Текст книги "Когда родители любят слишком сильно. Как избавиться от созависимости в отношениях с родителями и детьми и жить своей, а не чужой жизнью"

Лори и Тони были непохожи, но оба они не могли испытывать благодарность к родителям; им было трудно даже просто сказать родителям: «Спасибо». Так часто случается, когда детям дается слишком многое. Такие дети не столько избалованы, сколько обозлены, потому что чувствуют, что ими манипулируют с помощью подарков, вместо того чтобы уважать и ценить такими, какие они есть.

Родители Тони и Лори столь многое давали детям для того, чтобы отомстить друг другу и «купить» преданность своих детей. Но есть много других причин, отчего родители дают слишком много. Давая детям слишком многое и неистово помогая им, родители могут удовлетворять множество собственных потребностей. Вот несколько самых распространенных причин для подобного поведения:

Чтобы поднять собственную самооценку. Человек, не уверенный в своем будущем и в себе самом, может попытаться доказать себе, что он вполне хорош как отец или мать. «Я хороший человек – смотрите, как много я делаю для своих детей», – вот что родители бессознательно стараются продемонстрировать, давая детям слишком многое.

Чтобы как-то компенсировать собственные лишения в детстве. «Я не хочу, чтобы мои дети мучились, как я когда-то», – как бы говорят многие родители. Иногда дети вырастают с огромным чувством вины противоположного характера: если они никогда не страдали и даже особенно не напрягались, то не достойны владеть тем, что им дают.

Чтобы избавиться от чувства вины и дискомфорта. Неудачи детей порой заставляют родителей вспоминать собственные провалы и страдания. Тогда у них было мало резонов бороться со своим чувством дискомфорта, но теперь они могут предотвратить похожие провалы детей, делая за них то, что при некотором дополнительном усилии дети могли бы сделать и сами. В глубине души, на бессознательном уровне родители чувствуют примерно следующее: ты, мол, унаследовал мои слабости и несовершенства, и мне труднее признать их в тебе, чем в себе. Я чувствую себя виноватым каждый раз, когда тебе плохо. Я чувствую себя виноватым каждый раз, когда совершаю ошибку вместе с тобой. Позволь мне воздать тебе за это.

Чтобы заполнить внутреннюю пустоту. Безудержное «задаривание» цветет пышным цветом в семьях, где брак не удовлетворил потребностей одного из супругов (или обоих), но продолжает существовать «ради детей». Обычно один из супругов чувствует себя покинутым, и тогда он начинает безудержно одаривать детей, бессознательно полагая, что это не позволит детям тоже покинуть его или ее. Центр внимания переносится с брака на детей.

Чтобы восполнить отсутствие другого родителя. Один родитель может быть алкоголиком, или садистом, или эгоистом, или больным, или безразличным к детям. Второй родитель в подобной ситуации может чувствовать себя виноватым и будет бояться, что ребенок вырастет с эмоциональными проблемами, если не восполнить этот пробел. Пытаясь восполнить недостающее, этот родитель перебарщивает и начинает давать слишком много. Ребенок-то все равно ощущает потерю другого родителя, но теперь на это еще накладывается чувство вины по отношению к первому родителю, дающему слишком много, – вины за то, что его боль не удается заглушить.

Чтобы восполнить собственное отсутствие. К этому часто склонны родители, слишком занятые работой и карьерой и редко бывающие дома. Чтобы «расплатиться» за свое постоянное отсутствие, они покупают детям подарки, слишком многое им позволяют, потворствуют любым их желаниям, сколь бы безумными они ни были. Чувство вины – очень мощный стимул неуемного дарения, потому что, одаривая другого, человек считает себя уже не таким большим эгоистом.

Чтобы изменить поведение ребенка. Как только ребенок начинает сердиться или расстраивается, слишком любящие родители бегут на подмогу с заменителем соски – с деньгами, машиной, обещанием новых нарядов, позволением гулять всю ночь – с чем угодно, только бы не было скандала. Эмоциональные взрывы угрожают власти родителей, которым необходимо держать все под контролем. Ребенок же приучается изменять свое поведение за взятку. Впоследствии он приучается манипулировать родителями и вымогать все новые и новые взятки.

Итак, родители, которые дают слишком много, делают это из-за своих неудовлетворенных потребностей. Впервые осознать, что все дело именно в их потребностях, – очень неприятная для нас штука, ведь мы зачастую представляем наших родителей этакими идеальными людьми, сверхчеловеками, непогрешимыми и не имеющими никаких потребностей. Больно осознавать, что наши родители в чем-то нуждаются. Когда мы понимаем, что они стремятся удовлетворить свои эмоциональные потребности, используя нас и за наш счет, то бываем ошеломлены и подавлены этим открытием. В то же время мы изо всех сил стараемся дать нашим родителям то, в чем они, по нашим представлениям, нуждаются, потому что любим их и хотим быть уверены, что это взаимно.

Мы чувствуем себя несостоятельными, потому что сделанного нами никогда не бывает достаточно, чтобы удовлетворить эмоциональные потребности наших родителей. Мы не можем унять их боль и облегчить их страдания. Мы не можем восполнить понесенные ими утраты и разочарования. Мы все равно стараемся, но, что бы мы ни делали, этого никогда не бывает достаточно. Мы можем даже забыть о самих себе и вести себя так, как, по нашему ощущению, нужно нашим родителям для удовлетворения своих потребностей.

Послушаем нескольких взрослых, вспоминающих о том, что они получали от родителей и чего родители ждали взамен.

Тэд: «Мой отец хотел, чтобы я стал врачом, и поэтому у него были отложены деньги на оплату обучения в медицинском институте. А я очень хотел быть художником. По крайней мере пятеро учителей рисования пытались серьезно поговорить с ним о моем таланте. Но денег на уроки живописи и на материалы у отца никогда не было. То есть вообще-то деньги были, но они были отложены на мое медицинское образование. Предполагалось, что в один прекрасный день их достанут из копилки, и они будут моими, что бы ни случилось.

Сегодня я – врач, и отчасти благодарен родителям за то, что они сделали меня врачом. Но иногда, совершая обход больных и выглядя как «господин доктор» до последних мелочей, я спрашиваю себя: «Да кто же я? Кто же я на самом-то деле?»

Шэрон: «Когда я училась в колледже и жила в общежитии, у меня произошел серьезный разговор по телефону с отцом по поводу парня, с которым я тогда встречалась. Отец над ним посмеивался, потому что он был толстеньким коротышкой, и это было так вульгарно с его стороны, что я прямо с ума сходила. Я понимала, что он поддразнивает меня и пытается спровоцировать, так что перестала, наконец, спорить и дала ему высказаться. Тогда он почувствовал, что я злюсь, и сказал: «Слушай, у меня лежит для тебя чек».

Не «Прости», не «Почему ты молчишь?», а просто: «Вот тебе деньги». Я ужасно психанула и говорю: «Не надо. Не присылай. Не нужны мне твои деньги».

Но он все равно прислал чек, и я отослала его обратно. Я надеялась, что на этом он и успокоится, но нет: когда приехал на каникулы мой двоюродный брат, он специально встретился с ним и передал деньги для меня. Брат пришел с ними ко мне в общежитие, и мне ничего не оставалось сделать, как только рассмеяться. А что мне еще оставалось делать? Сказать брату: мол, оставь их себе, и пусть наши дела обсуждает уже вообще вся родня? Я взяла деньги и тут же простила отца за все обидные слова, которые он наговорил мне.

Я навещаю его время от времени. Он обнимает меня и называет «папиной дочкой». У меня внутри все готово взорваться. Он понятия не имеет, кто я такая на самом деле. Да и откуда ему знать? Ведь я – из тех, кто продается».

Джоэл: «Когда я скопил денег на машину, мы с отцом обошли всех продавцов подержанных машин в городе. Наконец, я нашел кабриолет с отличной магнитолой за подходящую цену. Мы четыре раза возвращались, чтобы снова посмотреть машину, пока я, наконец, не сказал:

– Хочу эту.

Отец был в зале с продавцом; он подозвал меня, чтобы подписать бумаги. Не знаю почему, но я сначала подписал, а потом стал читать. Что-то было не так. Я посмотрел на отца и спросил:

– Это та машина? Та, что я выбрал?

Он немного покраснел.

– Это хорошая машина, надежная машина.

– Но та ли это машина? – настаивал я.

– Это та, которая тебе нужна. Зачем было брать меня с собой выбирать машину, если ты не хочешь слушать моего совета?

И ведь он не платил за машину, а просто подставил меня, заставил купить другую, не ту, что я хотел, из чувства вины за то, что он потратил на это так много времени. Я два года ездил на этой машине, которую он мне выбрал, которую я ненавидел, в которой вообще не было магнитолы. Да, она была надежна, спору нет. Слишком надежна. У меня даже не было хорошего повода от нее избавиться.

Отец получил то, что хотел, – он всегда должен получать то, что хочет. А что получил я? Два года я злился на себя за то, что у меня не хватило сил противостоять ему – или вообще обойтись без его помощи».

Из всех этих историй становится видно, как тонка грань между «давать» и «контролировать». Они иллюстрируют различные способы, которыми родители могут давать детям нечто с тем, чтобы управлять ими, направлять их и приспосабливать к удовлетворению собственных потребностей. И дети становятся такими, как это нужно родителям. Они подчиняются семейным устоям и получают в награду кого-то, кто волнуется о них, помогает им, наставляет, советует и дает все, что только можно дать. Им хочется заботиться об этих людях, которые дали им так много, даже если это означает, что они совершенно не заботятся о самих себе.

Результат изнеженно-обездоленного детства – пассивное ожидание, что кто-то другой обеспечит нас, и за это нам придется удовлетворять множество его потребностей, – возможно, ценой собственной жизни. В итоге в нашей жизни возникает запутанный клубок следующих противоречий:

Нам кажется, что мы вправе рассчитывать на то, чтобы другие люди заботились о нас и многое для нас делали. Однако, добиваясь этого, мы чувствуем неловкость; чувствуем, что обязаны этим людям, что они подавляют нас, – и нам приходится отталкивать их от себя. Нам кажется, что такие люди слишком многого от нас ожидают.

Мы полагаем, что мы – особенные, не такие, как все, и даже лучше других. Но одновременно с этим мы чувствуем себя несостоятельными и становимся самыми самокритичными людьми на свете.

Нам не нравится, когда кто-то пытается нами манипулировать. Но если мы сами не можем управлять поведением других, мы чувствуем себя потерянными.

Мы отталкиваем от себя людей, когда становимся слишком сильно зависимыми от них. Мы также отталкиваем других людей своей отчужденностью и высокомерием.

Мы находим рациональные оправдания тому, что по-прежнему принимаем так много от родителей. Но нас гложет чудовищное чувство вины по этому поводу.

Мы чувствуем себя преданными своим родителям. Но когда мы общаемся с ними, мы ссоримся, пререкаемся, расстраиваемся и замыкаемся в себе.

Мы возмущаемся, когда родители слишком сильно опекают и защищают нас. Но и мы сами слишком сильно опекаем и защищаем их.

Мы считаем, что не нуждаемся в помощи для решения наших проблем, потому что у нас не должно быть проблем. Однако нам необходима помощь, чтобы расстаться с иллюзией «идеальности» нашей семьи.

Эти противоречия раздирают нас на части, и нам это не нравится. Эти противоречия – результат слишком сильной родительской любви (в частности, неуемного «задаривания»); именно из-за них мы не можем жить в мире с самими собой. Но если мы начнем анализировать собственную жизнь, шаблоны своего поведения и процесс их возникновения, то начинаем понимать, что нам необходимо их изменить.

3. Стремление хорошо выглядеть
«Улыбнись маме и папе!»

Мои мать и сестра, сидя за столом, старались перекричать друг друга и разошлись не на шутку. Мама орала так, что вся покраснела. И тут зазвонил телефон. Она взяла трубку и, не моргнув глазом, сказала: «А, Мэри, здравствуй. Как дела? Нет, не занята. Как раз тебя вспоминала». Ее голос прямо источал мед. Я так и уставилась на нее. Нет, правда, как можно измениться вот так, мгновенно? Она всегда учила нас, что как бы ты себя ни чувствовал, нельзя показывать свои эмоции за пределами семьи.

Джилл, 21 год, студентка

Майкл рос в музее. «У нас были диваны, на которые никому не разрешалось садиться, и портьеры, к которым нельзя было прикасаться. Половина дома была покрыта толстыми пластиковыми чехлами. Картина настоящего уюта», – смеется он.

В доме у Майкла никого и близко не подпускали к мебели. Все было исключительно для показухи. «Большой обеденный стол орехового дерева использовали раз в год, на Рождество, когда собирались гости. Только тогда вынимали «приличный» фарфор и «приличное» серебро. Все прочие вечера мы втискивались в душную кухню, по очереди ели с надколотых тарелок и пили из банок из-под варенья».

Ничто в доме не было достаточно чистым для матери Майкла. «Грязь, занесенная в дом с обувью, доводила ее до слез, – вспоминает он. – Даже отцу доставалось, если он ставил стакан на журнальный столик или тумбочку. А следы пальцев на буфете или мыльное пятно на кафеле в ванной приводили мать в бешенство.

Когда я пошел в школу и стал бывать у моих товарищей, меня поразило, как люди входят в дом и, не снимая обуви, идут в ней прямо по свежевычищенным коврам и навощенному паркету. У нас дома такого никогда не бывало».

Вы спро́сите: ну и что такого ужасного в чистом, налаженном, красивом доме? Ничего. Но навязчивая идея наших родителей, чтобы все «выглядело хорошо», редко ограничивается сверкающими полами и сияющими чистотой кухонными шкафами.

Для родителей, любящих слишком сильно, нет, пожалуй, ничего важнее того, как их семья, и особенно дети, выглядят со стороны. Когда отец Майкла ввязался в борьбу с администрацией школьного округа, длившуюся еще долго после окончания сыном школы, Майкл понял, насколько важно для его родителей было, чтобы он «выглядел хорошо» в глазах сверстников, учителей, соседей и родственников.

«Мать с отцом хотели, чтобы я был самым популярным мальчиком в окру́ге, – вспоминает Майкл. – Всем полагалось меня любить. Если во втором классе было тридцать дней рождения, а меня приглашали только на двадцать девять, то этот тридцатый, куда меня не позвали, их просто убивал. Они допытывались, что я такого сделал этому мальчику или девочке, что они меня так ненавидят».

Но популярность – это еще не все. С самого первого дня приготовительного класса родители внушали Майклу, что самые высокие оценки в школе – это жизненно важно. «Сами они никогда в колледже не учились. Они росли в годы великой депрессии, и об этом просто не могло быть и речи. А мама даже и школу не окончила, но я об этом не знал до двадцати трех лет, пока дядюшка не проболтался. Она бросила школу в шестнадцать лет и пошла работать бухгалтером. Я так думаю, что мои родители хотели, чтобы у их детей были все те возможности, каких не было у них. О колледже они начали говорить, когда я еще не был даже в старших классах. В общем, давили изо всех сил».

А Майкл отнюдь не был примерным учеником. Уже в четвертом классе у него начались проблемы, и родители нанимали ему одного репетитора за другим. «Ничего серьезного, просто я медленно читал. Сказать по правде, я никогда особенно не любил читать. В школе мне было трудно усидеть на месте. Гораздо интересней было потусоваться с друзьями, поиграть в бейсбол. Я уже начинал формироваться во вполне приличного спортсмена, но родителям этого было слишком мало. Они считали, что вдобавок к этому я должен быть еще и первым учеником в классе. Когда у меня появились проблемы с чтением, репетитор стал приходить к нам каждый день после школы и заставлять меня по полтора часа сидеть и читать вслух. Мама сидела рядом и слушала, пока один из репетиторов не сказал, что в ее присутствии я нервничаю».

Способности к чтению у Майкла улучшились, но родители продолжали приглашать репетиторов, потому что хотели помочь ему избежать школьных проблем в будущем. Но «сага с проблемами» разворачивалась дальше. «Выяснилось, что очень легко заставить репетиторов делать за меня домашние задания. Я напирал на то, что родители оказывают на меня давление. Я ныл: «Если я получу за это задание меньше пятерки, они не выпустят меня из дома».

Большинство репетиторов, познакомившись с моими родителями, охотно мне верили. После этого переманить их на свою сторону было легко. Может быть, я был уверен, что получу «неуд», если сделаю работу сам. Не знаю. Но родители бы просто умерли, если бы узнали, кто на самом деле зарабатывает эти прекрасные оценки».

К началу старших классов у Майкла накопилась солидная история успехов в учебе. Но его собственных заслуг в этом было мало. «Я говорил родителям, что на контрольных впадаю в ступор и не могу сосредоточиться. Так я объяснял позорные оценки, которые получал, когда никто не сидел рядом и не помогал. Сказать по правде, я за все старшие классы не одолел ни одной книги. Родители отвели меня к психиатру, чтобы тот помог мне преодолеть «страх перед экзаменом». Отец встречался с завучем, добиваясь для меня особых привилегий. Мне очень много помогали. Все шло прекрасно до предпоследнего класса».

В тот год учительница английского вернула Майклу его семестровое сочинение, где вместо оценки было написано большими красными буквами: «Подойди ко мне». «Это не твоя работа», – утверждала она, не слушая горячих возражений Майкла.

На следующий день родители Майкла пришли в школу, чтобы поговорить с учительницей. «Она показала им пачку работ, которые я написал в классе. Это были жуткие работы. Отец же продолжал настаивать, что контрольное сочинение написано мной. Я чувствовал себя идиотом. Конечно, писал его не я. В старших классах я не написал сам ни одного сочинения, но признаться в этом никак не мог. И я клялся и божился, что работа моя. Я говорил, что все остальные работы, написанные в классе, такие дрянные потому, что я очень волновался из-за учительницы».

Учительница оставалась непоколебима. Отец Майкла был вне себя. «Мне даже стало жалко учительницу. Отец давил на нее с такой силой, что она даже заплакала. От стыда я готов был залезть под стол. Потом отец пошел к директору школы. Ничего не добившись и там, он пошел к попечителю учебных заведений. Мои оценки за весь семестр зависели от того, уступит ли учительница английского, и поэтому родители не сдавались. Они наняли адвоката и заявили протест в местный департамент образования.

В нашем городке эта тяжба вызвала много шума. Когда наш дом стали осаждать журналисты, и отец начал давать им интервью, я думал, что умру от стыда».

Майкл не спал ночами, ворочался в постели, мучаясь чувством вины. «Я просто не мог сказать отцу, как все было на самом деле. Он все твердил, как сильно в меня верит. Каково было мне сказать ему правду, если вся моя жизнь была сплошным обманом?»

Несмотря на возражения Майкла, родители подали в суд на администрацию школы. Их стремление добиться «справедливости», сколько бы времени на это ни понадобилось, не знало границ.

Наконец, когда Майкл был уже на первом курсе колледжа, его тетя уговорила родителей отозвать иск. «Понятия не имею, – устало вздыхает Майкл, – чем ей удалось околдовать отца. Для него этот иск стал любимой игрушкой. Если б мог, он, наверно, дошел бы даже до Верховного суда».

Когда родители Майкла ввязались в борьбу со школой против несправедливости, учиненной, как они полагали, их сыну, они действовали из лучших побуждений. Они возлагали огромные надежды на Майкла и считали, что он должен добиться успеха. Они тратили время, силы и деньги, чтобы Майкл его добился.

Но их родительская любовь к сыну была чрезмерной. Их ожидания и надежды имели больше отношения к их мечтам, чем к способностям Майкла. То, что началось как желание поддержать сына, когда у него начались проблемы в школе, переросло в навязчивую идею.

Майкл рос, как на арене, где упасть никак нельзя. Когда родители столкнулись с не очень серьезной проблемой замедленного чтения, они уберегли его от неудач и разочарований, окружив кольцом «помощников», чтобы те постоянно направляли его и ограждали от падений.

Но кого старались защитить родители Майкла на самом деле? На первый взгляд кажется, будто всё, что они предпринимали, делалось ради Майкла, но на самом деле ими в немалой степени двигали собственные потребности и побуждения. Их неодолимое желание, чтобы Майкл «хорошо выглядел», во многом порождалось неуверенностью в том, достаточно ли хорошие они родители. Если бы Майкл был первым учеником в классе, они были бы «лучшими родителями». За громадными вложениями в школьные успехи Майкла стоял страх, что их сочтут плохими родителями, если сын провалится. Майкл должен быть идеальным во всех отношениях, чтобы оградить их от этих ужасающих негативных суждений.

Популярность Майкла, его оценки и спортивные успехи сделались для его родителей их собственными достижениями. Они бессознательно рассматривали Майкла как продолжение самих себя. Им было не до чувств и потребностей сына, потому что ими слишком сильно двигали их собственные. Это проявилось, например, в том, что они готовы были довести конфликт Майкла с учительницей до суда, невзирая на его возражения. Если они и осознавали, каким унизительным было для сына их поведение, это было для них второстепенным делом. Гораздо важнее было воплотить через Майкла свои мечты.

Майкл рос под чудовищным давлением. Он не имел никакого стимула решать собственные проблемы, потому что родители сразу же очень глубоко вникали в любую из них. Едва у него случалась неудача, они тут же слали ему на выручку спасательную команду. Хотя родители Майкла действовали из лучших побуждений, желая сыну преодолеть трудности с чтением, их усилия помочь ему подрывали его самостоятельность и усиливали зависимость. Сами того не осознавая, они поощряли зависимость Майкла от посторонней помощи и тем самым старались сделать все, чтобы средние способности сына не поставили под угрозу осуществление их мечты о поступлении сына в колледж и его последующем профессиональном успехе.

Дети и подростки легко и быстро приспосабливаются к своему окружению и обстоятельствам. Майкл чувствовал, что родители боялись его самостоятельности, и вывел из этого, что если постарается самостоятельно сделать домашнее задание, то непременно провалится. Вместо того, чтобы пойти на риск, он сделался умелым манипулятором. Он хитростью добивался того, что задания выполняли за него другие, а сам при этом пассивно наблюдал за происходящим. Таков был его способ приспособления к жесткой семейной системе. Он делал то же, что делают многие дети, чьи успехи становятся для родителей навязчивой идеей. Он нашел творческое решение стоявшей перед ним задачи – всегда «выглядеть хорошо» – и таким образом «выживал» в сложившихся обстоятельствах.

Хотя Майклу удалось преподнести родителям столь необходимые им школьные успехи, обмануть самого себя он не мог. Пусть его изворотливость и помогла ему уйти из-под абсолютного контроля своих родителей, но он жил в постоянном страхе разоблачения. Его самолюбие глубоко страдало при мысли о том, какой «липой» были все его высокие оценки. Семестровое сочинение с начертанным на нем «Подойди ко мне» стало воплощением его самых страшных опасений.

Возможно, родители Майкла с самого начала подозревали, что наделавшее столько шуму сочинение было чужой работой. Почему же тогда они с таким упрямством добивались своего, вплоть до решимости через суд доказать, что их сына ложно обвинили в списывании?

Неприятие правды стало для родителей Майкла такой же привычкой, как манипулирование и ложь для него самого. Признать правду значило бы для них посмотреть в лицо неприглядной действительности: Майкл оказывался тогда не только плохим учеником, но еще и весьма способным к обману юношей. Об этом узнали бы все: учителя, одноклассники, соседи, друзья. И сами родители Майкла стали бы выглядеть тогда весьма неприглядно, потому что они допустили такое безобразие.

С их точки зрения, это было неприемлемо. Уж лучше отрицать все, чем признать, что их сын такой же посредственный и несовершенный, как и они сами. Чувствовать себя спокойно они могли только до тех пор, пока все отрицали.

Родители Майкла могли всё отрицать потому, что Майкл всеми силами старался оградить их от правды. Но как поступают такие родители, когда неудачи детей становятся столь очевидными, что отрицать их уже невозможно? Примером тому служит история Сюзан.

«Мой дядюшка рассказал мне историю о моей матери, которая, случись она в другой семье, была бы просто уморительной, – тихо смеется Сюзан. – Мне было месяца три, когда она прочла в каком-то журнале статью об одаренных детях. Там говорилось, что одаренные дети в младенчестве начинают самостоятельно переворачиваться в колыбели на несколько месяцев раньше обычных младенцев. Ну а я не переворачивалась и вообще не проявляла никаких признаков особой одаренности. Дядюшка клянется, что после этой статьи мать каждый день часами просиживала у моей колыбели, переворачивая меня, – она думала, что может меня научить».

В детские годы Сюзан мать неизменно возлагала на нее большие надежды. Сюзан вспоминает, как ее сравнивали с другими детьми и заставляли быть лучше их. Больше всего ее раздражало сравнение с двоюродной сестрой Мелиссой. «Мать постоянно соревновалась с моей тетей, – рассказывает Сюзан. – Всё, что было у кузины Мелиссы, должно было быть и у меня. Мы с Мелиссой были одного возраста и ходили в одну школу. Меня беспрерывно таскали на уроки балета, фортепьяно, фигурного катания – куда только не таскали! – просто потому, что такие уроки брала Мелисса. Мать приходила туда и подавала советы со стороны. У меня ничего не получалось, я была настоящим увальнем. А Мелисса, конечно, была хороша во всем, и для моей матери это было просто катастрофой.

Мать старалась свести Сюзан и Мелиссу вместе, но, как легко себе представить, они не выносили друг друга. «Мне никак не удавалось объяснить матери, что я никогда не буду такой, как Мелисса. Во-первых, Мелисса была маленькой и изящной, а я – высокой и ширококостной. Мелисса непрерывно говорила и смеялась и никогда ни к чему не относилась серьезно, а я была тихой и застенчивой. Мелисса дружила со всеми вокруг, она была самой популярной девочкой в своем классе. У меня была пара подруг, и мы не вписывались в окружение Мелиссы. В шестом классе, когда мы начали ходить на совместные вечеринки с мальчиками, мальчишки дрались между собой, чтобы потанцевать с Мелиссой и ее подругами, а со мной никто из них даже и говорить не хотел. В общении я была «полный ноль» по сравнению с Мелиссой. Я уверена, что она меня стыдилась».

Хотя у Сюзан было немало достоинств, они блекли по сравнению с популярностью Мелиссы, особенно в глазах ее матери. «Училась я гораздо лучше Мелиссы, потому что она вечно филонила. Мать радовалась моим оценкам, но не могла понять, почему я не так популярна среди сверстников. Она постоянно мне бубнила, что я гораздо интереснее, чем Мелисса. Она заламывала руки и заваливала меня советами.

“Ты должна больше улыбаться. Кто тебя заметит, если ты не улыбаешься? Убери волосы с глаз. Заправь блузку. Почему ты так тихо говоришь? Тебя не слышно. И постарайся хоть иногда не выглядеть такой скучной”».

Мать делала попытки выстроить для дочери социальную жизнь. «Однажды я застала ее на кухне с парой девочек, пришедших ко мне позаниматься, – она обсуждала с ними, кто из парней мог бы подойти мне. Я была еще только в восьмом классе, а она уже беспокоилась об этом. Я пришла в ужас и была готова ее убить. Я поклялась, что никогда больше не буду с ней разговаривать, но долго злиться на маму не могла. Да и как было злиться, если она без конца повторяла, что делает все ради меня, потому что хочет видеть меня счастливой? Я знала, что так оно и есть. И я не стала обижаться, как и в сотне других случаев, когда она вмешивалась в мою жизнь».

Мать страстно надеялась, что в старших классах у Сюзан все пойдет по-другому. Все и пошло по-другому, но не так, как ожидала мать. «В старших классах было гораздо больше народу. Я подружилась с девочками из одной компании, которые мне по-настоящему нравились. Они не были самыми популярными в школе, но с ними я чувствовала себя уютно, меня принимали такой, какая я есть. А мать их всех возненавидела. Она обвинила их в том, что назвала моим «падением». Раньше я всегда училась на «отлично», а теперь появились четверки и тройки. Я перестала одеваться так, как хотела мать, и ходила в школу в потертых джинсах и футболках, как и все мои подруги. Я бросила попытки войти в окружение Мелиссы. Приходя из школы, я ела то, что находила в холодильнике, и начала прибавлять в весе. Это стало для матери последней каплей. Этого она вынести не могла. Она стала уговаривать отца, чтобы мы переехали из этого района за город. Она говорила, что эта школа, куда я хожу, сделает из меня калеку на всю жизнь. В июне моего первого года в старших классах мы уже стали паковать вещи».

В то лето, перед переездом, мать взялась решительно переделывать Сюзан, собираясь сделать так, чтобы в пригороде у дочери все было совершенно по-другому. «Для матери это был звездный час, – улыбается Сюзан. – Она водила меня по магазинам, приговаривая «Нам нет преград», и я набила гардероб новыми шмотками. Она повела меня к врачу, и тот назначил диету, чтобы сбросить набранный мною лишний вес. Она заплатила за стрижку и укладку у лучшего в городе визажиста.

Все лето материнские наставления шли сплошным потоком. Сюзан была рада избавиться от призрака Мелиссы и решила прислушаться к материнскому совету. «Я начала привыкать к мысли, что смогу переделать себя и прийти в новую школу совершенно другим человеком. Я подумала: может быть, на этот раз мать права».

Учебный год в новой школе Сюзан начала с большими надеждами. Но новое, очень просторное школьное здание, учителя и классы, полные незнакомых лиц, пугали ее. Она чувствовала себя здесь более одинокой, чем прежде, потому что была слишком застенчивой, чтобы навязываться в друзья. Она в одиночестве бродила по коридорам этой новой школы и понимала, что, несмотря на все родительские старания, для нее ничто не изменилось. «Должна признаться, я была по-настоящему подавлена тем, как все обернулось, – говорит Сюзан, качая головой. – Знаете, поначалу мне казалось, что все будет по-другому. Но, видите ли, снаружи я, может быть, и выглядела прекрасно, а в моей душе был сплошной раздрай. Лишь когда мне было далеко за двадцать, я поняла, что это нормально – быть тем, кто ты есть, и вовсе не обязательно быть тем, кем хочет видеть меня мать. Но тогда я чувствовала себя ужасно».