Текст книги "Жизнь как матч"

Франция – Аргентина, или конец чемпионата мира

Публика на стадионе «Ривер Плейт» не упускает случая, чтобы сильнее задеть меня, когда я выхожу на поле на решающий матч между Францией и Аргентиной в чемпионате 1978 года.

Восемь дней назад аргентинский иллюстрированный журнал «Графико» окрестил меня «Платиниксом» в честь Астерикса, этого несгибаемого небольшого роста галла, прославившегося в битвах с врагом. Сегодня я, как выжатый лимон. Наше поражение от итальянцев внушило местному населению надежду на легкую победу. Поэтому цель собравшихся здесь болельщиков вполне очевидна: сбить меня с толку, подавить морально. В таком важном для Аргентины матче, как этот, все удары хороши. Включая незаметные, подлые. Фрондирующая, даже провоцирующая, публика, сидящая на трибуне, отлично играет роль двенадцатого игрока. Все великие футболисты, все великие команды на собственной шкуре познали, что такое фрондирующая простонародная публика.

В автобусе, который вез нас на стадион «Ривер Плейт», все были чрезвычайно серьезны и молчаливы. Каждый понимал, что в буре, поднятой футбольными критиками, пострадал немного личный авторитет каждого из нас…

Вместе с Домиником Батенеем мне пришлось услышать тяжкое обвинение в создании «собственной команды». Предлогом для этого послужил обед в «Индусском клубе» за отдельным столиком с нашими супругами. Действительно, из жен футболистов только они сопровождали команду в Аргентину. Но это происходило с ведома федеральных властей. Никто не запрещал другим игрокам поступить так же. Мягкая, вносящая гармонию, семейная атмосфера всегда предпочтительнее мрачного климата в команде, где все постоянно сосредоточены на своих обязанностях и переживаниях.

Наш главный медик Вриллак к тому же сболтнул лишнее, выступая в субботу перед микрофоном радиостанции «Уэроп-1». Когда комментатор Жан-Рене Готар принялся допытываться у него о причинах слабого физического состояния команды, он предпочел ретироваться через запасной выход:

– Что же на самом деле происходит?

– Много всего, да еще эти истории…

– Какие истории?

И вот доктор «большой нашей псарни» разоткровенничался…

Тут же поползли слухи. Благодаря обрывкам притворно-доверительных признаний, жирное пятно сплетен начало расползаться. «Забастовка кисточек» превратилась в «дело о спортивной обуви».

Мишель Идальго в субботу вечером куда-то исчез. Он, оказывается, заперся в своей комнате, превратив ее в монашескую келью, и читал пухлый роман Андре Лаказа «Тоннель» – биографический пронзительный рассказ очевидца о пребывании в лагере смерти Маутхаузен.

Идальго и сам находился тогда в темном тоннеле. У него было дурное настроение, ему предстояло провести бессонную ночь. На рассвете он встал, совершил обход, заказал такси и уехал около восьми часов на встречу в РТЛ (Радио и телевидение Люксембурга), которое, учитывая разницу во времени, ведет диалог со своими слушателями в столь ранний час.

Пока Идальго отсутствует, нам в руки попадает парижский «Журналь дю Диманш». Он поместил на первой полосе аршинный заголовок, который звучит как мрачный вызов: «Идальго готов подать в отставку». Вся последняя страница посвящена путаным объяснениям нашего провала в Мар-дель-Плата. Еще один заголовок подпускает шпильку Идальго, цитируя его: «Я уже не руководил своей командой». Только внимательно изучив статью, можно было наконец понять, что нашему тренеру в Мар-дель-Плата мешало руководить командой само спортивное сооружение, так как он был вынужден наблюдать за игрой между Францией и Италией из какой-то канавы, вырытой специально для тренеров, а не со скамейки для запасных. Поэтому Идальго испытывал некоторые затруднения при передаче советов игрокам. Ничего больше.

Когда он возвращается из Буэнос-Айреса с красными от бессонной ночи глазами, со взвинченными нервами и впалыми щеками, то сразу понимает, что в команде произошло что-то неладное. Между французским общественным мнением и мнением сборной больше не существует взаимопонимания.

Пользуясь поддержкой и участием массивного и торжественного Фернанда Састра, президента Французской футбольной федерации, несмотря на его легкомысленный свитер, и уважаемого президента Ассоциации профессиональных клубов Жана Садуля, Идальго продолжает плыть по течению, но все же старается избежать сноса в сторону.

Он находит успокоение в молчаливых одобрительных взглядах своей супруги Моники и в любовно-сострадательных словах, которые старательно выбирают журналисты на традиционной пресс-конференции. Идальго же говорит: «Я почувствовал неистовый, безумный порыв общественного мнения, его „мобилизацию“ вокруг сборной Франции, которую я пытался защитить, как умел. Но думаю, что мне это не удалось, так как я слишком полагался на чистосердечие людей».

Журналисты, однако, с удовольствием делятся с нами своими впечатлениями, если им только удается заманить нас куда-нибудь в укромный уголок. Я слышу бессвязные слова, что Идальго «на мели… что он выжат, как лимон… что он вот-вот подаст в отставку… что он идет на попятную… хочет жить простой жизнью… внутри у него что-то сломалось…»

И это наиболее мягкие слова симпатизирующих.

Другие, менее любезные, добавляют несколько нелестных фраз о его поведении. Батенею они сообщают, что Идальго произнес несколько жестких слов в его адрес.

Некоторые журналисты очень настырны и прибегают к двусмысленностям. Они, например, клянутся, что Идальго, в зависимости от обстоятельств, ведет себя и говорит по-разному.

С начальством: «Игроки вместе с прессой меня предали».

С игроками: «Пресса нас всех предала».

С прессой: «Игроки нас предали…».

Такой отравленный климат заставляет и нас, в свою очередь, утратить выдержку, тем более что футбольные руководители, присутствующие на чемпионате, только подливают масла в огонь развязанной полемики. Никто – ни сам Идальго, ни игроки команды не могут получить помилования у этих критически настроенных скептиков.

Что касается меня, то положение обязывает, и мне приходится защищать свою честь. Тень Иохана Круиффа, этого голландского героя предыдущего чемпионата мира, преследует меня повсюду, словно призрак. Мне постоянно ставят его в пример и в укор. Я взрываюсь: «Я вам говорю, что я не Круифф. У меня никогда не было подобных претензий». Чтобы утвердить собственную личность и прекратить наконец эти утомительные сравнения, я напоминаю всем, что я играю на этом чемпионате под номером 15, что отказался от номера 14. Под ним, как известно, играл Круифф на чемпионате мира 1974 года и в своем «Аяксе».

Трудное время, мучительные часы.

«Индусский клуб», который остряки в насмешку назвали «Средиземноморским», растревожен, словно пчелиный улей.

Понедельник, 5 июня, канун игры Франция – Аргентина. Обычная ежедневно проводимая пресс-конференция. Идальго, стремящийся унять страсти, передает Анри Патрелю маленький, сложенный вчетверо листок бумаги. Наконец-то мы возвращаемся к Кубку мира и нашим земным заботам. Патрель, чуть не лопаясь от гордости из-за того, что к его персоне привлечено всеобщее внимание, старательно, не спеша, монотонно зачитывает список «избранных»: Бертран-Деман, Баттистон, Лопес, Трезор, Босси, Мишель, Батеней, Платини, Рошто, Лакомб, Сикс. В запасе: Барателли, Бракки, Руйе и Бердолл. По сравнению с предыдущим матчем, с Италией, четыре замены: не играют Жанвион, Руйе, Гийо и Дальже, им на смену приходят Батеней, Лопес, Баттистон и Рошто. Команда не выражает особого удивления даже неожиданным возвращениям в состав двух Домиников.

Вторник, 6 июня. Опять восемь утра. Идальго объезжает студии телевидения. Он принимает участие в передаче «Досье нашего экрана». Затем он выходит в эфир в знаменитой передаче «Радиоскоп» Жака Шанселя. Увы, нам не удается поймать эту передачу. Нам о ней подробно расскажут после.

Первый вопрос: «Мишель Идальго, на ваши плечи давит громадный груз… Ваши игроки вас предали?».

Те, кто присутствовал при этой сцене, даже опомниться сразу не могли. Они видят, как Мишель наклоняет голову, его взор меркнет, и глаза застилают слезы. Они все поражены, и сам Шансель, так как у него нет обыкновения «раскалывать» приглашенных во время прямой передачи.

Конечно, Мишель тут же придет в себя и проведет час возле микрофона, пытаясь все объяснить и заживить свои раны.

Когда наступит время садиться в автобус, мы все еще будем видеть в нем того хрупкого, легкоранимого человека, каким он был все последние дни. Действительно, в нем что-то сломалось. Он удивительно дружелюбен, даже несколько трогателен. Но сейчас не время расслабляться…

На стадионе «Ривер Плейт» мы добрались в какой-то сумасшедшей карусели из автомобилей.

Сердце мое дрогнуло, когда мы вышли на зеленый газон за несколько минут до семи часов. Никогда прежде за всю мою недолгую карьеру я не видел такого количества «папелитос» (бумажных полосок), которые каскадами извивались с самых верхних трибун. Какой пьянящий спектакль: миллионы бумажных полосок парят над стадионом, словно хлопья снега.

Исполняются национальные гимны. Зрители, являющиеся истинными любителями спорта, восторженно аплодируют после исполнения «Марсельезы». Очень приятно. Но сейчас не до эмоций. Не говоря уже о романтике или шутках. Правда, сам Раймонд Копа, стоя на пороге нашей раздевалки, старается развлечь нас своими остротами. Он отдал свое имя торговой марке спортивных товаров. Он иронизирует: «Стоит ли спорить по пустякам о каких-то трех полосках в Мар-дель-Плате? Поднимать скандал из-за обуви? Лучше было дать обувкой пинка под зад Копа…».

Ну вот наконец начинается матч, который может дать пропуск в будущее.

19.15. Звучит свисток судьи швейцарца М. Дюбаха.

С первого же паса чувствую, что с нами играет спаянная команда, обладающая сильной волей к победе. Луженые глотки и железные мышцы.

Незадолго до окончания первого тайма. Лука предпринимает атаку. Трезор блокирует ему путь. Он нападет на противника с привычной для него яростью и вот, ведя борьбу с ним, вдруг теряет равновесие, и мяч касается его руки. Я впиваюсь глазами в арбитра. Я всегда готов к самому худшему на чужих полях, особенно на чемпионате мира. Фу, пронесло! Дюбах разрешает продолжать игру. Он, конечно, заметил, что такая игра не противоречит правилам. Он не позволил иллюзии убедить себя в якобы совершенной ошибке. Он знает правила наизусть: не штрафуется мяч, который находит руку, а штрафуется рука, которая находит мяч… Элементарное правило судейства для начинающих. Но вот аргентинцы все вместе бегут к судье. Фигура судьи исчезает в куче бело-голубых футболок, там все горячо спорят, жестикулируют, волнуются. Подошли защитники, весь арьергард: Ольгин, Тарантини, Пассарелла… Судья так размахивает руками, словно пытается уйти от финта. Ну вот он все же отыскал лазейку в тесном круге игроков, которые осыпают его непереводимыми оскорблениями, и ему удается бежать. Тем временем трибуны закипают негодованием. Дюбах отрывается от группы. Он бежит. Направляется к линии штрафной площадки, словно пытаясь окончательно освободиться от своих преследователей. Просвистит ли он окончание первого тайма и тем самым успокоит разбушевавшиеся страсти? Он подбегает к боковому судье канадцу Уинземану. Что-то говорит ему, пытаясь своими жестами и свистком унять ярость аргентинских болельщиков.

У Уинземана не слишком уверенный вид. Вполне естественно, он находится в сорока метрах от столкновения. Он держит флажок у ноги, делает какие-то нерешительные жесты. Я ничего не могу понять: неужели все это правда? Ведь Дюбах не из тех, кого можно легко запугать. Не может же он обращаться к боковому судье только ради приличий? Увы, может! И вот судья с решительным видом показывает на точку пробивания пенальти, пасует перед «гласом народа» и осуждает нас на смертную казнь одним убийственным ударом, как это происходило когда-то в римском цирке.

Я совершенно подавлен.

Мы бежим к нему: Батеней, Лопес, Мишель, Лакомб, Сикс и я. Он нас отталкивает. На сей раз у него свирепый вид, он нервно жестикулирует. Он подносит руку к карману своей футболки, намереваясь взмахнуть желтой карточкой, грозящей предупреждением, или же красной, выдворяющей игрока с поля.

Я даже не смотрю на Пассареллу, который устанавливает мяч на роковой отметке, не гляжу и на нашего вратаря Бертрана-Демана, раздумывающего над тем, как отразить неотразимый мяч.

Пассарелла сильно бьет. Бертран-Деман лежит на земле.

Сконфуженные, мы отправляемся в раздевалку размеренными, тяжелыми шагами, словно боксеры, побывавшие в нокауте после подлого, незаметного для судьи удара. В раздевалке почти не слышно слов. Только иногда ругательства резонируют в бетонированном сооружении. Они, вероятно, должны донестись до слуха этого швейцарца, который нарушил привычный для его страны нейтралитет. Идальго, теоретическая отставка которого уже ни для кого не является секретом, ходит с увлажненными глазами. Анри Мишель, который испытывает свой последний шанс на чемпионате мира, пытается успокоить БертранаДемана и сжимает от гнева кулаки. Все мы в эту минуту горько переживаем этот несчастный «дубль» вопиющей несправедливости, который зовет всех нас к реваншу.

20.30. Четверть часа продолжается матч во втором тайме. Баттистон видит, как Лакомб открывается на правом фланге. Точный пас в глубину, за спины аргентинских защитников. Лакомб завладевает мячом. Небольшая «свечка», направленная за спину выбежавшего немного вперед из своих ворот вратаря Филлола. Мяч взмывает и, кажется, летит точно в середину пустых ворот. Но, увы! Он ударяется о верхнюю штангу. Игра возобновляется. Кто-то нас, видимо, проклял!

К счастью, Лакомб не ушел со своего места. Он завладевает мячом слева, подготавливает удар, но, секунду помешкав, замечает, что я нахожусь тут же слева, но в более выгодной позиции. Я продвигаюсь по левому флангу дальше, сильно бью по мячу. Весь стадион «Ривер Плейт» замирает. Через мгновение на стадионе буря восклицаний. Футбольный праздник продолжается, несмотря на всеобщее недовольство. Этого вполне достаточно, чтобы вселить в нас веру и придать нам праздничное настроение.

В такой игре проходит приблизительно полчаса. Команда Франции преподает урок. Здесь воинственно настроенный Рошто, который, кажется, просто прилип к мячу, сверхподвижный Лакомб, этот вдохновенный мастер точных передач, доминирующий на поле Трезор, уверенный в своей технической и физической подготовке, Батеней, вновь набирающий форму Лопес, полный решимости вести борьбу до конца, Анри Мишель, инициатор бесконечных рейдов в тыл противника, – все они срывают аплодисменты аргентинских болельщиков.

Болельщики демонстрируют нам свое уважение. Они все время повторяют ритмическую музыку серенады под звуки тамбуринов, скандируют лозунги, выражающие их восхищение: «Вот это – мужики!». Не будет преувеличением сказать, что болельщики переживают вместе с нами, когда, например, Бертран-Деман ударяется спиной о штангу или когда Дидье Сикс, более собранный в игре, чем обычно, демонстрирует весь технический репертуар на своем краю, но ухитряется смазать, казалось, уже верный мяч, который в случае успеха привел бы к нашему всеобщему воскресению.

Этот гипотетический гол, по крайней мере, в какой-то степени компенсировал бы гол, забитый нам за 20 минут до окончания игры, гол, который решил нашу судьбу, как и судьбу команды Аргентины, короче говоря, судьбу самого Кубка мира.

21.00. Матч заканчивается. Чемпионат мира для нас завершился…

Мы могли бы победить сборную Аргентины, которая три недели спустя превратит свою победу в триумф двадцати пяти миллионов аргентинцев. Мечта всей нации станет реальностью.

Но мы все же выполнили свой долг. Все потеряно, кроме чести. Мы потерпели поражение, но не опустили головы. Нельзя допустить, чтобы, находясь за двенадцать тысяч километров от нас, французы, которые провели бессонную ночь, ночь, ставшую для них ночным бдением, были ошарашены вновь откровениями какого-то очередного любителя сенсаций. Мы никого не предавали и хотим, чтобы об этом знали все.

Я просто горю желанием поскорее уехать из Аргентины, забыть о Буэнос-Айресе, вычеркнуть из памяти этот «Индусский клуб», навсегда предать забвению стадион «Ривер Плейт». Рана слишком кровоточит. И поскольку я не включен в состав на игру с Венгрией, то вместе с несколькими игроками улетаю в Рио… Там, вдалеке от наших обязательств, от бурь и закулисных баталий, мы наконец обретаем желанное спокойствие, безмятежность и свободу. Там пляж и волны океана, погружаясь в которые мы словно проходим через великое очищение. Однако настоящего покоя нет и здесь. Фотографы кружат вокруг нас, повсюду нас выслеживают. Но мы опасаемся, что на снимках можем оказаться слишком непринужденными и беззаботными и их неправильно интерпретируют на родине, в Париже.

Однажды мое внимание привлекает глухое, едва слышимое жужжание, которое сопровождается сухим щелчком. Заинтересованный, я вскакиваю со своего места и прямиком бегу к кустарнику. Там я нос к носу сталкиваюсь с одним французским фотографом. Моим «приятелем»… Теперь все кончено. С ним я больше никогда не стану разговаривать…

С этого дня началась моя «фотофобия». Но из Рио я увожу с собой не только испорченный негатив. Жена сообщает мне о своей беременности. Это будет наш сын Лоран…

120 дней ради одного потерянного мяча

Август 1978 года. «Нанси», находящийся все еще в ореоле славы благодаря своей победе в розыгрыше Кубка страны, встречается на стадионе «Жёффруа-Гишар»[14]14
  «Жёффруа-Гишар» – стадион в Сент-Этьенне. – Прим. пер.


[Закрыть] с «Сент-Этьенном», за последние двадцать лет который завладел всеми национальными титулами, а также стал второй клубной командой Европы в 1976 году. Эта команда воплощает собой французский футбол…

Свист, встречающий «Нанси»…

Свист, усиливающийся при упоминании моего имени…

Болельщики не скрывают двойного чувства. Только подумать, с одной стороны, не испытывая никаких комплексов, юная звезда смело бросает вызов местным звездам, а с другой – ведь на нем как на ведущем игроке лежит вина за провал сборной Франции в Аргентине.

В результате в начале матча я не заметил бутсу Кристиана Лопеса. Мы с ним боремся за мяч. Мяч, только что вброшенный в игру. Обычное противоборство. Вдруг я валюсь на землю, острая боль пронзает, как кинжал, правую ногу.

Лопес столь же потрясен, как и я, а испытываемые мной муки от дикой, страшной боли бросают его в холод. Он сразу начинает оправдываться, говорить, что невиновен. Какое теперь это имеет значение? Но у бедняги Лопеса совершенно растерянный вид, и он все время, как заведенный, повторяет одни и те же слова, словно магическую формулу, способную стереть из памяти эту неприятную минуту: «Я до него не дотрагивался… Я до него не дотрагивался…» Это действительно так. Это я сам, поддавшись на провокационный свист трибун, бросился на мяч, словно камикадзе. Я пять раз просмотрел эту ситуацию по видеомагнитофону. Теперь мне ясно на 99 процентов, что не нужно было бросаться на мяч, которым уже завладел Лопес…

Меня обступают игроки.

Весь стадион ошеломлен, болельщики улюлюкают.

Если бы не этот жуткий свист с трибун в самом начале матча, то, вероятно, я бы и не стремился к невозможному. И вот результат!

Наши игроки Нойберт Руйе, Шебель наперебой советуют, как поскорее унять боль, готовы оказать скорую моральную помощь. Но Бернар Боннавиа, наш массажист, заботливо поднимает меня на руки и выносит на бровку поля. Мне настолько плохо, что я не воспринимаю происходящее, вижу все, словно в тумане.

Остальное рассказал Мишель Денисо – один из тех немногих представителей прессы, которые пользуются моим доверием. Он все снял на кинопленку, смонтировал ее в виде короткометражки, а кадры напечатал в еженедельнике «Фут-2», в этом боевом еженедельнике, который родился в эйфории квалификационных матчей перед аргентинским чемпионатом мира. В его репортаже трогательная патетика подчас сменяется истинным беспокойством.

Вот как Денизо описывает те события: «Я наблюдаю, как бледного Платини кладут на операционный стол и слышу, как он задает вопрос: „Скажите мне правду, я „залетел“ на шесть месяцев? На три? Перелом? Ну скажите мне откровенно все!“.

Собранный, подтянутый, с серьезными глазами, смотрящими из-за очков, Бернар Боннавиа хранит полное молчание. Он трогает рукой травмированную голень, затем колено: «Ой! – вскрикивает Платини. – Очень болит колено, я даже слышал, как оно треснуло».

Платини трудно узнать, на лбу выступили, словно жемчужины, капли пота, глаза глубоко впали. Он их закрывает на секунду, испытывая страх перед окончательным приговором врача. Он приподнимает голову, напряженно смотрит на свою правую голень, пытается перехватить взгляд массажиста, чтобы догадаться об истинном положении дел.

Боннавиа старается не встречаться с ним взглядом. Он все ниже опускает нос. Какой-то приглушенный шум проникает через бетонные стены раздевалки. Он расспрашивает меня как очевидца и бросает мне с робкой уверенностью: «Предпримем еще одну попытку?»

Да, конечно…

Платини качает головой, но, воспрянув духом, начинает руководить действиями медика. «Ай! Да, чуть ниже. Здесь можно нажать».

Боннавиа говорит о возможном переломе голеностопа правой ноги. Страшный удар. Это серьезная травма.

36-я минута, взрыв криков над нашими головами на трибунах. На сей раз не столь громкий, но вполне выражающий энтузиазм болельщиков. Это Курбело («Нанси») забивает гол. Диктор объявляет об этом через микрофон. Я повторяю информацию, но Мишель меня не слушает. Он весь поглощен собственной болью и думает сейчас только о последствиях.

У него уже был перелом голеностопа пять лет назад, но тогда его, еще юниора, подвела левая нога. С горечью вспоминает он трехмесячный перерыв в игре. В его голове быстро проносится: три месяца бездействия ставят для него крест на матче женевского «Серветта» и «Нанси», первом матче его клуба в большом европейском соревновании. Нужно также поставить крест и на встрече между сборной Франции и «Андерлехтом», а затем и на другой – между командами Франции и Швеции. Короче говоря, никакого футбола до наступления зимы.

Карета «скорой помощи» припарковывается во «Дворе Славы».

Направление – ближайшая клиника.

Как можно скорее.

– Вероятно, я уже кончился для футбола, – шепчет Платини.

– Не думай об этом, – отвечает Боннавиа. – И прежде всего, не представляй все в черном свете, не теряй духа. Подождем результата просвечивания.

Всеобщее оцепенение: рентгенограмма, снятая в СентЭтьенне, ничего не показывает, ни одной трещинки! И только в Нанси, в три часа утра, устанавливается истина: тройной перелом голеностопа! Платини покидает Сент-Этьенн в гипсе. Ему наложат в Нанси другой, который ему предстоит носить сорок пять дней. Затем начнется разработка ноги. Платини сможет вернуться к игре через два-три месяца. К тому времени публика его немного забудет, и если смотреть на все с такой точки зрения, то от этого ему будет только лучше…»

Газета «Фут-2» откликается на этот ужасный удар судьбы великолепным заголовком, явно заимствованным из черной серии: «120 дней ради одного потерянного мяча».

120 дней: может, это и малый срок в карьере, длящейся десять-пятнадцать лет. Но это очень много для одного сезона, продолжающегося всего девять месяцев.

Это, кроме всего прочего, еще и тяжкое физическое испытание: боль от первого удара, боль послеоперационная, боль при реабилитации и восстановительных тренировках.

Это тяжело и с моральной точки зрения. Несмотря на эмоциональную поддержку близких, постоянные заботы всей семьи, визиты друзей, телефонные звонки, я все время впадал в мрачное состояние, задаваясь вопросом: «А буду ли я снова играть?». Мучил и другой тревожный вопрос: «Сумею ли я восстановить свою лучшую форму?».

Для меня весь этот кошмар продлится всю осень. После выхода из клиники я провел целый день у своих родителей, затем Кристель, моя супруга, отвезла меня к своим в Вогезские горы. В программе пребывания там – отдых, отдых и еще раз отдых…

Два месяца спустя с меня сняли гипс. Рентгенограмма оказалась хорошей, но профессор Гуммер меня напугал. Он сказал мне: «Нужно подождать и убедиться, все ли там срослось правильно». Я же считал себя уже совершенно исцеленным, но был вынужден прислушаться к его советам по разработке ноги. Я начал с тренировок в Бурбонн-леБен. Затем в клубе «Нанси». Наконец я ступил ногой на землю, затем начал ходить и вот сделал первую пробежку…

Встав на ноги, передав свои костыли другим, столь же невезучим, и почувствовав, что на тренировках ко мне Еернулось нормальное дыхание, я приступаю к составлению программы своего возвращения в футбол.

В итоге я провожу на поле половину сезона. Я забиваю 12 мячей в девятнадцати матчах чемпионата страны, 3 – в пяти матчах на Кубок Франции и дважды надеваю сине-голубую футболку сборной Франции. Для человека, только залечившего столь серьезную травму, это не так уж плохо…

Вряд ли стоит удивляться тому, что с марта 1979 года имя Платини начинает все чаще появляться в спортивных газетах Франции, да и Европы, которые высказывают различные предположения о дальнейшей моей футбольной судьбе.

Так Клод Бец (президент «Бордо») и Дидье Куеку (менеджер) публикуют в газете «Сюд-Уэст» сообщение о моем грядущем переходе в их команду. Более того, они помещают в газете поддельное фото, на котором я изображен вместе с руководителями клуба «Бордо»… Тут же Клод Кюни хватает первую попавшуюся ручку и поспешно сочиняет письмо, в котором рекомендует «Объединению профессиональных футбольных клубов» предпринять санкции против «Бордо», выражая тем самым свое глубокое недовольство их действиями. Одна маленькая деталь: Кюни не заметил, что газета «Сюд-Уэст» вышла 1 апреля…

Эта штука меня позабавила, но она показывала, в каком тупике я находился. В это время я не знал, куда направить свой взор. Италии, конечно, следует отдать предпочтение с чисто сентиментальной точки зрения. И не только из-за моих пьемонтских корней я вбил себе в голову, что в один прекрасный день отправлюсь туда играть в футбол. Еще будучи мальчишкой, я видел, как итальянские клубы доминировали в Европе, и это, конечно, порождало в моей голове опасные мечты.

И вот сегодня в ожидании неминуемого открытия вновь границ я постоянно думаю об этом, и не только потому, что лира очень высоко котируется на финансовом рынке. Деньгами, конечно, нельзя пренебрегать, тем более если приходится думать о карьере, которая в силу физических возможностей может длиться лишь относительно короткий отрезок времени. Именно по финансовым соображениям и, прежде всего, в результате проблем, связанных с высокими подоходными налогами, ведущий игрок «Ливерпуля» Кевин Киган был вынужден покинуть Англию и отправиться играть в Гамбург. Но не только по финансовой причине мне не хочется, несмотря на призывы, раздающиеся из лондонских «Арсенала» и «Тоттенхема», сесть на морской паром и пересечь Ла-Манш в направлении, противоположном тому, которое выбрал Киган.

Однако вернемся во Францию.

Не без оснований Клод Кюни считает, что «Нанси – Лотарингия» обладает определенным преимущественным правом на такого игрока, как Платини.

Я время от времени отпускаю реплики, чтобы позабавить аудиторию.

Интервьюеры: – Помимо «Нанси», в каком из французских клубов вы готовы играть?

Я: – Отдаю предпочтение клубам, где играют футболисты, которых я люблю, где есть публика, которая мне нравится, и где есть стадион, который меня устраивает…

Интервьюеры: – Не считая «Нанси», сколько у вас на примете таких клубов?

Я: – Девятнадцать!

Головы интервьюеров сразу опускаются, они вонзают свои носы в блокноты и принимаются лихорадочно орудовать авторучками…

Ну а если говорить серьезно, то я сообщаю им, что меня в действительности интересуют четыре-пять клубов, которые фактически оспаривают титул чемпиона страны, потом три или четыре клуба, которые играют в их кильватере, но одновременно обладают и средствами, и амбициями для достижения равного с ними успеха. И словно при розыгрыше городского тотализатора мои собеседники составляют список моих «фаворитов»: «Страсбург», «Монако», «Бордо», «Нант», «Пари-Сен-Жермен», «Парижский футбольный клуб», «Марсель», «Ницца» и неизбежная чистокровка, замыкающая список: «Сент-Этьенн»!

При упоминании «зеленых» я чувствую, как в глазах даже самых искушенных репортеров загорается огонь. Эффект «Глазго-76»[15]15
  В 1976 году в Глазго «Сент-Этьенн» впервые выиграл Кубок европейских чемпионов. – Прим. пер.


[Закрыть] все еще срабатывает. Большая волна порождает более мелкие. Сегодня «Сент-Этьенн» – это дважды французская команда. У этого клуба сорок четыре филиала, разбросанных по всей стране. Сорок четыре «зеленые» базы. Всего в клубе шесть тысяч членов. Президент клуба Роше вынашивает смелую мечту довести это число до десяти тысяч. По образцу больших английских клубов «Ливерпуля», «Манчестера», «Юнайтеда», он хочет укоренить свой клуб во французской глубинке. Он в этом преуспевает. И очень настойчиво высказывает пожелания, чтобы я надел на себя праздничную экипировку французского клуба с номером 1.

К тому же я получаю массу писем. Они приходят отовсюду. Со всей страны. От Обенас до Сен-сюр-Мер, от Ориллак до Баноль-сюр-Сез, от Кольмар до Компьена, и в них одно и то же пожелание, повторенное десятки раз: «Платини – в „Сент-Этьенн!“ Даже поклонники „Нанси“ побуждают меня сделать „отличный выбор в пользу Франции“.

Кроме того, у меня много друзей среди поклонников «Сент-Этьенна». Немало их работает в прессе. Само собой разумеется, в «Экип», в «Фигаро», в «Журналь де Диманш», но больше всего на телевидении, на радио. Не проходит ни одного послематчевого интервью, без того чтобы они не принимались агитировать меня за вступление в «зеленый эскадрон».

Все это кипение, вся эта доброжелательная, пусть не много настырная, агитация находят подкрепление в ходе референдума – опроса общественного мнения, проведенного 27 апреля 1979 года газетой «Фут-2».

Вот вкратце его результат: 94,07 процента читателей высказываются против моего отъезда за границу; 49,88 процента хотят видеть меня во французской футболке, и прежде всего в футболке «Сент-Этьенна» (против 13,88 процента, отдавших свое предпочтение моему переходу в «Нант», хотя Анри Мишель дал понять, что меня там не очень ждут).

Это уж слишком. Такое сообщение заставляет Робера Эрбена выйти из своего бассейна и оставить теннисный корт. Роже Роше присутствует при нашем первом телефонном разговоре, в котором Эрбен объявляет свое одобрение такими словами: «Поскольку пятьдесят французов из ста желают, чтобы Платини перешел в „Сент-Этьенн“, значит, мы его берем».

Не меньший вес имело и заявление Роше, который пользовался тогда непререкаемым моральным авторитетом: «Платини составляет часть спортивного французского достояния. Необходимо, чтобы он остался с нами. „СентЭтьенн“ найдет ему работу».