Текст книги "Моя сестра"

Глава 13

Ночью отец пришел в мою комнату. Он прошептал мое имя, его низкий голос звучал хрипло, но совершенно узнаваемо. Я не ответила. Я не хотела его видеть. Только не после всего произошедшего. Он повернул ручку и со щелчком открыл дверь. Я закрыла глаза, притворяясь спящей. Через несколько секунд он удалился, оставляя меня в одиночестве.

С первым пением птиц я проснулась и наблюдала за тем, как темнота уступает место бесцветным оттенкам северной природы, пока невидимое солнце поднимается в небо. Даже в такой прохладный час мне липко и душно, так же, как жарко летом слишком тепло одетому ребенку. Я слышу, как на кухне гремит посудой кухарка Джойс, которая вчера приносила мне напитки и сэндвичи в комнату. Не один раз я слышу шуршание гравия под чьими-то ногами, а иногда и шаги в прихожей.

Когда я решаюсь спуститься, то встречаю Джойс на кухне. Она замечает меня еще на нижних ступеньках, я выгляжу нерешительно, так что она отодвигает стул и ставит на кухонный стол стакан соку. Эдакий пропуск из тюрьмы на волю, теперь мне не придется идти в столовую. Если она была в доме, то, без сомнения, слышала, что произошло вчера днем. Я приступаю к трапезе – тарелка наполнена пересоленной яичницей, а Джойс хлопочет вокруг меня.

– Я бы хотела кофе, – говорю я тихо, чтобы снаружи не услышали. Она ставит передо мной огромную кружку, и я потягиваю кофе из нее, обжигая губы. Когда я слышу шаги в прихожей, то вскакиваю спешно, но бесшумно. Но Джойс уже рядом со мной. Она кладет здоровую руку на мое плечо, и я сажусь обратно:

– Он ушел рано утром, а она не будет заходить на кухню, – шепчет старушка.

Смотрю, как она увозит тележку с кофе и соком. Интересно, это он ей велел держать меня подальше от них, теперь, когда признал, что я не должна быть здесь? Как бы там ни было, я благодарна Джойс. Снова иду по лестнице наверх, чтобы забрать свою сумку. Припоминаю, какой смелой я была в свой первый день пребывания здесь, когда кралась по ступенькам для того, чтобы найти отца. Кажется, что это было уже давно. А воспоминания о моей матери сегодня внутри меня молчат, странно.

– Спасибо за завтрак, – говорю я, снова заходя на кухню. Джойс улыбается и продолжает вытирать стакан влажным полотенцем. – Я хочу провести этот день вне дома.

Она подходит ко мне и указывает на заднюю дверь.

– Одна? – Я киваю. – Ну, если ты выйдешь тут, она не услышит, – торопливо говорит она.

Я стараюсь улыбнуться, но чувствую только стыд. На щеках загорается румянец, глаза красные и опухшие.

– Почему вы мне помогаете? – спрашиваю я.

Она смотрит на стакан, балансирующий в бесполезной скрюченной руке:

– Похороны завтра. Просто потерпи до тех пор. Трудно сказать, будешь ли ты рада услышать то, что он хочет тебе рассказать про нее. – Я едва сдерживаю слезы. – А потом сможешь вернуться в свою жизнь и забыть обо всем этом. – Она отходит, но я хватаю ее за руку, совсем как Элли недавно хватала мою.

– В какую жизнь? Я не смогу! Никогда! Не теперь, когда побывала здесь. – Я стираю со щеки слезу и говорю себе, что должна взять себя в руки. – Мне нужно знать, что случилось. Это он сказал, чтобы вы помогли мне? Он велел держать меня отдельно?

Она мягко пытается освободить руку, и я отпускаю ее. Бросает быстрый взгляд на покрасневшее запястье, но не заостряет на нем внимания. Я развожу пальцы, показывая, что не хотела нанести ей вреда.

– Некоторые двери лучше держать закрытыми, – шепчет Джойс. Прижимает к себе стакан и вздыхает. – А некоторые – закрытыми, запертыми на ключ и спрятанными за комодом с фотографиями. Чтобы их никогда не открывали. Так будет лучше, – говорит она, поглаживая меня по руке. Она так и не ответила мне, но уже спешно кладет свою здоровую руку на ручку двери.

– Но я должна узнать, почему они меня отдали.

– Нет, не должна. Тебе просто нужно продержаться еще один день или около того.

Она подталкивает меня к выходу быстрее, чем я успеваю спросить что-либо еще.

Ухожу через ворота, увиливая от Фрэнка с его радостной манерой поведения. Наклонив голову, спешу уйти по пыльной дорожке. Поднимаю взгляд, только когда дорожка, изгибаясь, поворачивает. Тогда и замечаю впереди отца с газетой под мышкой. До вчерашнего дня я так хотела поговорить с ним; а теперь оглядываюсь в поисках выхода. Но дорожка ведет только к дому, в серой тени он совершенно неприступен. Пока я оборачивалась, он тоже меня заметил. Остановился, тело напряглось от страха. Он делает шаг вперед, я – назад.

– Айрини, – говорит он, поднимая руки. Газета падает на землю, отец о ней забыл. Он всего в паре метров от меня. Я практически могу дотянуться до него.

– Разве ты не… – говорю я, несмотря на затрудненное дыхание. Но я не уверена, что мне от него нужно, поэтому перехожу на другую сторону дороги, опустив голову, не в силах посмотреть на него.

– Айрини, пожалуйста, подожди, – говорит он, поглядывая на дом. – Насчет вчерашнего. Я ужасно виноват. – Он прикусывает губу, я отстраняюсь. – Черт возьми, это звучит так избито. Пожалуйста, прости меня, Айрини. Ты не должна была увидеть, как она ведет себя. Нам надо поговорить сейчас, пока ее нет рядом. Пойдем скорей.

Я трясу головой. Пытаюсь уйти, но он встает на моем пути.

– Дай мне пройти, – говорю я. Отец хочет взять меня за руку, но я пячусь к деревьям, мой пульс учащается.

– Ну же, Айрини. Времени не так много. Я должен столько всего тебе объяснить. Например, почему я думал, что для тебя же будет лучше жить с тетей, чтобы не навредить тебе, появившись вдруг из ниоткуда. Ты должна хотя бы попытаться понять, мы были вынуждены отослать тебя, – говорит он, приближаясь ко мне. На этот раз я не отхожу. – Ты точно все поймешь. – Он опять пытается дотронуться до меня. И снова я отклоняюсь, но теперь с меньшей уверенностью. – Айрини, я хочу тебе кое-что передать. Это важно. Но я не могу этого сделать, пока она поблизости. Это не очень полезно для нее, – невнятно бормочет отец. Оглядывается на дом. – Она не должна знать, что мы разговариваем, я осознал это вчера, как никогда раньше. Ты, очевидно, знаешь, какая она. Времени мало, – повторяет он.

– Мне от тебя никогда ничего, кроме правды, не было нужно, и теперь я ее получила. Я не должна быть здесь, помнишь? Твои слова. – Я практически выкрикиваю это. – Что произошло столько лет назад?

Поморщившись, он снова оборачивается на дом.

– Пожалуйста, потише. Иначе мы не сможем поговорить. Ну же, давай прогуляемся, подальше от дома.

– Айрини, ты еще тут? – Мы оба слышим крик Элли. Смотрим на дом и видим ее на крыльце. Отец отталкивает меня за ель.

– Тут только я, Элеанор! Айрини уже на полпути к деревне, – кричит он и, повернувшись ко мне, шепчет так тихо, что я едва его слышу:

– Слишком поздно теперь, времени нет. Но я тебе отдам кое-что. Потом. Нужно только улучить момент. – Он напряженно сглатывает слюну, вытирает капли пота со лба. Протягивает руку и касается моих волос. – Твоя мать… Она любила тебя, но депрессия, она…

– Нет. – Я отстраняюсь. Я ему не верю. Никто не отдаст ребенка только из-за депрессии. – Это просто еще одна ложь. – Я кое-как пускаюсь в бег, стараясь набрать дистанцию побольше между нами.

Я выхожу на основную дорожку, ведущую к Хортону, тут же достаю сигарету и быстро ее выкуриваю. За двадцать минут прогулки до центра деревни я успеваю выкурить еще две.

Зеленый ковер вокруг меня разорван небольшим скоплением серых домов, их внешний вид облагорожен кашпо с цветами и аккуратно подстриженными газонами. Дурманящий аромат жимолости витает в воздухе. Церковь гордо стоит посреди деревни, окруженная зелеными полями и ветхими надгробиями. Они покрыты мхом и плющом, как будто сама природа хочет их украсить.

Я отдыхаю, прислонившись к стене церкви, и наблюдаю за активными действиями в здании, которое, по-видимому, является почтой. Еще я слышу крики детей. Возможно, здесь рядом школа или детский сад. Возможно, школа, в которую я могла бы ходить, если бы мне дали шанс жить здесь. Спустя пару минут и после еще одной сигареты я двигаюсь дальше, мимо деревенского паба «Зачарованный лебедь». Я бы зашла туда, если бы он не был закрыт. Снаружи стоит мужчина с румяным и огрубевшим лицом. Он выглядит так, как я и представляю себе людей этого края: закаленный зимами, овеянный ветрами. Если бы он был лодкой, его паруса были бы разодраны, а краска бы отваливалась. Тем не менее, он бы трудился на славу, возвращая пассажиров к берегу. Он прикладывает руку к кепке и выкрикивает:

– Добрый день!

Он вытаскивает стенд, рекламирующий пирог с потрохами, репой и картофелем, растягивает уставшую спину, упираясь руками в бока.

– Когда вы открываетесь? – спрашиваю я, махнув ему рукой с другого края дороги, со стороны кладбища. Хорошая порция виски сейчас бы не помешала, может еще с вином или водкой вдогонку. Да что угодно, что у них есть в наличии. Перед выходом из дома я глотнула хереса, но отказалась от валиума, так что еще есть черта, которую я могу переступить при случае.

– Сегодня в двенадцать, а обычно в одиннадцать. – Он легонько стучит по стенду. – Также подаем отличный обед! – Он неопределенно машет рукой, и я проверяю часы. Итак, мне нужно убить два часа.

Я иду на звук детских визгов, прикасаясь рукой к холодной, шероховатой поверхности каменной стены. Меня притягивает детский смех и беззаботное детское счастье. Я прохожу мимо почты и магазинчика на углу к небольшому зданию из серого кирпича с вывеской «Фокслингский детский сад и начальная школа в Хортоне». Заглядываю за изгородь: маленькие красные свитера мельтешат по школьному двору. Учителя, стоящие рядом, выглядят непринужденно и расслабленно, пьют чай из чашек. Я ненадолго облокачиваюсь на изгородь, наблюдая, вслушиваясь в звуки детства, которого я никогда не знала. Через пару минут я уже собралась было уходить, задаваясь вопросом, где мне скоротать пару часов. Но любопытство взяло свое. Эта школа могла бы быть моей. Я могла бы вырасти здесь, если бы осталась. В этих стенах я могла бы стать кем-то другим.

Я открываю входную дверь, и звенит маленький колокольчик. В вестибюле школы очень жарко, к стенам прикреплены детские автопортреты. Глаза на разном уровне, рты широко раскрыты. Волосы, сделанные из шерсти, приклеены к голове. Кевин, шесть лет. Изабелла, пять лет. Тео, семь лет.

– Чем я могу вам помочь? – спрашивает голос сзади, когда я рассматриваю детские рисунки, в нем звучит подозрение ко мне, незнакомке, пришедшей в школу. Я думаю, не сбежать ли, но понимаю, что это, скорее всего, завершится тревожным звонком в полицию. Поэтому я остаюсь, поворачиваюсь и, улыбаясь бдительной администраторше, начинаю плести небылицы.

– Добрый день. Меня зовут Габриэлла Джексон, – я протягиваю руку, ложь легко соскальзывает с моего языка. Она купилась, но также не ускользает от ее взгляда и мой обкусанный палец, и четыре полумесяца на запястье, оставленные вчера ногтями Элли, когда она тащила меня к гробу матери. – Я бы хотела обсудить обучение моих детей. Мы скоро переезжаем сюда.

Ее подозрительность ослабевает, и беспокойство на ее лице сменяется улыбкой. Она размышляет: «Насколько опасной она может быть? В конце концов, она же мать». Интернациональный признак добродетели.

– О, в таком случае, простите меня. Сами понимаете, с осторожностью лучше переборщить. – Она энергично пожимает мою руку, чтобы свести на нет обиду, которую могла нанести.

– Я не сразу поняла, что вы мама. Позвольте, я схожу за директрисой.

Женщина поспешно удаляется, а после недолгого тихого разговора за прикрытой дверью она возвращается с весьма свирепой на вид директрисой. Нет, она не просто директриса. И не учительница. Госпожа, не иначе: грудь шире торса, кожа загорелая под тесной блузой с высоким воротником. Накаченные икры переходят в широкие лодыжки, закованные в практичную обувь. Правильная и безжалостная.

– Добрый день, – коротко произносит она с придыханием и мягким шотландским акцентом. – Как я поняла, вы хотели бы обсудить возможность обучения ваших детей. – Я согласно киваю, но улыбка пропадает, я заменяю ее серьезным выражением лица. – Обычно такие встречи оговаривают заранее, назначают по предварительной договоренности. Особенно учитывая то, что школьный год уже начался. – Она хочет напомнить мне, кто здесь главный, но то, что она не поленилась вытащить свои бедра из кресла, наверняка слишком маленького для нее, значит, что она не развернет меня к двери. Стараюсь быть очаровательной.

– Да, я ужасно извиняюсь. – Я меняю манеру речи, чтобы походить на человека более высокого класса. На женщину, которой не нужно работать. Протягиваю руку, она принимает ее несколько неохотно, но рукопожатие у нее крепкое. – Я оказалась поблизости и решила зайти, в надежде, что вы, возможно, сможете меня принять. Если вам неудобно сейчас, то ничего страшного. – Я слегка пробилась через ее броню, и проблеск улыбки озарил ее лицо, как солнечный луч после грозы.

– Нет, все в порядке. – Она тянется назад, закрывая дверь кабинета. – Если вы хотите присоединиться к нам, давайте познакомимся чуть ближе. Вы можете называть меня мисс Эндикотт. На посту директора я уже тридцать пятый год. Немалый срок, но у меня хватит сил еще на много лет вперед.

Мисс Эндикотт шагает по коридору к обширному залу, с паркетом, выложенным орнаментом «гусиные лапки». Я иду следом. Это место напоминает мне мою первую школу. Ту, в которой я почти не говорила, несмотря на предоставленную школой помощь логопеда, ту, куда я ходила с ходунками, которые окрестила именем «Генри».

– Как видите, у нас маленькая школа. Когда я начинала работать здесь, это не было проблемой. Но постепенно, с течением времени, люди переселялись в большие и маленькие города, и все меньше детей, нуждающихся в обучении, остается в деревне. – Мы приходим к галерее, окна которой выходят на школьный двор. Пересчитать движущиеся объекты непросто, но я предполагаю, что здесь не более двадцати учеников. – Раньше было гораздо больше, со всего района, но теперь появились и новые школы. – Она говорит это с таким видом, будто бы почувствовала во рту противный привкус. Новые школы, да что они там знают? – Я не буду врать вам, миссис…

– Джексон, – вставляю я.

– Миссис Джексон.

– Есть другие варианты. Школы больше нашей и ближе к городу. Но здесь мы предлагаем систему образования, разработанную под каждого конкретного ребенка. Индивидуальные образовательные программы. У нас пять преподавателей. Это значит всего по пять детей на одного учителя. – Она открывает еще одну дверь, за которой обнаруживается светлая комната с легким запахом земли. Она быстро втягивает носом воздух. – Дети мастерили глиняные горшки наподобие ацтекских и египетских. Очень полезно для мелкой моторики и развития творческих навыков. К тому же мы обогащаем их обучение знакомством с другими культурами. Важно, чтобы дети научились сочувствию и пониманию, особенно тех, кто не похож на них.

– Согласна, очень важно, – говорю я, мечтая, чтобы кто-нибудь обучал такому в моей школе. Я была не похожа на других, и не помню, чтобы хоть один ребенок мне сочувствовал. До тех пор, пока не объявилась Элли и не преподала одному из них урок, который он никогда не забудет. – Я бы очень хотела, чтобы мои дети посещали местную школу. Хочу познакомиться с деревней, мисс Эндикотт, и строить свою жизнь здесь.

Она улыбается и, кажется, польщена. Мы идем по галерее, она открывает другую дверь, показывая кабинет естествознания.

– Три урока естествознания в неделю, для каждого ребенка. Даже более крупные школы не могут похвастаться таким уровнем, как у нас. – Я слышу шум снаружи, замечаю пару горелок Бунзена и пачек с батарейками, оставленных на лабораторных скамьях. У них есть даже газовые краны, которые определенно не могут быть безопасными для таких маленьких детей. – Вы пришли, куда нужно, уверяю. Я преподаю здесь почти все тридцать пять лет своего рабочего стажа, и я родилась и выросла в Хортоне. Всю жизнь прожила в маленьком коттедже на окраине, недалеко от почты. Потому-то у меня такой дивный сад. – Она останавливает себя, хихикая над своей очевидной наивностью. – Я хочу сказать, что вы не найдете никого, кто знал бы деревню и ее историю лучше меня. – Она закрывает дверь и внимательно рассматривает меня. – Простите, не хочу вмешиваться, но с вами все в порядке? У вас глаза сильно покраснели.

– Много пыльцы в воздухе, – говорю я, доставая платок из кармана. Подношу его к глазам, чтобы слегка промокнуть их, а она продолжает вести меня по коридору, сочувственно положив руку мне на плечо. – Насчет того, что вы говорили, мисс Эндикотт, что знаете деревню так хорошо… Это для меня большая удача. – Предполагаю, что не один только отец может ответить мне на мои вопросы. Если люди в «Матушке Горе» уверены, что некоторые двери лучше держать закрытыми, я найду кого-то, кто знает, как их открыть. – Уверена, вы могли бы ответить на многие мои вопросы.

Мы продолжаем осмотр школы, она показывает мне классные комнаты, компьютерный класс, в котором только что установили компьютеры с «Windows». Мисс Эндикотт объявляет это с такой нелепой гордостью, как будто они совершили революционное открытие. Я задаюсь вопросом, по каким причинам люди могут выбрать эту школу и доверить обучение своих детей этому динозавру.

– Деревня, должно быть, сильно изменилась за прошедшие годы, – начинаю я переводить беседу в нужное мне русло.

Она кивает, соглашаясь, и дальше плетется в своих тяжелых зашнурованных ботинках.

– Много детей выросло на наших глазах. Все они стремились к чему-то большему, лучшему. Так я, во всяком случае, хочу думать. – Она оборачивается и одаривает меня широкой улыбкой с зубами, коричневыми от сигарет, которые она курит в своем кабинете. Я чувствую запах от ее одежды. – Я стараюсь сделать детство запоминающимся, а окружение – благоприятным для их эмоционального развития.

– И я убеждена, у вас близкие отношения с местными семьями. Наверное, даже с разными поколениями, – предполагаю я. Мы проходим мимо двери, выходящей во двор, и она отходит в сторону, пропуская шумную толпу вспотевших детишек, торопящихся внутрь. Она гладит каждого по голове, пока они проносятся мимо.

– Конечно, – объявляет она, закрывая за последним ребенком дверь. Она выглядит почти что оскорбленной, что я усомнилась в этом, ее взгляд замер. – Нет ни одного ребенка из учившихся в этой школе, которого бы я не вспомнила. Но, надо сказать, я удивлена, что вы сегодня здесь. Насколько мне известно, в деревне сейчас нет домов на продажу. Куда, говорите, вы собираетесь переехать?

Замешкавшись на минуту, я сочиняю для ответа имена для пары вымышленных детей, используя для этого свою фамилию и имя матери.

– Мы пока в поисках участка. Сперва нашли деревню, и я просто влюбилась в нее. Мы были здесь всего пару недель назад, и мои малыши, Гарри и Кесси, бегали по округе… – Я смотрю на потолок, делая вид, что погрузилась в воспоминания о том, как они резвятся в полях, как парочка фон Траппов.

Мисс Эндикотт делает шаг назад, ее лицо бледнеет. Она провожает меня вперед, на секунду я задумываюсь, не обидела ли ее чем-то, хотя не понимаю, чем могла бы, хоть убей. Я пытаюсь сдвинуть беседу с мертвой точки.

– Нам осталось только определиться с домом. Очень сложно найти свободный дом в таком небольшом и живописном месте. Но неподалеку есть чудесные частные домики. Один из них я видела на пути сюда. Вполне новый, с двумя фронтонами и широким дугообразным въездом, удаленным от дороги. Нам бы он подошел идеально.

Она останавливается у приемной, разглаживает рукой загнутый уголок детского рисунка, висящего на стене.

– Не уверена, что понимаю, какой дом вы имеете в виду. – Меня заинтриговало, что она не может пересечься со мной взглядом. Невозможно верить тому, кто не смотрит тебе в глаза. Именно по этому признаку я определила, что мой отец, говоря, что я не должна была приезжать, действительно имел это в виду – он тогда смотрел прямо на меня.

– Вот как? Его невозможно не заметить, – настаиваю я. – Последний дом справа, перед въездом на основную территорию деревни, если ехать от Эдинбурга. Около двадцати минут пешком отсюда. Там еще вывеска. «Матушка Гора». – Я хочу, чтобы она признала, что знает дом моей семьи. Не может быть, чтобы не знала, как и не может быть, чтобы она не знала мою сестру. Она же помнит каждого ребенка, а в какую еще школу могла бы ходить Элли?

– А, тот, – произносит она неуверенно. – Да, я знаю его. – Она долго смотрит на меня, морщит нос, тряхнув головой, перед тем как добавить:

– Не думаю, что он продается. – Я решаю надавить еще, аргументировав тем, что видела, как люди приезжают и выезжают оттуда. Я так хочу спросить ее про свою сестру, про семью, про то, помнит ли она меня, и знает ли, почему меня отдали. Кто-то должен знать. Но прежде чем я успеваю задать следующий вопрос, она продолжает говорить:

– Так или иначе, миссис Джон…

– Джексон, – прерываю я, как будто важна точность информации о моей вымышленной личности.

– Простите, конечно, миссис Джексон. Сейчас я должна вернуться к работе. Если вы захотите обсудить дальнейшие детали, я буду рада увидеть вас снова. Если вы оставите номер, я свяжусь с вами, когда появятся дома на продажу.

Она провожает меня по вестибюлю, мы болтаем о погоде, предстоящем церковном празднике и о клубе садоводов, главой которого она является. Я добавляю, что не могу дождаться момента, когда смогу показать Гарри и Кэсси их новую школу, и она улыбается, но, как я успеваю заметить, не так уж воодушевленно, как раньше. Я оставляю мой настоящий телефонный номер, ухожу от здания мимо очаровательных клумб, которые, очевидно, являются творением мисс Эндикотт. Я уже почти дохожу до проезжей части, когда она зовет меня.

– Миссис Джексон, могу я спросить у вас кое-что?

– Да, – говорю я, оборачиваясь. – Конечно.

– У вас случайно нет родственников в Хортоне? Каких-нибудь дальних кузенов или тети, например? – Она пытается сделать вопрос небрежным, как будто ответ не важен и не особенно-то ей и интересен. Но я сомневаюсь, что у мисс Эндикотт что-то бывает небрежным.

– Нет. Насколько мне известно. Почему вы спрашиваете?

– Да, конкретных причин нет. Просто подумалось напоследок. – Она поднимает в воздух листочек, на котором я написала свой телефон. – Если я узнаю о том, что у нас продают дом, я сообщу. Надеюсь, вашим глазам скоро станет лучше. – Не ожидая ответа, она закрывает дверь.