Текст книги "Дочь Клеопатры"

Глава четвертая
Рим

Когда судно впервые за три недели причалило к пристани, мы с Александром выбежали на нос.

– Это и есть Рим? – спросила я.

Мусейона, который сверкал бы на солнце, не было и в помине. Вдоль побережья длинной чередой протянулись незамысловатые виллы без украшений и колонн. Квадратные белые здания отличались друг от друга разве что цветом обветренных ставенок на окнах.

Брат покачал головой.

– Нет, Брундизий. Говорят, отсюда до Рима еще пятнадцать дней на носилках.

На берегу ожидали сотни солдат с ярко-красными знаменами, каждое из которых украшал золоченый орел и буквы SPQR, означающие Senatus Populusque Romanus[6]6
  Сенат и народ Рима (лат.).


[Закрыть]. Доки Брундизия могли вместить одновременно пятьдесят кораблей, и все-таки здесь никогда не видели ничего подобного маминой таламеге с ее чинными рядами эбеновых весел и бившими на ветру пурпурными парусами. С палубы можно было наблюдать, как солдаты, прикрывая глаза от солнца, изумленно покачивают головами.

Вскоре на нос вышли Агриппа с Октавианом. Оба оделись как на войну. Желают напомнить Риму, что возвращаются как герои-завоеватели, горько подумалось мне.

– На берегу нас ждут колесницы, – сообщил полководец моему брату. – Вы двое поедете с племянником Цезаря, Марцеллом.

Я попыталась было найти глазами нашего спутника в гуще конных и пеших солдат, но по совету Агриппы оставила эту затею.

– Ты захватила рисунки? – спросил Александр.

– Захватила. А ты…

Он кивнул. Значит, успел запрятать среди личных вещей несколько книг из корабельной библиотеки – небольшое напоминание о матери, – прежде чем таламега достанется римлянам из Брундизия. На борт мы всходили втроем, но только двое доплыли к чужим берегам. Когда я в последний раз посмотрела на блестящие доски палубы, воздух пронзили резкие трубные звуки.

Октавиан сошел на сушу первым. За ним последовали Юба и Агриппа. Когда настала и наша очередь, Александр протянул мне руку. Я покачала головой.

– Не надо, все хорошо.

Тут ноги, за три недели отвыкшие ступать по твердой земле, подкосились.

– Александр!

Подхватил меня вовсе не Александр, а воплотившийся юный Геркулес.

– Осторожнее! – рассмеялся он, рослый, широкоплечий, с волосами цвета спелой пшеницы.

Лазурь его глаз – еще прозрачнее, чем у нашего Птолемея, – оттеняла смуглая кожа. У меня запылали щеки, а юноша улыбнулся.

– Только не вздумай падать в обморок. Я за тебя отвечаю.

– Так ты Марцелл? – спросил Александр.

– Да. А вот и наша повозка.

– Это же царская колесница, – смутилась я.

Марцелл засмеялся.

– Поосторожнее с такими словами. Дядя предпочитает величать себя консулом. Стоит людям заподозрить в нем царские замашки, и, пожалуй, кому-то снова придется оттирать полы Сената от крови.

– А что, римляне против царей? – полюбопытствовал Александр.

– Когда-то было иначе, – начал рассказывать Марцелл, уводя нас от пристани. Тога хлопала на ветру у его лодыжек. – Но все изменилось; в наше время только и разговоров что о Республике. Правда, эта самая Республика принесла нам сто лет гражданских войн. Все требуют права голоса, а голосуют в интересах собственного клана. Одни кровопролития – и никакого толку.

Открыв дверь повозки, Марцелл придержал ее и с теплотой произнес:

– Милости прошу, царевич Александр и царевна Селена.

Заняв места, мы с братом многозначительно переглянулась. Почему с нами обращаются так любезно? Что написал Октавиан своим родным из Александрии? Между тем наш спутник по-дружески беседовал с Агриппой и Юбой, стоявшими снаружи.

– Ну а египтянки? – спрашивал он.

Нумидиец нехорошо рассмеялся.

– Окажись ты там, они упали бы прямо в твои объятия, прямо как царевна Селена.

Почувствовав на себе взгляд брата, я залилась краской.

– А битва? – не унимался Марцелл.

– Боги были на нашей стороне, – ответил Агриппа.

– На «нашей» или же на твоей? Говорят, египетская флотилия… – Молодой человек осекся на полуслове и посерьезневшим тоном сказал: – Дядя, я очень рад, что ты вернулся живым и здоровым.

– Надеюсь, – послышался голос Октавиана, – в учебе ты проявляешь столько же рвения, сколько в праздных беседах.

– Да, Цезарь, – тихо промолвил он.

– Хорошо. Тогда скажи-ка мне, что это за тип судна?

Последовало неловкое молчание. Представив себе, как неуютно чувствует себя Марцелл перед Цезарем, я не сдержалась, прижалась к окну и шепнула:

– Таламега!

– Селена! – одними губами прошипел Александр.

Однако Марцелл успел меня услышать.

– Думаю, это и есть таламега царицы, – ответил он.

Под ногами Октавиана хрустнул гравий.

– Вот увидишь, Агриппа, однажды он еще поравняется с тобой. Этот юноша превратится в титана – не только в Сенате, но и на поле битвы.

Неизвестно, что было написано на лице Агриппы, но Марцелл вернулся в повозку с ужасно довольным видом.

– Даже не знаю, как тебя благодарить, Селена, – обронил он, усаживаясь напротив меня рядом с Александром. – Если бы не ты, пришлось бы мне зубрить названия кораблей всю дорогу до Рима.

– Он у вас такой строгий?

– Дядя только и делает, что пишет письма и готовит речи для выступлений в Сенате. Не будь жены, он бы вообще не покидал Малых Сиракуз.

Брат недоуменно наморщил лоб.

– Октавиан прозвал так свой рабочий кабинет в честь жившего в Сиракузах знаменитого математика Архимеда.

– Он же не знает по-гречески! – возмутилась я.

Александр сердито сверкнул на меня глазами, однако Марцелл рассмеялся.

– Верно. Но с моим дядей вечно так – сплошной театр. Сами увидите.

Где-то впереди раздавались оживленные голоса. Послышался громкий вскрик, и под свист бичей длинная процессия тронулась в путь. Украдкой поглядывая на нашего спутника, я решила, что он постарше нас с Александром на два-три года, не более того. Казалось бы, незамысловатая белая тога на самом деле была сшита из великолепной ткани, какой я ни разу не видела даже на Цезаре. Поймав мой взгляд, молодой человек улыбнулся.

– Так ты – дочь Марка Антония, Селена, – заметил он. – Странно. Ни Тония, ни Антония на тебя совсем не похожи.

– Это дети нашего папы, которых родила Октавия, сестра Цезаря?

– Да, моя мама, – кивнул Марцелл.

Александр подался вперед.

– Выходит, ты наш брат?

– Нет. Я сын Октавии от Марцелла Старшего. Знаю, все так запутано. Первое время вас многое будет смущать в мамином доме.

– Мы будем жить у Октавии? – вмешалась я.

– Ну конечно, с нами.

Заметив, как мы с Александром переглянулись, Марцелл покачал головой.

– Знаю, о чем вы подумали. Отец оставил мою мать ради вашей. Можете не тревожиться. Маме нравятся дети. Вот Ливия, та наверняка вас невзлюбит.

– Супруга Цезаря? – уточнил брат.

– Да. Ей вообще никто на свете не нужен, кроме собственных сыновей – Тиберия и Друза.

– Мы думали, у Цезаря только дочь, – растерялась я.

– Да, Юлия, от первой жены. После развода с ней он женился на Ливии, в то время уже беременной вторым ребенком.

Я резко втянула воздух, и молодой человек усмехнулся.

– Скандал был неимоверный, зато теперь у дяди есть двое приемных сыновей.

– Будущих наследников? – уточнил брат, силясь понять, на кого нам в первую очередь нужно произвести впечатление.

Марцелл смущенно поерзал.

– Вообще-то он больше расположен ко мне. Лет через десять надеется сделать меня сенатором.

– Это вроде царевича?

– Да нет же! – воскликнул он так, словно я ляпнула что-то очень забавное. – Разве отец не рассказывал вам о Сенате?

– Мама ему запрещала. По-моему, ее мало интересовали вопросы римской политики, – вставил Александр.

Марцелл устроился поудобнее на мягком сиденье.

– Ну что же, Сенат – это группа людей, представляющих наиболее могущественные кланы в Римской империи…

Увидев, как я наморщила лоб, он пояснил:

– Ну, Юлиев или Клавдиев, например, или Антониев – клан вашего отца. Все они непременно должны быть квесторами, но существуют разные виды сенаторов: квесторы, эдилы, преторы, консулы. Консулы, разумеется, главнее.

Я кивнула, изобразив полное понимание.

– И чем они все занимаются?

– Собираются в специальном здании. Спорят о политике. Решают вопросы налогов или бесплатной раздачи зерна. Дядя прикидывается одним из них; его постоянно избирают то консулом, то трибуном, то цензором. Неважно кем. Лишь бы спектакль продолжался и можно было писать новые речи.

После этого Марцелл принялся беззаботно болтать о том, что любопытного мы увидим в Риме, начиная от храма Венеры Родительницы и заканчивая форумом Юлия Цезаря. Его рассказов хватило на целых семь дней поездки на колеснице по тряским дорогам. Ночами, которые мы проводили в просторных виллах приятелей Октавиана, мне снился Рим. Все время хотелось представить, насколько же он превосходит размерами Александрию. Когда впереди кто-то крикнул, что видит городские стены, я отвела рукой занавеску и ахнула. Брат наклонился к окну рядом со мной, и мы оба отпрянули.

– Это Рим? – неуверенно спросил Александр.

Перед нами, насколько хватало глаз, теснились, подобно скотине в ярмарочных загонах, тусклые кирпичные домики. Столбы, или «вехи», как назвал их Марцелл, возвещали о приближении Рима, но где же Мусейон, который вознес бы сияющую главу вдали, где театры, венчающие холмы? По сторонам Аппиевой дороги – похоже, излюбленного римлянами места для погребений – белело несколько усыпальниц из мрамора, однако по большей части даже они были грубо вытесаны из камня.

– Величайший город на свете! – с гордостью объявил Марцелл. И, поглядев на наши вытянутые лица, прибавил: – Римляне много столетий бились друг против друга. Только при Цезаре появилось вдоволь рабов и золота, чтобы отстроить город. А вот и гробница Цецилия Метелла, посмотрите.

На холме громоздилось высокое круглое здание, хотя и с красивыми зубцами по верху, но выстроенное опять же из камня. У меня что-то сжалось в желудке. Судя по виду Александра, он испытывал нечто подобное. Значит, это и есть город, армия которого завоевала Александрию. Здесь Октавиан учился латыни, но так и не смог осилить греческий. Зато собрал достаточно сил, чтобы победить отца и навечно изгнать династию Птолемеев из Египта.

– Когда-нибудь, – продолжал Марцелл, – это все будет мраморным. А вот – акведуки Агриппы.

В первый раз мы с братом по-настоящему впечатлились и дружно подались вперед. Над горизонтом выгнулись арками – так, что достать до вершин могли, наверное, одни лишь боги – самые удивительные и крупные конструкции, какие нам доводилось видеть.

– Для чего они служат? – спросил Александр.

– Подают горожанам воду. Агриппа еще и бани построил. Их уже больше двухсот. По мнению дяди, единственный способ задержаться у власти – это дать народу лучший Рим.

Выходит, пока наш отец украшал себя золотом в Александрии, потягивая лучшие вина из серебряного ритона[7]7
  Ритон – сосуд для питья в виде рога животного. Ритон часто завершался скульптурой в нижней части и украшался рельефами и гравировкой.


[Закрыть], принадлежавшего матери, Октавиан заботился о своем городе. Может, поэтому собственный народ оставил Антония в трудную минуту? В ушах зазвенел задорный папин смех. Подданные в Египте любили отца. Он пошел бы на что угодно ради солдата, попавшего в стесненное положение. Но римляне, которых отец покинул, не имели об этом понятия. Они не знали человека, способного целый день скакать верхом, а потом до утра нянчить нас на коленях, наслаждаясь вином и рассказывая истории о битвах с парфянами.

Наконец наша кавалькада резко остановилась, и мы с Александром посмотрели на своего спутника.

– Уже приехали? – с тревогой спросила я.

Марцелл нахмурился.

– Мы еще даже не добрались до Сервиевой стены.

– А тогда мы въедем в Рим? – не отставал от него мой брат.

Племянник Цезаря кивнул и выглянул из повозки. Впереди начиналось какое-то волнение. До нас долетали взволнованные голоса Агриппы и Октавиана.

– Что случилось? – прокричал Марцелл.

Не получив ответа, он распахнул дверцу. За ней промелькнули солдаты.

– Сейчас вернусь, – пообещал молодой человек.

Дверца захлопнулась.

– Как по-твоему, в чем там дело? – обратилась я к Александру.

– Может, сломалось колесо у повозки. А может, лошадь издохла.

– Тогда для чего здесь военные?

Воротился Марцелл, и вид у него был самый мрачный.

– Можете сойти, размяться на свежем воздухе. Мы еще долго не тронемся с места.

Протянув руку, он помог нам с братом спуститься на землю и объяснил:

– В городе начался какой-то мятеж.

– И что, теперь туда никого не пускают? – воскликнул Александр.

– Пускать-то пускают… – Марцелл беспокойно провел рукой по волосам. – Но соваться за стены сейчас неразумно. Взбунтовались несколько тысяч рабов.

Как только среди повозок пронесся слух о долгой задержке, повсюду захлопали дверцы и утомленные путешественники принялись неуклюже спрыгивать на мостовую. Мы приблизились к Октавиану, когда солдаты уже докладывали ему о случившемся. Агриппа и Юба стояли рядом и ловили каждое слово префекта, описывавшего обстановку в городе.

– Многие из них – гладиаторы, которым удалось бежать с учебной арены. Восстание вспыхнуло рано утром, и с тех пор к мятежникам присоединились рабы.

– Кто их возглавил? – пожелал знать Октавиан.

– Никто. Люди столько лет прислушивались к… – Префект запнулся. – К воззваниям Красного Орла, что все и так взбудоражены… Впрочем, – поспешил он прибавить, – Цезарю не о чем волноваться. Мятеж непременно будет подавлен еще до заката.

Закончив доклад, префект остался стоять навытяжку. Октавиан повернулся к Марцеллу.

– Шестнадцать дней назад, когда ты уезжал из Рима, в городе ощущалось какое-нибудь волнение?

– Никакого, – поклялся тот. – На улицах было тихо.

– Думаю, это все из-за Красного Орла, – прорычал Агриппа. – Попадись он только нам в руки…

– …немедленно будет распят, – закончил Цезарь. – Даже если он и не возглавил мятежников, его воззвания вскормят нам нового Спартака. Не будем забывать, – мрачно прибавил он, – что треть горожан – рабы.

– Кто это – Спартак? – шепотом полюбопытствовал Александр.

– Тоже раб, – еле слышно ответил Марцелл. – Примерно полвека назад он поднял на бунт против Рима пятьдесят тысяч своих собратьев. Шесть тысяч из них потом были распяты. Красс не велел снимать тела, и они еще много лет висели на крестах вдоль этой дороги.

Октавиан, подняв глаза, всматривался в даль. Со стороны Сервиевой стены нам навстречу стремглав скакал верховой. Из-под копыт коня поднимались тучи пыли. Вот он замер как вкопанный, и солдат, быстро спешившись, приветствовал Цезаря.

К моему изумлению, Октавиан улыбнулся.

– Фиделий, – проговорил он, – расскажи нам, какие здесь новости.

Юноша – судя по виду, не старше семнадцати-восемнадцати лет – с готовностью начал:

– Убито уже больше тысячи рабов. Оставшиеся пытаются отыскать новых сторонников, но без успеха.

– Пока без успеха, – возразил Октавиан.

Фиделий покачал головой:

– Цезарь, они заперты в городе. Ворота закрыты накрепко, и ваши люди убивают бунтовщиков сотнями.

– Отлично. Легионеры понимают, что пленных брать нельзя?

– Разумеется.

Октавиан помолчал, а потом спросил:

– А твоя мать, Руффия, как она?

Фиделий усмехнулся.

– Хорошо. Передает вам наилучшие пожелания. И еще это.

Он вытащил из притороченной к седлу кожаной сумки небольшой предмет, завернутый в льняную тряпицу. Портрет, подумала я. Так оно и оказалось.

Щеки Октавиана порозовели.

– Очень мило, – глухо произнес он, вглядываясь в лицо, заключенное в фаянсовую рамку (женщина была довольно красива, с длинными черными волосами и прямым римским носом), а затем передал портрет Юбе. – Убери.

Юноша помрачнел.

– Мама так тосковала без вас эти месяцы.

– Правда? – Брови Октавиана вздернулись. – Ну, передавай от меня привет и скажи, что в ближайшие дни я буду занят.

– Вы ее навестите, Цезарь?

– Если будет время! – рявкнул тот. – В первую очередь нужно разобраться с мятежниками, а потом еще угомонить Сенат!

Фиделий даже попятился.

– Да… Да, понимаю. В Сенате были разные волнения в ваше отсутствие…

Глаза Октавиана блеснули.

– Серьезно? И по какому поводу? – осведомился он с возрастающим интересом.

Молодой человек замялся. Мне даже подумалось, не сболтнул ли он лишнее.

– Ну, это насчет сражения. Мы не знали, кто победит. Ты или Антоний.

– И?

Фиделий тревожно покосился на Агриппу.

– А если бы вы с ним оба погибли? Сенаторы думали, кого назначить вместо вас. Звучало несколько имен…

Октавиан ослепительно улыбнулся.

– Например?

– Ну, разные члены патрицианских родов. Никого, кто бы обладал реальной властью.

Фиделий нервно хохотнул.

– Что ж, – сказал Октавиан, – если Сенат решил, что их имена достойны упоминания, может, эти люди и мне сослужили бы службу.

Юноша удивился.

– Ты думаешь?

– А почему нет? Так кого сочли хорошим преемником?

– Ну, самых различных людей. Даже меня называли.

Улыбка сошла с лица Октавиана.

– Разумеется, он еще так молод, – поспешил вставить Марцелл. – И не смог бы возглавить армию. И вообще, кто бы за ним пошел?

Фиделий посмотрел на него – и вдруг сообразил, во что ввязался.

– Верно… Это верно. Обо мне вспомнили только из-за отца и моего богатого наследства. Марцелл подтвердит. Я… я никогда и не желал становиться Цезарем.

– Конечно. Пойдем прогуляемся. – Октавиан приобнял юношу за плечи, незаметно для него многозначительно переглянувшись с Агриппой. – Нам надо кое-что обсудить наедине.

Фиделий обернулся на Марцелла, и тот еще раз попытался вмешаться.

– А можно он останется поиграть с нами в кости?

Октавиан одним взглядом пригвоздил племянника к месту.

– Нет.

Агриппа догнал их, и троица удалилась прочь.

Мы с братом уставились на своего спутника.

– Что теперь будет? – спросил Александр.

Марцелл отвернулся, и мне показалось, что в его глазах блеснули слезы.

– Матери сообщат: погиб, сражаясь с мятежниками.

– Значит, его убьют? – воскликнула я. – За что?

Молодой человек прижал палец к губам.

– Если два месяца назад сенаторы посчитали Фиделия достойным преемником Цезаря, что помешает им думать так же три года спустя?

– Он не метил на место Октавиана! – возмутилась я.

За нашими спинами вдруг раздался крик, и тут же настала мертвая тишина.

– Мой лучший друг детства, – прошептал Марцелл и зажмурился. – Мы были почти что братьями.

– И твоего дядю это не волнует? – вырвалось у меня.

– Нет. Стабильность Рима – вот его главная забота. – При этих словах молодой человек открыл глаза и взглянул на нас. – Будьте с ним осторожнее.

Восстание подавили еще до того, как солнце достигло высшей точки на небе. Мы развлекались у дороги, бросая кости, когда явился Агриппа с новостями.

– Пора ехать, – отрывисто сказал он. – Мятеж окончен.

– И что, все убиты? – спросил Марцелл.

Полководец кивнул:

– До единого.

– А Фиделий?

Агриппа замялся.

– К несчастью, его мы тоже лишились.

Мы сели в колесницу и тронулись в путь. Чтобы отвлечь Марцелла от грустных мыслей, Александр поинтересовался, сколько лет назад возвели Сервиеву стену. Тот пожал плечами.

– Очень давно.

Повозка проехала городские ворота. Даже если только что улицы были усеяны телами рабов, истекающих кровью, к возвращению Октавиана их успели убрать.

– А знаменитые семь холмов, как они называются?

– Вот этот, перед нами, – Квиринал, – вздохнул наш спутник. – Ничего особенного. Рядом – Виминал, самый низкий из них. На Эсквилине, – сказал он, махнув рукой направо, – снимают жилье богатые приезжие. Правда, для этого нужно еще добраться до постоялых дворов на вершине.

– А что, такая крутая дорога? – посочувствовала я.

Марцелл добродушно усмехнулся наивности моего вопроса.

– Нет. Просто на склонах живут воры и беглые рабы. Не самая приятная компания, можешь поверить.

Потом мы увидели Целий, увенчанный красивыми виллами, а по правую руку от него – Авентин.

– Там живут одни торговцы и плебеи.

– Плебеи? – переспросил Александр.

– Люди, у которых нет большого надела земли. В общем, не всадники.

– Значит, Цезарь – всадник?

– Ну нет, – всплеснул руками Марцелл. – Наш клан гораздо выше. Мы – патриции, живем на Палатине, там, где Октавиан возводит крупнейший храм Аполлона.

Тут он указал на холм со срезанной вершиной. Здания из полированного мрамора и порфира взбирались по его склонам, белоснежно сияя на фоне бледно-лазурного неба. Конечно, этот пейзаж не мог сравниться с александрийским, но я уловила в нем некую красоту.

Рассказывая о последнем, седьмом холме – Капитолии, Марцелл передернулся, как от озноба:

– Отец много раз водил меня туда, показывал Тарпейскую скалу. С ее вершины сбрасывают преступников, которых нельзя использовать в Амфитеатре.

– Твой отец еще жив? – тихо спросила я.

– Нет. Умер десять лет назад. А через несколько месяцев Октавиан велел моей матери выйти за Марка Антония.

Кровь прилила к моим щекам при мысли о том, что всего лишь через пять лет супружеской жизни Октавия была оставлена ради Клеопатры, давшей нам с Александром жизнь. Интересно все-таки знать, кто же отец Марцелла.

– Значит, у твоей матери трое детей, – продолжала я.

– Пятеро. Было еще две дочери от первого мужа, но их пришлось отослать перед свадьбой.

– Зачем? – удивилась я.

– Так положено женщине, которая заключает новый брак.

У меня округлились глаза.

– Отказываться от родных детей?

– Если это девочки. Вот почему мама не хочет больше замуж.

Я представила, как отец принимает в свой дом Октавию, но не пускает на порог двух маленьких девочек, приникнувших к ней в испуге. Папа всегда был нежен со мной, хотя мы редко бывали вместе… Внезапно меня обуял непреодолимый страх перед Римом с его грязными улицами, кровожадными казнями, а больше всего – перед женщиной, которую отец оставил ради нашей мамы. Каково-то будет жить с ней под одной крышей?

Тем временем мы проезжали форум, где тысячами продавали рабов. Большинство из них были светловолосы и голубоглазы.

– Германцы и галлы, – пояснил Марцелл и, заметив мой взгляд, покачал головой: – Премерзкое зрелище.

Процессия под грохот колес катилась дальше; я видела, как сгорают от стыда девушки, которых будущие хозяева похотливо щупают за обнаженные груди, а брат закрыл рот ладонью при виде взрослых мужчин с отрезанными яичками.

– Евнухи, – сердито бросил наш спутник. – Некоторым они больше по вкусу, поэтому ценятся выше. Лучше пока не смотрите.

Да там и не на что было смотреть, кроме тощих бродячих собак, суетливых торгашей и непристойных мозаик, изображающих мужчин и женщин в различных позах.

– Не самая приятная часть города. – Молодой человек задернул занавеску и откинулся на сиденье. – Ничего, скоро появится храм Юпитера; оттуда рукой подать до верхушки Палатина, и мы наконец будем дома.

«Ты будешь дома, – подумалось мне. – Мы – только пленники, ожидающие триумфа Цезаря».

Брат потянулся и взял меня за руку. Тут снаружи послышались громкие голоса, и Марцеллу снова пришлось отдернуть занавеску: дорога кишела просителями, которых разгоняли солдаты.

– Почти на месте, – с гордостью объявил он.

Александр ткнул пальцем в непонятное сооружение, выглядывающее из дубовой рощи.

– Что это?

– Святилище Кибелы.

– Святилище? – недоверчиво усмехнулась я при виде обыкновенного алтаря с водруженным на него увесистым булыжником.

– Богиня явилась на землю в виде камня, предсказывая победу Рима над Ганнибалом.

Интересно, какую глупую небылицу сочинят подданные Октавиана в честь поражения Египта?

Между тем любезный спутник обратил наше внимание на грубую хижину со стенами из глины: в Александрии такую постройку снесло бы первым же ветром.

– Здесь жили Ромул и Рем. Вы ведь слышали их историю?

Мы с Александром отрицательно покачали головами.

– Неужели отец никогда вам ее не рассказывал? – воскликнул Марцелл. – Ромул и Рем были близнецами. Мать оставила их, а лесная волчица вскормила своим молоком в этой самой лачуге. Теперь вспоминаете?

Мы еще раз помотали головами.

– Они – основатели Рима. Ромул первым построил стены на Палатине. А когда Рем начал насмехаться над его работой – просто прикончил его. Мужчинам из рода Ромула не хватало женщин, и он решил похитить их у соседнего племени. Сабинян пригласили на празднество. Пока гости веселились и пили, люди Ромула выкрали у них жен.

– Так вот откуда взялось это выражение – «похищение сабинянок»? – ахнула я.

– Ты его слышала?

– Краем уха.

Мать часто повторяла эти слова, когда заводила речь о варварстве римлян.

– Так вот, сабиняне жаждали мести, а их жены, зная, что битва не принесет успеха, и не желая видеть мужей убитыми, стали просить о мире. Ужасная история, – признал Марцелл, – но так начинался Рим… Готовы? – неожиданно спросил он.

Повозка достигла вершины холма и остановилась.

Марцелл сошел на землю и подал руку сначала брату, потом и мне.

– Рим! – объявил он.

У подножия Палатина раскинулся самый беспорядочный город, какой нам только доводилось видеть. Рынки и храмы теснили друг друга, печи для обжига кирпичей изрыгали пламя в раскаленное небо. Люди сталкивались на узких улицах, бегая между торговыми лавками. К счастью, сюда почти не долетал едкий запах урины, которую использовали для стирки одежды, однако и на такой высоте он ощущался при сильных порывах ветра. Даже Фивы, разрушенные Птолемеем Девятым, куда больше ласкали глаз. Никакого порядка, никакой планировки. Одинокие здания редкой красоты смотрелись посреди кирпичных пивных и бань точно самоцветы в куче нетесаного камня.

– Так вот какой он, Рим, – вырвалось у меня, и только брат понял, что я имела в виду.

– А это мамина вилла.

Мы обернулись. Огромный дом застилал горизонт за нашими спинами. На склонах Палатина расположилось множество вилл, но ни одна из них не могла похвастать настолько прекрасным видом или настолько изящными колоннами. Ставни на окнах были того же цвета глины, что и черепичная крыша. Кто-то гостеприимно распахнул деревянные, обитые гвоздями двери в широкий портик. На ступенях собралась толпа; все наблюдали, как солдаты разгружают египетские статуэтки, а также ларцы эбенового дерева, наполненные корицей и миррой.

Октавиан возглавил шествие. Я взяла брата за руку. У портика послышались оживленные голоса, и когда Цезарь с Марцеллом ступили на мраморную лестницу, одна из женщин вышла вперед.

– Наверное, Октавия, – шепнула я Александру по-парфянски.

Ее шелковая стола[8]8
  Стола – длинное платье с рукавами и поясом, надеваемое поверх туники.


[Закрыть], окрашенная в тирийский пурпур, свидетельствовала об огромном богатстве, но лицо дышало простотой. Женщина даже не накрасила веки малахитовым порошком и не подвела глаза сурьмой, как сделала бы моя мама на ее месте. Светлые волосы были собраны в самый простой узел, и лишь когда она раскинула руки, чтобы обнять вернувшегося брата, я заметила единственное украшение – тоненький золотой браслет.

– Salve, frater[9]9
  Здравствуй, брат (лат.).


[Закрыть], – нежно сказала Октавия, и впервые со времени нашей встречи улыбка Октавиана по-настоящему коснулась глаз. – Какой у тебя здоровый вид. Почти без красных пятен. Трудная это, должно быть, работа – покорять мир.

– Ну, не целый мир, – ответил он без тени иронии, – а только Египет.

– Сегодня вечером будет пир. Твоя жена все устроила.

Рядом с Октавией появилась еще одна женщина, и я почувствовала, как напрягся Александр. Это о ней предупреждал нас Марцелл.

– Ливия, – произнес Октавиан и пожал ей руку, хотя перед этим нежно обнял сестру.

– Mei Ceasar[10]10
  Мой Цезарь (лат.).


[Закрыть].

Я не заметила в ней ничего особенного. Таких никогда не провожают взглядом на улице. Если Октавия нарядилась просто, то Ливия выглядела и вовсе невзрачно. Стола из обыкновенного белого хлопка, темные косы, туго стянутые в пучок, маленький рост… У мамы тоже была невысокая хрупкая фигурка, зато восхитительный голос. А Ливия не брала ничем. И все же, будучи еще замужем и беременна, сумела приворожить Октавиана.

– Весь Рим ожидает твоего триумфа, – выдохнула она, глядя на него широко распахнутыми глазами, полными обожания. – Я уже все подготовила.

– Записи, надеюсь, остались?

Супруга усердно закивала.

– Можешь просмотреть вечером. Или раньше, если захочешь. Вот они.

Ливия выудила из складок столы свиток.

Октавиан развернул его и пробежал глазами.

– Значит, празднества продлятся три дня?

– Твоя сестра предлагала больший срок, но я сочла, что тебе не захочется походить на Антония, который любую свою победу превращал в бесконечный триумф.

– Пять дней – это вовсе не бесконечный триумф, – возразила Октавия.

– Неважно, три или пять, – оборвал перепалку Цезарь. – Наше участие требуется только в первый день. Остальное – потеха для плебса. Пусть будет так, как сказала Ливия.

Супруга Октавиана самодовольно улыбнулась. Будь это моя невестка, я бы не удержалась от пощечины. Цезарь отдал свиток Агриппе.

– Просмотри и поговори с солдатами. К завтрашнему дню все должно быть продумано до мелочей.

– Это те самые дети? – спросила Октавия.

Октавиан кивнул.

– Александр и Селена.

– Красивые, – растерянно заморгала она.

Марцелл рассмеялся.

– А ты чего ожидала? Двух горгон?

Октавия сошла по ступеням прямо к нам. Мы с братом невольно попятились. Впрочем, ее лицо было совершенно лишено злобы.

– Знаю, вы пережили ужасное путешествие. Однако добро пожаловать в Рим, – улыбнулась она и повернулась к брату, смотревшему на нас ледяными глазами. – Идем?

Все последовали за ней к портику. Мы с Александром шли позади, но, разумеется, привлекали к себе общее внимание. Женщины и девушки вытягивали шеи, чтобы нас рассмотреть; Юба даже посторонился, давая одной из них лучший обзор.

– Дочь Цезаря, Юлия, – шепнул Александр.

Редкая, необыкновенная красота выделяла ее среди множества привлекательных особ. Волны темных волос так и переливались на солнце, огромные черные очи были обрамлены длинными ресницами, и даже губы – тонкие или чересчур маленькие у прочих членов ее семьи – были безупречной формы. Юлия переводила взгляд с меня на Александра и обратно. Марцелл подошел к ней, шепнул что-то на ухо, и она захихикала. Внезапно я ощутила досаду, но не успела понять почему.

Октавиан поднял руку и громко произнес:

– Раз уж вам интереснее посмотреть на детей Клеопатры, нежели на меня… – Все тут же принялись горячо возражать, однако он беззлобно продолжил: – То я, так и быть, представляю их вам. Царевич Александр Гелиос и царевна Клеопатра Селена!

На нас обратились десятки взглядов. В толпе было по крайней мере несколько человек примерно нашего возраста.

– Великий Юпитер! – воскликнула Юлия. – Как они одеты!

– По-гречески, – пояснил Марцелл. И запоздало предупредил: – Они превосходно понимают латынь.

Щеки девушки порозовели.

Из толпы выступил статный мужчина в багряной тоге.

– Но ведь это…

– Римские граждане, – сухо проронил Цезарь.

– Ужас какой-то, – бросил мужчина. – Ну и парочка. Особенно мальчик.

– Мало тебе мальчишек на невольничьих рынках, Меценат? – Октавиан огляделся. – Может, кто-нибудь нас представит?

Марцелл охотно шагнул вперед, но Ливия опередила его, вытолкнув перед собой другого юношу. Тот недовольно сбросил с плеча ее руку:

– Что ты делаешь?

Наверное, один из сыновей, догадалась я.

Ливия сжала и без того тонкие губы.