг, да и мысли, как нарочно, зачастую посещали его в самый неподходящий момент, во время подвига, или непосредственно перед ним, или затем уже, во время свидания с дамой сердца. А самое главное – некоторые из мыслей, покинув, затем неизменно возвращались. «Ну хорошо, еще одна сказка, еще подвиг, еще прекрасная дама… дальше что?» «А потом, когда сказка – закончится? Все же сказки – заканчиваются…» и даже «В чем смысл сказки?» Некоторые подобные мысли приходилось иной раз даже отгонять, а не то что записывать. Возможно, именно это и были – главные вопросы… И Филимонов, подумав, отложил мысль на потом.

Меж тем прибыли на место. Филимонов, чтобы позлить возницу, ворчливо поторговался еще, расплатился и зашагал ко Дворцу. Подле самого резного крыльца остановился, посмотрел на часы. Вдумчиво перекурил, аккуратно затем затоптав окурок в сырую землю носком сафьянного сапога. И уверенно ступил внутрь.

Секретарша, по виду – злодейская полюбовница на полупансионе, не отрываясь от высокохудожественного выпиливания по ногтям, осведомилась, томно растягивая слова:

– К кому держит путь добрый молодец?

– К Старому сказо… – Филимонов осекся, едва не назвав Его настоящим именем, и судорожно закашлялся для отвода глаз, – К светлейшему Евгению Александровичу.

– По какому же вопросу?

«Умный старый сказочник дает ответы на вопросы, – сразу вспомнил Филимонов, – По-настоящему мудрый – ставит вопросы новые. Причем есть ли на них ответы вообще – заранее неизвестно…»

– По личному.

– Как вас рекомендовать?

Филимонов назвался.

– Одну минуточку…

И действительно, спустя ровно минуточку Филимонов уже ступал по мягким дорожкам Предприятия, можно даже сказать – Холдинга. Здесь тоже все было по-прежнему, и все так же Старый сказочник курировал некий строительный департамент. В новых сказочных условиях приходилось крутиться и выживать всеми возможными способами. Впрочем, он курировал его еще и в золотые денечки. Филимонов замедлил шаг. Еще не поздно было остановиться, или наоборот – дав длинный круг по хитроумно устроенным галереям и анфиладам, сдать берестяной пропуск и, снова выбравшись на воздух, сделать вид, что так и надо, что ничего, собственно, и не было… Филимонов остановился. Постучал в знакомую дверь в веренице подобных. И шагнул внутрь.

Ничего не изменилось. Таблица очередного Отборочного цикла на стене с какими-то пометками и наспех записанными номерами и адресами, надорванный с угла портрет так и оставшегося вовеки юным и златокудрым популярного трубадура, неприхотливый в быту и оттого живучий фикус на подоконнике… Старый сказочник, как и раньше, сидел сбоку за столом, установленным так специально дабы не создавать у явившегося просителя давящей на него конфигурации – и, как и почти всегда, с кем-то беседовал по телефону. Вернее, в присущей ему мудрой манере, гораздо больше выслушивал собеседника, нежели говорил сам. Но зато уж если говорил – то окончательно и бесповоротно. Чуть подавшись вперед, махнул Филимонову рукой, дескать, что встал, как сам не свой, присаживайся, закуривай, ты же знаешь, что у нас в Замке не курят, я и сам воздерживаюсь, но тебе можно… словом так, будто Филимонов вышел отсюда не далее получаса назад.

Филимонов сел. Закурил. Даже отогнал от себя то в чем-то обидное предположение, что Сказочник или просто не узнал его, или принял за кого-то другого. Тот между тем подался еще вперед и, прикрыв трубку рукой, хотя из нее, насколько можно было расслышать, продолжал изливаться какой-то взволнованный доклад самооправдательного толка – и тихо сказал:

– Извини, мой золотой. Надо один технический момент уладить, попросили… В соседнем подразделении один кадр новоявленный запил. Причем по-странному так…

Филимонов в свою очередь наклонился в сторону Старого сказочника и так же тихо спросил:

– Как?

– По-странному. На звонки отвечает, но не всегда. Утром иногда домой забегает, вымоется, переоденется – и опять пропадает. А жена говорит – «уехал на работу». Главное – документы есть важные при нем. Ну и денег, само собой, казенных имеется. Вторая неделя пошла уж в таком нестабильном режиме…

– Так это, Евгений Александрович… – Филимонов потер нос, – Вы-то здесь причем, если не ваш даже отдел? И потом – а служба внутренней безопасности, тридцать три богатыря этих дармоеда… прямо ведь по их профилю задача!

– Да ты понимаешь… Тут каким-то парадоксальным образом все получилось. Вроде и не настолько важное дело, чтоб уж Самую службу безопасности в ружье подымать. Хотя и не такое уж никчемное, чтоб плюнуть и забыть. Так и маемся, будто других проблем нет. Пытаемся справиться на низовом уровне.

– Понял, – сказал Филимонов.

– Вот и опять звонят, где-то на Кисельных берегах, у русалок видели его. Так вроде ничего, и портфель, главное, пока при нем. Хотя что именно в портфеле – неизвестно. От прямых контактов уклонился и в руки не дался… – Старый сказочник покачал головой и продолжил, – Но я еще когда только на работу приняли его – насторожился. Предложил я ему тогда в обед выпить бутылочку сухого винца… отказался! Я тогда сразу Руководству сигнализировал: обратите внимание! Ну с чего бы нормальному человеку, который не алкаш, не зашитый – отказаться за обедом выпить бутылочку сухого? Так в итоге и получилось…

– И действительно, – с готовностью признал Филимонов.

– Сейчас весть с полей дослушаю и расскажу одну историю. Тебе понравится. – Старый сказочник снова приложил трубку к уху, – Гаврилу Олексича намедни видел, ну ты, может, помнишь его…

Филимонов не верил своим глазам и ушам. Большее количество раз, порядка тысячи, он репетировал и прокручивал в мозгу только рандеву с Олушкой после долгой разлуки, ну так на то были свои веские внутренние причины, а тут… ведь и вправду, как будто все было максимум с полчаса, и теперь они просто возобновили прерванный ввиду неотложных дел разговор…

«Сказки, в которых герой для начала возвращается в строй после долгих лет мозговой амнезии, тяжелого периода физической и моральной реабилитаций, обусловленных борьбой с различного рода негативными зависимостями, счастливой семейной жизни и прочих приравненных к ним обстоятельств непреодолимой силы – такие сказки следует закрывать еще на предпроектной стадии; персонажей дисквалифицировать на полгода-год с удержанием соответствующего заработка, а авторов по возможности, как ни жестоко это прозвучит – изолировать в общественном и деактивировать в творческом плане. Чтение таких сказок – пустая трата сил, времени и денег. Последних у нас, кстати, как обычно менее всего…» – так всегда говорил Илья Муромэц. И Филимонов был с ним согласен… но не в этот раз…

– Гаврилу Олексича видел… сейчас, закончу, прости, родной…

Помнил ли Филимонов Гаврилу Олексича – ну еще бы! Он даже откинулся в кресле и непроизвольно улыбнулся…

Собственно, ведь именно тогда он и увидел Старого сказочника в первый раз. Филимонов, хотя уже и с определенным авторитетом и весом, но формально еще даже не герой, а стажер на четверть самой нижней ставки – он прибыл на учебно-тренировочный подвиг. Неимоверно робея, на трясущихся ногах приблизился к указанному ему Евгению Александровичу, едва пища от волнения представился… «Филимонов? Наслышан, наслышан, молодцом себя показал… Ну, давай где-нибудь в серединке встань пока, тебе где привычней, слева, справа? Да не дрожи ты так, ну ей-богу! Слева? Встанешь слева, сейчас ребята подойдут, познакомишься…» И весело подмигнул.

Гаврила же Олексич уже тогда был большим, известным персонажем. Правда, не героем – но тоже знаменитым: вел на телевидении общественно значимую программу, в которой бичевал разного рода недостатки сказочного мира и раскрывал праздной публике всякие разные загадки и тайны прошлого, настоящего, а иной раз – и будущего.

Отчетный день выдался для Гаврилы Олексича особенно удачным. За какие-то сутки без сна он вырвал у покрытой мраком Неизвестности сразу три ответа на насущные вопросы. Для начала – что один из помощников недавнего Претендента на гордое звание Чемпиона – оказывается, попросту сдал этому самому Чемпиону все дебютные заготовки незадачливого Претендента, в результате чего Чемпион уверенно повел со старта с крупным счетом. А когда Претендент неимоверным усилием разума и воли раскусил обман и резко, прямо на ходу сменил дебютный репертуар – тут-то у Чемпиона, между нами говоря, уже немного подзасидевшегося в титуле, дела пошли гораздо хуже, но все-таки не настолько, чтоб без боя уступить громкое звание. Далее – кто все-таки на самом деле коварно убил юного златокудрого трубадура, хотя тот и так перед этим принял несовместимую с жизнью дозу пыльцы Аленького цветочка. И под самый вечер, практически уже перед тренировочным занятием – где все-таки находится сундук с иглою Кащея Бессмертного…

Этими своими открытиями Гаврила Олексич принялся тут же делиться с партнерами, не только при этом сам манкируя возложенными на него оборонительными функциями, но и отвлекая других.

– Гаврило! – не выдержав, обратил на это внимание Старый сказочник, – Мимо тебя уже двое пронеслись на полном скаку, а ты даже башни своей кудлатой не поворотил. Ну-ка рот закрой и следи за ситуацией пристально!

Популярный телеведущий вмиг присмирел. Однако надолго его не хватило, и вскоре он возобновил свои красочные рассказы, особо напирая на то, какие риски он принял и какие чудеса ловкости и практически военной хитрости ему удалось проявить в своем независимом журналистском расследовании.

Что ж – Старый сказочник был не из тех, кто будет повторять дважды, и Филимонов осознал это сразу. Учебный бой был окончен, и уставшие бойцы направились в раздевалку, разбирая отдельные эпизоды и шумно высказывая друг другу накопившиеся претензии. И последним, будучи никак не в силах остановиться и активно размахивая руками, шел средь них Гаврило Олексич…

– Стой! – раздался вдруг стальной окрик Сказочника, – Гаврило, тебе говорю! Стой где стоишь! В раздевалку не заходи. Ни шагу вперед!

– А что такое, Евгений Александрович?

– Да ничего такого. Просто ты столько сегодня тайн у Природы вызнал, так лично у меня нет сомнений, что сейчас у тебя в шкафчике вместо одежды килограмма два взрывчатки минимум лежит. А то и все три. Слишком многим ты мог дорогу перейти. Так что стой теперь жди, пока ребята вымоются, переоденутся и разойдутся. А ты стой. Как все уйдут – так я тебе сигнал подам. Понял?

И Филимонов, что характерно – тоже все и сразу понял…

– …и чего Олексич? – Филимонов в любопытстве даже подался вперед.

– Да свел я тут с ним одного прощелыгу на предмет… Ну ты знаешь, разные там разоблачительные материалы, в чем-то даже иной раз и порочащие… И про героев, и про злодеев, а то и про дам сердца, что дюже охочей до сладкого и жареного аудитории особенно по вкусу. На предмет, значит, ориентировочной стоимости подобного заказа. А Гаврило Олексич еще развернулся так, взгляд устремил вдаль, дескать, не вполне понимаю сути беседы, хотя, как ты догадываешься, никогда не брезговал. А потом веско так процедил, вот прямо сквозь зубы:

– Слово – серебро. Молчание – золото…

– Уверенно, – согласился Филимонов.

– Вот ты понимаешь теперь, когда человек знает себе цену! Ладно. С Себастьян Лукианычем тоже тут отдыхали культурно на прошлой неделе. Между прочим, кланяться тебе передавал…

– Да ну! – изумился Филимонов.

– Нет, ну как сказать «передавал»… – поправился Старый сказочник, отчасти возвращая Филимонова в реальность, – …насколько и что можно «передать» человеку, который находится непонятно где, неизвестно когда объявится, да и объявится ли вообще, в каком виде и общем душевном состоянии. Но спросить – спрашивал, а как же…

Себастьян Лукианыча Старый сказочник всегда приводил в пример, и не только Филимонову. Дескать мол, все вы тут, спору нет, молодцы, кругом лауреаты и обладатели, и трижды победители – но вот полный кавалер Большого Сказочного Шлема он посреди вас такой один. А все почему? Потому что главное в этом деле – Характер…

Характер у Себастиан Лукьяныча и в самом деле был не сахар. Даже во время разминочных, подготовительных сражений и при наличии наперед заданного четного количества участников – он ухитрялся разделить их на отряды так, что в его составе бойцов оказывалось неизменно на два-три больше, чем у противоборствующей стороны. Причем бойцов исключительно высшей и первой категории. А когда кто-то из оппонентов набирался-таки смелости и тактично обращал на это внимание – Себастьян Лукианыч тут же выкрикивал свое любимое:

– Слышь, Телогрейкин! Ты посмотри на моих! Один с похмелья, этот с травмой, этот вообще после работы – да они меч толком держать не могут. Руки трясутся, ты попробуй так… У тебя вон – все свеженькие как огурцы! Или ты хочешь себе еще одного забрать? Ты давай, реши уж, определись для себя – ты сюда играть пришел или выигрывать?! Ну так и стой, борись… а то ишь… А хотите всегда побеждать – оформляйтесь вон хоть в шпионские романы, в детективы какие…

В тот раз из-за празднования Дня линейной независимости сдвинулось привычное расписание – и у кромки поля битвы под тяжелым, пасмурным небом собрались представители сразу двух сказок, вполне, впрочем, лояльных и дружественных друг другу. И после коротких консультаций соломоново решение было принято: не дожидаться одним, пока все свои дела решат другие, а провести в порядке исключения Объединенную сказку с расширенным числом персонажей. В том числе и для обмена опытом и повышения общей зрелищности. Сказано – сделано.

К некоторой неловкости, правда, как оно часто и бывает – реальность не последовала за предложенным планом. Очень скоро к полю битвы стали подходить опоздавшие герои и негодяи, в основном те, кто начал отмечать Светлый праздник уже накануне. После общего совещания их, со вздохом, постановили принять, предварительно обозначив на вид и сделав замечание.

Вскоре ситуация приняла лавинообразно неуправляемый характер. Персонажи продолжали прибывать, кто-то кого-то уже без консультаций сепаратно принял, не удосужившись при этом даже описать составы хотя бы приблизительно, кто-то кого-то уже успел выгнать за неумелые действия, при этом выгнанный, однако, оставался стоять неподалеку и, сотрясая воздух проклятиями, призывал выгнавшего немедля скрестить шпаги уже в формате «раз-на-раз», и так далее. Поле битвы расширяли дважды, осаждаемый Замок отделили от преграждавшего путь в него рва с водою и, невзирая на протесты сразу шести уже томившихся в нем благородных героинь, отнесли куда-то вдаль, после чего он скрылся в тумане за поворотом. На участке, вверенном Филимонову, никаких активных действий не наблюдалось уже минут двадцать. Оставшиеся в обороне Илья Муромэц и Алеша Беркович откровенно скучали, Илья что-то, оживленно жестикулируя, рассказывал Алеше, а тот, кивая головой, внимательно поглядывал в сторону сумки с гражданской амуницией и портвейном.