Текст книги "Маленький лжец"

Ещё одна притча

Когда-то в давние времена ангел правды решил пойти к людям и поделиться с ними положительной силой истины. Увы, люди отворачивались, когда к ним приближалась Правда. Они закрывали глаза. Бежали в противоположную сторону.

Отчаявшись, Правда укрылась в тени аллеи. В этот момент к ней подошла Притча, наблюдающая за происходящим издалека.

– Что случилось? – спросила Притча.

– Все меня ненавидят. Лишь только увидят, что я иду, отворачиваются.

– Так посмотри же на себя, – сказала Притча. – Ты совершенно нагая. Неудивительно, что они бегут. Они тебя боятся.

Притча, одетая в красочные одежды, сняла с себя одно платье и протянула его Правде.

– Вот. Надень его и попробуй ещё раз.

Правда поступила так, как ей было сказано. И в самом деле, теперь, облачённая в новые привлекательные цвета, она была встречена с теплотой – теми же людьми, что когда-то бежали прочь.

Чему нас учит эта история?

Некоторые говорят, что именно поэтому притчи учат людей тому, чему не может научить голая правда. Лично я не понимаю, чего вы все так боитесь.

С другой стороны…

Возможно, это объясняет то, что произошло дальше.

Ложь о переселении

В своём рассказе я уже говорила о наглой лжи. Как Волк переворачивал смысл слов, чтобы скрыть свои злые помыслы и деяния. Как приспешники-нацисты следовали его примеру и составляли бесконечные списки, бланки и другие «документы», существовавшие лишь для того, чтобы обелить их зверства.

В Салониках ложь была повсюду: такая незначительная, как фальшивые розовые уведомления, выдаваемые евреям после сдачи радиоприёмников, и такая большая, как обещание не трогать оставленные евреями дома, тогда как всего через несколько часов в них въезжали немецкие офицеры и вскрывали деревянные полы в поисках спрятанных сбережений.

И всё же самой большой ложью стала та, которую нацисты оставили напоследок.

Ложь о перемещении, о мифической родине», где евреи бы поселились и свободно жили, работали и растили детей. Волк знал: есть предел, до которого нельзя доводить людей. Если они поймут, что обречены, то будут до последнего бороться за свою жизнь. Он уже извёл и ослабил врага, заморил его голодом, отобрал дом, поставил на колени. Но даже в захудалых трущобах вроде квартала барона Хирша они оставались на виду у общественности. А на глазах общественности Волк не мог осуществить свой самый тёмный замысел, тот, что он поручил воплотить в жизнь своим генералам во время Ванзейской конференции на вилле у озера летом 1942 года.

Именно там было принято окончательное решение, касающееся не только Нико, Себастьяна, Фанни и других героев нашей истории, но каждого из одиннадцати миллионов евреев – от берегов Британских островов до горных районов Советского Союза. Это решение, принятое менее чем за два часа за закусками, коньяком и курением сигарет, можно было озвучить в одно предложение:

Всех их убить.

Конечно, для осуществления такого плана требовалось прикрытие. Зло ищет темноты. Не потому, что стыдно. Просто в темноте проще воплотить задуманное. Меньше препятствий. Меньше возмущений. На тот момент Волк уже построил места для запланированного им ужаса – лагеря смерти вроде Аушвица, Треблинки, Дахау. Но оставалась логистическая проблема: как доставить туда жертв? Какой легендой одурачить такое количество людей, чтобы они добровольно поехали навстречу собственной смерти?

Ему требовалось наваждение. Отвлекающие одежды, в которые можно было бы закутать меня с головой.

Так зародилась Ложь о переселении.

* * *

Лев впервые услышал эту ложь во вторую ночь, проведённую в трущобах барона Хирша. Он и еще несколько мужчин грелись у разведённого в бочке костра. Молодой рыбак по имени Батрус подошёл к нему и сказал, что подслушал разговор нацистского офицера с подчинёнными. Офицер сказал, что евреев из Салоников переселят куда-то на север, где они смогут жить и работать. Возможно, в Польшу.

– В Польшу? – спросил Лев. – Почему в Польшу?

– Кто знает? – ответил Батрус. – По крайней мере, нас не будут трогать.

– Но это далеко отсюда. И ближе к Германии. Если они нас так ненавидят, зачем перевозят ближе к себе?

– Может, чтобы мы были под их присмотром? – предположил один мужчина.

– Звучит логично, – добавил другой.

– Вообще-то не очень, – сказал Лев.

– Уж лучше, чем оставаться здесь.

– Как ты можешь так говорить? Ведь здесь твой дом.

– Уже нет.

– Я никуда не поеду!

– А если останемся, что это нам даст? У нас больше нет наших лавок. Нет домов. Хочешь и дальше жить в этой грязной дыре?

– Лучше здесь, чем в Польше.

– С чего ты взял?

Мужчины ещё какое-то время поспорили, а потом разошлись, так и не придя к общему мнению. Но Ложь о переселении последовала за ними в их дома и распространилась по гетто, словно ветер, бегущий по пшеничному полю.

Удо пришлось пойти на хитрость

Он сделал затяжку и уставился на свой письменный стол. Бесчисленные бумаги. Списки. Объявления. И расписания поездов до лагерей смерти. Как же их много! Каждая остановка расписана с точностью до минуты. Волк дал чёткие указания. Ничто не должно прервать движение этих поездов.

Про себя Удо размышлял: почему лидер так одержим поездами? Может, дело в их внушительных размерах? В угрожающем рёве? Какой бы ни была причина, Удо осознавал возможные последствия любой заминки. Он слышал про инцидент во Франции, где евреи на вокзале взбунтовались и сбежали. В неразберихе были убиты два немецких офицера. Волк был вне себя от бешенства.

Удо ничего подобного допустить не хотел. Ему нужно было сделать всё, чтобы подконтрольные ему евреи без возражений сели в эти поезда. В его распоряжении уже была Ложь о переселении. Но того, что его офицер рявкнул об этом на немецком, едва ли было достаточно. Удо нужно было, чтобы кто-нибудь продал евреям эту идею. На их собственном языке.

Вот где в игру должен был вступить Нико Криспис.

Мальчик по-прежнему жил с Удо в доме на улице Клейсурас. Как и сказал Пинто, он действительно оказался честным до невозможности и без колебаний отвечал на каждый вопрос Удо. Жаль, у него не было больше полезной информации – например, о том, где прячутся укрывшиеся в горах евреи, или о том, где в соседних домах могут быть спрятаны золото и украшения.

И всё же Удо со временем утвердился во мнении, что мальчик может ему пригодиться. Похоже, Нико знал многих людей из еврейской коммуны, ведь его родители активно участвовали в её жизни. Если он поможет обеспечить спокойствие и порядок на перроне, это стоило того, чтобы сохранить ему жизнь.

Нико никогда не был в здании вокзала

Он впервые побывал там спустя две недели после того, как увели его семью. Внешне здание напоминало большой жилой дом с покатой крышей и большими окнами на первом этаже. Вход обрамляли пять стеклянных панелей – две длинные и три короткие. На бледной фасадной стене нацисты повесили гигантские V – символы их победы[4]4
  От немецкого Viktoria – «победа» (устар.).


[Закрыть].

Нико вошёл в здание и поднял глаза на потолок. С одной стороны от него стоял Удо. С другой стороны – Пинто.

– Ты уверен, что можно доверять этому мальчику? – спросил Удо на немецком.

– Посмотрите на него, – ответил Пинто. – Он думает, что это какое-то приключение.

Нико, может, и казался погружённым в свои мысли, но на деле он усиленно вслушивался в немецкую речь мужчин. Его способность различать языки и умение говорить на греческом, сефардском, французском, иврите и немного на английском ускоряли процесс.

– Сегодня покажу тебе твою работу, – сказал Удо, кивнув Пинто, чтобы тот переводил. – У тебя когда-нибудь была работа?

– Как у взрослых, не было, – ответил Нико.

– Значит, эта будет первой. А знаешь, что ты получишь, если хорошо справишься?

– Жёлтую звезду?

Удо подавил смешок.

– Да. Дам тебе жёлтую звезду.

– И моя семья сможет вернуться домой?

– Если хорошо справишься с работой.

– Папа говорит, я хороший работник. Но мой брат трудится больше меня. Он всегда подметает в магазине. А у меня это плохо получается.

Удо покачал головой. Этот мальчик продолжал делиться всё новой и новой информацией.

Они остановились в центре зала. По приказу Удо из здания убрали всех сотрудников, так что внутри находились лишь они трое.

– В общем, так, Нико. Послушай меня. – Он через двери указал на платформу. – Завтра, когда ты придёшь, здесь будет много людей. И будет стоять поезд. Люди не будут точно знать, куда он едет. Некоторых это может смутить. Возможно, даже напугать.

– Почему напугать?

– Ну, а разве ты сам не боишься, когда не знаешь, куда идёшь или едешь?

– Иногда.

– Твоя задача – помочь им. Ты скажешь им, куда идёт поезд, чтобы они не боялись. Справишься?

– Думаю, да.

– Хорошо. Вот ещё что: если увидишь кого-то из знакомых, они могут спросить, где ты был. Говори им, что ты прятался. И что услышал, как один очень важный немец сказал, что поезда отправятся на север в Польшу. И что там у всех будет работа.

– Но я же не прячусь.

– Ты прятался, когда я тебя нашёл, так ведь?

– Да.

– Значит, это правда.

Нико нахмурился.

– Ну, наверное.

– Отлично. А теперь проверим, что ты запомнил. – Удо скрестил руки на груди. – Что ты будешь говорить людям?

– Что поезда едут на север.

– А ещё?

– Что там можно будет работать.

– И как ты об этом узнал?

– Услышал, что вы так сказали.

– Правильно. Ещё можешь сказать, что все еврейские семьи воссоединятся.

– Все еврейские семьи воссоединятся.

– Умница. – Он махнул в сторону выхода на перрон. – Теперь пойдём потренируемся.

Глаза Нико широко распахнулись. Даже в ситуации давления в детях может просыпаться любопытство, и мальчик, никогда прежде не ездивший на поездах, был искренне рад тому, что своими глазами увидит железнодорожные пути. Он выскочил в дверь.

– Давай, скажи громко, Нико! – проорал Удо. – Поезда едут в Польшу!

– Поезда едут в Польшу! – крикнул Нико.

– Там будет наш новый дом!

– Там будет наш новый дом!

– И еврейские семьи воссоединятся!

– Семьи воссоединятся!

Нико замолк и вскинул голову, словно наблюдая за тем, как его голос эхом уносится к виднеющимся вдалеке горам Пиерия.

Я тоже наблюдала. Я была свидетельницей того, как этот мальчик, который всю свою жизнь был верен мне, сошёл с пути истины, искушённый бессердечным обманщиком. В притче говорится, что Правда была огорчена, когда Господь низверг её на землю. Возможно. Но когда Нико Криспис, стоя на платформе, прокричал свою первую в жизни ложь, я заплакала. Я плакала, как брошенный в лесу младенец.

Одна пышная свадьба

В ночь перед отправлением первого поезда рядом с одной из хибар в квартале барона Хирша собрались десятки евреев. Было холодно и сыро, и собравшиеся стояли кучно, растирая друг другу плечи, чтобы не замёрзнуть. Каждые несколько минут из дверей хибары выходила небольшая группа людей.

Ранее в тот день немцы объявили, что все евреи должны подготовиться к завтрашнему раннему отъезду и иметь с собой одну сумку вещей, подходящую под определённые габариты. Помимо этого людям больше ничего не было известно. Лишь слухи, и в том числе один любопытный – о правилах, которые будут действовать по прибытии:

Женатым парам квартиры предоставят в первую очередь.

Никто не мог точно сказать, откуда пришла эта информация. Но что, если это была правда? Понимая, что позже у них не будет возможности изменить семейный статус, семьи быстро договорились о проведении бракосочетаний. Совместимость характеров не имела значения. Возраст тоже. Браки, заключаемые в любви, означают планирование будущего. Браки же, заключаемые в страхе, нужны для того, чтобы до этого будущего дожить.

В ту ночь раввин собрал в хижине сразу пять пар. При свете свечей он провёл короткие ритуалы, необходимые для того, чтобы связать пришедших брачными узами. Среди пришедших были взрослые мужчины, женящиеся на вдовах, чьи мужья погибли на войне с Италией. Были и подростки. Они повторяли за раввином определённые слова на иврите, быстро и безэмоционально бормоча их себе под нос. Никаких похлопываний по спине. Ни танцев. Ни торта. Пары обменивались кольцами – некоторые были сделаны из скрепок, – а потом выходили, освобождая помещение для других молодожёнов.

Когда пригласили последнюю группу, Себастьян волочился позади всех. Он сжимал челюсти, стараясь удержаться от слёз. Ему только что исполнилось пятнадцать – семья отметила это событие дополнительной порцией хлеба и обломком леденца. А теперь он стоял рядом с пухлой шестнадцатилетней девочкой по имени Ривка, о которой не знал почти ничего, кроме того, что её брат задирал Себастьяна в школе. В руке держал кольцо, которое дала ему бабушка. Он сжал его так крепко, что на ладони остался след.

Себастьян был категорически против этой затеи. Он сказал родителям, что ещё слишком юн для женитьбы и что эта девочка ему даже не нравится. Родители настаивали на том, что это делается ради безопасности и что, когда весь этот ужас закончится, он сможет каким-то образом выйти из этого брака, но для этого нужно делать, что велено. Разгорячённый и разъярённый Себастьян убежал, крича, что ему не нужна эта «вонючая квартира». Он бросился к баррикаде и долго смотрел на колючую проволоку, пока глаза жгло от слёз.

Мне было жаль бедного мальчика. Однако он не был честен. Настоящая причина, по которой он не хотел жениться на девочке по имени Ривка, заключалась в том, что его сердце принадлежало Фанни. Себастьян переживал, что брак с кем-то ещё запятнает его, что он будет считаться несвободным, и навсегда лишится Фанни. В течение нескольких недель с момента заселения в гетто Себастьян с Фанни провели некоторое время вместе, играя в карты с другими детьми или читая книги, которые получалось отыскать. По-прежнему переживающая утрату отца Фанни была немногословна. И всё равно для Себастьяна эти моменты ощущались как единственные лучики света в непрекращающемся пасмурном дне.

Теперь, стоя среди будущих новобрачных, Себастьян снова думал о лице Фанни и молился, чтобы она никогда не узнала о том, что он сейчас сделает. Отведя глаза, он надел на палец Ривки кольцо. В свои пятнадцать Себастьян Криспис стал мужем, даже не глядя на свою новую жену, как будто, если чего-то не видеть, оно может исчезнуть само собой.

Три предательства

Когда Господь распределял качества, Правду раздали всем. И людям, и животным – каждому существу досталось понемногу. А вот предательство…

Им наделили лишь человека.

И это переносит нас в следующий день:

10 августа 1943 года

В нашей истории этот день стал днём сразу трёх предательств. Все они произошли поздним утром на вокзале барона Хирша, откуда отправлялся последний поезд из Салоников до лагерей смерти в Аушвице.

В предыдущие месяцы было восемнадцать рейсов. По мнению Удо Графа, всё прошло достаточно хорошо. По расписанию. Без происшествий. Удо пошёл на некоторые уловки, чтобы всё двигалось гладко, например говорил евреям перевести деньги в польские злотые и раздавал кредитные билеты, которые так никогда и не будут обналичены. Удо с наслаждением наблюдал за голодающими балбесами, добровольно отдающими свои последние гроши и по-прежнему верящими в то, что нацисты в конце концов отнесутся к ним справедливо. Он даже привлёк солдат, чтобы те, как носильщики, грузили в поезда чемоданы.

Однако лучшей его затеей стал Нико Криспис. Удо считал этот ход гениальным. Мальчик в точности выполнял все указания: лавировал между толпами людей, нашёптывал обещания будущих рабочих мест, домов и «Переселения!». Это позволило посадить в тревожных умах пассажиров то самое зерно правды, необходимое для того, чтобы заставить их подняться в вагоны.

Нико, носящий выданную ему Удо жёлтую звезду, так убедительно «пересказывал» всем подслушанные слова немецкого офицера о воссоединении еврейских семей, что некоторые пассажиры даже благодарно обнимали его в ответ. Многие проживали по соседству с Нико или ходили с ним в синагогу – они звали его Хиони, – и то, что он жив и здоров, радовало их ровно настолько, чтобы поверить в его историю. Удо гордился тем, что разработал эту тактику с евреем-лгуном, и решил, что при следующем разговоре с Волком упомянет его и, возможно, они вместе обсудят военную стратегию.

* * *

В течение этого времени Удо позволял мальчику спать в его прежней комнате. Судя по всему, мальчика это успокаивало. За ужинами Удо наблюдал за тем, как ребёнок жадно поглощал хлеб и мясо.

– Не торопись, – сказал Удо. – Сначала жуй, а потом глотай.

– Aber ich bin hungrig sehr, – ответил Нико, практикуясь в немецком.

– Sehr hungrig, – поправил Удо. – «Очень голодный». «Очень» стоит перед словом, а не после.

– Sehr hungrig, – повторил Нико.

Удо иногда ловил себя на том, что с интересом наблюдает за мальчиком: как тот проводил свободное время за чтением словарей, играл с чем-нибудь или подолгу смотрел в окно. У Удо не было своих детей. Он никогда не был женат. Он решил, что после победы в войне найдёт себе настоящую немку с достойным характером и великолепной внешностью. Высокое служебное положение обеспечит ему широкий выбор потенциальных невест, в этом он был уверен. А потом уж, конечно, появятся и дети.

Пока же его озадачивала невинность Нико. В конце концов, мальчику было двенадцать лет. В его возрасте Удо уже выкурил свою первую сигарету, выпил свою первую банку пива и частенько получал тумаков в драках со старшими мальчишками в своём районе Берлина.

Но этот ребёнок был совершенно другим. Однажды вечером, когда Удо пожаловался на головную боль, Нико постучался в его спальню и предложил ему смоченное горячей водой полотенце. В другой вечер, когда Удо попивал бренди, Нико подошёл и протянул ему немецкую книгу.

– Хочешь, чтобы я почитал?

Нико кивнул.

– Тебе?

– Ja.

Удо растерялся. Он понимал, что есть дела и поважнее, чем читать маленькому еврею. Но вскоре поймал себя на том, что листает одну страницу за другой и даже меняет интонацию.

Пока Удо читал, Нико прильнул к нему и прижался к плечу. Такой жест удивил Удо, никогда прежде так близко не контактировавшего с ребёнком. Хотела бы я сказать, что это в какой-то мере растопило сердце Удо и смягчило его дальнейшие действия. Но я не могу отступить от того, как всё было в действительности.

Это не изменило его ни на йоту.

* * *

Наступил день отправления последнего поезда – жаркое, влажное, дождливое утро. В начале войны в Салониках было больше пятидесяти тысяч евреев; к моменту, когда этот поезд отъехал от станции, было депортировано сорок шесть тысяч человек. Нацисты намеревались вымести из города весь еврейский сор.

В начале одиннадцатого Лев, Танна, Ева, Лазарь, Себастьян, близняшки, Биби и Тедрос, Фанни и жена пекаря вышли на улицу и присоединились к медленному шествию до вокзала. По необъяснимым причинам их месяцами держали в трущобах барона Хирша, в то время как другие семьи приезжали и уезжали.

Близняшки держались за руки. Каждый взрослый нёс по сумке. Лев приобнимал Танну, всхлипывающую от одной мысли о том, что им приходится уезжать из города, не зная, где находится их младший сын. Себастьян тащился сзади, но держался на шаг впереди Ривки и её семьи, которые должны были ехать на том же поезде. Ривка улыбнулась. Себастьян отвёл глаза.

На вокзале Пинто осмотрел багажный вагон

Он в радостном волнении ожидал отправки последнего поезда. Удо Граф говорил что-то о планах вернуться в Германию после решения «еврейского вопроса» в Салониках. Пинто втайне надеялся, что сможет сбежать в Афины и отсидеться там, пока не станет относительно безопасно.

Его совершенно не мучила совесть в отношении десятков тысяч людей, которых он помогал депортировать. Нужно было как-то выживать; так он себе говорил. Но я знала правду, сокрытую глубоко внутри. Пинто с нетерпением ждал последнего отправления, потому что больше не мог видеть полные отчаяния лица, глядящие на него из накрепко запертых скотных вагонов. Эти впалые глаза. Эти опущенные уголки ртов. Какое ничтожное расстояние между живыми и мёртвыми, подумал он. Несколько сантиметров, не более. Ширина одной двери.

В пяти метрах от него с ноги на ногу переминался Нико

Ему не было ничего известно о расписании, о планах Удо и Пинто или о том, что это последний поезд до Аушвица. Он знал лишь, что наступила очередная пятница. До войны в такое утро мама бы хлопотала на кухне, готовясь к Шаббату, доставала праздничный сервиз и подсвечники, помешивала еду, делала pan azeite y asucar – сбрызнутый оливковым маслом хлеб с сахаром, любимое блюдо Нико.

Больше всего Нико скучал по семье по вечерам пятницы, скучал по шуму, пению, по тому, как дедушка прокашливался перед началом молитвы, или по тому, как брат пинал его под столом, когда они оба смеялись во время благословения. Иногда, когда Удо Графа не было дома, Нико бродил по своей прежней кухне, открывал шкафчики и произносил благословения на хлеб, вино и свечи, просто чтобы не забыть слова.

В 10:30 утра Нико увидел толпу людей, заходящих в здание вокзала. Как и в предыдущие дни, они мельтешили, наводняя перрон, а немецкие офицеры гнали их по платформам к вагонам. Нико погрузился в это столпотворение. Глубоко вздохнул. Ему не нравилось протискиваться между людьми, видеть их грустные лица, наблюдать за тем, как они отдают свои чемоданы или глядят вдаль на горы, словно прощаясь с чем-то навсегда. Он не понимал, почему они выглядели такими встревоженными, ведь их ждали новая работа и новые дома, может, даже получше, чем здесь.

Но он выполнял свою работу, как и научил его господин Граф. Он делал это ради того, чтобы вернуть домой свою семью. Он представлял себе день встречи с ними, как мама поблагодарит его за то, что он хорошо себя вёл, как дедушка почешет голову и согласно кивнёт. Нико с нетерпением ждал этого момента. Каждую ночь, видя, как Удо Граф спит в кровати его родителей, он чувствовал, словно его выдернули из одной жизни и бросили в другую. Нико хотелось вернуть ту, прежнюю жизнь.

Удо наблюдал из-за двери, ведущей на перрон

Ещё меньше часа, и всё закончится. Он сможет сдать последние отчёты и поскорее уехать из этого города с его грязным портом и вонючим рыбным рынком. Ему хотелось домой в Германию. Туда, где прохладнее и чище. Встретиться с Волком. Обсудить новые, более стратегически важные задачи.

«Ещё меньше часа, – сказал он себе, – если всё пройдёт по плану».

А потом кое-что пошло не по плану. Удо поднял глаза и увидел двух спешащих к нему немцев-связных, их тяжёлые сапоги гулко топали по вокзальному полу. Связные отдали честь и протянули ему конверт.

Достав содержимое конверта, Удо увидел знакомую эмблему. Письмо было от Oberführer, его старшего офицера. Распоряжения были краткими и чёткими.

Вы поедете на поезде до Аушвица.

Следующие указания получите там.

Письмо поразило Удо. Он перевернул листок, чтобы посмотреть, нет ли там ещё чего-нибудь. Вот так просто? Они отправляют его в лагерь? На поезде? Это нечестно. Он заслуживает совсем другого. Снова торчать среди этих омерзительных евреев? Зачем?

Подозрение волной прокатилось по его телу. Дыхание участилось. Жар разгорелся в затылке.

Он кому-то не угодил.

Первое предательство.

* * *

Ноги понесли разгневанного Удо через двери на перрон, офицер проталкивался через худощавых измождённых пассажиров-евреев, сгорбленную седую старуху, дышащего с присвистом толстого бородача, двух усатых мужчин, очевидно, братьев, утешающих плачущую женщину в платке.

– Прочь от меня! – в омерзении рявкал Удо. Он схватил двоих солдат и приказал им тут же отправляться по адресу улица Клейсурас, дом 3, и привезти все его вещи. Солдаты убежали. Проходя мимо толпы, Удо расстроенно выкрикивал приказы. «Быстрее! Что так долго! Хватит копаться, вы, грязные свиньи!». Пассажиры жались ближе друг к другу, избегая его взгляда.

Пинто заметил приближающегося Удо издалека. Он выдавил из себя улыбку и пошёл навстречу. Не зная, что только что выяснилось, он решил спросить немца о его планах после отправления поезда.

Хуже момента для этого быть не могло.

– Мои планы? – огрызнулся Удо. – Мои планы изменились! И твои тоже!

Удо заметил одного из своих офицеров. Он указал на Пинто и проорал:

– Этот тоже едет!

Пинто застыл на месте. Что он только что услышал? Вдруг в него влетел высокий пассажир, и он чуть не повалился на землю. Мужчина в шляпе ударил его по руке. К моменту, когда Пинто восстановил равновесие, Удо уже повернулся к нему спиной и шагал вдоль по перрону.

– Подождите! Герр Граф!

Не успел Пинто опомниться, как немецкий охранник упёр дуло винтовки ему в лопатки и повёл его к платформе.

– Нет! Нет! – закричал Пинто. – Я с гауптштурмфюрером! Я с господином Графом!

Это были последние слова, произнесённые им как представителем защищённой группы. Пинто загнали в скотный вагон, и его поглотила толпа, он стал одним из отчаявшихся лиц, которые он так не хотел видеть.

Дверь захлопнули и заперли снаружи.

Второе предательство.

* * *

– Поезд едет на север, – шептал Нико, пробираясь между людьми. – Всё хорошо. Не бойтесь.

В его сторону повернулось несколько лиц. Тревога в глазах. Дрожащие губы.

– Что ты сказал?

– Я услышал от немецкого офицера. Нас отправляют в Польшу. У нас будут новые дома. И работа.

– Работа?

– Да. И наши семьи воссоединятся.

Куда бы ни шёл Нико, ему вслед раздавался шёпот. «Вы слышали? У нас будет работа. Не так уж плохо». Возможно, вам кажется странным, что невольные путешественники ему верили. Но в моменты отчаяния люди слышат то, что хотят слышать, даже если перед глазами у них происходит совсем другое.

Нико двигался дальше, проталкиваясь через толпу. Некоторые лица выглядели знакомо. Он заметил жену пекаря, и, завидев его, та заплакала.

– Хиони! Ты жив!

– Да, миссис Палити! Нас переселяют! Не бойтесь.

– Нико, не…

Не успела она закончить предложение, как охранник толкнул её вперёд. Нико пошёл дальше. Шум на перроне оглушал его, столько людей плакали, громко задавали вопросы, охранники выкрикивали приказы.

– Семьи воссоединятся, – шептал Нико. Он приставил ладонь к одной стороне рта, будто бы делился секретом. – Там будет работа. Я услышал от немецкого офицера!

Он чувствовал, как подмышками скатываются капли пота. Судя по всему, сегодня людей было больше, чем во все предыдущие разы. Нико хотелось поскорее закончить и вернуться домой.

А потом Нико увидел Фанни

Она держалась за руку шедшей перед ней женщины. Голова Фанни была опущена. Волосы цвета вороного крыла были прибраны под чепцом. Нико протискивался вперёд, пока не оказался достаточно близко, чтобы позвать её по имени.

– Фанни!

Она подняла взгляд и помедлила, словно не могла пошевелить губами, пока с её рта не снимут дополнительный покров.

– Фанни! Всё хорошо! Мы все будем вместе! Нас везут в безопасное место!

Фанни вскинула голову. Улыбнулась. А потом её выражение лица изменилось, а взгляд устремился куда-то за спину Нико – и в тот же момент мальчик почувствовал, как две толстые руки подхватили его под мышками и подняли над землёй.

– Хватит так говорить! – прорычал низкий голос. – Это ложь. Нас везут умирать.

Нико резко поставили на место. Его ботинки столкнулись с землёй, и он споткнулся. Поднявшись, Нико увидел, как крупный мужчина, впившийся в него взглядом, поднялся в вагон и скрылся из виду. Выпрямившись и отряхнув ладони, Нико попытался отыскать Фанни, но её тоже поглотила толпа.

Нико почувствовал жжение в желудке. До этого момента он просто делал то, что ему велели, уверенный в том, что поступает правильно. Почему мужчина так сказал? Это ложь. Нико вспомнил дедушку. Никогда не становись тем, кто лжёт, Нико. Бог всё видит. Нет, не может такого быть. Нас везут умирать. Неправда! Господин Граф пообещал, что у всех будет работа. Что семьи будут вместе. Крупный мужчина соврал! По-другому и быть не может!

Нико покрутился в поисках гауптштурмфюрера, отчаянно желая задать ему этот вопрос, но вокруг было слишком много людей. Слова крупного мужчины эхом отдавались у него в ушах. Несколько секунд он слышал лишь их.

А потом Нико услышал кое-что ещё

То, по чему он тосковал с того самого утра, когда он спрятался в чулане под лестницей.

Голос матери.

– Нико!

Его невозможно было ни с чем спутать, даже в гудении тысяч других голосов. Мальчик обернулся, и его глаза широко распахнулись. Примерно в десяти метрах впереди себя он увидел маму. Рядом с ней стоял папа. С ними были дедушка, бабушка, тётя, дядя, старший брат Нико и младшие сестрёнки – все поражённо смотрели на него.

– Мама! – взвизгнул он.

Вот уже вся семья кричала его имя так, словно весь их словарный запас сузился до одного слова: Нико! Слёзы выступили у мальчика на глазах. Сам того не осознавая, Нико бросился бежать. И увидел, как мама тоже бежит к нему.

А потом, секунду спустя, он потерял её из виду. Три фигуры в серой форме преградили маме путь и заговорили с ней.

– НЕТ! – услышал он голос матери. Нико почувствовал, как его хватают сзади, чья-то рука упёрлась ему в горло.

Удо Граф.

– Моя семья! – крикнул Нико.

– Я же говорил, что ты их увидишь.

– Я хочу с ними! Пустите меня с ними!

Удо стиснул челюсть. «Нужно отпустить его, – сказал он себе. – Покончи с ним». Того требует инструкция. Но он точно знал, что там, куда едет этот поезд, Нико ждала смерть. И в тот самый момент, чувствуя себя преданным собственным начальством, Удо пошёл наперекор правилам.

– Нет, – сказал он. – Ты остаёшься здесь.

К этому времени всю семью Нико затолкали в деревянный вагон. Нико больше их не видел. Он заплакал и забился в истерике, извиваясь под хваткой немца.

– Отпустите!

– Тихо, Нико.

– Вы обещали! Обещали!

– Нико…

– Я хочу поехать в Польшу! Хочу туда, где наши новые дома…

– Нет никаких новых домов, безмозглый еврей!

Нико замер. Открыл рот от удивления. Выпучил глаза.

– Но… Я всем сказал…

Удо фыркнул. Что-то в потрясённом, сокрушённом лице ребёнка заставило его отвернуться.

– Ты был славным маленьким лгунишкой, – сказал он. – Скажи спасибо, что ты жив.

Зашипел пар. Заревели двигатели. Удо дал знак нацистскому солдату, и тот быстро оттащил Нико в сторону. После чего, больше не глядя на ребёнка, чьё сердце он только что разорвал на части, Удо зашагал в сторону переднего вагона, злясь, что ему придётся сесть на этот поезд, злясь, что его вклад не был оценён по достоинству, злясь, что этот капризный мальчишка не был благодарен за то, что Удо только что спас ему жизнь.

Несколько минут спустя поезд тронулся. Держащий Нико солдат, не желая ни с кем нянчиться, отпустил мальчика и потянулся за сигаретой. Нико побежал по перрону и спрыгнул на пути. Потерял равновесие и смягчил падение, выставив вперёд руки. Встал и опять побежал, не обращая внимания на ссадины на ладонях и коленях. Три взвода немецких солдат, наблюдающих за ним с перрона, расхохотались.