Текст книги "Шуньята под соусом демиглас"

– Да? А мне кажется, ныть будешь именно ты.

Она отстранилась и, вытащив из кармана джинсов маленькое зеркальце, протянула его мне, но не дала в руки.

– Ну, в общем, всё. Смотри, какой ты милый.

На голове у меня красовался венок из косичек, усеянный блестящими детскими заколками в виде цветов. Без ложной скромности скажу, что я был чертовски хорош. Неотразимо обаятелен, как сказочный эльф.

Выпуск пятый
Нигилистический гуманизм

В общем, поколебавшись, я всё‐таки разрешил Принцессе отправиться со мной. А как иначе? Кто из вас в здравом уме сказал бы что‐то вроде: «Слушай, детка, давай-ка ты посидишь с обдолбанными торчками, посмотришь хоум-порно в 3D, а я пойду, prends soin de toi[16]16
  Береги себя (фр.)


[Закрыть], кстати, спасибо за причесон»? Знаете, меня можно называть кем угодно: импульсивным придурком, распиздяем, психом. Но только не мудаком. Вот уж чего-чего, а ублюдочности во мне нет ни на грамм. Не подумайте, что это напыщенное бахвальство, отнюдь. Я искренне считаю: гордиться тут нечем. Это как ходить и хвастаться тем, что дышишь. Или тем, что у тебя две руки. Порядочность – абсолютно естественная, нормальная вещь, не заслуживающая удивления. Наоборот, я поражаюсь, когда люди ведут себя как конченые твари, вот что кажется мне диким.

Короче, вы поняли. Мыслей о том, чтобы бросить Принцессу и уйти в закат в гордом одиночестве, у меня не возникало. Хотя я по-прежнему думал, что это плохая идея даже в теории – повесить девчонку себе на шею. Ну, давайте называть вещи своими именами, раз уж мы адепты честности и прямолинейности: говно, а не идея.

Сами посудите. Во-первых, меня могли грохнуть в любой момент. Это означало, что Принцесса тоже становилась мишенью. Не очень оптимистичная мысль, правда? Во-вторых, чтобы заботиться о человеке, который меньше и слабее тебя, надо иметь кучу сил и ресурсов. А я понимал, что не потяну ответственность, особенно в нынешнем положении. Меня‐то сложно было напугать всякого рода лишениями: когда по несколько дней подряд обходишься без еды, шляешься по городу и ночуешь под открытым небом, учишься довольствоваться малым. Но что я мог предложить Принцессе? Увлекательное путешествие по недрам мусорных баков и уютные мягкие сны на скамейках в парках? А если она заболеет? Сломает ногу, например? Что тогда?

Когда мы вышли на улицу, я сказал:

– Детка, боюсь, ты не вывезешь.

Состояние было омерзительное. Казалось, будто меня трахнули в мозг, а потом высосали кровь. Голова кружилась, и в ушах до сих пор звенела музыка. Я жадно втягивал свежий ночной воздух, держал его во рту, но не мог избавиться от приторной вонючей сладости дыма, тяжестью осевшего на языке.

Давайте договоримся, ребята. Если когда‐нибудь я снова захочу пойти на ещё одно такое весёленькое мероприятие – втащите мне, ладно? Скажите: «Придурок, ты там сдохнешь». И дайте по морде, чтобы я одумался. Спасибо за понимание, вот теперь можем продолжать.

Короче, я прямо объявил Принцессе, что у меня нет ни плана, ни мозгов, ни денег. Жрать будет нечего, спать негде, и, вероятно, мы не продержимся даже неделю, потому что бегаю я плохо, ориентируюсь на местности ещё хуже, а из оружия у меня с собой только складной нож.

Она задержалась перед выставочным окном какого‐то обувного магазинчика. Склонила голову набок, пристально вглядевшись в своё полупрозрачное отражение в стекле, и протянула:

– Значит, у тебя, нищеброда, даже машины нет?

Я, хмыкнув, указал на блестящий чёрный кадиллак, припаркованный у тротуара, – такой, знаете, как из старых шпионских триллеров:

– Если хочешь, можешь думать, что этот – мой.

Не грех было и помечтать, правда?

Принцесса окинула кадиллак взглядом придирчивой покупательницы, забредшей на автовыставку. Как будто раздумывала, достоин ли он её необычайного доверия и кровно заработанных денежек.

– Каждый нищий в душе эпикуреец. Пафосно, конечно, но сойдёт, – вынесла вердикт она. – Забирай, и поехали уже из этой дыры, – добавила так, словно и вправду решила, что я сейчас выбью стекло, поколдую с проводами, как опытный угонщик, заведу тачку, и мы гордо укатим в ночь навстречу приключениям.

Нормальный расклад, да? Хорошо устроилась, девчуля, ничего не скажешь!

– Зайка, – сквозь смех признался я, – у меня даже прав нет!

– Ерунда, – флегматично отозвалась Принцесса. – Мой отчим их так и не получил. Но ездит же как‐то.

– Да я понятия не имею, где там газ, а где тормоз!

Она поморщилась. В её чуть сощуренных глазах мелькнуло разочарование.

– То есть ты предлагаешь идти пешком?

– Не предлагаю, – веско заметил я, – а ставлю в известность. Это ты напросилась ко мне на шею. Значит, будешь принимать мои условия. Уж извиняй, я тебе не нянька. Если что‐то не устраивает, иди домой к мамочке, мне лишние проблемы на хер не нужны.

Грубовато получилось, согласен. Но вообще‐то я не собирался её обижать. Лишь хотел, чтобы она поняла: путь предстоит тяжёлый, долгий, полный опасностей и страдать придётся всем. Хотя, наверное, я слишком многого требовал от мелкой неопытной девчонки, которая не знала жизни.

Я уже говорил, что идея взять её с собой была откровенно дерьмовая? На всякий случай повторю ещё раз.

– Ну ладно, – пожала плечами Принцесса. В голосе её не звучало ни намёка на обиду, он оставался прежним, таким же ровным и монотонным. – Пешком – значит пешком, я не против.

Она помолчала и сказала:

– Только сразу предупреждаю: у меня есть некоторые особенности, с которыми тебе придётся смириться. Думаю, стоит обговорить это заранее, чтобы потом не ссориться в самый неподходящий момент.

Сухо так сказала, спокойно, будто протокол зачитала. А я чертыхнулся, пнув попавшийся на дороге камешек, и закатил глаза.

– Просто замечательно!

Не, я, конечно, знал, что с ней будут проблемы. Только не думал, что они начнутся через полчаса после знакомства. Хотя, собственно, чего ещё можно было ожидать?

Принцесса сняла один из браслетов и принялась вертеть его в руках, растягивая эластичную ткань. Жест был настолько знакомым, что я аж передёрнулся. Вот эта нервозная привычка моей maman, помните её, да?

Мы всегда замечаем в других то, что видим в себе или в близких. Так уж устроен человек. То есть, понятное дело, многие люди крутят что‐то в пальцах, когда испытывают неловкость или беспокойство, у моей мамаши не было исключительного права на эту херню. Но от неожиданного чувства узнавания мне стало не по себе.

– Ну, говори уже, – рявкнул я, когда напряжённое молчание стало невыносимым.

– У меня апейрофобия.

– Апе… чё?

Слово было незнакомое. Ну, то есть я понял, что Принцесса чего‐то боится, только вот не врубился, чего именно. Насекомых? Дырок в пончиках? Открытых пространств? Всяких фобий – их же миллион, и названия ещё такие мудрёные, зубодробительные, охуеешь запоминать.

– Меня пугает бесконечность, – пояснила она. – Когда я думаю, насколько огромна вселенная, мне становится плохо. – Натянув браслет обратно на запястье, Принцесса подняла взгляд, посмотрела куда‐то вверх. Её карие глаза в темноте казались почти чёрными, как беззвёздное небо. – Поэтому не говори, что мы будем идти вечно. Или что шоу никогда не закончится. И надеюсь, ты не веришь в жизнь после смерти.

Необычный страх, не находите? Признаюсь, я слегка опешил. Чего обычно боятся дети? Темноты, собак? Привидений каких‐нибудь? Меня, например, всегда пугала тишина. Лет до шестнадцати я засыпал только под бормотание телика. Помню, однажды там крутили передачу, в которой рассказывали про специально созданные комнаты, вроде вакуумных, куда не проникает ни звука. Где настолько тихо, что человек слышит шум собственной крови. Вот честно скажу: в таком замечательном месте я рехнулся бы первым.

То есть я веду к тому, что тишина – это конкретная, определённая, физически ощутимая вещь. А бесконечность? Её нельзя почувствовать, увидеть, вообразить, в конце концов. Слишком размытая, абстрактная категория, которую невозможно понять ограниченным человеческим разумом. Это как пытаться представить смерть – само явление, имею в виду. Вот откуда она берётся, где заканчивается, а?

И тут меня осенило:

– Значит, ты боишься умереть?

– Нет, не совсем, – ответила Принцесса. – Сама идея смерти меня не пугает. Наоборот, при мысли о ней мне становится очень легко и спокойно. Когда человек умирает, он заканчивается. Это как раз нормально. Всё рано или поздно должно прекратиться. Я больше боюсь вечной жизни.

Милая такая беседа для первого дня знакомства, правда? Заметьте, мы не обсуждали маршрут, план действий, не пытались придумать, как сберечь наши задницы. Я не спрашивал Принцессу о брате, а она не интересовалась, почему я хочу уйти из шоу, зачем влез в эту дерьмовую авантюру.

Мы шли куда‐то вперёд, в темноту, не разбирая дороги, и небо над нами было кромешно чёрным. Казалось, будто там, наверху, разом выбило все пробки и свет погас. Город выглядел спящим, но я знал, что это не так: он кишел бдительными камерами, наблюдающими за каждым нашим шагом. И, помня о них, я то и дело нервно оглядывался. Всматривался в тени, прислушивался к редким шорохам и скрипам.

– Но это всё‐таки страх смерти, – сказал я, чтобы избавиться от назойливых мыслей. – Если подумать, несуществование – самая постоянная на свете вещь.

И тут же прикусил язык. Потому что всегда невозмутимое лицо Принцессы вдруг сделалось по-настоящему испуганным. Она остановилась и широко распахнула глаза.

– Тебе никогда не говорили, что ты гондон?

– Вообще‐то, нет, – нервно хохотнул я. – Обычно меня называли долбоёбом. Но гондоном – ни разу. Чувствуешь разницу?

Принцесса на мгновение озадачилась этой лингвистической проблемой. Что‐то прикинула в уме и кивнула:

– Приятно быть первой. Ты гондон, – не скрывая удовольствия, объявила она. Маленькая тварь, знала, куда бить.

– Да с хера ли?! – возмутился я. – Сама ж начала! – И, приосанившись, со значением поднял палец: – Я, между прочим, докопался до сути. Мозгоправы за такое кучу бабок берут. А тут всё бесплатно! Где твоя сраная благодарность, детка?

Принцесса вдруг сжала кулаки и подалась вперёд, намереваясь меня поколотить. Она едва доставала мне до груди, так что этот яростный порыв выглядел не угрожающе, а забавно. Я выразительно посмотрел на неё сверху вниз, не удержался и загоготал.

– Что ты ржёшь, придурок? – буркнула Принцесса, оскорбившись.

О да, я, сам того не подозревая, нанёс ответный удар – в самое уязвимое место. Больше всего она не любила, когда её считали беспомощным ребёнком. Четырнадцать лет – это, знаете ли, очень серьёзный возраст. Человек становится по-настоящему мудрым и зрелым, и никто не имеет права относиться к нему как к тринадцатилетнему сопляку.

– Давай-давай! – не унимался я, сгибаясь пополам от хохота. – Врежь мне как следует! Хочу на это посмотреть!

Подумав, Принцесса разжала пальцы и сделала шаг назад. Некоторое время она с плохо скрываемой злостью смотрела на меня, а затем выражение её лица изменилось. Оно снова стало флегматичным и отстранённым, как у просветлённого монаха. Но я сразу почувствовал, что Принцесса не собирается прощать мне этой короткой вспышки веселья и намерена отыграться – используя всю мощь интеллекта.

– Твоя очередь, – едва заметно ухмыльнулась она. – Говори.

Вероятно, в приступе смеха я растерял последние остатки мозгов. Потому что не понял, чего ей вообще надо. И тупо переспросил:

– А?

– Давай, расчехляйся, – потребовала Принцесса, не ожидая отказа. – Какие у тебя особенности? Может, ты любишь вынимать член и трясти им где попало, откуда я знаю. Хочу понимать, к чему готовиться.

Я снова расхохотался:

– Покажи мне мужика, который так не делает! – Но тут же взял себя в руки, чтобы не выглядеть совсем уж конченым дегенератом. И серьёзным тоном сказал: – Ну… если честно, странностей у меня мало.

Не подумайте, что я кокетничал, как сорокалетняя девственница. Просто мне и вправду было тяжело судить о себе со стороны, оценивать, какой из моих заёбов нормальный, а какой не очень. Все наши привычки, даже самые дикие, изнутри кажутся естественными. Думаю, если чуваку, расчленяющему трупы в ванной, сказать, что у него слегка странноватое хобби, он удивится и спросит: «А разве не все так делают?»

И всё же, положа руку на сердце, я признался в самом тяжком из своих многочисленных грехов:

– Иногда могу болтать по-французски. Это не специально, просто само как‐то получается. Особенно когда злюсь или нервничаю. – И, подумав, между делом сообщил: – А, ну ещё я слышу голоса. Но это так, фигня.

Принцесса посмотрела на меня со странной смесью удивления и брезгливости и подалась назад. Неудивительно. Человек, знающий французский, не может считаться адекватным.

Но её, судя по всему, поразили не мои языковые способности, а кое-что другое.

– Голоса? – с недоверием уточнила она. – Серьёзно, что ли?

– Да не, – поспешил отмахнуться я, поняв, что ляпнул лишнего, – вообще‐то он всего один. Ну, то есть она… – И зачем‐то добавил: – Её зовут Васиштха.

Принцесса крепко задумалась – так, словно принялась решать сложную математическую задачу.

– Ага. То есть ты не просто нищий, бестактный и тупой. Ты ещё и ёбнутый.

Что удивительно, она сказала это без намёка на осуждение. Как будто перечислила факты из энциклопедии. От такой изящной прямолинейности я несколько обалдел. Так‐то девчуля оказалась права, и оскорбляться повода не было. Но мне всё равно стало обидно.

– И это я‐то бестактный?!

– Мне показалось, ты относишься к себе не слишком серьёзно, – отозвалась ничуть не смущённая Принцесса. – Очень характерная черта мудрецов. И легкомысленных придурков. – Она помолчала и с неожиданным игривым любопытством спросила: – А что тебе говорит голос? Расфасовать меня по синим пакетам и закопать где‐нибудь в лесу?

Я изобразил глубокую сосредоточенность, делая вид, что к чему‐то прислушиваюсь. И с экспертным убеждением выдал:

– Не, ей больше нравятся белые. Кровь на них выглядит эффектнее.

В голове звенела тишина. Васиштха никак не отреагировала на попытку очернить её славное имя и решила не вмешиваться в диалог. Она была выше этой херни.

– Расчленять тебя будет неудобно, – тем же нарочито серьёзным тоном сказал я. – Складным ножом, знаешь ли, кости особо не попилишь.

– Надо было брать топор, – согласилась Принцесса. – Или циркулярную пилу. Каким местом ты думал, когда собирался?

– Я же легкомысленный придурок, не забыла?

Мы говорили так безмятежно, словно обсуждали ледники в мировом океане или французскую политику девятнадцатого века, которая не имела к нам никакого отношения. Самое забавное, что мы и впрямь были беззаботны, как дети. Ненадолго я забыл о слежке, о натыканных на каждом углу камерах и о Майе.

Но Принцесса со всей присущей ей нежной беспощадностью напомнила о неизбежном:

– Лучше бы ты взял пушку. От неё больше толку. Если нам придётся кого‐то убивать, надо делать это быстро и красиво. Откуда у тебя нож, да ещё и складной?

Я развёл руками и как на духу выложил ей свою историю. Рассказал о бродяге и его золоте, о мамаше, пославшей меня за элем, о сгоревшем доме, который милостиво восстановила Майя. Ночь располагала к задушевной болтовне, и я подумал, будет не лишним вылить на голову Принцессы ушат шекспировской трагедии. Исключительно в воспитательных целях, чтоб не расслаблялась.

Но её, судя по всему, не впечатлило. Она с той же скучливой миной выслушала рассказ, не удивившись ни единому слову. Лишь на мгновение в глазах у неё мелькнуло усталое разочарование.

– А ты не подумал, что нож ненастоящий? – Это была единственная деталь, за которую она зацепилась. – Нет? Слишком сложная для тебя мысль?

– Вода тоже была ненастоящей, – напомнил я, сделав вид, что не расслышал издёвки. – Но, как видишь, крови на мне больше нет.

Мы оба были по-своему правы: Принцесса считала, что ножа на самом деле нет. А я справедливо утверждал, что любой иллюзорный предмет может быть каким угодно, в том числе вполне реальным, всё зависит от точки зрения. Философский вопрос, не находите? Что, блядь, первично: материя или сознание?

Я выдвинул лезвие и провёл по нему пальцем. Но ничего не почувствовал: ни холода метала, ни его опасной остроты.

– Надави сильнее, – с невесть откуда взявшимся азартом предложила Принцесса. Она смотрела на нож как заворожённая, и мне стало не по себе. Я убрал клинок обратно в рукоять и сделал шаг назад.

Итак, ребятки, давайте подытожим. У меня, вероятнее всего, начиналась шизофрения, в руках был призрачный нож, с которого не сводила взгляда мелкая кровожадная тварь, и на нас со всех сторон смотрели камеры видеонаблюдения. Как вам расклад? Не очень, правда? C’est pas marrant[17]17
  Вообще не прикольно (фр.)


[Закрыть].

На мгновение я подумал, что Принцессу прислала Майя – втереться ко мне в доверие, дождаться удобного момента и étriper une fois pour toutes[18]18
  Замочить раз и навсегда (фр.)


[Закрыть], выпустить кишки. Не знаю, почему я так на них зациклился, в который раз уже повторяю: «кишки», «кишки», – заметили? Извиняйте, придётся принять этот странноватый фетиш как данность.

Сколькие из вас только что переключили канал? Ну и пошли на хуй. А я, пожалуй, повторю ещё разок. Итак, на счёт «три». Раз… Два…

Кишки. Les tripes, les entrailles, les boyaux – выбирайте что больше нравится, переводится плюс-минус одинаково.

Короче, вы поняли, меня начало пидорасить. Я смотрел на Принцессу в упор, но не мог пошевелиться. Не ощущал собственного тела. Всё ждал, когда она выхватит нож и погрузит лезвие мне в брюхо. Знаете, я даже почти смирился с этой пугающей параноидальной мыслью, взявшейся из ниоткуда.

И тут Принцесса сказала:

– Если он ненастоящий, мы никого не сможем им убить, – очень спокойно, без тени враждебности. Так, будто не замечала дрожи в моих пальцах и продолжала прерванный философский спор о ноже Шрёдингера.

– А меня? – упавшим голосом спросил я, не до конца веря в её дружелюбие.

– Тебя? Зачем? – удивилась она. Непонимающе сморгнула и протянула: – О господи, только не говори, что ты фанат Бессмертного Бу.

– Ну… мне как‐то никогда не нравился рэп.

Понимаете, да? Рэперы вечно дохнут как мухи, и я решил, что это подходящее погоняло для кого‐нибудь из них. Оберегающее, так сказать. Хотя, с другой стороны, очень провокационное. Уже хочется проверить бессмертие на прочность, правда?

– Это один приятель моего отчима. – Принцесса пропустила божественную шутку мимо ушей. – У вас много общего, он тоже потрясающий кретин.

Я почувствовал, как внутри разжалась невидимая пружина, и издал нервный смешок. Пиздец, ребята. Это ж надо было загнаться на ровном месте! Да с чего я вообще взял, что Принцесса – милое беззащитное дитя – хочет меня завалить?

Мы стояли посреди безлюдной улицы, глядя друг на друга, и молчали. Пауза была длинной и невыносимой. Кажется, в этот самый момент я понял, что тишина очень похожа на бесконечность. И на смерть.

– Кстати, хорошо, что ты напомнил, – Принцесса первой нарушила молчание, вернувшись к прежней теме. – Давай зайдём к Бу. Надо бы выяснить, что с твоим ножом.

Я недоверчиво оглядел её с головы до ног и с сомнением уточнил:

– Чё, серьёзно, что ли? Этот чувак – бессмертный?

– Надеюсь, нет. – Она жестом попросила у меня нож. Покрутила его в руках и, не раскрывая, убрала в карман джинсов. Я не понял зачем, но решил не спрашивать. – Просто он двадцать раз пытался покончить с собой, но ему всё время не везло.

– Во лошара!

– Да, – кивнула Принцесса. – Причём фантастический. Он говорит, что мечтает о смерти с пяти лет. И что человеческое сознание – ужасная ошибка эволюции. Думаю, асимметрия Дэвида Бенатара[19]19
  Дэвид Бенатар (род. 8 декабря 1966) – южноафриканский философ. Получил наибольшую известность как автор книги «Лучше никогда не быть», в которой он с позиций антинатализма утверждает, что рождение – это большой вред, нанесённый каждому чувствующему существу (в частности, каждому существующему человеку), и, как следствие, начало бытия чувствующих существ сопряжено со множеством моральных проблем. Один из его аргументов, называемый «Бенатарова Асимметрия», входит в число известных асимметрий, относящихся к демографической этике.


[Закрыть]не пошла ему на пользу.

Она снова выдержала эффектную паузу и заявила:

– В общем, предлагаю его грохнуть. Мечты должны сбываться.

От неожиданности я подавился воздухом. Офигенный план, да? Такой, знаете, совсем обычный, будничный. Каждый идиот понимает: чтобы проверить оружие на прочность, надо кого‐нибудь завалить. Например, неудачливого суицидника, которого называют Бессмертным Бу.

– Ты с ума сошла?! – обалдел я.

– А что? – пожала плечами Принцесса. – Мы в любом случае ничего не теряем. Он хочет умереть, а нам надо узнать, не бесполезный ли это кусок говна, – она похлопала по карману, где лежал нож. – Если Бу останется жив, перекантуемся у него, поужинаем. В любом случае мы будем в выигрыше.

Логическая цепочка была до того безупречна, что меня взяла оторопь.

– Ты психопатка.

– Нет, – едва заметно улыбнулась Принцесса. – Просто предпочитаю мыслить рационально. Должен же это делать хоть кто‐нибудь из нас двоих.

Очаровательное дитя, не правда ли? Очень милая малышка.

– Знаешь, – сказал я, помолчав, – я, конечно, не очень люблю людей. Думаю, без них мир был бы гораздо лучше. Но когда они убивают друг друга – это страшно, больно, грустно и всё такое. Я бы не хотел, чтобы кто‐то страдал.

– А он страдает, – напомнила Принцесса. – Ему очень плохо. В прошлом месяце Бу пытался утопиться в аквариуме с золотыми рыбками. Ты понимаешь, до какой степени отчаяния надо дойти, чтобы решиться на этот шаг?

Фраза была пафосная, почти киношная, и я снова захохотал. Поймав себя на мысли, что хочу предложить этому чуваку ещё пару идей. Записывайте, вдруг вам они тоже пригодятся. Делюсь, что называется, от души.

Можно сунуть водяной пистолет в рот и стрелять, пока не захлебнёшься.

Можно затянуть на шее поздравительную ленту с надписью «Выпускник такого‐то года».

Можно спрыгнуть с парашютом, только без парашюта.

Если честно, я подумал, что мы обмениваемся уморительными шутками. Кто вообще будет предлагать эту стреманину всерьёз? Но девчуля выглядела пугающе сосредоточенной, как снайпер перед выстрелом. И моё веселье разом улетучилось.

– Так, – протянул я, скрестив руки на груди, – а ну, колись. Чем он тебе насолил?

– Сказал, что страдания бесконечны, – не меняясь в лице, ответила Принцесса. – Но с чего ты взял, что это месть? – Она по привычке вскинула бровь. – Думаешь, я не могу действовать из чисто благородных побуждений? Недостаточно добрая?

Наклонившись к ней, я понизил голос, стараясь, чтобы он звучал ласково и томно:

– Зайка, не пизди. Я не верю, что ты захочешь убить кого‐нибудь просто так.

– Да? – Она не уставала изображать детскую наивность, хотя получалось, прямо скажем, неубедительно. – Значит, ты меня плохо знаешь.

Тут Принцесса, конечно, была права: я понятия не имел, что у неё в голове. Зато интуитивно чувствовал: если она чего‐то хочет, лучше не пытаться её остановить. У этой девчонки было безупречное тактическое мышление, она думала на несколько шагов вперёд. И знала, как можно выгодно использовать сложившуюся ситуацию, вынудить меня поддаться на провокацию.

Представьте, что воткнёте призрачный нож в горло незнакомого чувака.

Представьте, что с некоторой долей вероятности станете ангелами милосердия.

Представьте, что это позволит вам разрешить главный философский вопрос и выяснить, существует ли смерть на самом деле.

Думаю, не стоит больше объяснять, почему я в итоге согласился.