Текст книги "Маленький лжец"

Удо находит, где остановиться

На улицу Клейсурас опустился вечер, температура понизилась, и дождь превратился в мелкий снег. К теперь уже пустому дому семьи Криспис подъехал автомобиль, из которого вышел Удо Граф. Он приказал солдату принести чемодан. Остановился у акации и провёл пальцем по почкам с распускающимися белыми листьями. Потом поднялся по лестнице и прошёл мимо Пинто, своего переводчика, который придерживал ему дверь.

Удо огляделся. Он хотел жить недалеко от центра и в то же время неподалёку от штаба нацистов. Это место подходило отлично.

– Выбери самую большую спальню и отнеси туда мои вещи, – сказал он Пинто. Он забрал себе дом Крисписов, так же как и другие немецкие офицеры забрали себе приглянувшиеся еврейские дома – а с ними и всё, что было внутри. Нацисты даже носили костюмы, найденные в гардеробах, и отправляли красивые платья домой своим жёнам.

Удо не видел в этом ничего плохого. Скорее наоборот. Ему казалось нелепым то, как покорно евреи оставили всё своё имущество, как мыши, которых прогнали через дыру в стене. По его мнению, это доказывало, что они изначально не заслуживали всех этих вещей.

Он плюхнулся на диван и несколько раз подпрыгнул. Раз уж он застрял в этой стране, меньшее, на что он может рассчитывать, – это опускаться на удобный диван в конце дня. Он был рад, что получил такое масштабное задание от Волка, руководить депортацией всего еврейского населения Салоников – всех пятидесяти тысяч человек! – но втайне жалел, что находится так далеко от дома и более прохладной погоды на родине. Ему ничего не нравилось в Греции, ни летняя жара, ни шумные местные. Он не понимал языки, на которых здесь говорили. А еда была странная и масляная.

Устроившись поудобнее, он бросил взгляд на вещи, оставшиеся от семьи, жившей здесь до сегодняшнего утра. Какие-то игрушки в углу. Старая зелёная скатерть. Фарфоровые тарелки в буфете. Рамка с фотографией семьи на свадьбе.

– Который час, Пинто? – спросил Удо.

– Девятый час, сэр.

– Поищи, есть ли у них бренди. Или виски. Что угодно.

– Есть, сэр.

Удо откинулся на спинку дивана и достал из кармана маленький блокнот. В конце каждого дня он вёл записи: свои достижения, мысли, имена коллаборационистов. Прочитав книгу Волка, Удо посчитал, что и его биография должна быть записана. Ему хотелось сохранить всё в подробностях.

Двигая ручкой, ощутил тяжесть пистолета в кармане. Он вдруг понял, что не стрелял из него со вчерашнего дня. «Хороший солдат должен стрелять из пистолета минимум раз в день, – сказал ему однажды старший офицер. – Это всё равно что опорожнять кишечник».

Поэтому Удо потянулся за люгером и медленно вытянул его перед собой в поисках цели. Остановился на рамке с фотографией. Спустил курок и выстрелил, стекло разбилось, рамка полетела со стола и несколько раз перевернулась в воздухе, прежде чем упасть на пол.

И в этот самый момент Удо услышал глухой удар. Это его заинтересовало, он встал и подошёл к лестнице. Подцепил ногтем дверцу в чулан. Когда она открылась, заглянул внутрь и лицом к лицу столкнулся со светловолосым мальчиком с выпученными голубыми глазами.

– Так-так, – сказал он Нико, – что тут у нас?

Принятие

Из всей лжи, что человек говорит себе, наверное, самой распространенной является то, что, если изменишь в себе что-нибудь, общество тебя примет. Это влияет на то, как вы ведёте себя с одноклассниками, соседями, коллегами, возлюбленными. Люди усердно стараются понравиться. Они нуждаются в этом больше, чем я способна понять.

Вот что я вам скажу: часто ваши усилия совершенно напрасны. Правда в том (смотрите-ка, ссылаюсь на саму себя), что, несмотря на все твои попытки произвести впечатление, люди рано или поздно разглядят тебя настоящего. Может, раньше, может, позднее, но разглядят.

Человеком, который пытался впечатлить Удо Графа, был портовый рабочий еврейского происхождения по имени Якки Пинто, большую часть своей жизни жаждущий принятия от окружающих. Усатый, тонкий как тростинка Пинто в свои пятьдесят три года ни разу не был женат, он жил в восточной части города и каждое утро час добирался до порта пешком. Пинто был малообразован и почти не имел друзей. Он заикался. До войны он в основном интересовался кораблём, на котором работал, и сигаретами с фильтром.

Но бабушка Пинто родилась в Гамбурге. Когда Пинто был ребёнком, они жили все вместе, и от неё он научился говорить по-немецки.

Когда нацисты вошли в Салоники, они создали нечто под названием юденрат. Само слово переводится как «еврейский совет», но я уже обращала ваше внимание на переворачивание слов. Никто и не намеревался собирать «совет», это была ширма для создания видимости того, что евреи имеют хоть какую-то власть над своей судьбой. Те, кто вступил в юденрат, должны были исполнять приказы немцев, то же касалось и «еврейской полиции», созданной под их началом. И хотя некоторые участники этих органов действительно пытались не допустить самых жестоких несправедливостей со стороны нацистов, большую их часть евреи воспринимали как коллаборационистов, которым нельзя доверять.

Пинто почти сразу вызвался вступить в юденрат, и Удо Граф решил, что его знание немецкого может оказаться полезным. Он сможет переводить тарабарщину, которая вылетала из уст этих греческих евреев.

– Твоя задача проста, – сказал ему Удо. – Переводить то, что говорю я, и в точности сообщать, что говорят они. Никакой лжи. Никаких отступлений.

Пинто согласился. Он даже улыбнулся, получив свои официальные документы с нацистской печатью внизу страницы. Ему казалось, что работа бок о бок с врагами защитит его от их гнева.

Глупая мысль. Станет ли волк защищать ягнёнка лишь потому, что он идёт с ним рядом?

* * *

– Его имя Нико, но они зовут его Хиони, – сказал Пинто. Мальчик стоял у стены в гостиной и нервно одергивал свою одежду.

– Что такое «хиони»? – спросил Удо.

– Снег.

– Почему именно снег?

– Потому что… – Пинто замешкал, пытаясь отыскать в памяти немецкий аналог слова «чистый». – Потому что он никогда не лжёт.

– Никогда? – Удо был заинтригован. Он повернулся к Нико: – Скажи-ка мне, мальчик, который никогда не лжёт, мы виделись с тобой раньше?

Пинто перевёл. Нико ответил:

– Я один раз видел вас на площади. Вы ехали в грузовике.

Удо вспомнил. Это тот мальчик, который пытался ему подмигнуть.

– Сколько тебе лет?

– Одиннадцать. Почти двенадцать.

– Почему ты никогда не лжёшь?

– Дедушка говорит, это грех.

– Понятно. – Удо на секунду замолкает. – Скажи, Нико, ты еврей?

– Да.

– Ты веришь в Бога?

– Да.

– Ты молишься в синагоге?

– Теперь нет. Её кто-то захватил.

Удо ухмыльнулся.

– Ну а до этого, Нико? Ты туда ходил?

– Я ходил каждую субботу. – Он потирает нос. – А ещё я всегда задаю вопросы на пасхальном седере, хотя мои сёстры младше меня. Вопросы должны задавать самые младшие, но они ещё не умеют говорить, поэтому спрашиваю я.

Удо вгляделся в лицо мальчика. Голубые глаза посажены на идеальном расстоянии друг от друга. У него хорошие зубы, мягкие щёки, аккуратный подбородок, светлые волосы и нос, совершенно не похожий на еврейский. Если бы ребёнок сам не признался в своём происхождении, Удо бы, наверное, посчитал его внешность хорошим примером того, как выглядят арийские дети.

Он решил задать ещё несколько вопросов.

– Почему ты прятался под лестницей?

– Было очень шумно. Все были напуганы. Поэтому я остался тут.

– Ты прятался один?

– Нет.

Глаза Удо расширились.

– Кто ещё был с тобой?

– Фанни.

– Кто такая Фанни?

– Моя одноклассница. Она нравится моему брату. Он хочет её поцеловать.

Удо рассмеялся. Пинто рассмеялся вместе с ним.

– А где Фанни сейчас?

– Пошла домой.

Удо встал.

– Ты знаешь, кто я такой, Нико?

– Нет. Но у вас чёрное пальто. Мама говорит, не надо подходить к мужчинам в чёрных пальто.

– Почему?

– Не знаю. Просто так говорит.

Удо почесал подбородок. В голосе мальчика слышался страх его матери.

– Можно мне пойти к моей семье? – спросил Нико.

Удо подошёл к окну. Отодвинул штору. В свете фонаря он увидел снежинки, покрывающие белым полотном улицу Клейсурас.

«Снег, – подумал он. – И этого мальчика зовут Снегом». Может, это какой-то знак? Удо верил в знаки. Возможно, ему суждено было въехать в этот дом, найти этого мальчика и использовать его для чего-то.

– У меня появилась идея, Нико. Ты можешь стать героем в глазах твоей семьи. Что скажешь?

Нико заплакал. Тяжесть этой встречи сказывалась на его состоянии. Он скучал по папе. Скучал по маме. На улице уже стемнело.

– Можно им вернуться домой? – спросил он.

– Вот что я тебе скажу, Нико, – сказал Удо, причмокнув. – Если сделаешь то, что я тебя попрошу, вы снова будете вместе.

Он подался вперёд, его подбородок оказался всего в паре сантиметров от глаз Нико.

– Ну что, поможешь мне?

Нико почувствовал, как сглатывает слюну. Он подумал о Фанни: вернулась ли она домой? Жаль, он не остался с ней.

Погодите. А что произошло с Фанни?

В последний раз мы видели её, когда они с Нико выглядывали в окно из-за шторы. Но как она там оказалась?

Что ж. Помните, что все дети остаются детьми. Даже в самых неутешительных обстоятельствах они попадают в ситуации, свойственные их возрасту.

В свои двенадцать лет Фанни находилась в том возрасте, когда её мысли часто занимали мальчики: как они выглядят, как смотрят на неё – а в особенности один конкретный мальчик, Нико, который, как мы уже знаем, сидел впереди неё в классе. Он выглядел не так строго, как мальчики постарше: у него были ямочки на щеках и едва пробивающиеся волосы над губой. Нико даже можно было назвать… красивым. На уроках Фанни любовалась им со спины: как его густые белокурые волосы спускались ровно до воротника белой рубашки, какими влажными они были порой по утрам, когда он только приходил в класс. Она представляла, как протягивает руку и проводит по ним пальцами.

В день, когда Фанни и другие ученики пришли в дом Крисписов, она искала взглядом Нико, но нигде его не находила. Тогда она подошла к лестнице и заметила, что дверь в чулан была приоткрыта. Увидела, как оттуда глядит на неё Нико. Он улыбнулся, но потянул дверцу на себя и закрыл её. Фанни постучалась.

– Что ты там делаешь?

Нико приоткрыл дверь.

– Я иногда здесь сижу.

– Можно посмотреть?

– Тут вообще-то темно.

– Ну и что. Всё равно хочется посмотреть.

– Ладно.

Он позволил ей заползти внутрь. Она захлопнула за собой дверцу. Нико был прав. Было темно и довольно мало места. Она странно ощущала себя, находясь так близко от него, но не имея возможности видеть его лицо, – это было головокружительное, тёплое, счастливое чувство.

– И долго ты здесь обычно сидишь? – прошептала она.

– Когда как, – прошептал он в ответ. – Иногда я подслушиваю разговоры.

– Получается, ты шпионишь?

– Не знаю. Возможно. Думаешь, не стоит так делать?

Фанни улыбнулась в темноту, радуясь, что он спросил её мнения.

– Думаю, что ничего страшного. Если у тебя не было цели шпионить, то не считается.

Фанни слышала, как другие дети болтали и отодвигали стулья. Она знала, что в любой момент их позовут заниматься. Но надеялась, что этого не произойдёт до того, как она задаст Нико свой вопрос, – вопрос, который уже какое-то время прокручивала у себя в голове. А вопрос был такой: «Нико, я тебе нравлюсь?».

Ей не удалось задать его. Раздался громкий шум, потом тяжёлые шаги, голоса немцев, выкрикивающих приказы, звуки переставляемой мебели. В испуге Фанни отыскала руку Нико и скользнула ладонью вниз к его пальцам и запястью.

Снаружи по полу таскали тяжёлые предметы. Открывались двери. Закрывались двери. Они слышали, как мама Нико кричит его имя, но оба были слишком напуганы, чтобы пошевелиться.

– Что нам делать? – прошептала Фанни.

– Папа говорил прятаться, если придут немцы, – сказал Нико.

– Значит, останемся здесь?

– Думаю, да.

Фанни почувствовала, как трясутся её коленки. Она сжала руку Нико. Так они сидели ещё сколько-то минут. Наконец, когда все звуки прекратились, Нико приоткрыл дверцу чулана. Они на цыпочках подобрались к окну, приоткрыли штору и увидели внизу семью Нико в окружении солдат. Нико задёрнул шторы, и они поспешили обратно в чулан.

Фанни плакала. Она вытирала слёзы ладонями.

– Мне очень страшно, – прошептала она.

– Не бойся, – сказал Нико. – Мой папа сильный. Он выиграл войну. Он вернётся за нами.

– Можно ещё раз взять тебя за руку?

– Да.

Они копошились в темноте, пока не сцепились руками.

– Извини, у меня мокрые пальцы, – сказала Фанни.

– Ничего.

– Как думаешь, куда они идут?

– Не знаю. Может, в то место, где нужно отвечать на вопросы, а потом тебя отпускают домой.

– Ненавижу немцев. А ты ненавидишь немцев?

– Нельзя ненавидеть других людей.

– Их можно. Это другое.

– Людей нужно любить.

Фанни выдохнула. Неподходящий момент, чтобы задать тот самый вопрос, но так ей не будет так страшно.

– Нико.

– Что?

– Я тебе нравлюсь?

Ему понадобилась пара секунд, чтобы ответить. Фанни почувствовала, как у неё сводит желудок.

– Да, ты мне нравишься, Фанни, – прошептал он.

* * *

Спустя час они приоткрыли дверь. В доме по-прежнему никого не было, но теперь и на улицах было пусто. Нико подошёл к шкафу и протянул Фанни дождевик брата.

– Надень капюшон, чтобы они не видели, кто ты, – сказал он.

– Ладно.

– Куда ты пойдёшь?

– К папе на работу. Наверняка он там. Он всегда там.

– Хорошо.

– Если его там не будет, можно мне вернуться сюда?

– Да.

– Спасибо, Нико?

Вдруг, без раздумий, Фанни подалась вперёд и обхватила руками шею Нико, приблизившись к его лицу. Она скользнула губами по его щеке и очень быстро коснулась его губ.

– Пока, – пробормотала она.

Нико моргнул.

– Пока, – ответил он хрипло.

Она шмыгнула за дверь и вышла на улицу.

* * *

Аптека отца находилась в западной части, меньше чем в миле от улицы Эгнатия. Фанни надела дождевик, который дал ей Нико, он оказался слишком большим для её худенького тела. Она подтянула воротник до ушей.

Шагая по скользкой мостовой, она думала о поцелуе. Это ведь был поцелуй? Она никогда прежде не целовала мальчика. И, хоть ей и хотелось бы, чтобы первый шаг сделал он, этот поцелуй всё равно считался, и то, что он вроде бы не был против, а возможно, ему даже и понравилось, кружило ей голову. Ей уже хотелось увидеть его снова.

Это придало лёгкости походке Фанни, и она несла эту лёгкость на протяжении всего своего пути до момента, когда завернула за угол и встала, как вкопанная.

Улица была забита толпой евреев, медленно идущих под дождём с опущенными головами. Они несли коробки и чемоданы. Кто-то катил тележки. Этих людей тоже выгнали из их домов и теперь, как скот, вели в квартал барона Хирша.

Фанни услышала вдалеке голос отца.

– Пожалуйста! Это займёт всего минуту!

Она заметила его на пороге аптеки, он упрашивал о чём-то немецкого солдата, сжимающего в руках винтовку.

– Это лекарства, вы же понимаете, – сказал отец Фанни. Людям нужны лекарства. Что, если они заболеют, получат травму, порежутся? Вы же понимаете, о чём я? Позвольте мне заскочить и набрать медикаментов в сумку. Я сразу же выйду и присоединюсь к остальным.

Фанни позволила себе сделать вдох. Её отец умел убеждать людей. Благодаря важным лекарствам его аптека всё ещё работала, тогда как другие еврейские лавки закрылись. Фанни не сомневалась, что отец сумеет попасть внутрь. Как только это произойдёт, она проберётся к заднему входу и присоединится к нему. Она увидела, как мотающий головой солдат поднял глаза к небу, явно уставший от спора. Наконец, он отошёл от двери.

– Спасибо, – сказал отец. – Всего минутку.

Он прошёл мимо солдата в сторону входа.

То, что произошло дальше, растянулось в помутневшем сознании Фанни на несколько долгих секунд. Когда её отец подошёл к двери, другой нацист оттолкнул первого в сторону, поднял пистолет и дважды выстрелил мужчине в спину. Он умер, держась за дверную ручку.

Фанни закричала, но не услышала собственного голоса. В голове были лишь пульсирующие глухие удары, словно в нескольких сантиметрах от неё взорвалась бомба и поглотила все звуки из атмосферы. Фанни не могла пошевелиться. Не могла дышать. Последним, что она запомнила, прежде чем провалиться в темноту, стали две руки, подхватившие её под мышками, и то, как её тело упало в колонну с другими, присоединяясь к длинному, растянувшемуся шествию в направлении гетто.

Себастьян никак не мог заснуть

Бедного мальчика переполняла вина за то, что он не сказал родителям о Нико. Первую ночь в новом жилище он провёл в собственных мыслях, лёжа на полу с головной болью. Чем больше он смотрел в лицо матери, тем хуже ему становилось. Чем больше думал о Фанни, тем хуже себя чувствовал. Ему приснился кошмар, в котором Нико горел в пожаре и кричал, и когда Себастьян проснулся в поту, то решил во всём сознаться.

Волею судьбы ему не пришлось этого делать. За несколько минут до 8:00 кто-то тихо постучал в окно с улицы. Себастьян, одетый в те же вещи со вчерашнего дня, первым услышал стук. Он потащился к двери, а когда открыл её, сердце пропустило удар. На пороге стояла старушка, в которой он узнал жену пекаря миссис Палити. Рядом с ней в его дождевике стояла Фанни.

– Где твои мама и папа? – спросила миссис Палити.

Не успев ответить, Себастьян услышал, как в коридор спешат родители. Он попытался поймать взгляд Фанни, но она безучастно смотрела куда-то перед собой, словно спала с открытыми глазами.

Когда Лев с Танной возникли в проёме, женщина сказала:

– У Фанни есть новости о вашем сыне.

Она пихнула Фанни в бок.

– Мы были в вашем доме, – пробормотала девочка. – Под лестницей. Мы прятались.

– Ох, слава богу, – сказала Танна, сжав руки. – С ним всё хорошо? Где он сейчас? В безопасности?

– Всё было нормально, когда я уходила.

– Почему ты ушла? Почему оставила его там?

– Я пошла искать отца.

– Твой отец забрал его?

Жена пекаря поймала взгляд Танны и едва заметно покачала головой.

– Он теперь на небесах, – сказала она.

– О нет, – пробормотал Лев.

– Ах, Фанни, – простонала Танна. – Фанни, иди ко мне.

По лицу Фанни лились слёзы. Она наклонилась вперёд к Танне, словно её ноги были связаны.

Себастьян не знал, что делать. Ему так хотелось обнять Фанни, почувствовать, как её волосы касаются его плеча, прошептать ей на ухо слова утешения.

Но всё, что он сказал:

– Можешь оставить мой дождевик себе.

Нико снится Белая башня

Салоники – это город большой красоты и великого прошлого, во многих историях это соединено воедино. Нико лежал в кровати, борясь со слезами, и вспоминал одну такую историю. Ему стало уютнее, и, погрузившись в неё, мальчик уснул.

Это была история о величественной Белой башне – укреплении, построенном в XV веке для того, чтобы защищать Салоники от вторжений. Каждый горожанин гордился этой достопримечательностью, и на восьмой день рождения Нико дедушка Лазарь повёл именинника, Себастьяна и Фанни к башне. После праздничного обеда из тушёной говядины, риса с кедровыми орешками и турецкого пудинга на десерт, Лазарь с детьми отправились на прогулку вдоль залива. Они шли мимо старых отелей и уличных кафе с маленькими столиками и цветными навесами, укрывающими посетителей от солнца. Вскоре подошли к башне и увидели расположенные вокруг неё павильон, ресторан и густой зелёный парк.

– У меня для вас сюрприз, – сказал Лазарь. – Ждите здесь.

На глазах Нико, Фанни и Себастьяна Лазарь подошёл к стоящему под сосной охраннику и о чём-то с ним заговорил. Незаметно протянул мужчине деньги. А потом кивнул детям, чтобы подбежали к нему.

– Куда мы идём, деда? – спросил Нико.

Лазарь широко улыбнулся.

– Наверх.

Нико шлёпнул брата по руке, и Себастьян улыбнулся ему в ответ. Фанни прямо-таки подпрыгнула от радости. Вскоре все трое уже были внутри и поднимались по бесчисленным ступеням винтовой лестницы, выглядывая в изредка попадающиеся окошечки с металлическими решётками. Детям казалось, что подъём длится уже несколько часов. Наконец, они вышли через арочный проём и оказались на крыше, где синева неба ударила в глаза, а потом перед ними, как на ладони, развернулся весь город.

Этот пейзаж отличался от всего, что они видели раньше. На западе городские крыши и порт, на севере холмы и старая крепость, на востоке богатые усадьбы с ухоженными садами, а на юге – залив, Эгейское море и словно сошедшие с картины заснеженные вершины Олимпа.

– Хочу рассказать вам одну историю, – сказал Лазарь. – Знаете, почему это сооружение называют Белой башней?

Дети пожали плечами.

– Когда-то здесь была тюрьма. Грязная, тёмная, а снаружи на стенах были кровавые пятна, оставшиеся от убитых заключённых. Здесь совершалось так много казней, что башню называли Кровавой.

Однажды люди, владеющие башней, решили её очистить. Но это было дорого и тяжело. Никто не хотел браться за такую работу.

В конце концов вызвался один заключённый. Он согласился самостоятельно покрасить всю башню в белый цвет, но с одним условием: что ему простят его преступление и выпустят на свободу.

– Всю башню? – спросил Нико.

– Всю, – ответил Лазарь.

– И у него получилось?

– Да. Это заняло много времени, больше года, но он закончил свою работу. И, как и было обещано, его отпустили. С тех пор мы зовём эту башню Белой.

– Ты знаешь, кто был тот мужчина? – спросил Себастьян.

– Немногие помнят его имя, – сказал Лазарь, – но я – да. Его звали Натан Гуидили. – Он замолк. – Он тоже был еврей, как мы.

Ребята переглянулись. Близился закат, и горизонт окрашивался в оранжевый. Лазарь взял внуков за руки.

– Эта история кое-чему нас учит, – сказал он. – Знаете, чему?

Мальчики выжидали, Лазарь глядел на море.

– Человек сделает что угодно ради прощения, – сказал он.