Текст книги "Поражение на западе. Разгром гитлеровских войск на Западном фронте"

Покушение на Гитлера 20 июля 1944 года показало, что даже прусская дисциплина не в состоянии подавить инакомыслие. Хотя активных участников заговора было относительно немного, Гитлеру явно не удалось добиться абсолютного повиновения от всего своего окружения. Удивительно не то, что мятеж имел место, а то, что немногие приняли в нем участие. Вряд ли какое-то другое современное правительство могло совершить так много ошибок и навлечь на себя лишь неудачную попытку убить вождя с помощью бомбы.

Если допустить, что любая, самая жесткая дисциплина в принципе нарушаема, тогда почему так мало генералов участвовало в заговоре 20 июля? Если, как генералы теперь уверяют, они близко к сердцу принимали судьбу своей страны, почему же они не выступили против Гитлера, когда стало ясно, что он ведет Германию к катастрофе? Замышляя убить Гитлера всего за несколько месяцев до неминуемого поражения, они явно запоздали. Если от мятежа немецкого офицера удерживали дисциплина и верность присяге, то неведение скрепляло этот союз так прочно, что разрушить его было почти невозможно. Редко в истории современных войн складывалась ситуация, когда командующие настолько не владели бы информацией о вражеских и собственных войсках, как генералы вермахта во Второй мировой войне. Именно неведение мы считаем одной из главных причин поражения Германии, ибо оно играло огромную роль в поддержании дисциплины, которая позволяла Адольфу Гитлеру удерживать власть.

Любой командующий должен знать как можно больше о своих войсках и войсках противника. Это важнейший закон военной науки. В вермахте преднамеренно проводилась политика предоставления командующему как можно меньше информации о немецких войсках, а добытые сведения о противнике редко бывали надежными и точными. Интересно рассмотреть обстоятельства, которые привели к такому положению дел.

Всего через несколько месяцев после начала войны произошло событие, повлекшее за собой серьезнейшие последствия для немецких командующих. Ночью 9 января 1940 года немецкий самолет, заблудившись в густом тумане, приземлился в Мешлен-сюр-Мез в Бельгии. Самолет направлялся в Кельн из штаба 4-й армии в Мюнстере. Один из его пассажиров – майор люфтваффе Рейнберг вез детальные планы вторжения в Нидерланды. В этих документах раскрывалась роль немецких военно-воздушных сил и парашютистов в запланированном нападении. Когда самолет приземлился, Рейнберг, забежав за изгородь, попытался сжечь документы, но бельгийский солдат успел их выхватить. Впоследствии на допросе в бельгийском штабе Рейнберг снова попытался уничтожить документы, схватив их со стола начальника штаба и бросив в печку. Однако нашелся еще один проворный бельгиец. Он сунул руку в раскаленную печь и достал почти не поврежденные бумаги. Из обгоревших документов удалось воссоздать довольно полную картину немецкого вторжения в Нидерланды.

После этого случая пришлось произвести крупномасштабные изменения планов вторжения. Однако гораздо более важным последствием стал приказ из Берлина, в котором предписывалось ни при каких обстоятельствах не информировать командующих о планах операций, не касающихся их непосредственно.

Во время войны этот приказ становился более детальным. Командир дивизии знал лишь то, что касалось его дивизии. О том, что намечается на флангах его дивизии, его информировали лишь в том случае, если предстояли совместные действия. Это ограничение сохранялось по всей вертикали: от дивизии до корпуса, от армии до группы армий и даже до главнокомандующих разными фронтами. Поэтому фельдмаршал Кессельринг в Италии ничего не знал о резервах фельдмаршала фон Рундштедта во Франции, событиях в СССР или численности войск, оставшихся в Германии.

Офицеры не только не знали, что происходит в других секторах, но и не пытались узнать. Ужасающее отсутствие информации у старших офицеров о том, что не касалось их лично, иногда кажется просто невероятным. Никто не был осведомлен о том, что делают остальные; приказы выполнялись при минимуме тактической информации, необходимой для непосредственного задания. В Нормандии целые дивизии быстро продвигались вперед, не зная, что слева от них фронт прорван и им грозит окружение. Самолеты люфтваффе вылетали на задания, не известив войска, над которыми пролетали, и сухопутные части тратили время и боеприпасы, пытаясь сбить собственные самолеты. Офицеры были ошеломлены, обнаружив, что хваленый «Атлантический вал» построен из «туалетной бумаги», а в Париже нет резервов. Генерал-полковник Штудент, командующий группой армий «X», находившейся на фланге арденнского наступления, узнал о наступлении всего лишь за восемь дней до его начала, а командиры дивизий услышали о нем из передачи по немецкому радио.

Сравните эти методы с методами союзников: фельдмаршал Монтгомери поставил в известность о своих намерениях всех подчиненных за двадцать четыре часа до битвы при Эль-Аламейне. Или попытайтесь представить следующую ситуацию: генералу Брэдли, командующему 12-й группой армий во Франции, сообщили бы о том, что Монтгомери собирается выбросить парашютные десанты в Неймегене и Арнеме, лишь за несколько дней до операции! Непрерывный скоростной поток информации о текущих и планируемых операциях, которой обменивались командующие, был кровеносной системой союзнических войск в Северо-Западной Европе. Даже офицеры относительно невысокого ранга всегда были в курсе стратегического положения в основных чертах. Тем сложнее нам понять ограничение информации о собственных войсках в немецких армиях.

Из этой ситуации следовали два результата. Первый: несмотря на самый высокий ранг, ни один фронтовой офицер не мог получить доступ к Гитлеру и высказать свое мнение о неосуществимости запланированной операции из-за недостатка резервов. Никто, кроме маленькой группы приближенных к Гитлеру советников, не видел истинной общей картины, и ни один офицер не мог представить убедительные доводы против будущей операции, поскольку не имел необходимых фактов или статистических сведений в поддержку своей точки зрения.

Второй результат этой официальной политики всеобщего неведения: не имея никаких источников информации, все офицеры обращались за новостями к доктору Геббельсу. Они доверчиво выслушивали его заверения в том, что немецкая армия сильна и непобедима, союзники несут катастрофические потери и создается мощное секретное оружие. Генерал Альфред Шлемм, командующий 1-й парашютно-десантной армией, признает, что с негодованием услышал о заговоре 20 июля. Что подвигло их на предательство, думал Шлемм, когда в Италии ситуация стабилизировалась, в Нормандии союзники обескровлены, на востоке удается сдерживать Советскую армию и резервы на подходе?

«Теперь я сознаю, насколько не представлял истинное положение, – говорит сегодня Шлемм. – Я вижу теперь, что все заверения Геббельса были ложью и к июлю 1944 года война была практически проиграна. Один Гитлер знал это и скрывал от нас. Если бы тогда я знал то, что знаю сейчас, я всем сердцем сочувствовал бы заговорщикам»[2]2
  Допрос генерала Шлемма, октябрь 1945 г.


[Закрыть].

Немецких командующих не только держали в неведении относительно происходящего по их сторону фронта, но и вводили в прискорбное заблуждение относительно противника. Это происходило скорее из-за свойственных вермахту изъянов в подготовке личного состава и методах, чем из-за его структуры. В сочетании с ограниченной оперативной информацией эти изъяны привели к появлению очень плохо информированной группы генералов, участвовавших в глобальной войне. Одним из самых потрясающих послевоенных открытий был тот факт, что немецкая военная разведка была на удивление неточной и неэффективной.

Всемогущество «пятой колонны» и ловкость немецких агентов многие годы были любимыми темами приключенческих романов и кинобоевиков. До и во время войны тень всесильной супершпионской организации, объединявшей гестапо, абвер, службу безопасности и внешнюю разведку, наводила ужас на весь мир. Но их возможности очень сильно переоценивали. Если главной задачей тысяч агентов, завербованных нацистами, был сбор информации, которой военные лидеры могли бы воспользоваться при ведении войны, они эту задачу не выполнили. Вряд ли когда-либо разведка так плохо служила армии, как немецкая разведка вермахту в период Второй мировой войны.

Самым большим провалом немецкой разведки считается тот факт, что два ее высших офицера – адмирал Вильгельм Канарис и генерал-майор Ганс Остер – были активными членами немецкого сопротивления. Хотя эти двое в течение многих лет действительно руководили заговором против Гитлера, не существует доказательств того, что они не выполняли своих функциональных обязанностей или срывали военные операции ложной информацией о планах и действиях союзников. Вместе с руководимыми ими службами они энергично и неустанно снабжали высшее немецкое командование детальными оценками вражеских замыслов. Потрясающая безуспешность их деятельности объясняется скорее неумением, чем предательством.

Перечень грубых ошибок разведки почти так же длинен, как перечень плохих военных решений. Даже победы Германия одерживала вопреки военной разведке, а не благодаря ей. Почти у всех немецких генералов было одно общее качество – потрясающее незнание боевой мощи и планов врага в разных военных кампаниях. Едва ли можно назвать хоть одно важное сражение, на исход которого не повлияли бы ложные разведданные. Чехи собираются драться за Судетскую область; французы за линией Мажино слишком сильны; Дюнкерк не подорвал боевую мощь англичан; Красная армия не в силах противостоять современным бронетанковым армиям и слишком слаба для организации контрнаступления; англо-американское вторжение на континент должно начаться в Па-де-Кале, а не в Нормандии. Это лишь некоторые из ложных выводов разведывательной службы, перед которой трепетал весь мир.

Провал немецкой разведки можно объяснить двумя основными причинами. Первая – методичный тевтонский ум, склонный к детализированию, но не развивший дара отличать истину от лжи. Успешно используя романтические шпионские методы в деятельности своей «пятой колонны», немцы перенесли эти методы в военную сферу. Агенты с приклеенными бородами и фальшивыми паспортами лихорадочно трудились во всех мировых столицах. Собранная ими информация бурным потоком текла в Берлин, где сводилась в таблицы, заносилась в картотеку и регистрировалась тщательно по-немецки. Однако немцы так и не научились оценивать источники информации. Любые сведения, даже изначально ложные, если они достаточно часто повторяются, приобретают правдоподобность за счет этого повторения. Объем информации стал более важным, чем достоверность; чем больше фактов, тем они точнее. В результате накопился банк бесчисленных деталей, аккуратно включенных в каталог, но имевших небольшую реальную ценность, поскольку они не были правильно проанализированы.

Типичный пример этого процесса мы находим в отрывке из разведдонесения, посланного командованием группы армий «Юго-Запад» 10-й и 14-й армиям в Италию.

Речь идет об интерпретации словосочетания «Blighty establishment», которым в данном случае солдаты называли некоторые части, расквартированные в Англии. Вот что мы находим в документах немецкой разведки:

«Согласно заявлению военнопленного, батальон военно-технического обеспечения, недавно включенный в состав английской пехотной дивизии, на солдатском жаргоне называется «Blighty establishment». Смысл этого наименования пока не вполне ясен. Есть два возможных толкования:

а) Индейское слово «Bilaty» – деревня или дом, которое во время войны превратилось в солдатское жаргонное «Blighty» и обозначает ранение, обеспечивающее возвращение раненого в Англию.

б) «Blight» – плесень, ядовитое испарение, или «to blight» – разрушать.

Поскольку после преобразования пулеметного батальона в батальон материально-технического обеспечения эта часть была вооружена 106,7-миллиметровыми минометами (4,2-дюймовыми минометами для фосфорных мин), есть основания предположить, что верен вариант б).

Дознаватели должны выяснить, относится ли английское выражение «Blighty establishment» к вышеупомянутому снабжению батальона материально-технического обеспечения химическими веществами».

Здесь изобилие фактов, доступных сотрудникам разведотделов, привело к такому количеству неадекватных толкований, что у них осталось мало шансов на выбор достоверного. Неудивительно, что косные тевтонцы, скованные картотеками, так часто выбирали неверный ответ, а верный получали, когда пренебрегали рассуждениями.

Вторая причина провала немецкой разведки – неприязнь профессиональных военных к «канцелярским крысам». Воспитанный в атмосфере презрения к чиновникам, средний немецкий офицер с подозрением относился к мнению людей, «воевавших» за письменными столами в Берлине. В результате немецкие командующие имели склонность заменять оценки разведки своими собственными. Вместо того чтобы тщательно рассмотреть факты и на их основании определить возможные действия врага, командующий ставил себя на место противника и решал, как он сам поступил бы в данной ситуации. Поскольку вопросы, которые считал важными немецкий генерал, не всегда были важны генералу союзников, подобные догадки о вражеских намерениях в лучшем случае могли быть верны лишь наполовину.

После того как в начале войны организация Канариса совершила несколько глупых ошибок, ей мало верили даже в тех случаях, когда она была права. Вдобавок, упоенные радостью первых побед, генералы почувствовали, что пренебрежение разведданными не оказывает большого влияния на исход сражения. Они не привыкли всерьез воспринимать разведку, даже когда стали терпеть поражения; а тогда разведка стала не просто полезна, но жизненно необходима.

Подполковник, возглавлявший отдел немецкой разведки «Иностранные армии Запада», так описывает отношение консервативных генералов к разведке:

«Мое мнение (о том, что рейд в Дьеп в августе 1942 года не являлся предвестником или частью масштабного вторжения союзников) не было одобрено генералом Цейцлером, начальником штаба во Франции. Цейцлер ожидал крупномасштабное вторжение во Францию вопреки оценкам моего отдела, выражавшего противоположную точку зрения... Мы считали, что британцы в тот момент не способны предпринять крупномасштабное вторжение, поскольку глубоко увязли в Северной Африке. Дьепский десант укрепил Цейцлера и Кейтеля в их мнении. Присутствуя на совещаниях во Франции и в тылу, я пытался убедить верховное командование в истинной цели операции. Когда мой рапорт положили на стол начальника штаба, он заявил: «Похоже, отдел «Иностранные армии Запада» слишком много времени тратит на составление документов. Им следовало бы заняться более конструктивной работой».

К концу 1943 года моего шефа и меня вызывали на совещания начальников штабов вермахта по меньшей мере раз в месяц. Нас всегда поражала совершенно нелогичная недооценка англо-американских сил и переоценка потенциальных возможностей немецких войск во Франции, Норвегии и на Балканах. Войсковые соединения постоянно переводились на другие театры военных действий. В результате мой шеф одобрил завышенные нами оценки численности британских дивизий в противовес слишком оптимистичному настроению начальников штабов...»

А теперь коротко подведем итог изложенного в первых главах. Во время Второй мировой войны не раз складывались ситуации, когда Германия могла бы одержать победу, если бы действовала иначе. В каждой из этих ситуаций немецкий народ обладал достаточными материально-техническими ресурсами для победы. Однако Германия потерпела поражение, и причина его кроется в том, что немецкие военные лидеры, ответственные за ведение войны, оказались не в состоянии эффективно воспользоваться своим превосходством. У военного руководства Германии было три существенных недостатка. Во-первых, при их попустительстве Гитлер стал не только высшей политической, но и высшей военной властью в стране. Во-вторых, дисциплинированность и личный кодекс чести удерживали их от восстания против главы государства, а жесткая дисциплина, внедренная ими в армию, привела к тому, что и рядовой состав не мог организовать активное сопротивление Гитлеру. И в-третьих, эта жесткая дисциплина никогда не подвергалась испытанию, поскольку офицеров и рядовых держали в полном неведении относительно реального положения дел по обе стороны линии фронта, поэтому у них не было оснований для сопротивления.

В первые годы войны слишком глубокое неведение, слишком жесткая дисциплина и абсолютная власть Гитлера привели к ошибкам, укравшим у Германии победу, которую она почти держала в руках. В последний год войны, когда уже не могло быть речи о победе и впереди маячила тень полного разгрома, эти три силы принесли Германии излишние разрушения, страдания и смерти. Поскольку излагаемая здесь история – история поражения, то основной упор необходимо сделать на последний военный год, когда поражение уже было не перспективой, а реальностью. Однако, чтобы до конца понять причины краха вермахта, необходимо знать, что он собой представлял и как создавался. Выяснив это, мы рассмотрим, как Германия ковала свой разгром, что испытали немецкие армии на Западном фронте в последний год.

Прежде чем двигаться дальше, необходимо сказать еще кое-что. Горнилом, в котором ковалось поражение германских армий, был советский театр военных действий. Именно там были постоянно задействованы и систематически уничтожались две трети всех немецких вооруженных сил. К сожалению, объем этой книги позволяет нам лишь кратко упомянуть эти великие сражения. Но можно с уверенностью утверждать, что история немецкого поражения на востоке ничем не отличается от истории немецкого поражения на западе, хотя поражение Германии на востоке сопровождалось большими потерями и страданиями.

Часть вторая
ИСТОКИ

Шел ноябрь 1918 года. Война закончилась, но в Германии не воцарился мир. Раздраженная армия, во главе которой стояли офицеры, убежденные в том, что получили удар кинжалом в спину от лидеров страны, организованно отступила на западе, но еще удерживала свои завоевания на востоке. Социал-демократическое правительство попыталось провести частичную демобилизацию огромной, недовольной армии, но эта задача оказалась ему не по силам. Правительство попросило фельдмаршала фон Гинденбурга, командующего немецкими вооруженными силами, решить технические проблемы отвода войск с фронта. Штаб фон Гинденбурга выполнил порученное задание с легкостью, порожденной опытом и выучкой, предотвратив хаос, готовый поглотить страну. Своей просьбой правительство признало свою зависимость от офицеров старой школы и крепко связало имперский Генеральный штаб с республикой.

Эта связь стала роковой для Веймарской республики, поскольку ей не удалось освободиться от господства офицерского корпуса, а он уже более сотни лет был в Германии государством в государстве. Воспитанные в духе ярого патриотизма, презиравшие гражданские власти, защищенные от гражданского судопроизводства, профессиональные военные образовали замкнутую касту, скованную присягой немецкому императору и собственным кодексом чести. Для офицера, совершившего проступок или преступление, не существовало более грозного и унизительного приговора, чем приговор суда чести. Лишение воинского звания было приглашением (часто принимаемым) к самоубийству.

Привилегированная, с почти средневековыми неизменными традициями, благоговейно уважаемая гражданским обществом, военная каста получала полномочия непосредственно от кайзера и была инструментом осуществления его власти. Опираясь на раннем этапе на эту по своей природе антиреспубликанскую касту, республика обеспечила свою гибель; в дальнейшем ржавчина прусского милитаризма разъест всю ее структуру.

Насколько сильные презрение и ненависть испытывали некоторые имперские офицеры к своим штатским повелителям, видно из письма Людендорфа, начальника штаба фон Гинденбурга, которое он написал жене в феврале 1919 года: «Оставив нас в живых, революционеры совершили величайшую глупость. Если я снова приду к власти, пусть не ждут пощады. Я с чистой совестью повешу Эберта и Шейдемана с компанией и буду смотреть, как они болтаются на виселицах»[3]3
  Маргарита Людендорф. Als Ich Ludendorffs Frau War. Мюнхен, 1929. С. 209.


[Закрыть].

Все же именно на таких людей пришлось опираться слабому социал-демократическому правительству. Из всех грозящих ему опасностей самую страшную представляли группы демобилизованных солдат и матросов, руководимые коммунистами. Чтобы справиться с этой угрозой, у правительства было два выхода: организовать народную армию под управлением людей, которым можно было доверять, или призвать на помощь профессиональных солдат, преданных традициям прежнего имперского режима. Аргументацию правительства сформулировал Густав Носке, военный министр и лидер социал-демократического большинства во временном правительстве Фридриха Эберта:

«К нашему глубокому сожалению, сержантский и рядовой состав армии не выдвинули ни одного лидера, несмотря на то что повсюду власть была в их руках. Я был вынужден обратиться к офицерам. Безусловно, многие из них – монархисты, но, когда возникает задача реконструкции, приходится прибегать к помощи профессионалов. Армия без дисциплины – пародия на армию. Если необходимо выбирать между плохим офицером, социал-демократом, и хорошим офицером, консерватором, я выбираю второго».

Таким образом, вместо ликвидации старого офицерского корпуса, его поспешно возродили под названием «добровольческий корпус» («фрейкор»). Добровольческий корпус формировался Генеральным штабом из остатков потерпевшей поражение армии втайне от временного правительства и без его согласия. Однако, узнав о существовании «фрейкора», Эберт и Носке вздохнули с облегчением. Это была единственная сила, способная сделать то, что, по их мнению, сделать было необходимо. Добровольческому корпусу был выдан мандат на подавление всякой оппозиции, в особенности революционеров радикально-левого толка, которые грозили сбросить правительство Эберта. Добровольческий корпус безжалостно и не без удовольствия выполнил свое предназначение.

Восстание «Союза Спартака» в Берлине в январе 1919 года было подавлено минометами и огнеметами. Карл Либкнехт и Роза Люксембург, руководители спартаковцев, были убиты офицерами гвардейского кавалерийского корпуса. Рабочие, взбунтовавшиеся в феврале в Бремене и Руре, были разгромлены. В марте для подавления еще одного восстания в Берлине добровольческий корпус использовал танки и самолеты. В Мюнхене попытка создать Баварское советское правительство привела к убийству более тысячи гражданских лиц. Быстро собрав под своим крылом множество безработных авантюристов и фанатов, добровольческий корпус подавлял беспорядки с возрастающей жестокостью. Хуже того, он создал кодекс чести, в котором напрочь отсутствовала преданность офицеров правительству. Их политическим кредо были презрение и ненависть к социал-демократическому движению, разрушившему Германскую империю, которой они прежде служили.

Начав с подавления уличных беспорядков, добровольческий корпус перешел к ожесточенным боям против русских в Балканских государствах и против поляков в Польше. Именно из этой банды безответственных, безрассудных вояк впоследствии черпали своих лидеров штурмовые и охранные отряды Гитлера. О влиянии добровольческого корпуса на будущее Германии легче всего судить по небольшому, но впечатляющему перечню его членов: Геринг, Гесс, Рем, Роммель, фон Манштейн, фон Кюхлер, Рамке, Борман, Фрик, Дитль, фон Эпп.

В марте 1919 года правительство приняло закон о восстановлении и реорганизации немецкой армии. Немецких правителей особо не заботила мысль о том, что у союзников, обсуждавших условия мирного договора, может быть собственное мнение о структуре и численности немецкой армии. Члены добровольческого корпуса стали ядром нового рейхсвера, и через несколько месяцев около 400 тысяч солдат были готовы защищать фатерланд.

Но 7 мая 1919 года немцам был нанесен сокрушительный удар. Часть V Версальского мирного договора разрушила оптимистические мечты немецкого верховного командования, которое полагало, что получит разрешение строить национальные вооруженные силы по своему усмотрению. Версальский договор отменял всеобщую мобилизацию; имперская армия должна была смениться сотней тысяч добровольцев, согласных служить двадцать пять лет (для офицеров) и двенадцать лет (для сержантского и рядового состава). Единственной задачей этой армии было поддержание внутренней безопасности Германии. Военный флот предписывалось сократить до ничтожных размеров, Германия не могла иметь ни одной подводной лодки. Также не допускалась организация военно-воздушных сил. Генеральный штаб требовалось распустить.

Нацию тут же охватили гнев и негодование. Раздавались призывы к отказу от подписания мирного договора, вплоть до возобновления военных действий. Однако фон Гинденбург признался временному правительству, что его войска не в состоянии защищаться от объединенных сил союзников вне Германии и революционных элементов внутри рейха, Версальский договор пришлось подписать. Это случилось 28 июня 1919 года.

Последовавшие за подписанием договора месяцы были отмечены взрывами насилия и хаосом. То группы недовольных офицеров, то рабочие советы пытались свергнуть правительство и захватить власть. Сокращение армии до согласованного лимита в 100 тысяч человек означало увеличение числа безработных в стране, измученной повальной безработицей.

Самой серьезной проблемой стал добровольческий корпус, состоявший из банд недисциплинированных бывших солдат, презиравших закон и порядок. Борясь одним пожаром против другого, правительство завербовало этих безжалостных авантюристов для подавления рабочего восстания в Руре в марте 1920 года. Они выполнили порученную работу с удовольствием. «Мы никому не давали спуску, – писал один из этих людей о том, как они поступали со своими соотечественниками. – Мы пристреливали даже раненых. Энтузиазм огромный, почти невероятный»[4]4
  Ганс Эрнст Фрид. Вина немецкой армии. Нью-Йорк, 1942. С. 192.


[Закрыть].

Удовольствие от насилия – одно из первых проявлений кровожадности, позже питавшей гитлеровские штурмовые и охранные отряды.

Некоторые отряды фрейкора были реорганизованы в трудовые батальоны и тайком использовались верховным командованием для защиты восточной немецкой границы от Польши. Другие объединились в тайные общества, целью которых было уничтожение республики. Лучших бойцов добровольческого корпуса взяли в съежившийся до 100 тысяч человек рейхсвер. В добровольческом корпусе и в стотысячной армии воспитывались лидеры возрождающегося вермахта. Можно с уверенностью утверждать, что все немецкие генералы Второй мировой войны (за малым исключением) часть своего военного опыта получили как младшие офицеры или сержанты одной из этих организаций, а большинство служило в обеих. Более сдержанные пошли в стотысячную армию; громилы и авантюристы из фрейкора впоследствии нашли применение своим способностям в рядах «охранных отрядов» и «коричневорубашечников».

Унизительные условия Версальского договора не задушили честолюбивые устремления Германии, на что рассчитывали победители, а, наоборот, воодушевили. Версальский договор не только сплотил небольшую группу людей, чьей профессией было военное дело и ничто другое, но и пробудил в них страстное желание применить на практике знания, которыми они так хорошо владели. Поэтому любой, кто обещал им помощь в освобождении от оков части V Версальского договора, сразу получал их полную поддержку.

Весьма распространенным заблуждением, которое легко развеять, является представление о немецком Генеральном штабе как о таинственной военной организации, в которую входит узкий круг лиц, обладающих выдающимися талантами. На самом деле любой офицер немецкой армии мог стать офицером Генерального штаба. Если он был достаточно способным, его посылали на двух-трехгодичные курсы, где тщательно изучались методы ведения боевых действий, после чего нужно было сдать ряд конкурсных экзаменов. Если офицера принимали в Генеральный штаб, это означало, что он способен решать сложные административные задачи в штабах различных родов войск.

Кроме редких учебных сборов, ежегодного посещения лекций и алых лампасов на форменных брюках, ничто не отличало офицера Генерального штаба от обычного строевого офицера. Разумеется, человеку с генштабовской подготовкой легче было сделать военную карьеру, однако множество немецких офицеров, выбившихся в генералы, в свое время не были приняты на высшие штабные курсы.

Влияние Генерального штаба на армию заключалось в неукоснительном и высокомерном соблюдении традиций. В большой степени этими традициями Генштаб был обязан генерал-полковнику Гансу фон Зекту, начальнику сухопутных сил рейхсвера с 1920-го по октябрь 1926 года. Фон Зект считал, что армия должна быть полностью отделена от политики. Исходя из этого положения солдатам запрещалось голосовать, состоять в политических партиях и принимать участие в политических демонстрациях.

«Армия должна стать государством в государстве, – заявлял фон Зект, – и слиться с государством, служа ему; фактически она должна стать безупречным образом государства».

Несмотря на запрещения Версальского договора, при фон Зекте Генеральный штаб был втайне сохранен и проходил подготовку. Ставилась цель создания армейских лидеров, готовых к экспансии, когда придет долгожданный день перевооружения. Сержантский состав готовили к роли офицеров; у старших офицеров было достаточно знаний для командования дивизиями и корпусами. Решительно поддерживались традиции старой армии. Усердно поощрялись обычаи, связанные с именами Шарнхорста, Гнейзенау и Мольтке.

Хотя фон Зект не любил и не уважал республику, он настаивал на лояльности армии государству. Он предавал анафеме анархию и гражданскую войну. Поэтому, когда в ноябре 1923 года Гитлер и Людендорф затеяли в Мюнхене неудавшийся путч, армия, проникшись философией фон Зекта и сохранив нейтралитет, обеспечила его подавление.

Шаткий союз рейхсвера и республики укрепился, когда в апреле 1925 года президентом рейха стал великий полководец Германии фельдмаршал Пауль фон Гинденбург. Армия без колебаний выразила доверие и преданность победителю Танненберга. Пока фон Гинденбург оставался президентом, у республики оставалась уверенность в том, что армия не вонзит ей нож в спину. Однако за безопасность пришлось расплачиваться: в каждом важном политическом решении республике приходилось учитывать интересы рейхсвера. Бросившись за защитой в крепкие объятия фон Гинденбурга, республика должна была помнить, что в любой момент эти объятия могут не спасти, а раздавить ее.