Текст книги "Становясь Лейдой"

Второй узелок

Она склонилась над черной книгой, лежащей на полу в мерцающем свете свечей. Ее длинные черные волосы были свободно распущены по плечам; ее обнаженное тело – как подношение ночи. Ее окружал круг из соли. Ее нож сверкал, вырезая невидимые знаки в воздухе, отмечая острием все четыре стороны света: крест Одина. Она шепотом призвала Фрейю. Ее руки сплетали магические узоры, направляя потоки энергии на пергамент.

Внутри что-то дернулось, шевельнулось. Первый толчок. Пораженная этим крошечным чудом, она положила обе руки на живот. В новолуние. В лучшее время, чтобы просить о защите. Для новой жизни, растущей в ней.

Она окунула перо в чернильницу. Хотя большую часть черной книги написали другие, она была преисполнена твердой решимости внести свой вклад. В это наследие рецептов целебных снадобий и защитных заговоров. Колдовских заклинаний. У нее перехватило дыхание, слова замерли комом в горле, по-прежнему слишком опасные, чтобы произнести их вслух даже наедине с собой. Но как еще можно назвать содержание этого сборника, что передавался из поколения в поколение среди женщин, занимавшихся тем же самым, чем сейчас занималась она сама: вели записи тайных знаний под покровом ночной темноты.

Ее пальцы мягко держали перо. Она выводила на чистой странице слова молитвы:

Для защиты ребенка во время родов

Х.Т.

* * *

Одобрил бы отец ребенка такую молитву, ведь теперь его сердце принадлежало другой? Все могло бы сложиться иначе, если бы он не ушел в море в тот злосчастный день. В день, когда волны забрали себе его лодку, а его самого выбросили на берег на безымянном далеком острове. Прямо в объятия той, другой.

Они были бы счастливы вместе, если бы сестры позволили им это счастье. Шторм налетел так внезапно, словно был послан богами. Даже заговоренный оберег, который он получил от нее – простая веревка, завязанная в узлы для укрощения прибрежных ветров, – оказался бессильным перед лицом такой бури.

Это ты, Скульд, отмерила нам с Питером так мало времени?

Или это она, ведьма с огненно-дьявольскими волосами?

Она открыла глаза и смахнула слезу. Вытерла нос пальцем в пятнах чернил и вновь опустила перо в чернильницу. Что пользы в слезах? Все уже решено. В ней зреет ребенок, лучшее, что осталось от их тайной любви. И когда Питер об этом узнает, ему придется так или иначе себя проявить.

Пожалуйста, сестры, не отбирайте последнее, безмолвно молилась она. Пусть у меня будет его ребенок.

Что было

Питер встал перед ней на колени и прижался лбом к ее выпирающему животу. Он шептал громко, и ей было слышно, что он говорит.

– Ты молишься богам? – удивилась Маева. – Ты же должен молиться Иисусу.

С тех пор как лег снег, она сама не бывала в церкви – после того первого раза, когда они обвенчались, – но Питер трижды ходил в город на лыжах. Он уверял, что все прихожане справлялись о Маевином здоровье и здоровье ребенка, которого она носит под сердцем. Его воодушевление почти убедило Маеву, что оркенцы способны на такую доброжелательность.

Он чуть отстранился, положил руки ей на живот.

– Я просто пускаю молитвы по ветру. А кто их услышит – не мне решать.

Он прижался губами к ее животу.

Она покачала головой, пораженная переменой, произошедшей с мужем. И с ней самой.

Она никогда не думала, что ей будет приятно его внимание. Он и раньше не отходил от нее ни на шаг, но сейчас все было иначе. Он постоянно ее нахваливал, смотрел чуть ли не с благоговением. Словно он вечно был пьян, и каждое ее слово, каждое обычное действие в его глазах претворялось в святыню, поистине достойную поклонения. Как она собирает яйца в курятнике. Как доит корову. Как носит воду из колодца. Даже когда она перелопачивала навоз, для него это зрелище было блаженством, поводом для радостных размышлений о естественном ходе жизни, о семенах, вызревающих в удобренной земле, о дивном чуде беременности.

– Осторожнее, – сказала она, – а то люди подумают, что ты сходишь с ума.

Он поднялся, не выпуская ее из объятий.

– И только ты виновата в моем безумии. Я без ума от любви, и мне все равно, что подумают люди. – Он наклонился к ее губам, но не стал целовать сразу. Замер, как бы безмолвно прося разрешения. Она подставила ему губы, не в силах устоять перед его пылкой страстью.

В последнее время она постоянно ловила себя на том, что ей хочется, чтобы он был рядом. Хочется еще больше его любви. Она грелась в лучах его обожания, и, кажется, он это чувствовал, и его пыл разгорался еще сильнее. Грезы о той, прежней жизни наконец унялись. Отпустили ее, дали волю. Новые грезы, новые хлопоты – новая жизнь – затопили ее целиком, и ее собственный растущий живот был как гребень волны, что накрыла ее с головой.

– Er du klar for markedsdag, min kone?[32]32
  Ты готова ехать на ярмарку, жена моя? (Норв.)


[Закрыть]

Она кивнула, сама поразившись тому, с каким волнением и трепетом ждет поездки на ярмарку.

– Ja, jeg er klar, ektemann[33]33
  Да, я готова, муж (норв.).


[Закрыть].

Радуясь ее произношению, он закружил ее на месте.

– Мне так нравится, когда ты говоришь «муж». Скажи еще раз.

Она закатила глаза:

– Муж, муж, муж. Вот, даже три раза. А теперь, может быть, уже поедем?

Его улыбка сделалась еще шире.

– Да, жена. – Он погладил ее по животу. – Теперь мы поедем.

Усевшись в повозку, она принялась напевать колыбельную.

– Я люблю, когда ты поешь, – сказал Питер. – Спой для меня.

Она пела ему всю дорогу до рынка.

* * *

Питер подъехал к забору рядом с таверной, выкрашенной в красный цвет. Спустился со своего места, привязал лошадь к коновязи. Маева разглядывала причал, где сегодня стояли торговые ряды. Она никогда в жизни не видела такой огромной и шумной людской толпы.

– Кажется, тут собралась вся деревня, – сказала она.

Питер улыбнулся:

– И еще три соседние деревни. Сегодня же Sankthansaften[34]34
  День летнего солнцестояния (норв.).


[Закрыть]. Большой праздник.

Маева низко склонила голову, чтобы он не видел ее глаз. День летнего солнцестояния. Ну конечно. В голове промелькнули воспоминаниям о сестрах, об их собственных ритуалах во славу солнца.

Питер помедлил, но все же спросил:

– Ты знаешь, что это такое? В ваших краях тоже празднуют летний солнцеворот?

Воспоминания нахлынули неудержимой волной: большие костры, танцы, пиры и смех. Заигрывания и любовный угар. Шуточные свадьбы. Сколько раз она ускользала, чтобы встретиться с ним в глубине, пока ее сестры кружились в танце с пригожими молодыми людьми на берегу.

Маева кивнула, но не сказала ни слова.

Питер вздохнул и забрал из повозки котомку.

Маева почувствовала его невысказанную досаду. Эта внезапная перемена случалась с ним каждый раз, когда он расспрашивал о ее прошлом. В последнее время она старалась его задабривать, сглаживать неожиданные перепады его настроения, сохранять мир в семье – но не сегодня. Она не хотела отдавать мужу эту последнюю частичку себя; у нее должно остаться хоть что-то свое. Ее прошлая жизнь – люди, по которым она так скучала, принадлежат только ей. Это личное. Очень личное. Слишком болезненное. Они мои, и только мои.

Прежнее ощущение – что Питер ее поглощает и растворяет в себе – навалилось с новой силой. Как быстро все изменилось. Видимо, дело во мне. И в ребенке.

Питер пристально посмотрел на нее. Ее распущенные волосы опускались почти до колен в хаосе огненно-рыжих кудрей.

– Может быть, тебе стоит надеть чепец?

– Я забыла его дома. Да и жарко сегодня в чепце.

Она сама удивилась тому, как легко ей далась эта ложь.

Питер нахмурился. На секунду замялся, накрутил на палец прядь ее волос и дернул вроде бы в шутку, но как-то уж слишком сильно.

– Тогда заплети косу. С косой не так жарко.

* * *

Она крепко держалась за его руку. Она чувствовала его гордость, выпирающую даже больше, чем ее раздутый живот: вот он идет с молодой женой, и пусть все видят, как он счастлив. Ему все улыбались, но их дружелюбие сразу скисало при виде Маевы, которая была выше ростом большинства здешних жителей. Она теребила кончик своей косы, старательно улыбалась и пыталась правильно произносить приветствия:

– God morgen… Hvilken nydelig ull… Uh, hva… hvor mye?[35]35
  Доброе утро… Какая красивая шерсть… э, как… сколько стоит? (Норв.)


[Закрыть]

Глаза у Питера сияли. Было видно, что его радуют ее относительно успешные попытки общаться с людьми. От волнения у нее звенел голос, и слова звучали, как птичьи трели. Питер, кажется, не замечал жестких взглядов односельчан, их сморщенных лиц и поджатых губ. Их скупые, отрывистые ответы были красноречивее всяких слов.

– Мама, а почему Бог дал этой женщине волосы такого странного цвета?

Обернувшись, Маева увидела у соседнего прилавка девочку лет двенадцати, которая дергала за руку мать. Женщина шикнула на дочь, продолжая разглядывать выложенных на продажу омаров. Но девочка не унималась. Женщина подняла голову и застыла, уставившись на Маеву.

– Вот уж не знаю, Унна. – Ее чопорная холодность показалась Маеве знакомой. – Наверное, у Бога есть чувство юмора.

Теперь Маева ее узнала. Она видела эту женщину в первый день, когда Питер привез ее в Оркен. Вдова на причале: женщина, потерявшая мужа в тот страшный день. Из-за шторма. Из-за Питера.

Биргит еле заметно кивнула:

– God morgen, Питер Альдестад. – Она скользнула взглядом по Маевиному животу. – Я смотрю, ты нашел, чем заняться долгими зимними вечерами.

Дочь держалась за ее руку и с любопытством разглядывала Маеву.

Питер от души рассмеялся. Не замечая яда в словах вдовы.

– Да, мы времени зря не теряли. Вы же помните Маеву, мою жену? Она должна разрешиться от бремени осенью, как раз под конец сбора урожая.

Биргит кивнула, ее улыбка казалась почти усмешкой:

– Gratulerer og velsignelser[36]36
  Мои поздравления и благословения (норв.).


[Закрыть].

Маева попыталась не показать, что она не совсем поняла сказанное, но Питер заметил:

– Хорошо, когда добрые соседи желают нам блага, да, Мае? Tusen takk, фру Вебьёрнсдоттер.

Вдова качнула головой и указала на вершину холма:

– Раз вы ждете ребенка, вам будет нужна шерсть, да? Я слышала, что сегодня та финская девушка привезла свой товар. Оленьи шкуры, морские узлы[37]37
  Имеются в виду веревочные узелковые амулеты. Считалось, что такие амулеты защищают матросов в море и призывают попутный ветер.


[Закрыть], тонкая пряжа, все по хорошей цене. В честь Sankthansaften.

Улыбка Питера дрогнула:

– Моя жена, я уверен, спрядет не хуже.

Девочка дернула мать за рукав, ей явно наскучила беседа взрослых:

– Мама, я хочу есть.

Шикнув на дочь, Биргит вскинула подбородок:

– Я не сомневаюсь в умениях твоей жены. Но у нее скоро родится ребенок, появятся новые хлопоты и заботы. Молодой матери не помешает хоть как-то облегчить себе труды, их и так будет немало.

Питер тихонько откашлялся.

– God dag[38]38
  Добрый день (норв.), употребляется не только при встрече, но и при прощании.


[Закрыть], Питер. – Биргит посмотрела на Маеву в упор, поджав губы. Она подчеркнуто попрощалась лишь с Питером и заострила на этом внимание. Потом она повернулась обратно к прилавку с омарами, но ее дочь продолжала смотреть на Маеву во все глаза.

Маеве претило соглашаться с вдовой, но она понимала, что та права.

– Может быть, все же посмотрим на товары той финской девушки? Вдруг у нее будут цветные нитки или хорошая шерсть для вязания?

Питер как будто занервничал. Но тут же взял себя в руки и кивнул:

– Конечно, милая. Слово жены для меня закон. Но ты вся горишь. Тебе, наверное, жарко. Давай я сам поднимусь на холм, а ты пока посидишь на причале. Я скоро вернусь.

Она хотела возразить, хотела сказать, что она сама выберет, что ей делать. Но не смогла устоять перед возможностью посидеть в одиночестве рядом с морем. Она наблюдала, как он, склонив голову, поднимался на холм.

* * *

Маева поежилась и обняла себя за плечи. Она почему-то озябла, хотя на улице было тепло. Она пошла сквозь толпу к скамейке на пристани, не сводя глаз с маяка. Люди, случайно толкавшие ее в давке, вздрагивали, и отшатывались, и обходили ее по широкой дуге, словно она была лужей грязи или больным животным. Может быть, мне это кажется. Она пыталась улыбаться, но так было еще хуже. Люди отводили глаза и старались быстрее пройти мимо, матери спешили увести детей подальше. Теперь, когда рядом не было Питера – ее щита, – она особенно остро ощущала свое одиночество.

Она остановилась у стойки с torrfisk[39]39
  Сушеная рыба (норв.).


[Закрыть]. Ее рот наполнился слюной; в животе заурчало. Еще недавно Маеву тошнило от одного только запаха сушеной рыбы. Но период утренних недомоганий уже миновал, и теперь ей постоянно хотелось есть. Она вынула из кармана монетку.

– Можно мне одну рыбу, пожалуйста?

Продавец, пожилой рыбак с густой черной бородой, продолжал невозмутимо развешивать рыбу на стойке, будто не слыша Маеву. Она повторила свою просьбу, решив, что, наверное, у нее что-то не так с произношением. Рыбак по-прежнему не обращал на нее внимания. Она повторила в третий раз, чуть громче, и тут кто-то мягко взял ее под локоть.

– Ты слышал, что говорит дама. Одну… нет, давай две. Vær så snill.

Светловолосый мужчина отпустил локоть Маевы, чтобы расплатиться за рыбу. Потом протянул одну рыбину ей и улыбнулся.

Маева нашла в себе силы произнести, чуть заикаясь:

– Takk, герр Бьёрнсен.

Его имя ей было знакомо по рассказам Питера. Его лицо – даже слишком знакомо. С того дня, когда он их спас.

Он увел ее прочь из толпы, к скамейке у самой воды. Она была благодарна ему за рыбу и поэтому не возражала, хотя ей хотелось побыть одной. Хотя у нее были сомнения, можно ли ему доверять.

Запах соли, брызги морской пены в воздухе обрушились на нее, как штормовой вал. Ее захлестнул манящий плеск прибоя, рокот волн, бившихся о прибрежные камни. Она закрыла глаза, наслаждаясь мгновением чистейшего блаженства.

– Скучаете по дому? – Ганс пристально посмотрел на нее и перевел взгляд на море. Светлая щетина на его обветренных, обожженных солнцем щеках отливала рыжиной. – Я знаю, что это такое. Когда я на суше, я тоже тоскую по морю.

Маева слегла улыбнулась, благодарная за эти слова, за некую общность, как будто возникшую между ними. Ее приятно удивило, что такой крупный и грубый с виду мужчина может быть таким чутким. Его доверительное признание в тоске по морю почему-то не ощущалось вторжением, нарушающим ее границы. Скорее – общим секретом, мостом искренности между двумя незнакомцами.

Он продолжал говорить:

– Зима была долгой. Трудно, наверное, было сидеть на отшибе, не видя вообще никого вокруг… Да еще с таким мужем, как Питер.

Она удивленно взглянула на него.

Он улыбнулся озорной улыбкой:

– Я имею в виду, иногда он, наверное, бывал просто невыносимым. Учил вас новым словам, словно он сам их придумал.

Она помедлила и кивнула:

– Да. То есть нет. Он был… Все было… – Она растерянно замолчала. А как все было, если по правде? Каким словом выразить все, через что ей пришлось пройти, все, что она чувствует по отношению к этому месту? К своей новой жизни, к своему мужу, к своему будущему ребенку?

Ганс договорил за нее:

– Сокрушительно.

Она ничего не сказала, но молчание само по себе было ответом.

Он откусил кусок рыбы и принялся громко жевать. Потом указал в сторону рынка:

– Я знаю, что Питер хочет самого лучшего и для вас, и для вашего малыша. Но вам надо знать… Иногда его поражает снежная слепота. – Его взгляд стал серьезным.

Она вопросительно вскинула голову.

– Он видит свет, но не видит, что происходит за пределами света.

– А… – сказала она, по-прежнему не совсем понимая.

– Здешние жители. Они не любят чужих. Все дело в страхе. Они боятся того, что там, наверху. – Он небрежно взмахнул рукой, указав в небо. – Боятся, что прогневили богов своей новой верой. Боятся, что новый Бог будет грозным и гневным. Так или иначе, их души прокляты на веки вечные: им либо гореть в христианском аду, либо мерзнуть в бескрайних льдах Нифльхейма.

Маева пыталась прожевать жесткий кусок сушеной рыбы.

Ганс крутил пальцами нитку, торчащую из штанины.

– В ваших краях, там, откуда вы родом, наверняка происходит что-то подобное. – Он ковырнул затяжку распухшим пальцем, потер дырочку на штанах. – Вера в древних богов убывает повсюду.

Но не для меня. В плеске прибоя ей слышался шепот. Один… Жар прилил к щекам.

Ганс откусил еще кусок рыбы и проговорил с набитым ртом:

– Поэтому они вас и не любят.

Маева судорожно сглотнула:

– Что вы сказали?

Он примирительно поднял руки:

– Нет, я имею в виду совершенно другое… Вы напоминаете им о том, во что они верили раньше. Прежде чем христиане решили, что все в этом мире греховно. Что все, что есть радостного и приятного, придумано дьяволом. – Он усмехнулся. – Чувство вины – та же страсть. Просто одетая в волчью шкуру.

– Но сегодня все празднуют летнее солнцестояние. Разве новая вера допускает такие празднества? Разве они… разве вы не зовете себя христианами?

– Только когда это выгодно. – Он протянул ей руку для рукопожатия. – Но чаще всего я зовусь Гансом.

Она хихикнула, прикрыв рот ладошкой. Он посмотрел на нее очень пристально и серьезно, а потом вдруг рассмеялся, хлопнув себя по колену. Маева уже не могла сдерживать смех, и, видя, как она тихонько смеется, Ганс расхохотался еще громче прежнего. Было так хорошо и приятно дать себе волю, хоть ненадолго отбросить обычную сдержанность и снова почувствовать себя живой! У Маевы уже давно не было так легко на душе. Вскоре они оба безудержно хохотали, согнувшись поплам, и никак не могли остановиться.

– Радостно видеть, что людям так весело на нашем празднике.

Маева вмиг перестала смеяться, все настроение разом сошло на нет. Она подняла глаза и увидела дородного человека с потным сердитым лицом, хмуро глядевшего на них с Гансом. Магистрат.

– Я смотрю, вы раскошелились по случаю солнцеворота. – Магистрат указал на веревку с тремя узлами, висевшую у Ганса на поясе.

Ганс улыбнулся:

– Какой же рыбак устоит, если ему обещают контроль над ветрами, а, Иннесборг?

Магистрат фыркнул:

– Морской узел. Глупости и суеверия. Только деньги на ветер.

– Тут я согласен. Ради попутного ветра уж можно потратиться. Зря я пожадничал. Надо было взять больше узлов. Чтобы уж наверняка защититься и от дурной погоды, и от дурных людей. – В глазах Ганса зажглись озорные искорки.

Иннесборг пропустил его слова мимо ушей.

– Фру Альдестад… Маева, да?

Ганс проговорил с набитым ртом:

– Хорошее христианское имя, да, магистрат? – Ганс усмехнулся и подмигнул Маеве. Она натянуто улыбнулась в ответ, прежняя непринужденная легкость бесследно исчезла. Чтобы хоть как-то отвлечься, Маева откусила еще кусочек рыбы.

Магистрат на миг растерялся, а затем снова нахмурился:

– А почему вы сегодня не в море, герр Бьёрнсен? Разве вам не положено ловить кальмаров или охотиться на тюленей? В крайнем случае потрошить и освежевывать туши для общинного пира?

Маева чуть не подавилась кусочком рыбы.

Ганс сощурил глаза:

– У меня выходной. Небольшой приступ spekkfinger[40]40
  Тюлений палец, дословно «жирный (или сальный) палец» (норв.) – бактериальная инфекция, возникающая при укусе тюленя. Профессиональная болезнь охотников на тюленей.


[Закрыть]. – Он поднял вверх указательный палец, распухший и красный. – Издержки профессии.

– Вы могли бы помочь нашим женщинам готовить еду. Я уверен, что этот недуг не помешал бы вам справиться с женской работой, – язвительно проговорил Иннесборг.

– Я уверен, что ваша жена высоко ценит ваши познания в области женской работы, герр Иннесборг.

Двое мужчин сверлили друг друга тяжелыми взглядами.

Маева сложила свои беспокойные руки на животе, судорожно сжимая рыбину в кулаке и чувствуя неодолимое желание провалиться сквозь землю.

Ганс поднялся и галантно раскланялся:

– Приятно было увидеться снова, фру Альдестад. Надеюсь, мы еще встретимся в церкви. – Он подмигнул Маеве, затем, приподняв шляпу, кивнул магистрату и пошел прочь.

Иннесборг смотрел ему вслед, стиснув зубы. Потом без приглашения, по-хозяйски уселся рядом с Маевой, ненароком задев коленом краешек ее юбки, и сложил руки на собственном выпирающем животе.

Маева неловко заерзала на скамейке. Обернулась к холму, надеясь увидеть Питера.

Магистрат пошевелил пальцами. Оглядел Маеву с головы до ног.

Она смотрела на желтоватую рыбину у себя в руке, на затвердевшие складки сморщенной высушенной кожи. И все-таки краем глаза заметила сапоги магистрата.

Тюленья кожа.

Ее рука напряглась, стиснула рыбину еще сильнее. Маева чувствовала, как потрескивают тонкие волоконца в тисках ее хватки.

– Моя жена, Марен, тоже носит дитя… – рассеянно произнес магистрат и умолк, явно не договорив.

Маева моргнула:

– Это прекрасно. Может быть, наши дети подружатся и будут вместе играть.

Он озадаченно уставился на нее, словно она говорила на иностранном наречии. Потом нахмурился и пробурчал:

– Это вряд ли. – Вышло грубо и резко. Он не стал ничего объяснять, но Маева все поняла.

А потом у нее в животе словно вспорхнула бабочка, и она позабыла о краснолицем мужчине, сидевшем с ней рядом. Позабыла о Гансе, о ярмарке, обо всей деревне.

Она замерла в тихом восторге, прислушиваясь к мягким толчкам изнутри.

Перед скамейкой остановилась старуха в венке из полевых цветов, с глазами почти такими же серебристыми, как ее волосы, свободно распущенные по плечам. Она указала пальцем на Маевин живот.

– Волшебное время, уж наверняка.

Маева кивнула и улыбнулась, радуясь, что хоть у кого-то нашлось для нее доброе слово.

Иннесборг, явно не благоговевший перед чудом материнства, хмыкнул и проговорил:

– Волшебство тут ни при чем. Ступайте своей дорогой, фру Тормундсдоттер.

Старуха поджала губы, скрывая улыбку:

– Это верно. Во всем виноваты обыкновенные мужчины. Во всяком случае, так мне сказала ваша очаровательная жена, когда мы с ней говорили в последний раз.

Маева с трудом сдержала улыбку. Дерзкая смелость старухи произвела на нее впечатление.

– God dag, Нильс, фру Альдестад. – Старуха кивнула и, не сказав больше ни слова, пошла прочь.

Маева заметила, что люди шарахаются от нее, как от прокаженной, и стараются обойти по широкой дуге. Точно так же, как было со мной.

Иннесборг закатил глаза. Маева ждала, что он объяснит, кто эта женщина, но он резко поднялся, снова задев коленом ее ногу. Потом неловко замялся, глядя на Маевины волосы. Его верхняя губа блестела от пота.

Маева перекинула косу за спину. Опять посмотрела на холм. Питер быстрым шагом спускался по склону. Очень вовремя.

Иннесборг проследил за ее взглядом, глухо откашлялся и ушел, даже не попрощавшись.

Питер подошел к Маеве. Он так спешил, что запыхался. Она схватилась за его руку, радуясь, что он пришел и спас ее от магистрата. Ей хотелось задать столько вопросов, но она почему-то не находила слов, чтобы их сформулировать. Позже, решила она. С глазу на глаз. Когда вернемся домой. Она указала на котомку в его руке:

– Ты что-нибудь купил?

Он как будто отвлекся и что-то высматривал на холме.

– Что? А… да, конечно. Держи. – Он отдал ей котомку, отобрал у нее torrfisk и откусил кусочек.

Маева заглянула внутрь. Там лежали катушки с гладкими шелковистыми нитками, аккуратно спряденными для самых тонких стежков.

Все как одна цвета крови.