Текст книги "Жизнь гейши. Мемуары самой известной гейши в мире"

Я ложилась не слишком поздно, но гэйко и майко возвращались с работы далеко за полночь. Сняв с себя рабочий наряд, они могли принять ванну, перекусить или отдохнуть, прежде чем идти спать. Две служанки, ночевавшие в гэнкане, просыпались, чтобы помочь вернувшимся гэйко. Их сон прерывали по многу раз, вплоть до самого рассвета.

10

УРОК ТАНЦЕВ БЫЛ КУЛЬМИНАЦИЕЙ моего дня. Мне не терпелось прийти на занятие поскорее, и я тянула Кунико за рукав, чтобы она поторопилась.

Войти в студию было все равно что попасть в другой мир. Я влюбилась в шепот рукавов кимоно, в переливистые мелодии струн, в церемониальность, изящество и точность жестов.

Вдоль гэнкана школы танцев тянулся ряд деревянных шкафчиков. Мне особенно понравился один ящик – во втором ряду, сверху, по левой стороне. Каждый раз я надеялась, что он окажется пустым и тогда я смогу положить в него свои гэта (традиционные деревянные сандалии). Почему-то я сразу решила, что это будет мой ящик, и расстраивалась, если он оказывался занят.

Я поднималась к репетиционным залам и готовилась к уроку. Сначала правой рукой вынимала из футляра маёги и закладывала за свой оби с левой стороны. Плоско уложив ладони на бедра так, чтобы пальцы указывали внутрь, я беззвучно плыла к фусуме (перегородке). Кимоно обернуто вокруг ног наподобие трубки, из-за чего у гэйко появляется особая походка, которой учатся все хорошо воспитанные женщины. Эта походка еще более выражена у танцовщиц: колени чуть согнуты, пальцы ног отрываются от земли и скользят над ней, так чтобы складка кимоно не распахнулась, непристойно приоткрыв взорам окружающих щиколотку или голень. Торс неподвижен.

Вот как нас учат открывать фусуму и входить в помещение.

Сядь перед дверью, опустив ягодицы на пятки, подними правую руку на уровень груди и положи кончики пальцев открытой ладони на край дверного косяка или в углубление, если оно есть. Открой дверь на несколько сантиметров, но следи, чтобы ладонь не пересекла срединную линию тела. Сними левую руку с бедра и положи ее перед правой. Слегка прикасаясь правой рукой к запястью левой, раздвинь дверь, но ровно настолько, чтобы пройти. Встань и войди в комнату. Развернись на месте и сядь лицом к двери. Кончиками пальцев правой руки прикрой дверь, чуть заходя за срединную линию тела, потом левой рукой, которую поддерживает правая, закрой дверь до конца. Встань, развернись и сядь перед учителем. Правой рукой достань маёги из-за оби, положи на пол горизонтально и поклонись.

Момент, когда воспитанница кладет маёги между собой и учительницей, имеет очень глубокий ритуальный смысл. Этот жест означает, что она оставила обычный мир позади и готова войти в царство знаний. Кланяясь, мы показываем, что готовы принять то, что наставница собирается нам передать.

Обучение танцу обычно происходит посредством «манэ», что часто переводят как «подражание», однако это больше похоже на процесс полного слияния, чем на простое копирование. Мы повторяем движения наставницы до тех пор, пока не получится точь-в-точь как у нее, то есть в каком-то смысле впитываем мастерство всем телом. Техника исполнения должна встроиться в танцовщицу на клеточном уровне, чтобы она с ее помощью могла выражать все, что скопилось на сердце. Для этого требуется много лет тренировок.

В репертуар Школы Иноуэ входят сотни танцев – от простых до более сложных, но все они состоят из фиксированного набора ката, то есть связок движений. Сначала мы разучиваем танцы, а уж потом – связки, в отличие от, скажем, балета. Мы учимся танцу через наблюдение за учительницей. Затем, уже после того, как воспитанницы усвоили связки, учительница объясняет танец как последовательность ката.

В театре кабуки, с которым вы, возможно, знакомы, используется огромный спектр движений, поз, мимики и жестов, чтобы передать разнообразие человеческих эмоций. Стиль Иноуэ резко контрастирует с этим подходом: он сжимает сложные эмоции до простых, аккуратных движений, разграниченных драматическими паузами.

Мне невероятно посчастливилось учиться у иэмото каждый день. Она давала мне устные указания, а потом играла на сямисэне, а я исполняла требуемый элемент. Сначала она меня поправляла. Дальше я тренировалась самостоятельно. Когда мое исполнение нового элемента удовлетворяло наставницу, она давала мне разучивать следующий. Каждая из воспитанниц училась в своем темпе.

В студии иэмото было еще три преподавательницы, все трое – ее лучшие ученицы. Звали их учительница Кадзуко, учительница Масаэ и учительница Кадзуэ. Мы называли иэмото «Старшая Наставница», а остальных «Младшие наставницы». Младшая наставница Кадзуко была внучкой Иноуэ Ятиё III, предыдущей иэмото.

Иногда я наблюдала за уроками других танцовщиц в соседних студиях. Когда наставала пора идти домой, Кунико приходилось чуть ли не силой меня оттуда выволакивать. Потом я часами разучивала движения в гостиной.

Школа Иноуэ, без всякого сомнения, является самым важным учреждением в Гион-кобу, а иэмото – соответственно, самой влиятельной женщиной в карюкай. Несмотря на это, Иноуэ Ятиё IV проявляла свою власть деликатно, и, хотя она была строга, я никогда ее не боялась. Только один раз ужас охватил меня: это случилось в тот день, когда я должна была выступать на сцене вместе с ней.

Иэмото была на удивление непривлекательна – очень низкая, достаточно полная, лицом напоминавшая орангутанга. Но стоило ей начать танцевать, как она становилась поразительно красивой. Наблюдая за этим преображением, я каждый раз думала: возможно ли найти еще более красноречивое подтверждение тому, как традиционный танец способен пробудить и в полной мере выразить красоту?

Родители иэмото назвали ее Айко Окамото. Она родилась в Гион-кобу и танцу начала обучаться уже в четыре года. Ее первая учительница быстро разглядела в девочке мощный потенциал и привела ее в дом Иноуэ. Предыдущая иэмото, Иноуэ Ятиё III, была поражена талантом Айко и пригласила ее в главную студию.

В этой школе есть два разных курса. На одном обучаются профессиональные танцовщицы (майко и гэйко), на другом – профессиональные преподаватели танца. Существуют также отдельные занятия для тех, кто хочет освоить это искусство на любительском уровне. Айко взяли на педагогическое направление.

Она оправдала надежды преподавателей и выросла искусной танцовщицей. В двадцать пять лет она вышла замуж за Куроэмона Катаяму, внука Иноуэ Ятиё III. Куроэмон – иэмото кансайского подразделения Школы театра но Кандзэ. У этой четы родилось трое сыновей. Жили они в доме на улице Синмондзэн, куда я ходила на занятия.

В середине сороковых годов Айко назначили преемницей Иноуэ Ятиё III и дали ей имя Иноуэ Ятиё IV. Матушка Сакагути состояла в совете попечителей, который утвердил ее кандидатуру. Она возглавляла школу до мая 2000 года, а потом ушла в отставку, освободив место нынешней иэмото, Иноуэ Ятиё V.

Школу танца Иноуэ основала женщина по имени Сато Иноуэ примерно в 1800 году. Она была придворной дамой во внутренних покоях императорского дворца, домашним преподавателем членов аристократического рода Коноэ и обучала различным формам танца, который практиковался в придворных ритуалах.

В 1869 году, когда столицу империи перенесли в Токио, Киото утратил статус политического центра Японии. Однако он остался сердцем культурной и религиозной жизни страны.

Тогдашний губернатор, Нобуацу Хасэ, и его советник Масанао Макимура залучили в рекламную кампанию для города Киото Дзироэмона Судзиуру, потомственного владельца отяя «Итирикитэй» (самого знаменитого отяя в Гион-кобу) в девятом поколении. Они решили сделать танцы Гион-кобу центральным элементом празднеств и пришли к главе Школы Иноуэ за советом и наставлениями. Харуко Катаяма, третья иэмото школы, составила танцевальную программу, в которой участвовали ее ученицы, талантливые майко и гэйко.

Выступления оказались настолько успешными, что губернатор, Судзиура и Иноуэ решили сделать мероприятие ежегодным и дали ему название Мияко Одори. По-японски это значит «столичные танцы», но за пределами страны название часто переводят как «Танец столиц», потому что проходит этот фестиваль весной.

В других карюкай существуют свои школы танцев, но только в Гион-кобу есть Школа Иноуэ. Глава Школы Иноуэ – высший арбитр внутри нашего общества как в области танца, так и во всем, что касается вкуса. Самый яркий символ Гион-кобу – майко, но каким будет этот символ, решает иэмото. Люди других профессий в Гион-кобу (от аккомпаниаторов и мастеров по созданию вееров до последнего рабочего сцены в театре Кабурэндзо) следуют художественному направлению, которое определяет глава Школы Иноуэ. Иэмото – единственный человек, которому разрешено вносить изменения в стандартный репертуар школы или ставить новые танцы.

Во всем квартале очень скоро узнали, что я беру уроки у самой иэмото. Публика гудела, предвкушая мои будущие выступления. Со временем ажиотаж усиливался и достиг пика через десять лет, к моменту моего дебюта.

В Гион-кобу люди постоянно разговаривают друг с другом. Этим наш квартал похож на маленькую деревушку, где все в мельчайших подробностях знают о делах соседей. Поскольку по природе своей я всегда была очень молчалива, эта особенность местной жизни вызывала во мне протест. Однако никто не мог помешать людям говорить. Я была еще очень мала, но у меня уже появилась определенная репутация.

Я схватывала все очень быстро. Обычно на заучивание нового танца ученице требуется срок от недели до десяти дней. Я тратила всего три, осваивая репертуар галопом. Конечно, у меня была мощная мотивация, побуждающая тренироваться больше других девочек, но, похоже, и от природы мне достались незаурядные способности. В любом случае танец оказался подходящим способом приложения моих амбиций. К тому же я по-прежнему ужасно скучала по родителям и с помощью танца могла выражать свои подавленные эмоции.

В конце лета я впервые выступила перед публикой. Ученицы иэмото с любительского направления ежегодно устраивали концерт под названием «Бэнтэнкай».

Танец назывался «Синобу Ури» («Продавщица папоротников»). В нем принимало участие шесть человек. Я была в середине. В какой-то момент все другие девочки вытянули руки параллельно, а я сложила их над головой домиком. Старшая Наставница театрально прошептала из-за кулис: «Руки, Минэко!» Я ее не поняла, продолжила движение и передвинула руки в следующую позу. А тем временем все остальные девочки соединили руки домиком.

Когда мы ушли со сцены, я немедленно накинулась на остальных девочек:

– Вы что, забыли, что мы ученицы иэмото! Мы не должны делать ошибок!

– Что ты такое говоришь, Минэко? Это ты ошиблась!

– Нечего на меня сваливать! – огрызнулась я. Мне даже в голову не пришло, что это я запорола танец.

Позже я услышала, как Старшая Наставница говорила матушке Сакагути:

– Пожалуйста, не расстраивайтесь. Нет нужды кого-то наказывать.

Я подумала, что она говорит о других девочках.

Огляделась по сторонам. Все уже разошлись.

– Куда все делись? – спросила я Кунико.

– Домой пошли.

– Почему?

– Потому что ты ошиблась, а потом накричала на них.

– Я не ошибалась. Это они.

– Нет, Минэко, ты неправа. Послушай меня. Ты что, не слышала, как Старшая Наставница разговаривала с матушкой Сакагути? Ты что, не слышала, как она попросила не наказывать тебя?

– Нет, это ТЫ НЕПРАВА. Она имела в виду других девочек. Не меня. Она говорила не обо мне.

– Минэко! Прекрати вести себя как маленькая упрямица! – Кунико никогда не повышала голоса. И теперь, когда она прикрикнула, я притихла. – Ты поступила очень плохо, и ты должна извиниться перед Старшей Наставницей. Это очень важно.

Я по-прежнему была уверена, что ничего дурного не сделала, но услышала предостережение в голосе Кунико. И пошла в зал Старшей Наставницы – просто чтобы выразить уважение и поблагодарить ее за выступление.

Не успела я и рта раскрыть, как она сказала:

– Минэко, я не хочу, чтобы ты переживала из-за того, что произошло. Ничего страшного.

– Вы про… эээ…

– Да, про это. Это неважно. Пожалуйста, просто забудь.

И тут до меня дошло. Я и в самом деле ошиблась. Ее доброта только усилила мой стыд. Я поклонилась и вышла.

Кунико пошла за мной следом.

– Все нормально, Минэ-тян, главное, что ты все поняла и в следующий раз вспомнишь этот урок. Все уже закончилось, так что давай пойдем поедим заварного крема.

Кунико обещала после концерта отвести нас всех в «Прунье» и угостить заварным кремом.

– Нет. Я его уже не хочу.

Старшая Наставница подошла к нам.

– Минэ-тян, ты еще не ушла домой?

– Я не могу идти домой.

– Не расстраивайся. Иди.

– Я не могу.

– Пора, пора. Ты что, не слышала меня? Беспокоиться не о чем.

– Да.

Слово Старшей Наставницы было окончательным.

– Тогда пойдем домой, – сказала Кунико.

– Да, куда-то пойти все равно надо. Может, заглянем ненадолго к матушке Сакагути?

Матушка Сакагути уже знала, что я запорола танец.

Я кивнула.

Мы отодвинули дверь. Матушка Сакагути вышла нас встретить.

– Как приятно вас видеть. Ты сегодня хорошо выступила, Минэко!

– Нет, – пробормотала я. – Плохо. Ужасно.

– Правда? Почему?

– Я ошиблась.

– Ошиблась? Когда? Я не видела никаких ошибок. Мне показалось, что ты танцевала очень красиво.

– Матушка, можно я останусь здесь, с вами?

– Конечно. Но сначала ты должна вернуться домой и сказать тетушке Оиме, куда ты собираешься, чтобы она не волновалась.

Всю дорогу я еле волочила ноги.

Тетушка Оима ждала меня у жаровни.

При виде меня ее лицо засияло.

– Как долго тебя не было! Вы зашли в «Прунье», поели сладостей? Вкусно было?

Кунико ответила вместо меня:

– Мы заглянули к матушке Сакагути.

– Какие молодцы! Я уверена, она была этому очень рада.

Чем добрее все ко мне относились, тем хуже я себя чувствовала. Я дико злилась на саму себя, в душе поднималась ненависть.

Спасение удалось найти только в кладовой.

На следующий день Кунико отвела меня к маленькой часовне у моста Тацуми, где мы с девочками всегда встречались по пути в студию. Все были в сборе. Я подошла к каждой из девочек и поклонилась.

– Я сожалею, что вчера допустила ошибку. Пожалуйста, прости меня.

И они любезно приняли мои извинения.

После любого выступления мы должны были нанести официальный визит учительнице и поблагодарить ее. Поэтому, когда мы пришли в студию, то сразу направились в зал Старшей Наставницы. Я спряталась позади других девочек.

Мы одновременно поклонились и сказали «спасибо», а иэмото похвалила наш вчерашний танец.

– Вы замечательно выступили. Пожалуйста, продолжайте и дальше так же работать. Усердно репетируйте!

– Спасибо, Учительница, – сказали все. – Будем репетировать.

Ну, то есть все, кроме меня. Я по-прежнему притворялась невидимкой.

Старшая Наставница отпустила нас, но как только я облегченно вздохнула и тоже собралась уйти, она посмотрела прямо мне в глаза и сказала:

– Минэко, не беспокойся из-за того, что случилось вчера.

Меня накрыла волна стыда, и я выбежала прочь в раскрытые объятия Кунико.

Могло показаться, что Старшая Наставница пытается меня утешить. Но нет. Вместо этого она четко и внятно давала мне понять, что делать ошибки недопустимо. Конечно, если я собираюсь стать великой танцовщицей.

11

Я ПОШЛА В НАЧАЛЬНУЮ ШКОЛУ в шесть лет – через год после того, как начала учиться танцу. Школа находилась в Гион-кобу, поэтому неудивительно, что родители многих учеников работали в карюкай.

По утрам Кунико помогала Абе, и в школу меня отводила одна из служанок: Каа-тян или Судзу-тян («тян» – это универсальный уменьшительно-ласкательный суффикс в японском языке). Школа была в двух небольших квартальчиках от окия Ивасаки, недалеко от Ханамикодзи.

Иногда я «ходила за покупками». Это было очень просто. Я заходила в магазин и выбирала все, что хотела или что мне было нужно. Служанка говорила: «Запишите на семью Ивасаки на улице Синбаси», – и продавец передавал мне приглянувшийся товар. Карандаш. Ластик. Ленту для волос.

Я не знала, что такое деньги. Долгие годы я считала, что, для того чтобы что-то получить, достаточно просто попросить. А если сказать: «Запишите на семью Ивасаки на улице Синбаси», то можно получить вообще все что угодно. К тому моменту я уже начинала привыкать, что я тоже Ивасаки. Но вот однажды на Родительский день в школу вместо мамы и папы явилась Старая Злюка. На ней было легкое фиолетовое кимоно с зигзагообразным узором и изысканный черный хаори (нечто вроде жакета, что носят поверх кимоно). На лицо она нанесла толстый слой макияжа и очень сильно надушилась. Всякий раз, стоило ей взмахнуть веером, по комнате проплывало облако парфюма. Это ужасно меня расстроило.

На следующий день одноклассники начали звать меня Маленькая Гэйко и говорить, что я приемная. Я разозлилась, потому что это было вранье.

В другой раз, когда в школу требовалось прийти родителям, Старая Злюка была занята, и ее подменила Кунико. Это мне понравилось куда больше.

Я любила школу. Любила узнавать новое. Но я была до боли застенчива и почти ни с кем не общалась. Учителя что только не делали, чтобы меня раскрепостить. Даже директор пытался выманить меня из спасительной раковины.

Из всех одноклассников мне больше всех нравилась одна девочка. Ее звали Хикари, то есть – «солнечный луч». У нее были необыкновенные золотисто-желтые волосы. Я считала ее очень красивой.

Хикари тоже держалась в стороне от всех. Но я подошла к ней, и мы начали играть вместе. Мы часами шептались и хихикали под деревом гинкго на детской площадке. Я бы все отдала, чтобы у меня были такие волосы, как у нее.

Обычно, как только звенел последний звонок, я пулей вылетала из школы, чтобы успеть на урок танца. Парту за мной прибирала служанка, а я уже мчалась домой, не дожидаясь ее. Иногда, если учителя танцев были чем-то заняты, у меня выпадал свободный день.

В один из таких дней Хикари-тян пригласила меня в гости. Вообще-то я должна была сразу вернуться домой, но решила пойти с подругой.

Как назло, в школу за мной пришла Каа-тян. Она была ябеда, к тому же имела привычку воровать. «Чтоб тебя, – подумала я. – Видимо, придется ей довериться».

– Каа-тян, мне нужно кое-что сделать. Пойди, пожалуйста, попей чаю, а я вернусь через час. И пообещай, что не скажешь тетушке Оиме. Ладно?

Хикари-тян с матерью жили в узеньком доме, расположенном в ряду точно таких же домов-соседей. «Ведь это ужасно удобно, – подумала тогда я, – когда всё и все прямо под боком». Мама Хикари оказалась мягкой и очень доброй. Она угостила нас полдником. Обычно у меня не бывало перекусов: мои старшие братья и сестры быстро сметали всю еду, так что мне ничего не доставалось. Но этот случай стал исключением.

Время пролетело незаметно, и вскоре пришла пора прощаться.

Я вернулась к Каа-тян, и она отвела меня домой. Как только мы вошли, стало понятно, что новости о моих перемещениях добрались в окия раньше меня.

Тетушка Оима строго меня отчитала.

– Я запрещаю тебе ходить туда, – кричала она. – Ты понимаешь, девочка? Больше никогда, никогда!

У меня не было привычки ей перечить, но ее гнев сбил меня с толку, и я попыталась все объяснить. Рассказала о Хикари-тян, о том, какая у нее добрая мама, и что они живут со всеми этими милыми людьми, и как мне было здорово в гостях. Но тетушка Оима отказалась меня слушать. Так я впервые столкнулась с предубеждениями и, честно говоря, ничего не поняла.

В Японии существует группа людей, которых называют буракумин. Они считаются нечистыми, людьми второго сорта. Наподобие неприкасаемых в Индии. В старые времена эта группа хоронила мертвых и занималась другими «грязными» делами – например, разделкой говядины и обработкой кожи. Они были могильщиками, мясниками, сапожниками. В наше время буракумин уже не подвергаются такой сегрегации, как раньше, но в моем детстве они по-прежнему жили в основном в гетто.

Я ни о чем таком не подозревала и вышла за рамки дозволенного. Хикари-тян была не просто изгоем, но еще и полукровкой, рожденной вне брака от американского военного. Для тетушки Оимы это было невыносимо: она всерьез опасалась, что из-за такой дружбы обо мне пойдет дурная слава. Одной из главных ее задач было следить, чтобы моя репутация оставалась безукоризненной. Этим объяснялась истерика, вызванная моим невинным «проступком».

Я была ужасно раздражена и срывала гнев на бедной Каа-тян за то, что она проболталась. На какое-то время я сделала ее жизнь поистине нестерпимой. Однако потом мне стало ее жаль. Каа-тян происходила из бедной семьи, у нее была куча братьев и сестер. Я замечала, как она крадет всякие мелочи из окия, чтобы отправлять родным. Но не ябедничала, а вместо этого делала ей небольшие подарки, чтобы Каа-тян не приходилось воровать.

Вскоре после этого случая Хикари-тян и ее мама переехали. Я часто задумывалась, что с ними стало.

И все же жизнь у меня была слишком насыщенной, чтобы на чем-то долго зацикливаться. Когда мне исполнилось семь лет, то обнаружила, что я «очень занятой человек». Я постоянно должна была куда-то идти, что-то делать, с кем-то встречаться. Было такое ощущение, будто каждое дело надо закончить как можно скорее. В результате пришлось учиться быстро, все схватывать и действовать эффективно. Я вечно спешила.

Мой самый длинный забег в течение дня начинался после окончания уроков и перед танцами. Я выходила из школы в 14:30. Уроки в студии иэмото начинались в 15:00, а я хотела прийти первой – хотя бы к 14:45. Так что я во весь дух мчалась в окия, где Кунико помогала мне переодеться из платья западного кроя в кимоно. Потом я снова выскакивала из дверей. Кунико следовала за мной по пятам с моим мешочком для занятий.

К тому времени я очень привязалась к Кунико и готова была защищать ее точно так же, как и она – меня. Я ненавидела, когда люди вели себя с ней заносчиво. Хуже всех была Яэко. Она обзывала Кунико тыквоголовой и бородатой мартышкой. Это меня бесило, но я понятия не имела, как с ней бороться. В обязанности Кунико входило отводить меня на танцы и провожать домой. Она не пропустила ни дня, несмотря на всю свою загруженность делами в окия. Я придумала целый список ритуалов, которые исполняла по пути в школу танцев и обратно. Кунико смиренно терпела мои причуды.

Перед занятием я должна была обязательно сделать три дела.

Сначала – занести конфету из патоки в дом матушки Сакагути (я сама это выдумала и сама приводила в исполнение). Матушка Сакагути взамен давала мне перекус. Этот перекус я клала в свой мешочек.

Потом я должна была остановиться у часовни и помолиться.

Наконец, надо было сбегать погладить Дракона, большого белого пса, который жил в цветочной лавке.

Только после этого я могла идти на занятия.

Кунико всегда ждала меня, чтобы отвести обратно в окия. Дорога до дома приносила мне огромное наслаждение.

Сначала мы шли к цветочной лавке, и я кормила Дракона перекусом, который дала мне матушка Сакагути. Потом я разглядывала товары в лавке. Я обожала цветы, потому что они напоминали мне о маме. Продавщица разрешала мне взять один цветок – за то, что я принесла лакомство для Дракона. Я благодарила ее и несла цветок хозяйке кулинарной лавки, торговавшей едой навынос. Взамен она отрезала два кусочка дасимаки, сладкого рулета из омлета, и давала мне их с собой домой.

Дасимаки был любимой закуской тетушки Оимы. Когда я гордо протягивала ей пакет, она всегда радостно улыбалась и делала вид, что не ожидала такого сюрприза. Каждый день. А потом она принималась петь. Когда она была счастлива, то пела одну песню, знаменитую простенькую мелодию: «су-ису-ису-дара-датта-сура-сура-суи-суи-суи». Чтобы меня провести, она иногда пела другой слог, а я должна была ее поправить, и только тогда она принималась за дасимаки. Потом я садилась и рассказывала обо всем, что делала в этот день.

Во втором классе мне впервые пришлось пойти на Семейный суд. Меня туда отвела Старая Злюка. В суде нас ждали мама и папа. Чтобы семья Ивасаки могла меня официально удочерить, я должна была подтвердить, что хочу стать Ивасаки по собственной воле. Мне только что исполнилось восемь.

Я просто разрывалась и не могла принять решение. Все это было таким стрессом для меня, что меня вырвало на глазах у всех в зале суда. Я была еще не готова оставить родителей.

Судья сказал: «Эта девочка явно еще слишком мала, чтобы знать, чего хочет. Надо подождать, чтобы она подросла и приняла решение».

Старая Злюка отвела меня обратно в окия.