Текст книги "Авантюрист из Netflix. Как я нарушил все правила, устроил переполох в Голливуде и изменил будущее видеоиндустрии"

Мы жили в лучших гостиницах и ели в отличных ресторанах. Мы увидели, какие чудеса творятся в тамошних кибуцах – сельскохозяйственных общинах, создаваемых израильтянами на оккупированных территориях после окончания военных действий. Это были одновременно и передовые фермерские хозяйства, и социальный эксперимент по внедрению коллективных форм жизни, и часть геополитической стратегии, призванной укрепить положение Израиля в приграничных территориях. Живших и работавших в этих хозяйствах людей называли кибуцниками.

Во время поездки по кибуцам Джули влюбилась в тамошних людей. Особенно ее очаровали женщины, служившие в Армии обороны Израиля. Это был конец шестидесятых, мы приехали из пригородов Сан-Франциско, разумеется выступали против войны во Вьетнаме и вообще были пацифистами, а потому энтузиазм Джули меня удивил. С другой стороны, она ведь была еврейкой, и я наверняка мало понимал в том, что для нее было по-настоящему важно. В целом мне ее отношение представлялось показным, особенно когда она сообщила, что собирается купить и носить военную форму. Я тогда подумал: как же она может быть такой лицемерной и, с одной стороны, выступать против войны, а с другой – надевать военную форму просто как дань моде.

Думаю, мне было тогда немного не по себе, ведь я находился с Джули и ее матерью в чужой стране, а они еще стали вести себя так непонятно. Мне хотелось высказаться до конца, и я прямо в лоб сказал своей подруге: «Раз уж ты так веришь в Израиль, оставайся и защищай эту страну». Она ответила, что собирается вернуться в Штаты и окончить школу. И тут мне снова захотелось попробовать нечто новое и заодно показать, насколько взрослым я теперь стал. «Ну, тогда я останусь и пойду воевать». Мать Джули очень хотела оградить дочь от моего влияния и потому ухватилась за эту идею. Она сказала, что у нее есть друзья, которые могут помочь мне попасть в кибуц на границе.

И вот я уже сижу в автобусе и еду в кибуц под названием Ашдот Яков Ихуд, основанный еще в 1920-х сионистами, которые выкупили эти земли у арабов. Он находился прямо на израильской границе, к югу от Галилейского моря, и вытянулся вдоль рек Иордан и Ярмук, которые образуют границу с Сирией и Иорданией. Это прекрасные зеленые места. Просыпаешься утром, а воздух мягкий и теплый, повсюду банановые плантации и грейпфрутовые деревья.

Примерно в двадцати километрах от этого места находятся Голанские высоты. Израиль незадолго до этого отбил их у сирийцев, потому что те вели ракетные обстрелы близлежащих ферм. Незадолго до моего приезда здесь были убиты отец и сын, собиравшиеся открыть оросительный канал для соседнего кибуца. Один из членов ФАТХ, движения за освобождение Палестины, подложил противотанковую мину времен Второй мировой в механизм управления оросительными каналами, и та взорвалась, убив фермеров. Дети из этого кибуца спали теперь в подвале из соображений безопасности. Время от времени прямо над нами разворачивались учения противовоздушной обороны.

Как только ты попадаешь в кибуц, там немедленно определяют самые ценные твои навыки, которые могут пригодиться на ферме. Я сказал, что раньше каждое лето проводил на ферме у деда, в Омахе, и умею управлять трактором John Deere, каких здесь было немало. Только вот здешние тракторы были бронированными, а кабины были металлическими с пуленепробиваемыми окнами. Я стал трактористом и ежедневно в три часа утра проезжал со специальным тяжелым прицепом по земляным дорогам, чтобы проверить, не расставил ли кто ночью мины. К счастью, подо мной ни разу ничего не взорвалось.

Однажды нам сказали подготовить один из тракторов с грузовой платформой и быть готовыми к отправке на сбор грейпфрутов на территории Иордании. Вскоре после этого мы услышали, как прямо над нами пролетели истребители. Они прошли совсем низко в направлении фермы на той стороне границы. Израильтяне знали, что после этого в иорданской деревне никого не будет. Нам сказали пересечь границу, быстро собрать на территории соседней страны как можно больше бананов и грейпфрутов и привезти в кибуц.

Спустя примерно месяц произошла ракетная атака. Несколько добровольцев, и я в их числе, были на втором этаже недостроенного здания. Мы не слышали сирены, которая включалась, когда нужно было срочно спуститься в подвал. Услышав взрывы, я запаниковал и, вместо того чтобы сделать все, как нужно, и спуститься в убежище, спрыгнул с балкона. Я серьезно повредил колено, и меня увезли в больницу Хадасса в Иерусалиме.

Как мы видим, я сохранял верность духу привычной безрассудной легкости, но начал размышлять о будущем и просчитывать следующие шаги. Жить в кибуце мне надоело. Когда опухлость спала, я решил попутешествовать по Израилю. Я доехал автостопом до города Беэр-Шева, оттуда до Эйлата в заливе Акаба, а потом добрался до красивейшей полукруглой бухты на Синайском полуострове под названием Нувейба. В то время полуостров был оккупирован Израилем, а через несколько лет его передали Египту. По пути я ночевал в палатке.

Путешествуя по Израилю тогда, в 1970 году, я встречал удивительных людей, изо всех сил работавших на благо страны. Они не просто сформировали армию – они создавали инфраструктуру, накапливали знания, опыт, строили бизнес. Они возводили свою страну почти с нуля и в очень недружелюбной обстановке. Я своими глазами увидел, как небольшая группа людей, объединенных общей миссией и общими долгосрочными целями, может изменить мир. Благодаря этому опыту у меня появилась колоссальная вера в людей. Думаю, что во многом именно с этим связано мое отношение к предпринимательству в более поздние годы.

В это же время я стал задумываться над тем, что за люди все эти арабы и палестинцы, которые там, на другой стороне границы, делают все, чтобы уничтожить Израиль и убить его жителей. Мне захотелось выяснить, почему одни люди, наверняка хорошие, ненавидят других, тоже хороших? Я твердо решил попытаться пересечь границу и попасть в Сирию, Иорданию, Ливан и Египет, чтобы понять, что движет людьми и заставляет их творить такие страшные вещи друг по отношению к другу. Чуть ниже я расскажу, что со временем мне пришлось вести бизнес в Сирии, Ливане и Египте и я увидел, что тамошние жители вполне готовы сотрудничать, как и вообще люди во всем мире.

Джули вернулась в Калифорнию, чтобы окончить школу, а я стал думать, чем заняться дальше. Действуя все в том же духе расчетливой и безрассудной легкости, я решил, что хорошо бы выучить еще один язык. Французский казался мне тогда особенно романтичным, а потому я отправился в Париж. К тому времени деньги от продажи постеров и подработок в качестве диджея в Позитано у меня почти закончились. В Париже я нашел комнату с умывальником в районе Сен-Жермен, в нескольких кварталах от Сены, за одиннадцать франков в день (мне кажется, в то время это было меньше трех долларов). Записавшись на курсы французского в школу Berlitz на улице Монпарнас, я снова начал искать работу. В тот период мне приходилось обходиться в день поллитровой банкой несладкого йогурта с медом и багетом.

Примерно через полгода, насколько я помню, мой отец и младший брат приехали меня навестить. Или спасать меня, как сами они считали, так как к тому моменту я похудел с восьмидесяти до примерно шестидесяти семи килограммов. Я, как обычно, пребывал в романтическом настроении и влюбился в темноволосую французскую красавицу. Мы посвящали друг другу все время, которое ей удавалось урвать после школы втайне от родителей. Однажды я обнаружил у себя под дверью записку от нее, в которой говорилось, что отец узнал, что его дочь спит с длинноволосым американским хиппи, и что мне лучше поскорее уезжать, иначе он «до меня доберется». Не теряя времени, я рассудил, что настало время для нового приключения: выкатил мотоцикл из гаража и все подготовил к поездке, не забыв спальный мешок и палатку.

Моя безрассудная, хотя и расчетливая легкость подсказывала, что пора сматывать удочки. Но куда следовало отправиться?

Незадолго до этого я узнал от брата, что некая Джуди из нашей школы в Милл-Вэлли уехала на год по программе обмена в школу, расположенную где-то к северу от Барселоны, на побережье. Мне эта девушка всегда страшно нравилась. Она вряд ли бы вспомнила, как меня зовут, но я в те времена был страшно уверен в себе и подумал, что мог бы ее отыскать. Я знал, что она должна быть в какой-то небольшой частной школе в каталонском городе Бланес, а это было в паре дней езды на мотоцикле. Я отправился на юг.

Когда я вспоминаю о том, как мне в то время удивительно везло, я всегда думаю, что, видимо, делал что-то очень правильное в прошлой жизни. Я приехал в прибрежный городок Бланес около трех часов дня. Вдоль пляжа шла улица, на ней было полно кафе и ресторанов. Я увидел компанию старшеклассников, собравшихся на террасе какого-то кафе, остановился рядом, сел за стол. Две барышни говорили по-английски, и я спросил, не знают ли они девушку по имени Джуди, – и был потрясен, когда они ответили: «Да, знаем, она скоро придет».

Я узнал, что она что-то натворила и за это ее оставили в школе после уроков. Довольно скоро она и правда появилась. Первым делом она спросила не «Ты как тут оказался?», а «Это твой мотоцикл?». И мы сели на него и поехали. Доехали до крошечной квартирки, которую она снимала пополам с другой девушкой; Джуди собрала в сумку кое-какие вещи, и мы отправились в Барселону, примерно в восьмидесяти километрах к югу, и назад уже не вернулись.

Проведя около недели в какой-то гостинице в Барселоне, мы узнали, что все вокруг собираются на остров под названием Ивиса, и тогда мы тоже решили отправиться туда на пароме. Сейчас Ивиса – популярнейший курорт, а в 1970 году там, мне кажется, не было ни одной приличной гостиницы. Мы нашли небольшой фермерский домик посреди оливковых рощ и садов инжира и сняли его за сорок пять долларов в месяц. Мы жили в этом домике в компании трех мотоциклистов из Каролины. Разумеется, там не было ни водопровода, ни электричества.

Жизнь наша была похожа на идиллию. Вода Средиземного моря была сине-голубой и кристально чистой. Вокруг было немало крошечных и никому не известных пляжей. Чтобы туда попасть, приходилось карабкаться по камням или переплывать с другого пляжа. Каждый день мы исследовали новые уголки острова. На другой стороне была прекрасная закрытая бухта с острыми скалами высотой шесть-восемь метров. С них можно было нырять. Мы издалека видели эти скалы и плыли к ним, чтобы оттуда выбраться на пляж.

Мы брали с собой пиво San Miguel в больших коричневых бутылках и запас еды и прекрасно проводили время. Все вели себя очень осторожно – поначалу. Если нырять вертикально, то можно было удариться о камни, скрытые под водой, поэтому было безопаснее прыгать как можно дальше вперед. Довольно скоро под влиянием выпитого пива байкеры стали подначивать друг друга прыгнуть задом наперед. Один из них принял вызов – и разбил ноги о камни. Нужно было срочно доставить его в больницу, и нам пришлось плыть, да еще и его тащить. В монастыре неподалеку ему промыли рану, и уже оттуда мы повезли его в больницу.

Когда с этим было покончено, мы с Джуди сели на мой BMW. У нее в каждой руке было по литровой бутылке с пивом, и оба мы были в купальной одежде и сандалиях. Хоть наш приятель и пострадал, но жизнь в целом была прекрасна, лучше и быть не могло. И тут я допустил ошибку: не сбросил скорость на повороте, въехал в гравий и потерял управление. Мы с Джуди вылетели на обочину. Я до крови оцарапал колени и локти. Сидевшая за моей спиной Джуди поранила руку об осколки одной из бутылок. Кровь шла очень сильно. Чудесным образом вторую бутылку она умудрилась сохранить. Вот это девушка! Это оказалось очень кстати. Мы пришли в себя, открыли уцелевшую бутылку и пивом промыли раны.

Я всегда помню о том, что понял в тот день. Именно когда все складывается идеально и ни о чем вроде бы не нужно беспокоиться, важно быть особенно осторожным. Я заметил тогда, что, когда ты чувствуешь себя в полной безопасности и во всем уверен, тогда и случается всякая дрянь. Так легко расслабиться и налететь на неприятности. Скажу больше: с тех пор, как только жизнь начинала казаться мне слишком идеальной, я напоминал себе о том дне.

С Ивисой пора было заканчивать. Продолжать мои безрассудные похождения можно было и в новом месте. Мы решили податься в Грецию, проехав через юг Европы. Вначале мы ехали через французский Лазурный Берег, по пути заехав на Корсику и Сардинию, потом на пароме перебрались в Италию. Через всю страну добрались до Венеции, потом на восток, в сторону нынешней Хорватии, а оттуда до албанской границы. Однако попасть в Албанию жителям Запада тогда было нельзя. Мы поехали в объезд, через Печ, городок в горах на территории тогдашней Югославии (сейчас это Косово). Мужчины там носили белые шапки, похожие на яичные скорлупки, – очень странное зрелище.

И тут удача отвернулась от нас. Наш BMW на протяжении пары недель все чаще ломался, и в итоге в каком-то богом забытом месте пружина генератора лопнула, и починить ее можно было только в городе, до которого было около восьмидесяти километров. Мы решили, что правильнее всего будет добираться до Греции автостопом.

Мы с Джуди стояли на краю какого-то обрыва, и я вспомнил тогда, как в фильмах герои иногда сталкивают машину с высоты и она падает, ударяясь о камни, а потом эффектно взрывается. Мне показалось, что будет очень круто и вообще правильно попрощаться с моим другом-мотоциклом, который провез нас почти через всю Европу, именно так. И мы его столкнули, и он все летел вниз, и вниз, и вниз, ударяясь и переворачиваясь, а потом – тишина. Он просто рассыпался на части. Жизнь – это все-таки не кино.

Из этого эпизода я сделал два вывода. Во-первых, в определенный момент стоит прекратить попытки и признать поражение – зафиксировать убытки. Если бы я вспомнил об этом спустя годы, когда принимал свои самые рискованные бизнес-решения! А во-вторых, в ту секунду я понял, что, какими бы ни были ожидания, ты наверняка будешь разочарован и хотя бы отчасти все пойдет не так, как планировалось. Одна из важных догм буддизма гласит, что жизнь полна боли и страданий и причина этих страданий – человеческие желания.

Мы продолжили путь автостопом, в кузовах грузовиков, а иногда и в салонах легковых машин, и так из Югославии добрались до Греции. Мы заехали на несколько островов, потом узнали, что есть недорогой круизный корабль, который ходит между портом Пирей на окраине Афин и египетской Александрией. Там мы видели незабываемые вещи, которые нынешним туристам больше недоступны. Например, в Долине Царей мы оказались в гробнице Тутанхамона с личным экскурсоводом, причем там не было никаких защитных приспособлений, которыми теперь ограждены бесценные росписи.

Прошло несколько недель, и мы решили вернуться в Европу, а оттуда улететь домой, в Штаты. Но это оказалось непросто. Выяснилось, что между Александрией и Стамбулом курсирует судно, и мы поехали покупать на него билеты, хотя у нас на двоих было примерно девяносто долларов. Стало ясно, что придется добраться до Мюнхена и попробовать занять денег у моего отца. Все это происходило, как мы понимаем, до появления интернета, мобильных телефонов и даже кредитных и дебетовых карт. К этому моменту родители Джуди были страшно злы на нас и отказались помогать.

Мы решили добраться до Германии автостопом. Платить за гостиницы нам было уже нечем. В первом грузовике, который нас подобрал на окраине Стамбула, мы проехали через Болгарию и Румынию, причем обе страны тогда были социалистическими и фактически находились за «железным занавесом». Я был потрясен, увидев Румынию, в которой люди, похожие вроде бы на европейцев, жили как в девятнадцатом веке. В горах мы почти не встречали машин: тут по большей части перемещались на повозках, запряженных лошадьми. Многие ходили пешком из дома в горах в город и обратно. Я видел немало людей в национальной одежде с ручной вышивкой, в рубашках, расшитых бисером, в жилетах с меховой оторочкой. На мой тогдашний хипповский вкус, все это казалось почти шедевром моды. А еще мы заметили, что если рассчитываться по курсу черного рынка, то покупка нарядов в народном стиле выходила совсем копеечной: шелковую блузку с вышивкой, на создание которой ушло, я думаю, часов двести, можно было купить меньше чем за двадцать долларов. Я подумал, что на этом можно сделать неплохой бизнес.

Ранним вечером грузовик высадил нас в Бухаресте, столице Румынии. Мы пошли пешком и через несколько минут увидели маленький ресторан, видимо для местных работяг. У дверей мы дали друг другу слово, что сейчас войдем туда и не выйдем, пока не найдем кого-нибудь, кто предложит ночлег. На следующий день мы собирались отправиться в Германию, тоже автостопом. Не знаю уж, откуда у нас было столько наивной уверенности в себе, но через пару часов двое ребят, которые, по их словам, работали ночными сторожами в недостроенном жилом доме, и правда предложили нам переночевать у них. Комната оказалась грязноватой, а матрас – слишком тощим, но мы уснули моментально. Вспоминая все это, я просто не верю, что с нами не случилось тогда ничего страшного и что встреченные нами люди и правда оказались такими добрыми.

К сожалению, проснувшись утром, я обнаружил, что меня ночью кто-то покусал, вероятно паук. Глаза и одна сторона лица страшно опухли, и по всему телу была сыпь. Никто бы не посадил в машину попутчиков, похожих на зомби, а потому мы решили посидеть в парке и подождать, пока отек спадет. Пойти к врачу у нас и мысли не было, тем более что и денег на это тоже не осталось. Ближе к вечеру отек частично спал, и мы решили потратить половину из оставшихся девяноста долларов и купить билеты на поезд, чтобы уехать как можно дальше в сторону границы. Оказалось, что за сорок пять долларов мы можем добраться до города Клуж-Напока. Он находится недалеко от границы с Венгрией, на трассе, которая шла в Вену и дальше в Германию.

Нам удалось добраться до Германии, и с помощью моих родителей мы вернулись домой. Вскоре мы поселились вместе, сняв у родителей Джуди жилье в городке Стинсон-Бич в Калифорнии. Однако наш роман быстро завершился. Джуди стала интересоваться другими парнями, и мы расстались. Я ушел, забрав с собой все свои пожитки, которые уместились в пару пакетов из супермаркета.

Любой нормальный человек в этот момент прекратил бы поиски приключений. Однако моя расчетливость в сочетании с привычной безрассудной легкостью навела меня на мысль. У меня не было ни образования, ни ценных навыков, ни перспектив – и я вспомнил про те румынские блузки. Я занял у матери пять тысяч долларов, вернулся в Румынию, накупил одежды, привез в Штаты и продал на Родео-драйв в Беверли-Хиллз по цене в сотню раз выше той, что сам заплатил.

Со временем у меня сложилась довольно прибыльная бизнес-модель: поехать, купить, продать. Разбогатеть на этом было нельзя, но на жизнь мне хватало. Я прилетал в немецкий город Гейдельберг, покупал там подержанный «мерседес» с дизельным двигателем и отправлялся на восток. Первую остановку я делал в Цюрихе или в Вене, где в местном банке менял десять-пятнадцать тысяч долларов на румынские деньги. При этом платил я примерно одну сотую от официального курса, установленного в самой Румынии коррумпированным правительством Николае Чаушеску. Ввоз наличных в Румынию был запрещен, но это еще полбеды: крупнее, чем сто лей, банкнот не существовало, и мне приходилось прятать и провозить тайком три-пять тысяч купюр.

Мой отец много лет провел за «железным занавесом» в поисках доступа к русским и восточноевропейским авиационным технологиям. Он как-то рассказал, что таможенники почти никогда не ищут контрабанду в одежде или на теле того, кто пересекает границу. Не знаю уж, как он об этом узнал, но это было похоже на правду. Так что я покупал себе и своему провожатому огромные походные ботинки, и мы под каждую стельку укладывали пачки денег пять-семь сантиметров толщиной. За пару дней до пересечения границы мы начинали тренироваться, чтобы ходить в этих ботинках более естественно.

Оказавшись в Румынии, мы закупали женские шелковые блузки с вышивкой, жилеты с меховой оторочкой и тому подобные предметы гардероба из приданого фермерских дочерей. Потом мы пересекали Болгарию и попадали в Грецию, откуда отправляли все наши покупки в Штаты. После этого через Турцию добирались до Сирии и там продавали машину в одном из таксопарков. Оттуда было недалеко до Каира. Там мы покупали старинное римское стекло и узорные козырьки-маркизы для окон и возвращались в Калифорнию, чтобы продать все это богатство.

На протяжении следующей пары лет я по два-три месяца копил деньги, продавая то, что удалось привезти, и планировал следующую поездку. За десять лет я совершил восемнадцать таких поездок. Каждая поездка обходилась мне в пятнадцать-двадцать тысяч долларов. Этого хватало, чтобы в Гейдельберге купить выпущенный в шестидесятых дизельный «мерседес» 230 или 250, потом в Вене или в Цюрихе купить румынские леи и в целом пройти весь маршрут с прибылью.

В каждую поездку я приглашал подругу. Однажды взял с собой девушку, которая, как я надеялся, станет моей подругой. Но моя романтическая затея не удалась, и попутчица вернулась в Калифорнию без меня, а я в Мюнхене познакомился с Патти, начинающей певицей из семьи американцев, живших в Германии. У нас начался бурный роман, и вскоре я предложил ей вернуться в Штаты вместе со мной. Мы собирались снять квартиру, и она стала бы моим партнером в бизнесе по продаже румынских блузок. Мы действительно сняли квартиру на Миллер-авеню в Милл-Вэлли, Патти взялась за продажи, и благодаря ее талантам дела у нас пошли отлично.

И все бы хорошо, но однажды она неожиданно спросила, люблю ли я ее. Как и много раз в жизни, я брякнул первое, что пришло в голову, не задумываясь о чувствах собеседника. Этот случай стал для меня важным уроком, и, хотя мне потребовались годы, чтобы сделать правильные выводы, я до сих пор вспоминаю именно тот разговор, чтобы напомнить себе, каким идиотом я иногда оказываюсь. Совершенно не задумываясь, я ответил: «Пожалуй, нет, я тебя не люблю». Через полчаса она, собрав вещи, уехала, и я ее больше не видел. Через некоторое время я узнал, что она стала довольно известной панк-рок-певицей в Сан-Франциско и выступала под псевдонимом Pearl E. Gates.

В начале 1973 года я на месяц отправился в очередную поездку, а по возвращении в аэропорту Сан-Франциско меня встретили мама и ее давний бойфренд Роджер. Было шесть тридцать утра, и они сообщили мне (вот это сюрприз!), что меня вызывают в призывной пункт Окленда, чтобы провести медицинское освидетельствование и подтвердить, что я годен к службе.

Это были последние годы войны во Вьетнаме, и призыв проводился в форме лотереи. Каждый день в течение года получал случайным образом присвоенный номер от одного до трехсот шестидесяти пяти. Призыв начинался с номера один и чаще всего доходил лишь до ста: к этому моменту норма была выполнена. В 1973 году я получил номер сорок шесть, и вероятность того, что меня призовут, была довольно велика. Я участвовал в антивоенных протестах, а еще бывал за границей и понимал, как наивна и ошибочна бывает иногда американская внешняя политика. Я стал искать возможность избежать призыва.

Мать нашла психолога, и тот написал заключение в дополнение к моему заявлению об отказе от военной службы, которое она и привезла в аэропорт. В призывном пункте все было точно так, как показывают в кино: требовалось заполнить бумаги, показать удостоверение личности и раздеться до белья, стоя рядом с четырьмя десятками молодых людей, ожидающих дальнейших приказаний. Врачи проверяли каждого из нас: зрение, горло, рефлексы. После этого был еще психолог. Я спрятал заявление в трусы и в нужный момент показал его врачу. Через десять минут я получил отсрочку на полгода, с чувством облегчения вышел на улицу, и мама отвезла меня в Милл-Вэлли.

Я слетал по своему обычному маршруту еще два раза и вдруг с удивлением обнаружил в почтовом ящике повестку, согласно которой мне предписывалось явиться на сборы в течение пары недель. Я был в шоке и рассчитывал, что смогу выкрутиться, показав все то же письмо от психолога. Но не вышло. В течение недели я перевез все свое добро на склад, освободил квартиру, оставил на почте заявление о пересылке всей моей корреспонденции на адрес брата, жившего на другом конце Милл-Вэлли, – и полетел во Францию.

К тому моменту отец с женой переехали из Мюнхена, где он выпускал рассылку по подписке, посвященную проблемам авиакосмической инженерии, в Кап-Мартен – городок, расположенной между Монако и итальянской границей. Теперь он жил в доме по соседству с тем самым садом, где Уинстон Черчилль проводил остаток жизни за мольбертом. Через друзей и знакомых отец с женой нашли мне квартиру на первом этаже двухэтажного дома с палисадником в самом центре Монте-Карло, причем с пониженной ставкой, установленной государством на смехотворном уровне, – сто шестьдесят долларов в месяц. Дом стоял на той же улице, что и знаменитое Café de Paris и казино Монте-Карло. Из него открывался прекрасный вид на море и на первые, самые крутые повороты гоночной трассы Гран-при Монако.

Умудрившись устроиться в таком завидном месте, я быстро стал популярным среди знаменитостей и детей самых разных бизнесменов. В числе моих знакомых оказались Бруно Робало, чья семья владела компанией, производившей сиденья для всех автомобилей «фиат», Эллен Д’Эстанвилль и даже герцогиня Д’Эстанвилль, которой принадлежал весь первый квартал Елисейских Полей. Познакомился я и с Реджин, бывшей тогда лицом сети клубов Jimmy’s, открытых в Париже, Нью-Йорке и Монте-Карло.

Именно там, в Монте-Карло, я познакомился с Федерико де Лаурентисом, сыном знаменитого итальянского режиссера Дино де Лаурентиса, снявшего несколько фильмов о гладиаторах. Федерико был невысок, но невероятно красив. У него была смуглая кожа, он носил бороду из жестких волос. В восемнадцать или девятнадцать лет он жил в крутейшем доме прямо у воды и ездил на желтом «Ягуаре XKE», на котором иногда позволял прокатиться и мне. Мы с Федерико стали почти неразлучными: вместе ходили на вечеринки, вместе пытались познакомиться с девушками. Он был намерен пойти по стопам отца и стать режиссером и кинопродюсером.

За его сестрой Рафаэллой ухаживал тогда некий Жан-Пьер, чьему отцу принадлежал знаменитый ресторан в Кап-Мартене под названием Le Pirate. Гости оставляли там по двадцать тысяч долларов и даже больше. Отец Жан-Пьера, которого я знал как «пирата», выходил к посетителям в пиратском костюме. Официанты и остальные работники носили красные банданы и полосатые рубашки. Ресторан был знаменит коротким представлением: «пират» выносил вам бутылку шампанского, и вы должны были за нее заплатить независимо от того, заказывали вы ее или нет, причем «пират» наливал бокал и себе и тут же разбивал его об пол. Я видел, как за каким-то столом сидела компания из двенадцати человек и вдруг на них как будто что-то нашло: все начали бить бокалы, даже не попробовав шампанского.

Рафаэлла и мы с моей тогдашней подругой ходили на дискотеку рядом с Le Pirate, а часа в четыре утра заходили в ресторан в расчете на бесплатную закуску. Я всякий раз удивлялся, видя, какие груды битого стекла и фарфора приходилось выметать уборщикам. «Как это все работает?» – спросил я Жан-Пьера. Он объяснил, что отец включает в счет каждую разбитую тарелку. Что особенно любопытно, у него был контракт с производителем где-то в районе Ниццы, и тот поставлял новую посуду по бросовой цене. Я начинал понимать, что во всяком бизнесе у кого-то всегда есть свой интерес. Даже в этом ресторане полное, казалось бы, безрассудство было основано на расчете.

Рафаэлла и Федерико де Лаурентис стали моими первыми связями в кинобизнесе. Рафаэлла стала продюсером многих фильмов, включая «Дюну».

В Монако меня часто приглашали на вечеринки, причем иногда просто потому, что я был там единственным настоящим хиппи: тогда ни у кого в Монте-Карло даже не было длинных волос. Думаю, хозяевам хотелось собирать у себя как можно более разношерстную компанию. Одним словом, моя внешность возбуждала любопытство.

Как-то раз я сидел в лобби Hotel de Paris, и рядом со мной села немолодая женщина и представилась: Тамара де Лемпицка. На ней было пышное платье в цветах и объемный берет. Мы разговорились и с тех пор стали хорошими друзьями. Она родилась в Польше и стала знаменитой художницей, работая в стиле ар-деко. Ее работы выставлены в крупнейших музеях мира. У нее были сумасшедшие романы с герцогами и графами по всей Европе. Теперь ей было за семьдесят, она жила в гостинице, и недавно какой-то арт-дилер обманом – через знакомого врача – убедил ее, что жить ей осталось всего ничего. Поверив, она распродала за копейки всю свою коллекцию.

Тамара пригласила меня подняться к ней в номер, где на мольберте стояла незаконченная работа. Было ужасно интересно увидеть выдающуюся художницу за работой, но видеть, как она пытается успокоить дрожащие руки и воссоздать собственные утраченные работы, было очень горько.

Я чем-то понравился Тамаре, и она познакомила меня с Энди Уорхолом, который тогда был в Монако со всей своей свитой: бизнес-менеджером Фредом Хьюзом и Бобом Колачелло, издателем и редактором журнала «Интервью». Мы быстро сдружились, и они предложили поехать с ними на юг Франции, а оттуда на Итальянскую Ривьеру на три месяца. Их компания занималась сбором денег на постановку пуэрто-риканского мюзикла. Планировалось посетить множество состоятельных домов, и Энди собирался написать каждого из хозяев в стиле знаменитого портрета Мэрилин Монро за двадцать пять тысяч долларов.

В конце поездки Энди подарил мне литографию Мэрилин Монро с автографом. К сожалению, примерно через год, рассорившись со своей немецкой подружкой, я уехал и забыл эту литографию под кроватью. Больше я ее не видел, и это одно из моих самых больших сожалений. Время от времени я пытался узнать, не продает ли кто-нибудь похожую работу, и всегда почти рыдал от отчаяния, видя, сколько мог бы теперь выручить за свой экземпляр. Впоследствии стало ясно, что я гораздо больше времени трачу на сожаления об упущенном, чем на благодарность за то, что у меня все-таки имеется.

Следующие пару лет я провел, работая над разными проектами. Вначале сотрудничал с одним бывшим итальянским генералом и продавал замшелые военные регалии на Ближний Восток. Потом я работал на некоего Джона Пейна, который продавал возможности инвестировать в американские стартапы.