Текст книги "В долинах и на высях Болгарии. Воспоминания командира 30-го Донского полка"

Я вызвал вперед хор трубачей своего полка (а надо заметить, что в 30-м Донском полку были тогда прекрасно обученные музыканты), и все время, что мы шли по улицам, наша музыка наигрывала веселые марши. Наше появление было так неожиданно, что мы застали всю городскую жизнь в ее завсегдашнем виде, во всех ее вседневных проявлениях. На пути нам встретились огромные галереи, наполненные рядами маленьких мелочных лавчонок. Торговцы – почти исключительно все греки, но есть и евреи, которых сейчас же узнаешь по пейсам и характерному семитическому типу лица, хотя здешний израиль и облекается в турецкий костюм. Турки здесь почти вовсе не занимается торговлей; по крайней мере, глядя на юрких греков и евреев, которые так и кишат в своих лавчонках и, сравнивая с ними сидящих тут же рядом купцов турецкого происхождения, в моем уме, при виде последних, все не вяжется с ними представление о торговой деятельности. Купцы-турки как засядут с утра, так и сидят себе до конца торга на земле с поджатыми под себя ногами и сидят почти неподвижно, пуская ароматный дым из длинных чубуков своих курительных трубок и созерцая какими-то сонными газами свой товар, разложенный перед ними тут же на земле. Этот товар обыкновенно является в виде каких-нибудь десяти пачек табаку или нескольких коробочек спичек и трута, или же в виде двух-трех печеных хлебов, толченой горчицы, яиц да соли, – в этом вся турецкая торговля, по крайней мере я лично ничего другого у купцов-турок не заметил.

Полицейские усиленно хлопотали о наших квартирах; в особенности один из них очень много кричал и махал руками, видимо желая показать свое усердие. Вообще все это со стороны турецких заптиев было очень добродушно и, что вы хотите, но решительно, ни малейшей злобы или ненависти против нас, гяуров, не выражали их физиономии. А уж чего бы кажется!.. Эскадроны и сотни, не разбивая, разместили мы по отдельным дворам, что было очень удобно на случай тревоги и быстрого сбора. У каждого двора поставлены подчасовые. Генералу отвели квартиру в доме богатого грека, а мне с Сухомлиновым – у архиерея Иеронима, через два дома от генерала. Архиерей оказался очень приятным, любезным и образованным человеком; живет очень богато и подарил нам на память свои фотографические карточки. Окна нашей квартиры выходили на городскую площадь, где вечером играла наша музыка и пели наши песенники.

В Гюмурджине было получено нами известие, что Сулейман-паша сажает свою армию на пароходы в Карагаче, это всего в пятнадцати верстах от Гюмурджины, а у нас, хотя и музыка, и песни, тем не менее, мы все-таки щетинились на всякий случай и для пущей безопасности поставили вокруг города свои пикеты.

Были получены также и телеграммы от турецкого правительства, в коих оно уведомляло нас, что перемирие уже заключено и, что поэтому нам приказывают очистить город. На это подполковник Сухомлинов отвечал, что русские военачальники привыкли получать приказания только от своего правительства или начальства, в каковых случаях и исполняют их безусловно. На следующее утро моего полка урядник, из дворян, Иловайский, препроводил к нам турецкого генерала Скендер-пашу; этот генерал с аршинными усами (как оказалось родом венгерец) приехал к нам со своим конвоем из десяти человек и довольно нахальным тоном заявил, что желает видеть начальника штаба нашего отряда и потому требует его к себе. В ответ на это «требование» его препроводили к Сухомлинову, который его и принял, разумеется, вежливо.

– Вы знаете, что вы окружены нашими войсками, и если не отступите, то вам будет плохо, гордо обратился к нему паша по-французски.

– Не знаю, окружены ли мы, – ответил тот с полным спокойствием, – а вот то, что вы в таком случае наш военнопленный – это я вижу, потому что ваше превосходительство находитесь здесь, среди русского отряда лишь со своими десятью конвойными.

– В таком случае мы будем драться, – сфорсил венгерец.

– Что ж, и прекрасно. Мы не прочь, – согласился Сухомлинов, – мы дрались уже с турецкими войсками на Дунае, дрались и до Балкан, и на Балканах, и за Балканами; отчего же не подраться и на берегу моря, если придется?!

Паша, очевидно, думал было запугать Сухомлинова, но ошибся в расчете – не на того напал и, получив достойный отпор, сделанный ему вполне вежливо и спокойно, но не без ядовитости, вдруг, к удивлению нашему, разом переменил тон, стал очень мягок, любезен и разговорчив и просил проводить его к нашему генералу.

У генерала Чернозубова это был совсем уже шелковый человек и, когда наша музыка заиграла вдруг под окнами кадрили из Анго, то Скендер-паша, увлекшись звуками и, потому, впав в легкое забытье, начал даже выбивать такт ногой. Глядя на это, мы только кусали себе губы, чтобы не рассмеяться. Во время этого музыкального наслаждения, в комнату вошел уланского полка поручик Бакунин и подал генералу Чернозубову запечатанный пакет, поздравив его на словах с перемирием. Слава Богу! Теперь уже нет сомнения. В привезенной же бумаге заключалось приказание нашей бригаде вернуться из Гюмурджины и расположиться по деревням вдоль реки Арды, т. е. занять демаркационную линию.

На другой, кажется, день подполковник Сухомлинов должен был ехать с докладом прямо в Адрианополь, в Главную квартиру. Пользуясь перемирием, отпросился у генерала и я в отпуск туда же, так как мне была надобность видеть походного атамана по делам, касающимся полка. Поручив временное командование полком войсковому старшине Грузинову, я вместе с Сухомлиновым выехал из Гюмурджины утром, но уже по новой дороге, по маршруту на порт Деде-Агач, занятый отрядом генерала Карцева. В виде конвоя нас сопровождали пятнадцать казаков. Дорога шла все время по берегу моря. Здесь совсем уже другие села, то есть по внешности, пожалуй, и похожие на виденные нами прежде, но те большею частью были разоренные, а эти уцелели вполне и процветали всей прелестью своей обычной жизни на берегах дивного моря, под дыханием роскошной южной весны. Жители этих селений уже знали о заключенном перемирии и, потому с полным спокойствием предавались в садах и на полях своим обычным весенним работам. При выезде из Гюмурджины нам пришлось ехать целою улицей турецких бегунцов, уходивших в виду появления русских войск еще с самых Балкан. Эти несчастные сами нам рассказывали с горькими сетованиями, что строгий приказ о поголовном бегстве всех жителей-мусульман был отдан Сулейман-пашой, и что их заставляли бежать большею частью насильно, а кто не хотел подчиняться этому требованию, того имущество почти всегда разорялось турецкими же солдатами. Этих бегунцов в одной лишь Гюмурджине насчитывали до пятидесяти тысяч душ, и как злобно они на нас посматривали, а впоследствии они же работали в Родопских восстаниях. Подъезжая к Деде-Агачу, нам пришлось верст пятнадцать ехать, буквально, по мраморной дороге. Вообще прибрежные горы и скалы здесь весьма богаты мрамором. Спустились мы в какое-то ущелье, где меня заинтересовали громадные дуплистые и развесистые деревья. Турок, провожавший нас, назвал их «карагач» (платан, чинар) и при этом прибавил, что, так как карагачей в этой местности осталось уже немного, то их запрещено рубить Порт Деде-Агач невелик; тут же в нескольких десятках сажен от берега находится и вокзал железной дороги, куда мы прямо и отправились и застали там майора Старо-Ингерманландского полка Духновского с его батальоном. Наш почтенный боевой товарищ состоял здесь начальником гарнизона и комендантом порта и станции. Он сообщил нам, что ни вагонов, ни паровозов на месте нет, все забрано в Адрианополь для перевозки к Царьграду. Нечего делать, придется снова проехаться верхом до Адрианополя.

Пока лошади отдыхали, мы пошли обедать в ресторан, а казаки обрадовались дешевым апельсинам и накупили их массу, платя за десяток по галагану (2½ коп.). После обеда, прогуливаясь, подошли к самому морю. Берег здесь совершенно низменный, так что, как посмотришь на волнующееся море, то уровень его представляется глазу более возвышенным, чем берег, и вам так и кажется, будто это море вот-вот совсем уже надвигается на вас и зальет вас своими зелеными волнами. Это производит на душу какое-то подавляющее впечатление! Но как прекрасен отсюда вид острова Святого Илии!.. Громадная лилово-бурая скала, возносясь из недр моря своими красивыми очертаниями, до половины покрыта сверкающим снегом, и на глаз сдается, будто она не дальше двух верст от берега, а между тем до Святого Илии добрых шесть часов плавания. Видны в морской дали очертания и других островов Эгейского моря, но уже смутно, как бы сквозь дымку легкого тумана. Картина прелестная. От Деде-Агача наша дорога шла все время около полотна железной дороги. На второй день, подъезжая к станции Каваджик, нас догнал поезд, который возил смену майору Духновскому и теперь возвращался в город Демотику, откуда должен был направиться в Адрианополь. Благодаря этой счастливой случайности, мы приехали во вторую столицу Турции значительно раньше, чем предполагали. Здесь уже было собрано много войска всех родов оружия, расположенных отчасти бивуаками, отчасти в домах предместья. По бокам шоссе, ведущего от вокзала к городу, стояли парки и артиллерия. Сели мы в извощичий фаэтон, запряженный парой. За кучера сидел босой турок с засученными по локоть рукавами, с широко открытою наголо грудью, но зато с широко намотанным вокруг живота поясом.

Следуя по предместьям, прежде, чем вступить в самый город, поехали мы через Арду и Марицу по дум широким каменным сводчатым мостам прекрасной древней постройки. Город, увы! Намного разочаровал наши ожидания. Издали он очень красив и своеобразен, как все вообще восточные города, но вблизи – это скопище всякой грязи и вони; теснота улиц, теснота строений, да и самые строения по большей части какое-то жиденькое деревянное старье, почти готовое рухнуть. Впрочем, каменные постройки, как например, казармы, конаки, базары, бани, мечети, отличаются своею солидностью и массивностью. На улицах и тесных площадях здесь теперь происходит вавилонское столпотворение. Вот уж именно можно, как нельзя более кстати, воскликнуть с поэтом:

 
Какая смесь одежд и лиц,
Племен, наречий, состояний!..
 

Жидов здесь множество на каждом шагу, но не столько турецких, сколько наших. И какие же гешефты они тут проделывают! Бог мой!..

По нашей просьбе извозчик привез нас в «лучшую» гостиницу; но когда мы очутились в отведенной нам комнате, то невольно сам собою явился вопрос: каковы же должны быть тут второстепенные гостиницы, если в «лучшей» такая ужасная грязь и мерзость?.. Переодевшись, то есть вернее сказать, почистившись (потому что переодеваться было не во что), мы пошли в конак (губернаторский дом громадных размеров, где помещался Великий Князь Главнокомандующий со своим штабом.

Его Высочество встретил нас очень ласково и благодарил за славный поход. Как узнали мы впоследствии, он очень беспокоился о судьбе нашего отряда, в особенности при крайне рискованном переходе через Траян. Вскоре Главная квартира перешла в Сан-Стефано, а с нею и все управления и, таким образом, пока я успел подготовить все дела, касающиеся полка, наш походный атаман уже уехал из Адрианополя.

Поэтому в марте месяце я должен был отправиться к нему в Сан-Стефано, и случилось так, что в это самое время при Главной квартире была собрана последняя Георгиевская дума, в которую успело попасть и представление обо мне, да даже не одно, а два разом: за Траянский перевал и за отбитие 53-х орудий при деревне Караджиляр. За оба дела меня представили к Георгию 4-й степени. Решили так: за первое дать Георгиевский крест (4-й степени), а за последнее – очередную награду. Кто получал эту великую и славную награду, тот конечно поймет, как я был рад и счастлив и тем более, что меня позвали к Великому Князю, который самолично вручил мне крест и при этом, поздравляя, обнял, поцеловал меня и много благодарил за подвиги вверенной мне части.

Было бы грешно не воспользоваться случаем побывать в Константинополе, находясь от него менее, чем в расстоянии одного часа езды. Я отпросился и поехал. Но о Царьграде уже столько писалось и в прежние годы, и ныне, что мое слабое перо, конечно, не прибавит ничего нового к тем, ярким и даровитым описаниям этого города, какими богата и европейская, и русская литература. Я был поражен своеобразием и громадностью этого красавца-города. Я восхищался его картинными видами, пока не ступил с пароходного борта на деревянный мост и, в особенности с сего последнего на набережную Галаты. Лучше было бы остаться при своем первом впечатлении!.. Местами, несмотря на грязь, пестрота улиц и уличных сцен, и архитектура киосков, мечетей и отдельных зданий и здесь, точно так же, как и в общей картине, очень своеобразны, красивы, порою даже изящны. Но… любоваться ими приходится по большей части, не иначе, как зажав себе нос. Скажу лишь одно, что мусульманский степенный Стамбул понравился мне несравненно более, чем европейская Пера. Посетил я и Безсестен (центральный Стамбульский базар). Но увы!., и сюда уже успели вторгнуться товары европейского изделия в виде всяческой патентованной дряни, которая нам и у себя-то дома столь скучно мозолит глаза. Как жаль, что эта пресловутая «цивилизация» со всего, к чему лишь прикоснется стирает все яркие краски, все самобытные черты и особенности!.. Та же печальная участь, по всем видимостям, предстоит со временем и Стамбулу. Дай Бог только, чтобы это «со временем» наступило для него как можно позднее. Оговорюсь, впрочем, что пожелания мои относятся лишь к художественной стороне жизни Стамбула, его жизни и быта.

В Сан-Стефано пробыл я всего лишь несколько дней и опять вернулся в Адрианополь, где застал одного из офицеров моего полка расположенного в то время в деревнях вдоль берега реки Арды. Офицер этот прибыл с донесением, что большая партия башибузуков сделала внезапное нападение на нашу вторую сотню, причем убит один казак, а ранено два и пять лошадей; кроме того отбито много казачьих и офицерских вьюков и сотенные письменные дела.

Итак, с нами продолжают драться, невзирая на перемирие, благодаря которому казачки, без сомнения поослабили меры предосторожности, за что вот и поплатились. Изумленные дерзостью этого ночного нападения, мы и не чаяли, что оно было началом так называемого «Родопского восстания», о котором столько накричали в Европе господа англичане.

Командующим в то время девятым пехотным корпусом был генерал-лейтенант Деллингсгаузен. Он дал мне предписание, по возможности, успокоить это восстание, держась все-таки линии реки Арды, что однако же нелегко было мне исполнить на таком пространстве, с одною лишь наличною казачьего силой моего полка.

Входя в наше положение, командующий девятым корпусом прислал к нам на подмогу два батальона пехоты и взвод артиллерии; таким образом наша линия была значительно усилена, и турки стали меньше лезть на нас. В мае месяце на смену тридцатому Донскому полку пришел девятый Драгунский полк, а моего полка сотни поставлены были по реке Тундже, вверх от Адрианополя и по линии железной дороги, а штаб полка – в городе Паша-Мустафа-Кепри-Су (первые два слова означают фамилию губернатора, Кепри-мост, а Суречка, вода). Мост действительно большой, каменный, через реку Марицу. Здесь уже нам был дан отдых, но к сожалению, низменная местность оказывала зловредное влияние: люди стали болеть тифом в значительном количестве, тогда как во время стоянки в горах, на Арде, больных у нас было всего лишь два человека. Город Мустафа-Паша населен наполовину болгарами, наполовину турками, но последних, в настоящее время, осталось очень мало: все убежали в Константинополь. Как болгары, так и турки занимаются здесь преимущественно разведением шелковичных червей, для чего окрестности города сплошь заняты плантациями тутовых деревьев. Садоводы ежегодно подстригают ветви, не давая стволу дерева, расти в вышину, для того чтобы рост его шел преимущественно в молодые отпрыски, изобилующие наиболее сочными и нежными листьями или, как их называют болгары «купрыной». Промысел доходный, но требует больших трудов и хлопот.

Здесь, наконец-то, пришлось мне в первый раз за десять месяцев бивуачной жизни помыться не в турецкой, а в настоящей «рассейской» солдатской бане. Баня эта, хотя и с плохою обстановкой, но все-таки приятна.

10-июля понадобилось мне съездить в Адрианополь. Сел я уже в вагон, как вдруг подает казак конверт. Распечатываю и не верю своим глазам. Вот содержание бумаги: «Предписываю вашему высокоблагородию немедленно собрать полк и всех отдельно откомандированных людей в Тырново-Семенли, а оттуда следовать к городу Рущуку». Подписано: «Российский Императорский комиссар, князь Дондуков-Корсаков». Я сейчас же послал нарочных к сотенным командирам. Прощай Турция! Придется ли когда еще раз побывать в тебе?..

12-го июня со штабом и двумя сотнями выступил я из Мустафы-Паши. Посмотришь, у каждого казака ясно была написана радость на лице. Первая станция Германлы – разоренное турецкое местечко. Дождь всю ночь мочил нас, не переставая, но, несмотря на это, на нашем бивуаке слышны были песни и веселые разговоры.

На другой день пришли мы в Тырново-Семенли, где остальные сотни уже ожидали нас.

14-го числа всем полком, сделав небольшой переход до станции железной дороги, пришли в Эски-Загру; был когда-то хорошенький город, но теперь почти сплошь разоренный после первой забалканской экспедиции. Страшным погромом заплатил тогда Сулейман-паша эскизагрским болгарам за их сочувствие к русским… Здесь по маршруту нам была назначена дневка.

16-го числа пришли в город Ени-Загру. Какие здесь ровные места! Плоская равнина тянется на несколько десятков верст, представляя собою картину, напоминающую отчасти наши родные степи, от которых наш глаз давно успел уже отвыкнуть в горных и холмистых странах Балканского полуострова.

17-го мая попали опять в долину реки Тунджи и пришли в город Сливно. Эта долина на всем своем протяжении чрезвычайно живописна. Самый город увидишь лишь тогда, как подъедешь к домам его окраины. Он залег совсем в углу долины, образуемой горными отрогами Балкан. Опять перед нами эти страшные Балканы, но в этом месте они гораздо ниже сравнительно с Шипкой и Траяном.

На 18-е число наш маршрут указывал переход в город Казан или Котел. По расспросам болгар оказалось, что прямо перейти хребет нельзя, поэтому пошли мы в обход и вышли на Ямбольское шоссе. Дорога сама по себе оказалась очень хорошею, да к тому же она было еще исправлена и нашими саперами; но переход на этот раз был непомерно велик и в особенности памятен мне тем, что на самом походе я опять заболел лихорадкой. Говорю, опять, потому что еще в Мустафе-Паше у меня уже были пароксизмы. Город Казан топографически совершенно оправдывает свое название. Он так окружен горами, что сидит как бы в котле или в чашке громадных размеров. И это на самом перевале Балкан. На всех окружающих его высотах построены очень хорошие редуты, так что если бы пришлось их брать с бою, то немало полегло бы народу. Здесь мы имели дневку, но я все время пролежал больной, и поэтому города не видел.

От Котла перевалили мы на северный склон Балкан и начали спускаться с них все ниже и ниже. Через четыре перехода подошли к городу Разграду. День был невыносимо жарок, а наш путь лежал большею частью вдоль по ущелью, где почти вовсе не было ветерка, так что духота стояла просто нестерпимая. Вдруг в одном месте повеяло на нас прохладой; смотрим – налево с обрыва футов 50 вышиной падает с шумом вода; брызги разлетаются пылью, а внизу, под этим естественным душем солдатики купаются. Мы им от души позавидовали.

Разград расположен на ровном месте и почти не тронут разорением, сопряженном в Турции с войной. В городе большое движение; много наших войск. Здесь была получена мною телеграмма от походного атамана, генерал-лейтенанта Фомина, с приказанием уведомить его, когда полк придет в город Рущук. Здесь же в мой полк приехал командир Атаманского полка генерал Мартынов, бывший сослуживец по Лейб-Казачьему полку. В моем полку он много нашел земляков, служивших в 94-м армейском полку, которым он командовал. Благодарил их за молодецкую службу.

27 июня пришли мы к Рущуку. Когда открылся перед нами Дунай, то люди, несмотря на жару, заметно оживились, как бы в каком-то нервном возбуждении. Поднялся бойкий, веселый говор, явилось место воспоминаниям о начале этой войны, каждый из них спешил узнавать и указывать на противоположном берегу Дуная знакомые места: Журжево, Слободзею и пикет Малорош… А вот прямо перед нами на этом берегу и знаменитый турецкий форт Левент-Табия, сейчас значит и самый Рущук. – предел нашему странствию по Болгарии. Полк прошел через весь город, войдя в Разградские ворота и выйдя в Силистрийские. Назначено нам было стать бивуаком у берега Дуная, где и оставаться впредь до приказания; но приказание это последовало нескоро, почему и остановились мы здесь на отдыхе до 11-го августа.

В течение этого времени, походный атаман, прибывший в Рущук, произвел полку инспекторский смотр и остался очень доволен как людьми, так и лошадьми. Действительно, поотдохнувшие люди имели бодрый вид. А лошади настолько сохранились, что многие из них годились бы еще для одного похода.

10-го августа – ура! Радость!.. От генерал-адъютанта Дрентельна было получено предписание, чтобы 11-го числа выступить со вверенным мне полком в пределы России. Причем прилагался и маршрут, по которому путь нашего следования был тот же самый, каким шли мы из России к Дунаю, а потому не считаю интересным повторять то, что уже было описано мною.

Еще раз прошу читателя моих Записок извинить автора, если что найдет неинтересным, за справедливость же описанного, ручаюсь.