Текст книги "Герои подводного фронта. Они топили корабли кригсмарине"

Ярослав Константинович Иосселиани

Ярослав Иосселиани родился 23 февраля 1912 года в селе Лахири в грузинской области Сванетия. В одной из своих мемуарных книг Иосселиани так характеризовал свою родину: «…в котловине между Главным Кавказским и Сванским хребтами расположена крохотная страна Сванетия. До самой Октябрьской революции мир почти ничего не знал о Сванетии. Точно так же и сваны почти ничего не знали о цивилизации. Огражденные со всех сторон непроходимыми ущельями и перевалами, доступными лишь в определенные месяцы года, сваны тысячелетиями жили оторванными от всего остального мира… В детстве я и мои сверстники не имели представления о колесе, и я испугался, впервые увидев телегу. Обыкновенное колесо, с которым дети знакомятся еще до того, как научатся самостоятельно ходить, показалось мне чудом. Не знали я и мои сверстники и почти ничего из того, что детям многих поколений казалось обычным, повседневным: современного жилья, книжки и карандаша, мощеных улиц, печки с дымоходом, лампы и многого другого»[51]51
  Иосселиани Я. К. Огонь в океане. Тбилиси, 1975. С. 465–466.


[Закрыть]. Ярослав, или, как его тогда звали, Яро, рос в бедности и рано приобщился к физическому труду. Он пас скот, помогал взрослым на сельскохозяйственных работах. Труд заставил его рано повзрослеть, но, как писал сам Ярослав, «не потушил красок жизни». Тем не менее крайняя нужда заставила семью Иосселиани искать счастья за пределами родной Сванетии, там, где находились, как это называли сами сваны, «Широкие страны». В 1922 году семья пешком перебралась в Абхазию и поселилась в селе Дали. Отец Ярослава Коция стал местным активистом и вскоре был избран председателем сельсовета. Он определил сына в школу села Ажара, где Яро впервые сел за школьную скамью и услышал русскую речь. Дом семьи Иосселиани и школа находились в нескольких километрах друг от друга, и на следующий год отец смог устроить сына в школу-интернат города Гагры. Из-за почти полного отсутствия элементарных знаний (в ажарской школе Ярослав смог только выучить грузинский алфавит) двенадцатилетнего мальчика зачислили только во второй класс. Труднее всего Ярославу давался русский язык. Из-за этого он получил кличку «мужской род» – в сванском языке рода отсутствуют, и мальчику было тяжело научиться ими пользоваться. Тем не менее своим упорством и трудолюбием он вскоре добился того, что его перевели в седьмой класс, а затем приняли в комсомол. Окончить программу средней школы удалось только к 1931 году.

«Стать моряком я мечтал с тех пор, – писал в мемуарах Иосселиани, – как узнал, что существует море и что по нему плавают корабли. После окончания школы-интерната я поступил в педагогическое училище, но вскоре сбежал из него на теплоход «Абхазия», делавший регулярные рейсы между Одессой и Батуми. Никогда в жизни я не испытывал такого душевного трепета, как в тот день, когда мы с Сашей Дживилеговым – моим товарищем по училищу, сбежавшим вместе со мной, – пришли наниматься в матросы к старшему помощнику капитана «Абхазии»[52]52
  Иосселиани Я. К. Указ. соч. С. 195–196.


[Закрыть]. Увы, стать моряком тогда Ярославу не довелось – его отыскали, вызвали в обком комсомола и после взыскания вернули в педучилище. Будущий ас-подводник без особого желания отучился там два курса, после чего тот же обком комсомола, идя навстречу его желанию, а также заполняя пришедшую из центра разнарядку, направил его в Ленинград поступать в Военно-морское училище имени М. В. Фрунзе.

Курсантом училища Ярослав стал в июне 1934 года в возрасте 22 лет. К этому времени его характер уже вполне сложился, и нельзя сказать, что привыкание к военной службе проходило без сучка и задоринки. Не раз сказывались весьма характерные для жителей Кавказа черты – горячность, излишняя самоуверенность и болезненное самолюбие. Был случай, когда курсант третьего курса Иосселиани задержался на два часа в увольнении, стараясь выиграть приз за лучшее исполнение мазурки на танцах, за что был удостоен и приза, и 10 суток ареста на гауптвахте. В другой раз Ярославу было стыдно признаться, что он никогда не стоял на коньках, что чуть было не закончилось серьезной травмой. Но постепенно лучшие качества – трудолюбие, упорство и хорошая память – брали верх. Со временем от кавказской горячности и самолюбия осталось только обостренное чувство справедливости, заставлявшее Иосселиани идти на конфликт с начальством, когда он считал себя правым.

В июне 1938 года Ярослав окончил училище и получил назначение на Черноморский флот штурманом подводной лодки Щ-207. Эта лодка, которой командовал капитан-лейтенант Илларион Фартушный, в то время считалась одной из лучших на флоте. Фартушный сумел сколотить, воспитать и обучить отличный экипаж, хотя использовал при этом довольно жесткие методы. В своих мемуарах Иосселиани так описал первые минуты их знакомства:

«– Вы назначены командиром штурманской боевой части. Документы ваши я уже смотрел, учились вы, как видно, неплохо, а теперь надо служить!..

– Так точно! – вставил я.

– Сегодня же примите дела, ваш предшественник должен завтра отбыть к новому месту службы…

– Так быстро?..

– Что значит «быстро»? Завтра корабль выходит в море на две недели. Не будем же мы ждать одного человека.

– Сразу… штурманом я, наверное, не смогу. Если бы кто-нибудь помог на первое время…

– Я ваш командир и буду помогать вам, если это потребуется. А теперь идите и принимайте дела, каюта штурмана напротив моей, там вас уже ждут.

Я вышел из каюты командира ошеломленный. В позорном провале в качестве штурмана подводной лодки я теперь не сомневался. Но самое ужасное было то, что путь к отступлению был отрезан: командир безоговорочно приказал принимать дела и готовиться к выходу в море»[53]53
  Иосселиани Я. К. В битвах под водой. М., 1959. С. 39–40.


[Закрыть].

Этот первый поход запомнился Ярославу надолго: без какой-либо дополнительной подготовки или посторонней помощи, хотя и под пристальным вниманием командира, он научился стоять вахту, самостоятельно осуществлять прокладку курса, воспитывать личный состав штурманской боевой части.

«Увлеченный своими штурманскими делами, я не замечал, как бегут дни, и был удивлен, когда корабельный фельдшер, оторвав очередной листок календаря, заявил, что мы уже две недели «утюжим» Черное море.

Эти две недели многому меня научили. Я стал чувствовать себя вполне самостоятельным штурманом, и мне иногда уже казалось, что опека командира корабля только мешает мне в работе. Тогда я не понимал еще всей ответственности командира-воспитателя за подчиненных ему людей и их подготовку по специальности. Не понимал я также и того, что мало знать свое дело вообще. Кроме хороших и прочных знаний, нужны еще навыки, доведенные подчас до автоматизма, вошедшие в привычку. Мне казалось, что, как только я мало-мальски освою работу штурмана, командир уже не будет стоять рядом со мной на вахте, проверять мои прокладки курсов, решения астрономических задач. А на деле получалось наоборот. Фартушный становился все более придирчивым и требовательным ко мне и как к штурману, и как к вахтенному командиру»[54]54
  Там же. С. 47–48.


[Закрыть].

Справедливость этих требований молодой офицер понял лишь позже, а пока за добросовестное выполнение штурманских обязанностей он был выдвинут на следующую должность – помощника командира подводной лодки. Для того чтобы ее занять, Ярослав с ноября 1939 года по ноябрь 1940 года учился в командирском классе Учебного отряда подводного плавания имени С. М. Кирова в Ленинграде. После его окончания он получил назначение на новейшую черноморскую «щуку» – Щ-216, которая в это время заканчивала достройку и сдаточные испытания в Севастополе.

Новый этап службы также оказался нелегким. Мало того что свежесформированному экипажу пришлось изучить и своими силами достроить корабль, самим морякам только предстояло слиться в единый коллектив, а Иосселиани, как помощнику, предстояло наладить на корабле организацию несения службы. Непросто складывались отношения и с командиром лодки капитан-лейтенантом Григорием Карбовским. «В нашем соединении Вербовский (под таким именем вывел Карбовского в своих мемуарах Иосселиани. – М. М.) был единственный убеленный сединами командир подводной лодки. Он имел большой опыт работы с людьми, но возраст брал свое. Бывали случаи, когда он настолько уставал, что даже не мог вращать перископ, и мне приходилось помогать ему. Состояние нервной системы Вербовского также оставляло желать много лучшего. Он быстро раздражался»[55]55
  Иосселиани Я. К. Указ. соч. С. 28.


[Закрыть]. К слову сказать, реальному Карбовскому в конце 1940 года исполнилось всего 37 лет, и изможденным жизнью стариком он просто не мог являться. Вероятно, существовали другие причины вышеназванным особенностям в поведении командира, но тактичный Иосселиани не нашел возможным назвать их.

Начало Великой Отечественной войны застало Щ-216 у достроечной стенки. В строй она вступила только 17 августа, а спустя неделю вышла в боевой поход на дозорную позицию у берегов Крыма. Вслед за первым походом последовал второй – в октябре 1941 года в район болгаро-турецкой границы, где вдоль берега проходила коммуникация, связывавшая порты Румынии с проливом Босфор.

Обстановка на Черном море, особенно в первый период войны, сильно отличалась от обстановки, сложившейся на других морских театрах. К июню 1941-го Германия не обладала здесь ни военным, ни торговым флотом, а флот боярской Румынии уступал советскому Черноморскому по всем статьям. Тем не менее это не означало, что нам удалось установить на море неограниченное господство. Имевшимися силами Черноморский флот не мог помешать вражеским судам совершать ночные переходы из румынского порта Констанца в порты формально нейтральной Болгарии, а оттуда в Стамбул. Турция, соблюдавшая нейтралитет, не препятствовала торговым судам воюющих государств проходить черноморские проливы, закрыв их только для боевых кораблей. Пользуясь этим, вражеские танкеры, на борту которых перевозилась румынская нефть, переходили через Эгейское море в Италию. Конвои танкеров ходили довольно редко, не чаще двух раз в месяц, в остальное же время море оставалось пустынным. К октябрю 1941 года – времени выхода Щ-216 в поход на вражеские коммуникации – обстановка еще более осложнилась, поскольку в результате немецкого наступления вдоль берега Черного моря советским войскам пришлось оставить Одессу и начать бои на дальних подступах к Севастополю. В них в полном составе оказались задействованы надводные корабли и авиация Черноморского флота, в результате чего подводные лодки оказались единственными силами, развернутыми на коммуникациях противника. Разведка практически отсутствовала, и неделями подводникам приходилось утюжить море в ожидании случайной встречи с врагом. Многие субмарины возвращались в базы, даже ни разу не увидев дыма на горизонте. И это в то время, когда гитлеровские войска вели бои на подступах к Москве! Многими подводниками-черноморцами овладели в то время невеселые думы, они стремились попасть на надводные корабли или в морскую пехоту. Но, как показали последующие события, основные сражения в войне на Черном море были еще впереди.

Первый поход Щ-216 оказался неудачным. Она не просто не добилась успеха, а упустила свой шанс на победу из-за неправильных действий Карбовского. Вот как вспоминал об этом Иосселиани:

«Командир смотрел в перископ минут десять, но никаких команд не подавал. Подводная лодка шла прежним курсом и с прежней скоростью. Курс же наш был таков, что если бы дымы принадлежали конвою, то с каждой минутой мы все больше и больше упускали бы возможность атаковать врага. Я отчетливо видел это по карте и шепотом сообщил Ивану Акимовичу (комиссар подлодки. – М. М.).

– Надо бы доложить ему, – ответил он, – но… с его самолюбием прямо беда… Как бы хуже не было.

– Я тоже так думаю, – согласился я с комиссаром, – может быть хуже.

Вербовский обладал одним крупным недостатком: он считал, что никто из подчиненных не способен подсказать ему что-либо дельное.

– Однако, – Станкеев будто читал мои мысли, – сейчас не до шуток. Доложи командиру свои расчеты.

– Есть, – с готовностью ответил я и обратился к Вербовскому: – Товарищ командир, следует ложиться на курс двести восемьдесят градусов. В противном случае, если конвой идет вблизи берега, мы можем к моменту его визуального открытия оказаться вне предельного угла атаки.

– Молчать! – раздалось в ответ. – Не мешайте работать!

– Я только доложил свои расчеты, товарищ командир!

– Ваша обязанность – иметь расчеты наготове! Когда потребуется, вас спросят!

– В мои обязанности входит также докладывать свои соображения командиру, – обиделся я.

– Молчать! – повторил Вербовский, не отрываясь от перископа. – Еще одно слово, и я вас выгоню из отсека.

– Есть! – недовольно буркнул я, глянув на озадаченного Станкеева.

В отсеке водворилось молчание.

Паузу прервал Вербовский, вдруг обнаруживший фашистский конвой. Он произносил данные о движении врага с таким волнением, что я с трудом улавливал смысл его слов. И тут мне стало ясно, что возможность атаки упущена вследствие неправильного предварительного маневрирования.

– Мы находимся за предельным углом атаки, – немедленно доложил я командиру, – следует лечь на боевой курс и попытаться…

Вербовский оборвал меня и приказал рулевому ложиться на совершенно другой курс, решив, видимо, уточнить данные о конвое, хотя времени для этого явно не оставалось.

– Так атаки не получится! – вырвалось у меня.

– Вон из отсека! – гневно крикнул Вербовский. – Отстраняю вас! Передать дела Любимову!..

Я передал таблицы, секундомер и все остальное штурману и отошел в сторону.

Идя под водой новым курсом, почти параллельным курсу конвоя, «Камбала» все больше отставала и, наконец, потеряла всякую возможность занять позицию для залпа и атаковать единственный в конвое транспорт.

Поняв свою ошибку, Вербовский попробовал ее исправить и приказал лечь на боевой курс и приготовиться к атаке.

Но тут допустил ошибку боцман Сазонов, который перепутал положение горизонтальных рулей и заставил лодку нырнуть на большую глубину, чем следовало. Вербовский набросился на него чуть ли не с кулаками. Но боцман так и не смог привести лодку на заданную глубину. Командир прогнал его с боевого поста и поставил другого члена команды.

На этом неприятности не кончились. Старшина группы трюмных перепутал клапаны переключения и пустил воду в дифферентной системе в обратном направлении. Вербовский обрушился и на него.

Наконец растерялся рулевой сигнальщик и некоторое время продержал корабль на курсе 188 градусов вместо 198 градусов.

Когда, наконец, в центральном посту все успокоились и командир получил возможность глянуть в перископ, конвой был уже неуязвим.

Вербовский долго смотрел в перископ «Камбалы», шедшей далеко позади конвоя, который, вероятно, даже и не подозревал, что в районе его следования находится подводная лодка.

В отсеке все молчали, избегая смотреть друг другу в глаза. Было стыдно не только за провал, но и бахвальство и самоуверенность, в чем каждый из нас в той или иной степени был повинен, когда мы находились еще в базе, а также на переходе и на позиции»[56]56
  Иосселиани Я. К. Указ. соч. С. 28–31.


[Закрыть].

Не пощадил в своих мемуарах Иосселиани и самого себя – ведь это на нем, как на старшем помощнике, лежала обязанность отработки главного командного пункта, четкость выполнения команд командира всеми членами экипажа. Необходимые выводы были сделаны, но в последующих трех боевых походах, состоявшихся между ноябрем 1941 года и апрелем 1942 года, Щ-216 так и не удалось про вести «работу над ошибками» – вражеские суда сумели избежать встречи с подлодкой. При этом сама она неоднократно подвергалась опасности, плавая в районах опасных как от якорных, так и от плавающих мин. Подводники злились и нервничали, и потому неудивительно, что отношения столь разных по темпераменту командира и помощника дошли до точки кипения. После нескольких командирских выволочек в присутствии подчиненных, что, кстати, запрещено уставом, молодой старпом начал проситься перевести его на другой корабль, хотя бы и с понижением. К счастью, в штабе бригады подлодок и флота нашлись умные люди, которые поняли суть происходящего и вспомнили о том, что Иосселиани был одним из лучших курсантов в училище и командирском классе УОПП. Вместо перевода он 14 июля 1942 года получил назначение на «малютку» М-111 в качестве командира.

Это было тяжелое для страны время – противник быстрыми темпами наступал на южном крыле советско-германского фронта, были оставлены Воронеж, Ворошиловград и Ростов. Еще раньше пали Керчь и Севастополь. Для наведения порядка в войсках был отдан печально известный приказ наркома обороны № 227, которым вводились заградотряды и штрафные батальоны. Должность командира М-111 также оказалась вакантной не случайно. Этот подводный корабль вступил в строй после постройки только 3 июля 1941 года и за предшествующий год своей карьеры успел прославиться только курьезными происшествиями. В центре событий, как это бывало обычно, находился предыдущий командир Александр Николаев. В сентябре 1941-го он отличился тем, что у самого Севастополя атаковал торпедой советский транспорт, о проходе которого не имел оповещения. К счастью, торпеда прошла мимо. С октября лодка базировалась на абхазский порт Очамчири, но в феврале 1942-го ее отправили в Севастополь, базируясь на который она должна была действовать в районе Одессы. На переходе случилось ЧП – из-за грубого нарушения правил эксплуатации аккумуляторной батареи при ее зарядке произошел взрыв выделяемого батареей водорода. Два матроса получили ожоги и пять – ушибы, а приборы и механизмы второго отсека серьезно пострадали. Вместо перехода в Севастополь пришлось возвращаться назад и становиться в аварийный ремонт. И на этот раз командира простили, ограничившись внушением. Аварийный ремонт продолжался до конца апреля, после чего М-111 приказали принять участие в снабжении осажденного Севастополя, перевозя туда продовольствие и боеприпасы. Лодка четырежды выходила в море, но лишь один раз выполнила задание. В одном случае пришлось возвращаться из-за повреждения перископа, в другом – неисправности разобщительной муфты. Наконец, в последнем походе, пришедшемся на финальные дни обороны города, Николаев просто не решился пойти на риск подхода к берегу. По возвращении в базу он честно сознался, что, несмотря на приказ, посчитал подход самоубийственным и неоправданным риском. Терпение командования лопнуло, и Николаев был снят с должности и назначен с понижением – на освободившееся место старпома Щ-216.

Столь длительный экскурс в историю мы предприняли лишь с единственной целью – показать, в какой сложной обстановке принял М-111 Иосселиани. Экипаж не был до конца сколочен, но что еще хуже – многие моряки разуверились в эффективности подводных лодок на Черноморском театре, особенно малых, время пребывания которых на позициях было весьма непродолжительным.

Ярослав Константинович избрал наиболее эффективную форму воспитания экипажа – воспитание трудом.

«…Ко мне явился с докладом и проектом плана работ и занятий на следующий день старший лейтенант Косик (помощник командира М-111. – М. М.).

– Мы с вами завтра целый день будем заниматься вместе! – заявил я Косику после утверждения плана. – Вы меня будете учить устройству лодки. С утра приходите в комбинезоне, и пойдем по кораблю.

– Может быть… сперва ознакомитесь с документами… в каюте?

– Нет, лодку изучают в лодке.

– Да, но буду ли я хорошим учителем, товарищ командир?

– Как так? Вы помощник, вы должны лодку знать лучше всех.

– Есть! – произнес несколько озадаченный Косик.

С утра следующего дня мы действительно начали изучение «малютки»… Общее устройство подводных лодок типа «малютка» я знал. И поэтому занятие мы начали сразу с детального изучения систем и боевых установок.

Где ползком, где на корточках мы залезали буквально во все уголки корабля – в трюмы, в выгородки и щели, подробно занося на чертежи все, что видели и ощупывали. Таким образом постепенно составлялись подробнейшие схематические чертежи расположения боевых механизмов, систем – главной водяной, воздуха высокого, среднего и низкого давлений и других.

Глядя на нас, и остальные офицеры и старшины «малютки» все свободное от работ по ремонту и частых в те горячие дни боевых тревог время стали заниматься совершенствованием своих знаний»[57]57
  Иосселиани Я. К. Огонь в океане. С. 275–277.


[Закрыть].

Моряки поняли, что к ним пришел серьезный командир, настроенный на то, чтобы превратить корабль и экипаж в совершенное оружие и добиться успеха, несмотря ни на что. После ремонта последовало полтора месяца интенсивной боевой подготовки, в ходе которой моряки отработали по полной программе весь комплекс действий, который мог пригодиться в морском бою, – срочные погружения, скрытные выходы в атаку из-под воды днем и в надводном положении ночью, отрыв от преследования противолодочных сил и т. п. В конце концов дело дошло до того, что матросы сами рвались в бой, уже будучи не в силах отрабатывать все новые и новые «атаки по луне», а командование бригады и дивизиона стало всерьез опасаться, как бы Иосселиани не уморил свой экипаж почти круглосуточными занятиями.

К осени 1942 года обстановка на Черном море заметно изменилась. Чем активнее вели немцы свои действия на южном фланге советско-германского фронта, тем в большем количестве грузов ежедневно нуждались их войска. Железные дороги, частично разрушенные советскими войсками при отступлении, не справлялись с таким объемом перевозок, так что скрепя сердце немецкому командованию пришлось задействовать и морской транспорт. Для перевозок использовались все возможные корабли и суда: немногочисленные крупные румынские, болгарские и венгерские, немецкие, перешедшие на Черное море со Средиземного, речные, которые ранее эксплуатировались на Дунае, а также трофейные, захваченные в советских портах. Железнодорожным и автомобильным транспортом из Германии были перевезены в разобранном виде катера различных типов, быстроходные десантные баржи и даже небольшие подводные лодки. С весны 1942 года противник открыл регулярное судоходство между румынской Констанцей и оккупированной Одессой, с сентября – между Констанцей и Севастополем. Вдоль Южного берега Крыма к портам Таманского полуострова ходили конвои каботажных теплоходов, буксиров и различного типа барж. Несмотря на это обилие целей, нельзя сказать, чтобы стоявшие перед подводниками задачи упростились. Дело в том, что большинство использовавшихся противником плавсредств относились к малотоннажным, поразить которые торпедой оказалось весьма непросто – поставленные даже на глубину хода в два метра подводные снаряды запросто могли проходить под килями барж. Кроме того, вражеские конвои могли позволить себе ходить по таким мелководным районам, где даже малая подводная лодка занимала почти всю толщу воды от дна до поверхности. Действовать тут было крайне опасно – светлая черноморская вода могла просматриваться на глубину до 40 метров с патрульных самолетов, а в случае тарана надводного корабля подводникам было очень тяжело увернуться. Бывали случаи, когда противолодочные корабли искали легшие на грунт подводные лодки при помощи обычного опускавшегося за борт ручного лота! Немалую опасность создавали и выставленные румынами немецкие мины. Достаточно сказать, что за вторую половину 1942 года из боевых походов в северозападную часть моря не вернулось восемь советских подводных лодок[58]58
  Боевая деятельность подводных лодок Военно-Морского Флота СССР в Великую Отечественную войну 1941–1945 гг. Т. 3. М., 1970. С. 414–417.


[Закрыть]. Несмотря на это, большинство оставшихся экипажей рвалось в бой, и команда М-111 была одним из них.

Первый октябрьский поход не сопровождался встречей с противником. Повезло в этом смысле лишь во второй раз – в ноябре. Днем 27-го числа был обнаружен небольшой конвой, состоявший из буксира, баржи и двух сторожевых катеров. Как ни тренировался ранее экипаж, но первый блин получился комом. Виноватым в неуспехе атаки оказался… сам Иосселиани, который от волнения забыл перевести перископ в нужный режим наблюдения и неправильно определил дистанцию до цели – фактически она оказалась гораздо меньше, чем думал командир.

«Сообразив это, я схватился за рукоятку, с силой перевел ее на увеличение и невольно дрогнул, увидев только наглухо закрытые иллюминаторы баржи.

– Лево на борт! – успел я скомандовать. В тот же миг лодка вздрогнула.

Об опасности, угрожающей «малютке», знал один я. Остальные считали, что все в порядке.

– Столкнулись с баржей, – тихо сказал я Косику, вытирая со лба рукавом холодный пот.

– Что вы?.. – вытаращил глаза Косик и беспомощно опустил руки, которыми он секунду назад мастерски жонглировал секундомером и расчетными приспособлениями.

Шли секунды: десять, двадцать, тридцать… А взрыва так и не последовало.

– Промах! – освободившись от мучительного ожидания катастрофы, сказал я.

– Надо полагать, – с досадой согласился Косик…

Я осторожно поднял перископ и осмотрел горизонт. Катера, буксир и баржа сбились в кучу. Смысл подобного маневрирования понять было трудно. Но лучшей мишени для оставшейся в аппарате неизрасходованной торпеды нельзя было и желать… Однако, пока мы маневрировали, фашистские катера разошлись. Они вместе с буксиром уходили на север. Баржи видно не было.

Я дал глянуть в перископ Косику. После короткого обмена мнениями нам стало ясно, что баржа затонула. Из-за незначительности дистанции торпеда, очевидно, не успела прийти в состояние готовности к взрыву, ударила, как обычная болванка, о борт баржи и пробила его.

– Зарезали тупым ножом, – определил Косик после раздумья.

Стало ясным и поведение фашистов. Очевидно, они не разобрались, отчего неожиданно затонула баржа, и не смогли помочь ей.

Обо всем этом я сообщил по отсекам и, объявив отбой боевой тревоги, передал благодарность торпедистам, электрикам и боцману»[59]59
  Иосселиани Я. К. Указ. соч. С. 296–297.


[Закрыть].

Изучение немецких документов не дает точного ответа на вопрос, имела ли успех столь необычная атака. Поскольку лодка так и не была обнаружена, точно определить название и судьбу атакованной баржи на сегодняшний день не представляется возможным. Ясно только то, что от столк новения с неизвестным подводным предметом получил повреждение сторожевой катер, а один из буксиров с находившимся у него на прицепе лихтером сели на мель. Стало ли это результатом атаки Иосселиани или произошло по не связанным с атакой причинам, нам уже не узнать. Не увенчалась успехом и вторая атака, состоявшаяся по одиночному транспорту несколькими часами позже. Торпеда прошла за кормой судна, а за ее взрыв был принят звук от сброшенных немецким тральщиком глубинных бомб. Позднее за этот поход Иосселиани был награжден орденом Боевого Красного Знамени, что, несомненно, окрылило молодого командира.

В декабрьском походе единственная атака 26-го числа закончилась промахом из-за грубых ошибок в оценке элементов движения цели (курс, скорость, расстояние до нее), допущенных командиром. Несмотря на то что сближение с целью заняло 57 минут и одно это обстоятельство указывало на тихоходность каравана, перед выстрелом Иосселиани выбрал из таблицы угол упреждения, соответствующий 10-узловому ходу судна. Не повезло командиру и в февральском походе к Тарханкуту (3–17.02.1943), а также в мартовском к Севастополю (15–29.03.1943). В первом случае патрулированию мешала штормовая погода и плохая видимость, во втором – неправильное расположение позиции, не дававшее возможность надежно просматривать прибреж ные фарватеры. Несмотря на отсутствие атак, командование в обоих случаях ставило удовлетворительные оценки, принимая во внимание то обстоятельство, что командир действовал «решительно и смело», хотя и не всегда грамотно.

С такой служебной характеристикой Иосселиани можно согласиться, поскольку она подтвердилась и в следующем походе. Еще находясь в пути к своей позиции у Севастополя, 21 апреля М-111 проникла в Двуякорную бухту и выпустила торпеду по причалу, у которого, по наблюдениям командира, стояли буксир, один торпедный и три сторожевых катера. Хотя визуально результаты атаки не наблюдались, последовавшие многочисленные взрывы дали основание считать, что все находившиеся у причала плавсредства погибли. Фактически же, по немецким данным, торпеда запуталась в противоторпедной сети, а причинами взрывов были бомбы, сброшенные контратаковавшими немецкими торпедными катерами. Утром 25-го оставшаяся торпеда была выпущена по трофейному буксиру «Воивода», но и на этот раз вопреки мнению командира она не попала, а прошла в 50 метрах за кормой. Поход, в котором по докладу были потоплены транспорт, буксир и четыре катера, не мог не увенчаться отличной оценкой, которая для командира материализовалась во второе Красное Знамя.

Летом Иосселиани фактически стал комендантом вод, омывающих Южный берег Крыма и Тамань. Судоходство через них было весьма интенсивным, поскольку немцам приходилось морским путем снабжать Кубанский плацдарм. Опасаясь атак наших легких сил, конвои, состоявшие из быстроходных десантных барж (БДБ), буксиров и лихтеров, двигались днем под истребительным прикрытием. С одной стороны, это предоставляло широкие возможности для дневных атак из подводного положения, с другой стороны, все перечисленные плавсредства имели малую осадку и могли поражаться торпедами только с установкой глубины движения на 1 метр. В то же время боевой приказ разрешал использовать эту установку только при волнении моря не свыше 4 баллов, поскольку в противном случае снаряд выскакивал на поверхность со всеми связанными с этим последствиями. Таким образом, при волнении 4 и более балла немецкие конвои становились практически неуязвимыми для подводников. Ретроспективно можно отметить, что наши командиры далеко не всегда правильно выставляли глубину хода и помнили, в каких случаях стрелять бесполезно. Именно этими обстоятельствами и объяснялось большинство промахов. Вот краткая хронология деятельности М-111 в этот период.

Между 15 и 17 мая субмарина ходила на позицию к Анапе, но атакованный ею транспорт оказался остовом нашего же парохода «Фабрициус», ранее потопленного противником. Командир не знал об этом, поскольку на выданной ему перед походом карте с обстановкой остов не был обозначен. Перезарядившись в Туапсе, «малютка» снова вышла на позицию и в течение 18 мая дважды атаковала конвои БДБ из серии «Кляйнер Бёр» («Маленький медведь»; конвои Керчь – Анапа с грузами для находившейся на Кубани 17-й немецкой армии). В первом случае командир промахнулся, а во втором через 20 секунд услышал взрыв. Экипажи немецких БДБ утверждали, что видели две торпеды, шедшие по поверхности, и успели увернуться. Вслед за этим М-111 подверглась яростной контратаке:

«Гидроакустик доложил о быстром приближении одного из катеров с левого борта. Я успел только скомандовать на рули, но подводная лодка еще не начала маневрировать, когда до слуха подводников дошел гул винтов охотника. Вслед за этим тяжело ухнуло. Меня отбросило в заднюю часть отсека. На мне очутился рулевой. Впрочем, он тут же поднялся и побежал к своему посту, решительно перешагнув через голову помощника командира, в свою очередь валявшегося у моих ног.