Текст книги "В долинах и на высях Болгарии. Воспоминания командира 30-го Донского полка"

Пошла опять наша жизнь обыкновенным порядком, только на ночь усиливали на берегу пешую цепь и конные пикеты с разъездами.

Прошло несколько дней. К нам приехали гости, корреспонденты русских газет: гг. Немирович-Данченко, Федоров, Каразин и еще кто-то, не помню, попросили устроить шашлык. Великолепный был вечер, тихий, звездный. Войсковой старшина Грузинов взялся распоряжаться жареньем шашлыка. Это старый Кавказец, сослуживец Якова Петровича Бакланова, всегда серьезный и дельный сотенный командир, под огнем спокойно-храбрый офицер, любимый казаками и товарищами. Принесли сухих дров, и благодаря их сухости костер вышел весьма ярок; его зарево освещало группу лежащих офицеров с командиром полка и гостями, приехавшими к нам.

Пошли рассказы, шутки, остроты, смех, и кто-то запел; к этому голосу присоединился другой, и таким образом неожиданно составился довольно стройный хор. Между тем Грузинов уже начал спускать с некоторых вертелов готовое мясо, как вдруг, приостановившись, спокойно сказал нам: «Выстрел». Вскоре за тем мы услышали другой, третий и потом несколько выстрелов сразу. Значит не шутка. Подняли тревогу, крикнули «к коням», а шашлык забыли. Дежурные сотни в десять минут были готовы, и сам командир повел их к Дунаю. Через полчаса перестрелка уже разыгралась вполне, но к полуночи все опять затихло. Оказалось, что турецкие лодки подъезжали к нашему берегу, а казак в сторожевой цепи сделал по ним выстрел. Вероятно, турки хотели испытать, насколько мы усвоили себе предосторожности сторожевой службы. При этом досаднее всего было то, что великолепнейший шашлык застыл, т. е. пропал; тогда как, судя по внимательно озабоченной физиономии Грузинова во время жарения, можно было предполагать, что он смастерит нам превкусное походное кушанье.

Вскоре после этого нас сменили другие воинские части, а нам приказано двигаться вверх по Дунаю, но ради чего – мы не знали, и при этом велено делать переходы не иначе как ночью; дневное же время употреблять на отдых.

На вторую ночь после выступления из Малоруша, мы соединились с нашими товарищами из Кавказской бригады, а на третью пришли в деревню Бею, где опять встретились с пластунами и сейчас же получили от них приглашение на закуску, где застали большую компанию офицеров разных родов оружия, которые нам сообщили по секрету, что все они сейчас идут в составе своих частей на переправу, под общею командою начальника 14-й пехотной дивизии генерал-майора Драгомирова, причем, в коротких словах передали и содержание его знаменитого приказа. Так как мы сильно устали с похода, то, пожелав им благополучной переправы, отправились к себе на бивуак. Наутро площадь уже очистилась от некоторых полков. Вечером же было получено приказание выступать и нашему полку, опять вместе с Кавказскою бригадой. Впереди были слышны пушечные выстрелы. Это наши переправляются. Сколько-то убитых и раненых, и кто? Немудрено, что у многих из нас сверлила в голове эта жуткая мысль, так как большая часть из нас еще в первый раз в жизни вступала в сферу действий, называемую войной.

Ближе стали подходить к Зимнице: начали встречаться и лазаретные фургоны. А впереди пыль ужасная – не только что ничего не видно, но даже и дышать-то трудно. Около Зимницы нас остановили на ночлег, а на утро двинули на переправу. Самого местечка Зимницы мы за пылью почти и не видели, но когда спустились на низменность к Дунаю, то воздух несколько прочистился. Пришлось проходить два моста через затоны, прежде чем приблизились к самому Дунаю. Остановки долгие и чуть ли не ежеминутные: люди и транспорты шли и из-за Дуная, и к Дунаю, и все, казалось, куда-то спешили. А вот и пять человек пленных турок гонят. Какие они жалкие, оборванные! В этот день, однако, нас через Дунай не переправили, так как переправа была еще занята передовым отрядом, да и мост еще не был готов в полной мере.

Два дня спустя приехал к нам Его Высочество Николай Максимилианович Лейхтенбергский, посмотреть полк, который теперь поступал под его начальство в составе особой бригады, сведенной из полков: нашего, Киевского гусарского и 10-й Донской батареи полковника Солунского. Князь остался доволен 30-м полком и сообщил Орлову, что наша переправа совершится завтра утром. Действительно, на другой день мы двинулись к мосту, где, однако же, пришлось простоять довольно долго, и потому ради сокращения времени ожидания и для рассеяния скуки, наши песенники запели разудалые казачьи песни. Переправа под убийственной жарой, на открытом солнцепеке, тянулась нестерпимо долго: справа рядами по пять лошадей дистанции на поводу, – представьте же, на какое расстояние пришлось полку растянуться! Приказано было, по мере того как сотни будут переходить на противоположный берег, сажать их в седло и скорее выводить на обрывистые возвышенности, потому что внизу под кучами стояла жара и духота невыносимая ни для людей, ни для животных.

Когда я ступил на тот берег, до меня долетели сверху какие-то славянские слова.

Подымаю голову и вижу на самом краю страшного обрыва несколько женских фигур, покрытых белыми вуалями. Собрался полк и пошли мы по каким-то ярам, виноградникам, обрывам. На каждом шагу приходилось только удивляться нашим передовым героям, которые, несмотря на преграду, представляемую одною из широчайших в Европе рек, сумели тоже с бою взять эти неприступные позиции, при столь небольшой относительно потере.

Пока мы втянулись в Царевицкое ущелье, лежавшее на разветвлении дорог Тырновской и Рущукской, нам встречалось много пехоты, артиллерии и кавалерии, идущих по разным направлениям, и все эти части торопились к назначенным для них бивуакам, так как уже наступали сумерки. Тут характер местности, сравнительно с левым дунайским берегом, резко изменился: высокие холмы и глубокие долины, перерезывающие все видимое пространство в разных направлениях, быстрые потоки и почти на каждой версте прекрасные фонтаны, – все это нас занимало и интересовало как невиданное, но знакомое заочно по рассказам наших дедов, бывших некогда в Турции. Но тут вышли мы на высокую гору, с которой открылась очень большая равнина, где мы догнали казачий № 23 полк полковника Бакланова, шедший в авангарде 8-го корпуса. В этом полку у нас нашлось много знакомых, встреча с которыми, впрочем, была непродолжительна, так как данный нам привал продолжался не более получаса. Незадолго до рассвета дошли мы до деревни Овча-Могила и здесь остановились на ночлег, а в 10 часов утра пошли дальше со всеми предосторожностями: авангардом и боковыми дозорами. Моей сотне пришла очередь быть в правом боковом разъезде, причем у моих казачков не обошлось без тревоги. Увидели они, что не в далеком расстоянии, правее нас, «замаячило» (казачье выражение – показалось) на кургане три человека, которые и скрылись; все они были в папахах и в черкесках. Чтобы не беспокоить напрасно всю бригаду, я послал офицера с десятью казаками убедиться в точности донесения. Оказалось, что правее нас идет Кавказская бригада и что от нее тоже посланы влево разъезды, чтобы быть в связи с нами.

Тут мы догадались, что по всей вероятности, у нас было пущено вперед несколько кавалерийских бригад, чтоб «осветить» местность для всей армии. На этом же переходе пришлось убедиться в тех трудностях, которые выпадают на долю кавалерийской части, которая идет в боковом разъезде, в особенности при гористой местности. Например, скрывается отряд между горами; въедешь на гору, смотришь, а отряд уже повернул влево, и так как боковому разъезду всегда нужно быть на одной с ними линии, то сейчас же правым плечом и ускоренною рысью приходится догонять его. При этом жара убийственная, каменистая местность, кустарники, нередко сплошной терновник или колючка, – мука и людям, мука и коням. А тут еще, подходя к деревне Градешницы, мне прислали сказать из колонны, что я должен заехать в деревню Слива, где, как рассказывали болгары, находятся башибузуки, которых, впрочем, на деле не оказалось. Такие штуки зачастую проделывали с нами не в меру опасливые «братушки». Таким образом, проездивши несколько лишних верст, я с сотней прибыл на бивуак только в девять часов вечера, усталый ужасно, да и лошади еле передвигали ноги; но за то заслужил личную благодарность Его Высочества Князя Лейхтенбергского, который, как я уже сказал, состоял теперь нашим бригадным начальником. Здесь нам была назначена дневка, так как лошади всего отряда изморились ужасно, а у Киевских гусар от жары даже пало на походе пять коней. Радуясь дневке, как возможности отдохнуть, мы расположились бивуаком на южном склоне довольно большой горы. Внизу широкая речка Осма, на другом берегу опять горы всевозможных форм: тут и сахарные головы, и какие-то верблюжьи горбы, а дальше, еще выше видны синие горы. Неужели Балканы? – «Нет, – отвечают болгары, – до Балкан 25-ть часов», то есть 125 верст. А интересуют они нас: что это за великаны такие? Итак, едва лишь мы расположились в сладкой надежде на суточный отдых, как пришлось убедиться, что на войне не бывает определенных дневок. В девять часов на бивуаке поднялась суматоха; казаки седлают; велено идти 1-й, 2-й и 4-й сотням и 1-му взводу 10-й батареи. В несколько минут все эти части были готовы, и маленький отрядец двинулся рысью вниз по долине. Дорога довольно порядочная; по сторонам ее виноградники, вишни, абрикосы и персики; плоды везде уже созрели, так что подъедешь и нарвешь фруктов, да таких, которых у нас и за дорогую цены не везде и не всегда достанешь. После пяти верст ходу перед нами открылась довольно обширная равнина, орошаемая тою же самою Осмой, а невдалеке открылась и деревня Мурад-Бей, прекраснейшее и богатое селение, где мы вброд перешли реку и направились в деревню Михайлицы. Пройдя эту последнюю и поднявшись на возвышенность, наш отряд остановился, не знаю с какою целью. В это время подскакивает к нам на взмыленной лошади драгун и говорит полковнику Орлову, что на драгунский эскадрон наступает турецкая пехота, вследствие чего эскадронный командир просит помощи. Так как я первый попался на глаза, то Орлов сию же минуту приказал мне с сотней казаков скакать по указанному драгуном направлению.

Солнце палило немилосердно, и поэтому при быстроте нашего движения у меня в сотне на всем марш-марше пала лошадь; это было тем досаднее, что вся эта тревога оказалась напрасной. Увидев впереди довольно высокую возвышенность и на ней кучку людей, я послал туда сотника Поздеева со взводом, а сам с остальными казаками поджидал у подошвы. Возвращается Поздеев и говорит, что на горе стоит эскадрон драгун и с ним сам его командир, который на вопрос Поздеева, где неприятель прехладнокровно ответил «не знаю».

– Но ведь вы же прислали просить помощи?

– Да, я думал было, что это неприятель, а вместо того оказалось просто жители из ближнего села.

Таким образом, благодаря «думанью» драгунского майора, нам пришлось по пустому проскакать 15 верст под палящей жарой, а несчастному казаку ни за что, ни про что лишиться своей единственной лошади.

Вернулся я в Михайлицы уже вечером, куда и наши сотни отступили для ночлега. Болгары нам принесли жареных кур, яиц и вина, хотя последнее было похоже на уксус, но при нужде на безрыбьи, как говорится, и рак рыба, а в особенности, когда голод и жажда заявляют свои неотразимые требования.

Выставив для предосторожности пикеты, мы тут же за деревней расположились на траве, и пока казаки сварили нам в котелках какую-то похлебку, у нас шел живой разговор о нынешнем дне. Сейчас только ротмистр лейб-гвардии гусарского полка (фамилии не помню) привез новости, что генерал Гурко с бою взял Тырново, и что нам наутро приказано идти туда же. Выступивший с рассветом наш отряд все больше и больше втягивался в горы. В лежавшей на пути деревне мы были встречены болгарским священником со крестом и всеми жителями; женщины бросали букеты.

За деревней нам пришлось буквально карабкаться на очень крутую гору, и вдобавок еще совершать этот путь по какому-то узкому карнизу, так что солдаты и казаки назвали это место «Чертовым подъемом». Когда отряд перевалил через эту возвышенность, перед нами открылась великолепная небольшая долина, перерезанная маленьким ручьем, и турецкая деревня Балваны, населенная, как рассказывали болгары, самыми закоренелыми башибузуками. На этом основании мы приняли больше предосторожностей, оцепили деревню, и вслед за тем были посланы небольшие партии казаков с офицерами осмотреть село и отобрать оружие. Общее наблюдение за всеми этими командами было поручено мне. Поехав туда вместе с сотником Поздеевым и четырьмя казаками, я при въезде в деревню услышал шум, который усиливался по мере нашего приближения к мечети. Оказалось, что все жители села – мужчины, женщины, и дети собрались в ее ограде. Женщины, по обычаю, группировались отдельно от мужчин.

От страха ли, не знаю, но только женщины перед нами не закрывались и, протягивая к нам руки, молили о пощаде, вероятно, в том предположении, что мы, сейчас же начнем их рубить. Трое старых турок выделились из толпы и, подойдя к нам, жаловались через переводчика на болгар, которые будто бы режут их семейства и жгут дома; при этом на их физиономиях явно сказывалась сдержанная злоба, и ни один мускул не дрогнул иным более теплым чувством, хотя они рассказывали о несчастий людей самых близких их сердцу. Турки помоложе тоже подошли ближе к нам и предложили табаку; мы, чтобы не обидеть их азиятской любезности, сделали по папиросе и сказали, что сейчас же расследуем это дело, и если все это окажется правда, то бесчинства будут прекращены.

Возвратившись, я все рассказал полковнику Олову.

Жара была несносная, и при этом нет ни малейшей тени, нет и палаток! Я растянул на пиках свою бурку, сделал маленький холодок и лег, было, отдохнуть, как вдруг послышались мне какие-то не то звонки, не то бубенчики; приподымаюсь и вижу: на турецком седле сидит болгарин, и лошадка под ним, хоть и маленькая, но очень живая; у моей так сильно набита спина, что седла нельзя класть. «Эй, братушка, – остановил я его, – продай коня». – «Да купить, братушка», – отвечает. – «Кольки пари?» – «Три пол». Значит три полуимпериала. Не долго он заставил себя просить и уступил за один золотой. Я очень был рад: перемена моему бурому. Да еще какая живая лошадка оказалась!

У этой деревни догнала нас остальная часть бригады, и после маленького привала двинулись уже все вместе по шоссе в Тырново; но пройдя пять верст, наш полк свернули вправо, в деревню Пушево, откуда была послана 1-я сотня в Габрово под командой есаула Грузинова, для разведки о Шипкинском перевале и о том, сколько там турецких войск. Остальные пробыли здесь три дня и занимали пикет по горам. Полковник Орлов уехал в Тырново и оттуда прислал приказание – всем идти туда же, а 3-й сотне под командой есаула Антонова, остаться для наблюдения за дорогой. Пришли мы уже вечером под дождем, который мочил нас всю дорогу. Что это за живописная местность – город весь разбросан по скалам; хорош он днем, если смотреть на него с художественной стороны; но ночью, когда во всех окнах зажгутся бесчисленные огоньки, – еще лучше. Тут вам кажется, что вы смотрите на великолепную иллюминацию какого-то громадного амфитеатра. Зато самые улицы возмутительно скверны; по самой широкой из них только и может проехать один экипаж, а встречному экипажу уже нет места; приходится, хоть распрягать его и оттаскивать назад за задние колеса – иначе не разъедешься. В Тырново мы застали Орлова и Грузинова, которые уже возвратились из Габрова. При этом поиске Грузинов настиг на дороге турецкого телеграфиста, который успел, однако же, скрыться, бросив на произвол судьбы бричку, пару лошадей, весь телеграфный аппарат и разные бумаги, что и было Грузиновым представлено в Тырново. Из разговора с Орловым я узнал, что он собирается идти с 1-й и 2-й сотнями с каким-то очень важным поручением в Габрово, и что в этом случае я должен оставаться в полку за старшего. На другой день ожидали в Тырново Главную квартиру, и хотя мне очень хотелось видеть торжественный въезд Главнокомандующего в город, но по разным обстоятельствам не пришлось. С главною квартирою прибыл и конвой, состоявший из дивизиона лейб-гвардии казачьего полка, где еще были мои старые товарищи. На второй день по прибытии Главной квартиры, ко мне пришел казак и вручил приказание явиться в Главный полевой штаб. Я оделся по форме и отправился, недоумевая, зачем бы это меня зовут.

Великий Князь разместился в красивом, задичалом саду, в палатках, а его ближайший штаб в небольшом домике, по соседству. Здесь встретил я Михаила Дмитриевича Скобелева и еще каких-то трех незнакомых мне полковников, которые, вероятно, явились затем, чтобы представиться Главнокомандующему. Великий Князь еще не выходил из своей палатки, где в это время вел какой-то продолжительный разговор с начальником штаба генерал-адъютантом Непокойчицким.

Подходит ко мне какой-то незнакомый мне генерал и спрашивает: «Вы полковник Греков?» – «Я, ваше превосходительство», – отвечаю ему. – «Вы здесь заведуете оставшимися частями 30-го казачьего полка?» – «Так точно, ваше превосходительство». – «Почему же вы, зная, что Главная квартира уже пришла, не явились?» – «Я этого не знал, ваше превосходительство, виноват!» – «Очень жаль, что вы не знаете правил».

«Вот тебе и дождался Главной квартиры, – думаю себе, – первый блин, да комом!» В это время выходит из палатки Его Высочество и идет прямо ко мне.

«Здорово, Греков!» Я поклонился. – «А, где Давид?» – «Он ушел с двумя сотнями в Габрово». – «Ну, все равно, я знаю». В это время к его Высочеству подошел Великий Князь Николай Николаевич Младший, Главнокомандующий, указывая на меня, сказал ему: «Вот, Николай, с тобой завтра пойдет мой старый сослуживец. А, ты, смотри, – добавил он, обращаясь ко мне, – будь молодцом!» – постараюсь, Ваше Императорское Высочество!»

Николай Николаевич Младший подошел ко мне, подал руку и тут же приказал на завтра быть готовым к семи часам утра.

К 6½ часам две остальные сотни были уже выстроены, и к нам присоединился Орловский пехотный полк и пешие батареи. Подъехал генерал-майор Дерожинский, впоследствии убитый при защите Шипки, добрый и очень симпатичный человек, а за ним скоро прибыл и Великий Князь Николай Николаевич Младший, в сопровождении полковника Струкова, капитана Ласковского и своего личного ординарца, лейб-гвардии казачьего полка корнета Янова.

Поздоровавшись с отрядом и переговорив в нескольких словах с генералом Дерожинским, он приказал отряду трогаться. Выслан был авангард и боковые дозоры со всеми предосторожностями, так как можно было ожидать нападения с каждым шагом.

Кто ездил из Тырнова в Габрово по пути на Дреново, тому легко возобновить в своей памяти эту живописную дорогу, которой картинные виды начинаются с первых же шагов, чуть только выберешься за город. Ущелье тянется версты полторы; направо – громаднейшая скала сплошного камня, нависшая над дорогой, так и кажется, что вот-вот упадет на голову, даже жутко становится; и по этой-то скале растут деревья, но не вверх, а вниз верхушками. Налево – очень быстрая горная река (Янтра), а за рекой сейчас же вздымаются каменные горы. Здесь между горами, кроме терновника, шиповника и иных колючих кустарников, растет еще какая-то колючая кустарновидная трава, сильно затрудняющая иногда ход лошадей.

В Дренова мы пришли довольно рано. Жители, узнав, что с нами сын Главнокомандующего, встречали нас с особенным восторгом.

За городом отряд был остановлен для занятия бивуака, по поводу чего Великий Князь очень хлопотал. Как оказалось, он был назначен начальником штаба нашего отряда и, значит, на его обязанности лежало расположить части.

Я остановился недалеко от Великого Князя, у самой реки. Только что слезли с лошадей, как пришел казак и передал приказание явиться к Великому Князю. «Отправьте, вы, Греков, сейчас три разъезда: один на деревню Адову, другой – по шоссе верст пять, а третий – налево от шоссе». Я сейчас же снарядил трех офицеров со взводами. Разъезды возвратились поздно и донесли, что все благополучно, и действительно, ночлег провели мы вполне спокойно, без малейших приключений, а наутро отряд выступил пораньше обыкновенного, так как переход предстоял большой и по жаре, что очень тяжело было нашей пехоте.

До Царева-Лимана дошли мы еще холодком, но отсюда опять начало палить солнце, а при этом дорога все в гору, да в гору. Хорошо еще, что воды было много, так как фонтаны попадаются через каждые три-пять верст и вода в них великолепная: чуть припустишь к ней коня, он до того жадно пьет, что даже дрожит от наслаждения.

Когда мы въехали на одну из значительных вершин, Великий Князь остановился и стал в бинокль осматривать местность, но даже и простым глазом можно было заметить, что впереди на высоких синих буграх виднеются в нескольких местах белые пятна – то были турецкие лагери, расположенные на перевалах.

Подходя к Габрову, велено было обоз остановить за речкой, отряду же идти дальше. Перед городом на площади мы увидели маленький бивуак двух сотен нашего полка с полковником Орловым, который и сам сейчас явился к Великому Князю.

На другой день была выслана 2-я сотня, под командой сотника Галдина, на одну из самых высоких точек Балкан гору Бедек, где, по донесению лазутчиков болгар, построено турецкое укрепление, защищаемое несколькими таборами низама. Есаул Галдин, из самых расторопных офицеров нашего полка, с пошибом и ухваткой старых казаков, хитрый, осторожный и, вместе с тем, предприимчивый и смелый. Он сам с несколькими казаками лазил ночью на горы, все высмотрел, «выщупал», все тропинки разузнал и подметил, когда турки что делают, – приехал и обо всем донес. Основываясь на его словах, были посланы к нему две роты Орловского полка под общим начальством генерального штаба капитана Андреева, которому приказано занять, если возможно, Бедекский перевал.

На другой день мы получили радостную весть, что Бедек занят нашими, причем наш Галдин первым ворвался в редут. Порадовались мы за товарища, которому первым из нас придется получить Георгиевский крест, и который, можно сказать, совершил первое взятие укрепленного пункта страшных Балкан. При этом у него были убиты вахмистр и три казака и ранено 12 человек. Начальство предполагало, что можно ввести на Бедек орудия с целью укрепиться там сильнее, для чего и были посланы сейчас же два орудия из находившейся при нас батареи, а в прикрытие к ним моя сотня. День был ужасно знойный, а нам предстояло идти опять по шоссе Царев-Лиман и на город Травну, за невозможностью прохода по прямому пути с орудиями и ящиками. Еще солнце не ушло за горы, как мы уже были за Травной, вблизи Бедека. Каждый казак, каждый солдат, как будто не чувствуя усталости, спешил на помощь товарищам. Здесь с нами встретился транспорт с ранеными. Станичники подъехали, порасспросили раненых и перекрестились за упокой душ убитых. С какой гордостью передавали им свои рассказы и смотрели на нас раненые, как будто говоря нам выражением своих лиц; «Ну, братцы, нам-то вот привел уже Бог честно исполнить свой долг; теперь очередь за вами: подите-ка теперь вы себя покажите!» Но, увы! Нам здесь не пришлось последовать примеру своих товарищей, так как оказалось, что на горы никак нельзя втащить орудий; ночью было получено приказании, возвратиться нам обратно в Габрово.

Не успел я слезть с лошади, как меня позвали к полковнику Орлову, который приказал мне выбрать из сотни людей помолодцеватее и отправиться с урядником 5-й сотни Фетисовым поверить сделанную им глазомерную съемку расположения Шипкинских укреплений, лагерей и путей наступления на Шипку Наутро я взял с собой своего вахмистра Титова, ловкого казака и еще десять рядовых; со мной же поехал и командир взвода 10-й Донской батареи, сотник Азерский, дабы узнать, где лучше расположить орудия, он тоже прихватил с собой шесть своих казаков. Так как мы стояли по сю сторону Габрова, то я не знал местности за этим городом, к стороне Шипки. Выезжая из города, приходится ехать все время ущельем, где и не заметил я ничего особенно привлекательного для взора, исключая, довольно живописного каменного моста вблизи горы, под названием Зелено-Древо. Когда въезжаешь на этот высокий мост, то с правой стороны является отвесная скала, которая, кажется, как будто плывет по реке, а слева вода падает с шумом.

Проехав этот мост, мы повернули направо, на Зелено-Древо, и пробирались в один конь по возвышенности с северной стороны, так, чтобы не быть замеченными из Шипкинских укреплений, которые командуют всеми окружающими горами.

Наконец Фетисов объявляет нам, что дальше начинается главный кряж Балкан, почему и нужно слезть с лошадей и оставить их при коноводах, а самим уже постараться, по возможности незаметно взлезть на вершины пешком. Так и было сделано. Но когда я взошел на вторую возвышенность, то до того устал, что с непривычки почувствовал будто меня душит что-то… А подобных возвышенностей очень много. Фетисов остановил нас и указал рукой налево. Где мы увидели на одной высоте с нами четыре больших лагеря и столько же неприятельских укреплений. Сравнивая расположение оных с планом, я нашел последний настолько верным, что не смел ничего изменить в нем. Когда тот план был представлен Главнокомандующему, то в Штабе удивлялись, что простой казак мог исполнить его так хорошо и верно, как дай Бог каждому учившемуся офицеру. Поздно ночью возвратились мы в Габрово, где командиры уже готовились ко взятию Шипки. Двинули было Орловский полк, но одна его рота сбилась с дороги и попала под перекрестный неприятельский огонь, причем пострадала настолько сильно, что наши отступили, заняв, только передовые возвышенности. Не забуду я при этом одного маленького эпизода: палатка наша была разбита неподалеку от знаменного пехотного караула. Это было вечером, после первого Шипкинского боя. Вели мы разговор о сегодняшнем приступе. Часовой ходил, ходил, остановился и начал прислушиваться: когда же дошел рассказ до рукопашной, – сердечный не вытерпел:

– И на мою долю, ваше высокоблагородие, досталось таки! – сказал он. – Нас, значит, отбилась кучка от своих и наскочили мы нечаянно на турок: глядим, а турки вдруг, ну бежать! Это от нас-то, хоша их гляди, что втрое больше нас было; как увидели мы, что бегут – давай сейчас за ними, да штыками почти всех и уложили, на мою долю грех сказать больше, а пять человек досталось. «Кравченко! – послышалось из-за денежного ящика, – Кравченко? Где стоишь?» И караульный офицер напомнил часовому, что на часах разговаривать нельзя. Последний замолчал и больше, разумеется, не разговаривал. Нам, однако, понравилось это: значит, ефрейтор понимает как должно обязанности караульной службы.

Получено было известие, что на 15-е июля предполагается опять штурм Шипкинского перевала, совместно с генералом Гурко, который с юга из-за Балкан от Казанлыка зашел в тыл Шипкинским укреплениям. Начальство над нашею (северной) стороной вручено генералу Скобелеву 2-му. Сам командир 8-го корпуса генерал-лейтенант Радецкий и с ним Его Высочество Николай Николаевич Младший ездили удостовериться в силе неприятельской позиции, а как Скобелеву потребовалась и кавалерия, то приказано взять из нашего полка, да впрочем, кроме нас неоткуда было. Орлов послал мою сотню, так как она одна была в полном составе, и приказал идти как можно скорее. Полною рысью пошла моя сотня, и недалеко за городом встретил я возвращавшихся генералов Радецкого, Дерожинского и Великого Князя Николая Николаевича Младшего. Приказав, догнать поскорее Скобелева, они все пожелали мне благополучно возвратиться. На втором или на третьем подъеме догнал я пехоту, и здесь услышал разговор, что наши уже овладели редутом.

В первый раз я на Кряжевых Балканах. Какие страшные подъемы, да еще при такой жаре!.. Спасибо болгарам!.. Их тут было множество, с вьючными ослами, у которых с обоих боков подвязаны длинные водоносные бочонки. Кабы не они, хоть умирай от жажды! Когда, проехав уже первый покинутый неприятелем редут, достиг я до первой площадки перевала и стал подъезжать к недостроенным турецким казармам, то увидел Скобелева, едущего от турецкого лагеря, расположенного за казармами. Я явился к нему и поздравил с занятием Шипки.

«Да, Греков, – отвечал он мне, – нам посчастливилось: турки сегодня на заре очистили позицию и отступили по направлению к Карлову, а вы сейчас же пошлите разъезды к Карлову и на левый наш фланг».

Но вот на самой высокой точке перевала, за лагерем, показалась большая масса всадников, и слышно было, что кто-то здоровается. Говорят, генерал Гурко, и Скобелев сейчас же рысью поехал ему навстречу. Хорошая была минута, когда два русских генерала поздравили друг друга и обнялись на вершине Балкан. Подъехали мы к телеграфному столбу, и с чувством боли и ужаса в сердце увидели сложенные около него восемнадцать отрезанных русских голов; одна из них была есаула Баштанного, начальника пластунов, нашего хорошего знакомого. Дальше в котловине, образуемой горами, лежала большая куча обезображенных русских тел. Бедные герои! Мало того, что убиты, но еще и тела их поруганы изуверами!..

Адъютант Главнокомандующего, капитан Ласковский, отправился на рекогносцировку с одним из разъездов, которым командовал сотник Поздеев, и возвратился около полуночи. Турок в окрестностях уже не было.

Однако, правду говорили болгары, что ночью у них «студено». Несмотря на июль месяц, около полуночи стало так холодно, что мы под бурками дрожали, как в лихорадке и, конечно не заснули бы, если бы не изобилие турецких палаток, доставшихся в наши руки, да невкусный суп из курицы, сваренный для нас казачком. Где уж он достал курицу – Бог весть! На это наши станичники имеют, так сказать, особенный нюх и способность. Но если нашлася курица, то, увы! Оказался у казаков недостаток в сене: какое было в тороках, лошади уже поели, а нового достать негде. Однако, с разрешения Скобелева, я послал в турецкий лагерь за галетами, которых нашлось там великое множество и таким образом наши лошади всю ночь грызли твердые пшеничные лепешки. Наутро приказано было двигаться за Балканы, в долину Тунджи, или так называемую Долину Роз. Спустившись с первой возвышенности, мы увидели пластунов, в надвинутых на брови папахах и с поникшими на берданки головами. Я подъехал к ним, поздоровался и увидел лежавший среди них обезглавленный труп.

– Кто это, станичники?