Текст книги "Заложница страны Свободы. 888 дней в американской тюрьме"

1

Декабрь 2018 года

Первая неделя прошла… наверное, странно. Не знаю, как еще описать. Когда тебе никто не объясняет, что и почему происходит, невольно теряешь ориентацию в пространстве. Тем более в таком. Меня поместили в travel cell – «комнату путешественников», или «путешествия». Есть в этом какая-то злая ирония. Через три дня мне разрешили позвонить маме. Я старалась держать голос ровным, чтобы она еще больше не расстраивалась. Взять себя в руки. «Да, мама, все хорошо. Нет, я пока не знаю, за что. Да, я здорова, как ты? Не беспокойся за меня, пожалуйста. Это недоразумение скоро разрешится. Да, я уверена. Люблю тебя». Мне сложно, крайне сложно описать всю гамму эмоций, которую я чувствовала тогда. Слишком много всего. Туман в голове. Поэтому мне легче описать свои непонятные эмоции через своих соседок.

Когда я зашла в камеру, я увидела две двухъярусные кровати, на одной из которых лежала коротко стриженная шатенка с «ленивым» глазом и при этом с очень мягкими и женственными чертами лица, но плохими зубами. Она была не очень общительна. Но потихоньку мне удалось ее «разговорить». В кавычках, потому что наши беседы были весьма специфическими. Русского она не знала. Мы общались жестами. Худо-бедно справлялись.

Как выяснилось через несколько дней, она принимала какой-то седативный наркотик. В тюрьму она загремела за неуплату счетов. И это Финляндия – страна, входящая в столь желанный для многих россиян Евросоюз. Что за дикость? Как помогает государству пребывание должников в тюрьмах? Эдакий круговорот денежных средств в природе финского бюджета. Заключенных нужно кормить, одевать, обслуживать. И государство выделяет немалые средства на это! Однако в каком количестве они доходят до заключенных? Да если бы у нас сажали за долги, 90 % страны сидели бы. Во всем этом мне еще только предстояло разобраться.

Елене 34 года. У нее какое-то интересное двойное имя, но запомнилась мне только вторая часть – Елена. Так я ее и называла. Оказалось, что она знает одну резкую фразу по-английски: «Я ненавижу это место». Она повторяла ее несколько раз в день. Продолжили общаться жестами, звуками, «наскальными» рисунками и всеми сподручными способами. Она мне показывала первые приемы выживания. Я не уверена, что они мне понадобятся, – ведь скоро выяснится, что все это жуткая ошибка. И я уже буду рядом с родными. Но я вежливо слушала и кивала в ответ. А в последний день нашего совместного нахождения она сообщила, что, возможно, беременна.

Второе знакомство было практически мимолетным. Имени ее я не запомнила. Привезли трех заключенных в разное время. Два отсеялись в неизвестном направлении на следующий день, а этот персонаж задержался на пару дней. Почему персонаж? Короткая стрижка, походка, жестикуляция и даже кепи. Да-да, такая типичная гоп-стоп кепи. Она походила на иллюстрацию мальчиша-плохиша из соседнего двора, который «сидит на кортах и семки грызет». В общем, пока у нее была публика, именно мальчишом-плохишом она и была. Но когда публику удалили на следующий день, она тут же превратилась во вполне приятную девушку и даже заговорила по-английски. Хотя поначалу делала вид, что говорит только на финском. Общение один на один творит чудеса! Возможно, такое вызывающе агрессивное поведение было некой защитной реакцией. Возможно, это было простое позерство. Именно от нее я узнала, что спать на верхней лежанке двухъярусной кровати не круто. Поэтому в первую ночь она расположилась на полу на матрасе у моих ног. Видимо, такой подход (а точнее, «подлег») считался более «козырным». Наши с ней представления о «крутости» явно различались…

Первая встреча с назначенным мне адвокатом Йоханной Карвинен. Она сразу заявила, что меня экстрадируют, потому что других прецедентов еще не было. Волшебно. Такой настрой едва ли может вдохновить.

Завтра я отправлюсь на суд, где наконец-то выяснится хоть что-то. Я уже устала сидеть в неведении. Я с хмурой улыбкой вспоминаю тех соотечественников, которые не устают с пеной у рта кричать о «богатой, разумной и цивилизованной Европе». Но у каждой фигуры есть разные стороны и грани. Увы, сокрытие от меня информации о деле я не считаю признаком цивилизованного обращения.

2

Прошел первый суд в Хельсинки. Там решался вопрос о возможном освобождении до принятия решения о моей экстрадиции. Мой адвокат не впечатлила ни меня, ни суд. Впрочем, это только первое слушание; может, она долго раскачивается, а потом выдаст монолог в стиле голливудских фильмов? Верится с трудом. Но нельзя опускать руки. Для продления пребывания на территории Финляндии, причем под домашним арестом, а не в камере, мне необходимо иметь хотя бы работу в этой стране. Хорошо, буду работать над этим.

Мне до сих пор не выдали никаких документов по делу. Это меня дико напрягает. Я смогла узнать, что в соответствии с Соглашением об экстрадиции между Финляндией и США Финляндия предоставляет 45 дней на то, чтобы США предоставили документы по делу, на основании которого сделан запрос об экстрадиции. И я не могу понять: то ли Америка собирается оттягивать выдачу документов до последнего, то ли Финляндия умышленно мне их не передает. Я не понимаю мотивов.

Но я стараюсь не отчаиваться и находить хоть что-то хорошее. К примеру, кормят неплохо, хотя все граждане Финляндии жалуются. Я поняла систему. Первые два дня меня кормили лишь дважды – и я опасалась, что у них так всегда заведено. Но оказалось, что по будням тут трехразовое питание. А в выходные, видимо, можно и попоститься – обойтись двумя приемами пищи. Завтрак – в 7.30, обед – в 12.00, ужин – в 15.00. После 15.00 удастся поесть, если только что-то имеется в своих закромах. Или откладывать что-то от предыдущих приемов пищи. Или же пить воду, которая здесь обильно поставляется из-под крана. Вспомнилось выражение: «Хочешь есть – попей водички!» В моем случае работает безотказно. Но тем не менее, при всех моих интеллигентности и такте, честно будет сказать одно: иногда вечерами жрать хотелось дико. Вот широко так, по-русски, от души наесться.

«Текучка кадров» в моей камере продолжается. Казалось, только я осталась одна. В первые десять дней у меня сформировалась примета: вымоешь камеру и всё в ней – жди сокамерников. Поэтому я решила все вылизать, так как одиночество начало одолевать. Убравшись и приведя себя в порядок, насколько это вообще возможно в данной ситуации и условиях, я неожиданно для себя начала получать удовольствие от своего одиночества. Вдруг послышался знакомый звук. Ключ в замочной скважине. Дверь открылась, и зашла испуганная девушка. Она поздоровалась на финском. Я сказала, что говорю только на русском, украинском, испанском, немного французском и немецком, английском, спасибо работе, немного на тайском, спасибо мужу, слегка понимаю вьетнамский – так сказать, тюремный полиглот. Она, помедлив, бросилась передо мной на колени. «Боже, неужели я в своих очках библиотекаря внушаю столько страха?» – подумала я. Затем она попросила обнять ее. «А-а-а-а-а! Это не страх! Я внушаю доверие! Отличная новость!» – подумала я. Девушка была эстонкой и, как выяснилось, прекрасно говорила, естественно, на эстонском, финском, английском и русском языках. «Два сапога пара», как говорится, – встретились два «лингвиста». Звали ее Кайди – Катя, по-нашему, как она сама сказала. Кате оказалось 34 года. Выглядела она на 24. Да и по развитию походила на двадцатичетырехлетнюю легкомысленную девушку.

В Эстонии у нее был двенадцатилетний сын, который жил со своим отцом. Катя была абсолютно уморительной. Это был первый день с момента ареста, когда я улыбалась и даже смеялась. Она была крайне наивной для своих лет, очень романтичной, немного сумасшедшей из-за своей рискованности и глубокой влюбленности в молодого эстонского парня по имени Робин. Именно эта влюбленность и привела ее на неверный путь. С Робином они жили в одном и том же эстонском городке еще до Катиного переезда в Финляндию. У Кати был другой мужчина. Робин подрастал и был просто симпатичным мальчиком. Отношения у Кати не заладились. Мужчина над ней издевался, избивал. Она от него убегала, меняла место жительства. Он ее находил, и все продолжалось. «Смотрю в тебя, как в зеркало», – думалось мне. В один прекрасный день Катя решилась на переезд в другую страну. Я прекрасно представляю, насколько сильно нужно бояться человека, чтобы сбежать от него в другую страну. Но не представляю размер страха, который сподвиг ее убежать от всех близких, включая родного сына! Она начала выстраивать свою жизнь в Финляндии и спустя какое-то время встретила в Хельсинки возмужавшего Робина. Начался бурный роман. Влюбленные поселились вместе. Однако работа не входила в планы Робина, потому что он «слишком умный и слишком красивый» для работы, с его собственных слов. И потом, работа отнимает уйму времени, а влюбленным так не хотелось расставаться даже на минуточку. Поэтому «умный и красивый» Робин вместе с несколькими друзьями придумали хитрый план: покупать за очень маленькие деньги электронные товары в магазинах, а потом их перепродавать по более высокой цене. Некоторое время эта схема действительно работала. Ребята сняли себе большую квартиру, затеяли там ремонт. Пока они занимались обустройством своего любовного гнездышка, магазин проводил свое расследование – фото молодых людей были разосланы по всем магазинам электротоваров. Приближалось католическое Рождество – 25 декабря. Ребята запланировали праздники в Эстонии, а перед этим хотели съездить в романтическое путешествие в Швецию. Оплатив каникулы, ощутили опустевшие карманы и решили сходить на «последнее дело». Катя всегда отказывалась «ходить по магазинам» с Робином и его командой, но в этот раз он очень настаивал. Естественно, «ослепленная любовью», как она сказала (хотя, на мой взгляд, это страсть и откровенное отчаяние на грани с глупостью), Катя пошла «на дело» вместе с любимым. Через два часа они были арестованы в своем новом гнездышке во время покраски стен. Голубые стены новой квартиры сменились серыми стенами тюрьмы.

Мы проговорили почти всю ночь. Катя много плакала, вспоминала, как Робин через следователя передал ей 50 евро, на которых написал, что скучает. Она очень скучала по Робину и боялась, что они могут еще долго не увидеться. То, что она, возможно, еще не скоро увидит своего сына, ее не беспокоило… Любовь может быть страшным оружием. Она может забрать целиком сердце, голову, свободу и даже жизнь…

Следующей соседкой с непростой и криминальной историей оказалась Cара. Привлекательная кареглазая брюнетка с потрясающе мощной энергетикой и острым умом. Сара оказалась очень хозяйственной и невероятно доброй. Она стала моей сокамерницей всего на одну ночь, так как тюремная система поместила ее сюда для переезда из тюрьмы Хя́меэнли́нна в открытую тюрьму. Говорят, открытая тюрьма – самое лучшее место для заключения, но попадают туда не в каждом случае. И уж точно не в моем… В этом месте можно достаточно свободно перемещаться, ездить на работу с заработной платой не менее 1000 евро, пользоваться телефоном, интернетом и прочими благами нормальной, цивилизованной жизни. Это была не первая «ходка» для Сары в места не столь отдаленные. Первый раз ее осудили на шесть лет. Однако по финским законам, если ты «новобранец», срок уменьшают в два раза. Отсидев три года и выйдя на свободу, Сара затеяла «интересный проект».

Она придумала, как забирать у серьезных финских финансовых институтов, автомобильных салонов, а также агентств недвижимости крупные суммы денег, премиум-авто и недвижимость. Честно признаюсь, такого я никогда не слышала. Что удивительно, она не была арестована, потому что полиция не смогла ее обнаружить и доказать ее виновность, но близкий человек предал Сару. Просто заложил с потрохами, а к потрохам и с доказательствами. На этот раз Сара получила пять лет.

Сара свалилась на мою голову, как Санта-Клаус с подарками. Обходятся продукты в тюрьме недешево. Я спросила Сару: жалеет ли она о том, что сделала? Она рассмеялась и сказала, что нет – ведь она обеспечила будущее своей семьи. Сара может купить всё, что хочет, в тюрьме. Абсолютно всё. Дальше последовали рассказы, как это возможно в тюрьме организовать. Мною овладел настоящий ужас. Люди так много говорят о коррупции в России. А ведь другие страны не менее коррумпированы, если не более. Но трава же всегда зеленее там, где нас нет.

Я попросила Сару рассказать о своей семье. Она с удовольствием начала делиться. Сара была в браке четыре раза. Последний брак состоялся в тюрьме. У нее трое детей. Последний был рожден в заключении. В Финляндии в заключении допускаются редкие уединенные встречи супругов на несколько часов. О детях заботятся ее родители, братья и сестры, а также все мужья. Удивительно, как ей удалось создать и, главное, сохранить такую большую дружную семью. Я спросила Сару: остановится ли она после освобождения и наконец заживет ли нормальной жизнью? Но тут ее лицо изменилось, она перестала улыбаться. Какой-то дьявольский огонек сверкнул в ее глазах. Она сказала, что все эти годы много думала. У нее появилась еще более гениальная идея. Но на этот раз она не будет никому доверять и «пригревать змей на груди», которые пользуются ее добротой и щедростью, пока она им нужна. Это было потрясением для меня! Ведь она действительно очень любит своих детей, родных и близких. Для чего ей это? У нее есть достаточно денег, дома, автомобили – все обеспечены. Сара ответила: это то, что она умеет и любит! «А как же твои родные? – спросила я. – Что будет, если тебя опять арестуют?» Она ответила, указав на пространство камеры: «Все это – мой мир…» Сара легла спать. А я еще очень долго не могла заснуть после этого разговора…

3

После отъезда Сары гостей не было пару дней, поэтому я снова затеяла генеральную уборку. В очередной раз я убедилась, что этот метод работает безотказно. Не прошло и часа, как я поставила швабру в угол, и в камеру привели девочку-Дюймовочку – маленькую, худенькую голубоглазую блондинку. Ее волосы были девственны и первородны… В смысле, расческа их не касалась многие дни. Они сбились в колтуны. Ее звали Катя-София. Ей было 24 года. Катины дедушка и бабушка были из России. Это оказалось самое длительное сожительство за период моего заключения – долгие десять дней. Первые шесть дней стали настоящей катастрофой. Я пожалела, что взяла в руки злополучную швабру. Катя оказалась наркоманкой. Хотя в ее жизни это было не менее кошмарно. Она страдала от жутких героиновых ломок. Ей все время давали какие-то таблетки, чтобы облегчить ее страдания. Она жила от приема этих лекарств до следующего приема. Пока лекарства действовали, Катя была весьма говорлива.

Первые два дня она все время куталась в одеяла и практически не вставала. На третий день мне удалось уговорить ее принять душ. Ох, каким же она была чумазоидом. Такого бардака я никогда не видела: окурки на столе и на полу, на кровати и под ней, кругом пепел. Целыми днями я драила камеру и заботилась о ней, как только могла. Спустя шесть дней появились первые признаки жизни. Катя пришла в себя и начала есть, причем не прекращая. Хлебцы с маслом были единственным, что можно было получить в неограниченном количестве во время подачи пищи… Я перешла к следующим действиям в борьбе с ее зависимостью. Трудотерапия! Я не ошиблась. Мы вместе убирались, ходили каждый день на получасовыее прогулки, смотрели телевизор, много болтали о жизни в России и Европе, слушали музыку. Катя начала поправляться, кожа порозовела, глаза начали блестеть. Я была рада видеть такие перемены.

Она была арестована за неуплату штрафа, ей дали две недели тюрьмы. 30 декабря Катю выпустили на свободу. Я снова осталась одна.

Но нет. Наверное, не так. Не одна, а с багажом новых знаний. Каждая из тех, кто задерживалась более чем на день, чему-то меня научила. И, учитывая, что мое дело движется с минусовой скоростью, вполне вероятно, что эти навыки и знания мне понадобятся… Я думаю. Анализирую. Рационализирую. У меня много времени, чтобы подумать обо всем на свете. Чаще всего люди мучаются от навязчивых мыслей перед сном, порой даже физически машут руками, чтобы их отогнать. А здесь они со мной весь день. И маха руки они не боятся. Я хочу узнать, в чем же дело, почему я оказалась здесь. Я хочу дышать свежим воздухом на свободе. Я хочу увидеть маму, в конце концов! Я пытаюсь оставаться в тонусе, но боюсь, что у меня опустятся руки.

Я постоянно вспоминаю этот день, 15 декабря, когда меня забрали из аэропорта. Каждое событие, даже самое незначительное. Я решила вывезти маму в короткий отпуск на четыре дня в Барселону, так как чуть более месяца назад скоропостижно ушел из жизни прекрасный человек, любимый муж, брат, отец и по совместительству мой отчим. Это был удар для нашей семьи. Семья с трудом справлялась с этой трагедией, а параллельно – с оформлением ипотеки. Мы были измотаны, и нужно было срочно отвлечь маму, потому что она все больше погружалась в горе, одиночество, страхи и прочие переживания, на которые больше не было сил смотреть. Когда я видела такую боль, страдания, печаль у самого родного человека в мире, я понимала, что нужно как-то ей помочь. И вот чем все обернулось. Я беспокоюсь о ее здоровье. Она ведь осталась одна. Совсем одна. Как и я.

Рождество мы провели с Катей, а Новый год я встречала уже одна. Меня перевели в одиночную камеру, что в целом достаточно терпимо. Мне удалось раздобыть несколько книг. В камере есть отдельные душ и унитаз, а также телевизор и даже кофе-машина. Кофе я не пью, да и нет его у меня. А вот для подогрева воды, так как тут холодрыга порой страшная, она мне вполне подошла. Раз в день можно выходить в небольшой дворик с промерзшим асфальтом и бетонными стенами на прогулку на целый час. Так как это декабрь, а одежда в тюрьме худая, я ходила всего пару раз на 30 минут. Но это разнообразие меня радует. Остальное же время я сижу в гордом одиночестве за чтением моих книг-спасателей. Если бы не они, думаю, легко можно сойти с ума, находясь в трехметровой коробке 24 часа в сутки. Новый год я встретила в одиночестве, стараясь не думать обо всем известной примете – как Новый год встретишь, так его и проведешь… Так как мужская тюрьма Вантаа находилась практически в черте города, я слышала задорные крики детей, взрывающиеся фейерверки – дразнящие вспышки. И я испытала смешанные чувства. Вроде бы я слышу отголоски всеобщего праздника, они чуть ли не касаются меня, но сама я нахожусь вне его границ. Радость, обильно сдобренная горечью.

Я узнала, что мои условия содержания могли бы быть в разы лучше. Но при одном условии. Если бы я совершила преступление на территории Финляндии. Если бы я стянула конфетку в магазине аэропорта. Или бы дала пинка пограничнику. Тогда я бы могла претендовать на социальную защиту как заключенная. А так как я содержалась там в качестве… в качестве кого, интересно? Резидентки? Путешественницы – в честь названия моей камеры? Пленницы? Начали рождаться мысли о написании книги. Как я назову свое произведение? «Русская пленница»? По аналогии с советским фильмом «Кавказская пленница»? Нет, моя история далека от комедии. А может, «Чужая среди своих и своя среди чужих»? Учитывая то, как добры ко мне были все мои предыдущие сокамерницы… В любом случае, мне практически ничего не полагалось. Смешные, конечно, рассуждения. Но и они мелькают в голове.

Я решила вопрос с работой. Слава богу, я работаю в международной IT-компании, которая вошла в мое положение и официально может подтвердить, что я вольна работать на них из Финляндии. Теперь у меня есть аргумент в суде. Все будет хорошо. Все будет хорошо.

4

Январь 2019 года

Безнадежность, на которую вовеки обречены справедливость и сострадание: им суждено снова и снова разбиваться об эгоизм, равнодушие и страх.

Эрих Мария Ремарк, «Время жить и время умирать»

Я пишу эти строки дрожащими от холода руками уже не в Вантаа. Меня перевели в женскую тюрьму Хя́меэнли́нна. По сообщениям из средств массовой информации, тюрьма была закрыта на реконструкцию ввиду заражения плесневым грибком. Однако на самом деле тюрьма открыта, и в ней нахожусь я и еще 12 других заключенных женщин. Большую часть времени я провожу в запертой комнате. Единственное развлечение – ежедневные прогулки. В исключительно волшебном антураже. Январь. Тюрьма расположена в лесу. 7.00 – это глубокая ночь. Полярная. Крепкий мороз. Снег по пояс. При наличии боевого настроя можно выдержать на улице час. В противном случае прогулка ограничивается 30 минутами. Я натягиваю на себя всю возможную казенную одежду: трикотажный костюм, огромный ватник, шарф, шапку и варежки. Вокруг меня – бесконечный темный лес. И вишенкой на торте – вой рыскающих где-то там волков. Мы с «коллегами» делали все, чтобы согреться. Мы раскидывали лопатами снег, чтобы прорубить хоть какую дорожку к единственной беседке перед лесом. И ходили вокруг нее. А наверху – целый купол из темных ветвей вековых сосен. Если долго смотреть, то начинает кружиться голова. Периметр был, конечно, огорожен, но даже если бы нет… Честно. Здраво. У какого разумного человека возникнет мысль плыть через океан снега в собачий холод в темный лес, где воют голодные волки? Порой у меня проскальзывало четкое ощущение того, что я нахожусь в другом времени. 1930–1940-е годы. Война. Я в плену, в этой старой, тяжеленной одежде. И столько вроде бы простора вокруг. И в то же время как же тесно, как неуютно. По возвращении в камеру начинается вся развлекуха: необходимо раздобыть горячую воду и где-то просушить промокшую и промерзшую одежду, которую, если осторожно выбраться из нее, можно ставить в угол. Где-то к часу дня можно наконец-то согреться. Рамы на окне старые и деревянные, снаружи обрамленные старыми, проржавевшими металлическими решетками. Ветер гуляет по комнате, подпевая в унисон оголодавшим волкам. Ощущение, что я на краю мира, вне времени и пространства.

Иногда, во время совместных прогулок, я общаюсь с другими заключенными. Кто-то любит рассказывать про себя, кто-то более сдержан. Я слушаю, но не пропускаю через себя, как делала в Вантаа. У меня не так много тепла, чтобы впускать в себя холод их историй и боль переживаний. К тому же, находясь в этом диком холоде, особо долго не поговоришь. Среди всех заключенных выделяется одна очень красивая женщина. Она много курит, остра на язык, у нее низкий хрипловатый голос. Ее зовут Присцилла, она цыганка. Даже среди нас, одинаково одетых матрешек, она выделяется некой статью и гонором. Кажется, будто бы сюда она заехала погостить по собственной воле – и никто ей не хозяин, не закон. Я невольно даже восхитилась ей. К сожалению, спустя несколько дней ее перевели в другую тюрьму… А мне так хотелось понять ее загадку, в чем ее сила.

Перед переездом в Хя́меэнли́нну я успела побывать на втором заседании суда о возможном освобождении до принятия решения по экстрадиции. Конечно, все не слава богу. Мое заявление о наличии работы в Финляндии со скрипом приняли, но выдвинули следующее требование – у меня должно быть жилье в стране. Я не понимаю, почему нельзя было сразу огласить эти два пункта. Если на следующем заседании они объявят, что требуется еще что-то, то это уже балаган какой-то. Я не то чтобы теряю веру в своего адвоката. Нет. Я ей уже просто не доверяю. Я склоняюсь к мысли, что стоит от нее отказаться и самой защищать себя в суде. Учитывая, что у меня есть юридическое образование, для меня открыта эта опция. Но языковой барьер. И отсутствие всяческой документации. Отсутствие необходимых инструментов для своей защиты… Это сбивает меня с толку. Я чувствую, что нахожусь на грани закипания.

В Хя́меэнли́нне я встретила свою первую соседку – Елену. Мы были знакомы всего несколько дней, но у меня было четкое ощущение, что я встретила старую знакомую. Удивительно, что друзья по несчастью зачастую намного ближе друзей по счастью. И в то же время как много людей готовы нам посочувствовать, но искренне порадоваться нашим успехам готовы, в сущности, немногие. Мне было крайне радостно встретить ее и узнать, что ее предположения подтвердились: она действительно беременна. Мы обе были на улице, в лютый холод, обнялись с большим трудом – в этих наших громоздких одеждах мы, наверное, были похожи на борцов сумо, пытающихся побороть равного по габаритам соперника. Тюрьма тюрьмой, но мы по-прежнему женщины. Дети для нас святое! К сожалению, беременность не делает тебя священной коровой в тюрьме. Беременность – не болезнь. Срок свой отбывать нужно по всем внутренним правилам, без исключений. Я даже не думала, что такая радостная новость, как беременность, может одновременно стать такой грустной. У меня просто не укладывалось в голове, как можно провести все девять месяцев в комнатке в три квадратных метра 23 часа в сутки семь дней в неделю. Да еще с таким скудным для беременных питанием!

Впрочем, есть и хорошие вести. Мне написал Яли Райта, работник финского МИДа в отставке, дипломат. Он летел в Лондон, увидел в журнале публикацию об этом деле и по приезде домой сразу же связался со мной 8 января. Он представляет общественную организацию с явно гуманистическими взглядами. Они продвигают идею о том, что ни один российский гражданин не должен подвергаться экстрадиции в Финляндии, согласно мирному Парижскому соглашению 1947 года. В 1972 году правительством было принято Соглашение об экстрадиции с США, но из-за размытости формулировок многие разумные люди считают его нелегитимным. После того как он узнал все подробности, он сразу же посоветовал мне отказаться от адвоката. Меня очень вдохновил разговор с ним. Не знаю почему, но я верю ему. Или хочу верить. Обычно между этими двумя понятиями огромная разница. Часто – целая пропасть… Но сейчас мне все равно. Надеюсь, он сможет мне помочь.