Текст книги "Период самостоятельности Русской Церкви (1589-1881). Патриаршество в России (1589-1720). Отдел первый: 1589-1654"

Более других замечательными писателями того времени у нас можно назвать инока Антония Подольского и князя Семена Ивановича Шаховского. От Антония Подольского, о котором мы уже упоминали, дошли до нас кроме нескольких небольших статей два полных и довольно обширных Слова: Слово о пьянстве, написанное в 1620 г., и Слово о Царствии Небесном и о славе святых, написанное в 1626 г. Оба Слова показывают в авторе человека с научным образованием, с довольно развитым умом и диалектикою. Оба написаны не так, как писались тогда в Москве подобные сочинения нашими грамотеями-самоучками, а так, как начали тогда составляться проповеди в Западной Руси под влиянием тамошних училищ и схоластики. В Словах этих более отчетливости, порядка и стройности, нежели в прежних Словах, но зато и более искусственности, отвлеченности и мертвых хитросплетений, чем естественности, простоты и жизни.

Слово о пьянстве Антоний начинает так: «Срам для царя – терпеть убожество по нужде; срам и для нашего горнего, бесплотного ума – самовольно омрачаться влияниями тела и не иметь светлости в мыслях. Как мрак противен солнцу, так и умному свету души противно омрачение мысленное, которое бывает от невоздержной и пьянственной жизни... Двоякое пьянство различают св. отцы, омрачающее наш ум: первое пьянство – это изменение ума от ярости, страха и уныния, которые приводят в исступление душу и омрачают ее мысли; второе же пьянство бывает нам от невоздержного и безмерного восприятия вина и сикера – о нем-то наше слово». В самом Слове Антоний прежде всего изображает гибельные последствия пьянства: «Пьянство, бывающее от вина и сикера, есть отчуждение от Бога, исступление из себя, превращение уму, отгнание памяти, расслабление крепости. Пьянство есть забвение смерти, бесстрашие будущего Суда, наставление лености, отец презорству, подпора бесстудию, облако гордости, болезнь телу, тщета души, расточение мыслей, сердечный червь, безвременная смерть... дому разорение, богатству тать... Пьяный воистину есть скверна пред Богом, смрад ангелам, игралище бесам, друг лжи, нож любви... Воистину многопотопна и прелестна страсть сия, и многие болезнующие сим недугом, от нихже первый есмь аз, потопляются, как олово в воде...» Затем излагает убеждения беречься этой страсти, бороться с нею, убегать от нее, сравнивает ее с другими страстями – сребролюбием, сластолюбием, тщеславием – и объясняет, что она всех их гибельнее. Обращается к страждущим этим недугом и говорит: «Где поставлю тебя, о подобный мне, пьяница, между людьми или между бессловесными животными? Между людьми? Но ты творишь бессловесное. Между скотами? Но ты хуже скота, ибо скот получил от Творца бессловесное существо, а ты, будучи словесен и разумен, омрачаешь словесный сан и приобщаешься псам и свиниям...» Обращается к самому себе и говорит: «Что делать мне? Вижу, что погибаю от себя, и опять то же творю... О горе моему невоздержанию. Мысль моя, как ветер; желание воздерживаться, как роса; крепость моя, как паутина, раздираемая ветром... Скажу душе моей: воззри в превыспренний мир, душа моя, и восхвали, воспой создавшего тебя в Троице единого Бога нашего. Что же душа? Как я воззрю? (Отвечает): око мое помрачилось и не может видеть горнего. Сама я – горняя сожительница и горнего происхождения, но одебелела от земного и пребываю в земных деяниях...» Заключение начинает следующими словами: «Итак, любимцы мои, страдающие, как и я, сим недугом, подобает нам прежде всего воспоминать смерть внезапную, и Страшный будущий Суд Божий, и грозное мучение, и вечное нескончаемое блаженство...» и пр.

Другое свое Слово Антоний сам разделил на шесть статей. В первой статье, составляющей как бы вступление в Слово, изложив мысли о непостижимом и неизреченном существе единого Триипостасного Бога, Творца и Промыслителя, и о Воплощении Сына Божия, приобретшего для нас Царство Небесное, сочинитель взывает: «Итак, приидите, лики правоверных и Соборы всех верующих, и вострубим в златокованую трубу, восхвалим и возблагодарим Создателя за неизглаголанную Его милость... Презрим временное, ибо мы призваны к вечному пиршеству и непрестанному веселию, уготованному для нас на небеси...» Во второй статье старается общими чертами изобразить Царство Небесное: «Поистине здесь плач, там веселие; здесь юдоль плачевная, там утешение; здесь путь, там жилище; здесь гостиница некая, там вечное обиталище; здесь сеяние, там жатва и собирание в житницы; здесь делание, там воздаяние; здесь труд, там покой; здесь желания, там исполнение желаний... Там ангельское песнопение, пророков ликование, апостолов празднество, мучеников светлое радование, святителей славословие, преподобных чудное веселие, праведных и всех святых непрестанное песнословие... Дивно, о боголюбивые, жилище на небеси, где воспевается и хвалится неизреченными гласами ангельскими препетый и пребожественный живоначальный Свет...» В третьей статье продолжает изображать Царство Небесное более частными чертами: «Дивно жилище на небеси, где нет боязни греха, но надежда незыблемая и непрестанная любовь к Богу... где нет ни брани, ни зависти, ни попечения об имуществе, но все покой, все тишина, все благодушие, и радость, и мир вечный. Дивно жилище, где нет ласкателей, но вечные други... нет сна, ни дремания очей, но неусыпная бодрость и беструдная жизнь... нет клятвы, клеветы и лжи, но все истинно, все праведно... нет тьмы, ни ночи, но все день, все свет, все сладостный покой...» В четвертой статье излагает уже подробности учения о Царстве Небесном и в восьми небольших отделениях говорит о славе святых, о величестве святых, о чести святых, о возрасте святых, об обителях святых, о богатстве святых, о нетлении святых, о пребывании святых. В пятой статье показывает ничтожество земных благ пред небесными: «Посмотришь ли на здешние прекрасные и позлащенные палаты – знай, что это дела комаров и детские игрушки и клетки сравнительно с небесными палатами. Помыслишь ли о виссонных тканях – это паутинное прядение и умышление муравья... Честь ли и слава прельщают тебя – помни, что там нарекутся все сынами Бога живого... Всякая здешняя красота житейская есть сон, тень и мечта, вода, мимо текущая, трава, скоро увядающая, свеча, скоро угасающая...» Наконец, в шестой, заключительной статье убеждает своих слушателей как странников земли не пристращаться к земле, отвергнуться греха и всех земных похотений, возлюбить небо, творить добро и приготовляться к Царству Небесному. Нельзя не заметить, что это последнее Слово Антония Подольского крайне растянуто и вообще неудачно: множество в нем повторений, много напыщенности и бездушных восклицаний.

Князь Семен Иванович Шаховской, который упоминается на царской службе то в звании воеводы, то в других должностях с 1614 по 1646 г., замечателен как писатель по обилию и разнообразию своих сочинений. Наибольший отдел этих сочинений составляют послания, и между ними прежде всего обращают на себя внимание те, которые, хотя отчасти, знакомят нас с судьбою самого автора. В послании к другу, неизвестному по имени, князь выражает свою скорбь, что отлучен от Церкви, лишен лицезрения царского, заключен в темницу, и благодарит друга за его утешительные письма. В другом послании к другу, какому-то Семену Гавриловичу, благодарит его за то, что этот последний не только посетил его, князя, в темнице, но и принес ему все потребное и обещался ежедневно помогать ему в его скорбях. За что же постигла князя такая участь? В послании к патриарху Филарету Никитичу он сам указывает свою вину, говорит, что по смерти трех своих жен, из которых с первою прожил три года, со второю полтора, а с третьею только девятнадцать недель, он, будучи еще юным, вступил в четвертый брак с девицею, жил с нею два года и имел от нее детей, а теперь лишен супружества и детей... Сознавая свое беззаконие, князь просил себе у патриарха помилования и уврачевания, чтобы от уныния не впасть в отчаяние. Когда же это было? В послании к архиепископу Сибирскому и Тобольскому Киприану еще до отбытия его из Москвы на епархию (рукоположен 8 сентября 1620 г., а прибыл в Тобольск 30 мая 1621 г.) князь Шаховской, прося его ходатайства пред патриархом о дозволении ему, князю, жить с своею четвертою женою, выражался, что страждет уже третий год, – значит, подвергся наказанию еще в 1619 г. при самом начале патриаршества Филаретова, если даже не раньше. Но не за брак только четвертый страдал князь, а вместе и за какое-то государственное преступление, в котором обвинялся. В послании к тому же Киприану, сделавшемуся уже митрополитом Крутицким (с 12 декабря 1624 г.), Шаховской снова умолял его о ходатайстве пред патриархом и писал, что и в мысли никогда не имел чего-либо недоброго против государя, которому со всею верностию служил доселе, не щадя головы своей на бранях, и готов служить до последнего своего издыхания; что вовсе не находился и в Москве в те дни, когда совершено другими такое беззаконие, и если в чем согрешил пред государем, то по неведению или по небрежению некоему, а отнюдь не по лукавству или умыслу, и что минуло уже четыре года, как он за это терпит, «гоним, и прогоним, и всячески озлоблен, и расхищен». Писал также Шаховской послание к какому-то князю Ивану Андреевичу и просил его ходатайства и заступления.

Можно думать, что в 1625 г. князь Шаховской был наконец помилован и даже пользовался некоторою благосклонностию патриарха, так как последний поручил ему составить известное уже нам послание, в котором Филарет Никитич благодарил персидского шаха Аббаса за присланную им святыну – ризу Господню и убеждал его принять святое крещение. В числе других посланий князя есть маловажные: в одном он поздравляет своего знакомого с рождением сына или дочери, в другом преподает утешение вдове, неутешно скорбевшей об умершем муже. Но есть и более или менее важные, касавшиеся то истин веры, то правил Церкви, то ее обрядов и богослужебных книг. Таковы послания: а) к некоему любомудрецу, бессмысленно говорившему, что Господь наш Иисус Христос вместо человеческой души принял Духа Святого; б) к князю Ивану Хворостинину, препиравшемуся о Шестом Вселенском Соборе, будто он не обретается в Книге священных правил; в) к некоим, препиравшимся о браках и говорившим, что брак крепок, каким бы образом ни сочетался, и законен, если даже вступают в брак без соизволения родителей, самовластием жениха или невесты, и подобное; г) к вопросившему о четвертом браке, каким законоположением святых отцов он воспрещается. В ответ на этот вопрос князь приводит отеческие правила, доказывающие преступность четвертого брака, но замечает, что надобно оказывать снисхождение к немощи человеческой, как поступали митрополит Московский Макарий и патриарх Иов, а «если кто начнет по священным и отеческим правилам творить суд согрешающим, не обращая внимания на человеческую немощь, то нужно истребить не одно четверобрачие, но и третий брак при детях от первых жен, истребить также пострижение первых жен в монахини и следующее затем вступление во второй брак». Таковы же послания князя: д) к некоему другу, вопросившему, отчего повелось инокам не есть мяса; е) к митрополиту Крутицкому Киприану; ж) к боярину князю Ивану Борисовичу Черкасскому и з) к старцу Варлааму, бывшему архимандриту суздальского Богоявленского монастыря. В трех последних посланиях автор давал ответы на предложенные ему вопросы о книжных описях, решал недоумения, считать ли те или другие места во вновь напечатанных книгах описями или подлинными словами текста, и высказывал желание, чтобы при печатании книг «прилежно проницали в книги и благолепно исправляли ошибки, сделанные в простоте неведения».

Нескуден и другой класс сочинений князя Шаховского с характером историческим. Сюда отаосятся: а) Слово о пожаре московском (бывшем 3 мая 1626 г.); б) «Повесть преславна о принесении ризы Господней в царствующий город Москву», в) Повесть о убиении царевича Димитрия; г) «Повесть о некоем мнисе, како послася от Бога на царя Бориса во отмщение крове праведнаго царевича Димитрия», д) Слово похвальное трем Московским святителям: Петру, Алексию и Ионе, и е) Слово похвальное Христа ради юродивым Прокопию и Иоанну, Устюжским чудотворцам.

Третий, и последний, отдел сочинений князя Шаховского составляют церковные службы, молитвы и песнопения. Он составил: а) службу и канон на положение ризы Господней; б) канон Софии – Премудрости Божией; в) канон Христа ради юродивым Прокопию и Иоанну, Устюжским чудотворцам; г) канон трем святителям Московским – Петру, Алексию и Ионе; д) молитвы: Господу Иисусу Христу, Животворящему Кресту, Богородице, Предтече, силам бесплотным, апостолам, пророкам, святителям, преподобным, мученикам, преподобным женам и мученицам, святителям Московским, святым царям и князьям, преподобным отцам русским; молитвы за царя, за патриарха; молитвы – преподобным Димитрию Вологодскому, Макарию Унженскому; е) акафист преподобному Сергию, Радонежскому чудотворцу, написанный в 1650 г. и доселе употребляющийся в церкви.

По отношению к иноверцам, христианам и нехристианам, русские продолжали держаться правила веротерпимости. «Не слышно, – писал Олеарий, – чтобы русские насильно кого обращали в свою веру; напротив, каждому они предоставляют свободу совести, хотя бы это были их подданные или рабы... Всякого же добровольно обращающегося в их веру они охотно принимают и даже доставляют ему содержание на все время его жизни... Они терпят всякого рода вероисповедания и охотно ведут дела с разными народностями, с лютеранами, кальвинистами, армянами, татарами, персианами и турками, но папистов и жидов не любят... Ненависть русских к латинской Церкви исконная и как бы прирожденная; предки их приняли ее от греков и передали ее в наследство своим потомкам». Особенно усилилась эта ненависть со времени самозванцев, когда латиняне поляки причинили столько зла России и Русской Церкви и иезуиты пытались насадить латинство в самой Москве. После того русские старались удаляться от латинян и не пускать их к себе. В 1627 г. французский король Людовик XIII присылал в Москву посольство, чтобы исходатайствовать своим подданным дозволение вести торговлю в России и иметь там латинскую Церковь, в этой просьбе было отказано наотрез. В 1631 г., пред началом войны под Смоленском, царь Михаил Федорович, отправляя за границу для найма ратных людей в русскую службу своих уполномоченных, дал им наказ нанимать всяких солдат, кроме французов, а французов и иных людей римской веры «однолично не наймовать». Когда же в числе иностранных капитанов, призванных в Россию, оказалось несколько и католиков, то им выдано было вознаграждение за приезд, и они тотчас же с надежными проводниками вывезены были за границу. В условиях договора, заключенного в 1634 г. с голштинцами о дозволении им вести торговлю через Россию с Персиею и иметь в России складочные места, прямо было сказано: «А костелов им своей веры на тех местех не ставити, а пенье по их вере совершати в домех, а не в костелах, а римския веры попов и учителей и никаких латынския веры людей с собою им в Московское государство не привозити и тайно у себя не держати; а кто привезет и учнет держати тайно, и тех казнити смертию». Напротив, протестанты, хотя русские считали их веру еще худшею латинской, допускались в Россию по делам торговым и промышленным и принимались на царскую службу. В самой Москве они имели свои домы и свободно отправляли свое богослужение. Несколько времени у лютеран была церковь даже в Кремле, и там же построили было изящную церковь подле своей деревянной часовни и кальвинисты без дозволения правительства. Но по настоянию патриарха обе эти церкви были разрушены, и немцам дозволено было ставить себе молитвенные домы только вне Кремля, в большом городе. Потом, в 1643 г., вследствие жалоб русских священников по указу царя Михаила Федоровича и те «немецкие избы, которые поставлены были в белом, каменном и в земляном городе для мольбы и обеден, были сломаны, и впредь немецким избам в белом, каменном и в земляном городе для мольбы и обеден быти не велено, а веено им приискать место за земляным городом, где им впредь для богомолья поставить избу с комнатою». Такое место по избранию самих немцев в том же году им было отведено за земляным городом на пахотном поле между Фроловскими и Покровскими воротами, и немцы построили там свою кирху. Царь Алексей Михайлович приказал немцам селиться за Яузою на Кукуе, где и первоначально жили одни немцы, и назвал то поселение новою иноземскою слободою. Немцы здесь хорошо устроились, и лютеране имели у себя две немецкие церкви, а кальвинисты – одну голландскую и другую английскую. Уложение Алексея Михайловича только подтвердило прежнее распоряжение и узаконило: «А в которых немецких дворех поставлены немецкия кирки, и те кирки сломати, и впредь в Китае, и в белом, и в земляном городе на немецких дворех киркам не быти, а быти им за городом за земляным, от церквей Божиих в дальних местех» (гл. 19. Ст. 40).

С посещения Москвы Иерусалимским патриархом Феофаном возобновились сношения России с православным Востоком, прервавшиеся было в Смутное для нее время. Главною целию этих сношений, как и прежде, была милостыня из России бедствовавшим христианам Востока. Не проходило решительно ни одного года, когда бы не являлось к нам за нею несколько, иногда даже множество пришельцев: митрополитов, архиепископов, епископов, архимандритов, игуменов, простых иноков, иногда и мирян, из всех Восточных патриархатов, с Афона, из Сербии, Болгарии и Молдавии. Приходившие обыкновенно приносили с собою свидетельства о своей личности и нуждах, а многие и ходатайства от лиц, достойных уважения, преимущественно от патриархов. Чаще всех присылали такие свидетельства и ходатайства к нашему царю и патриарху Иерусалимские патриархи Феофан и Паисий и Цареградские Кирилл Лукарис и Парфений. Все эти пришельцы останавливались на границе, в Путивле, изредка и в Воронеже, Архангельске, Орешке, объявляли о себе местным воеводам, представляли им свои документы, а воеводы доносили о пришедших царю. Царь давал приказ, кого из них пропустить в Москву и кому выдать царскую милостыню на границе – так поступали большею частию с теми, которые не имели у себя никаких свидетельств или уже не раз приходили в Россию за милостынею. В Москве снова рассматривали документы пришедших и расспрашивали их. Потом они представлялись царю, патриарху, подносили им от лица своих патриархов, или своих монастырей, или от себя лично мощи святых, частицы Креста Христова, иконы, панагии и подобное, и получали от царя и патриарха милостыню, нередко очень щедрую, деньгами, соболями и другими предметами. Некоторые проживали в Москве довольно долго, по году и более, иные же оставались навсегда в России. К сожалению в числе этих пришельцев бывали и обманщики. Так, в 1623 г. прибыл с горы Синайской, из монастыря Неопалимой Купины, митрополит Иеремия и получил милостыню на означенную обитель. Но находившиеся при нем архидиакон и старец донесли, что Иеремия, бывший некогда митрополитом в Родосе, лишен сана Вселенским патриархом, ходил в Рим, принял там латинство, служил с папою и теперь не хочет возвращаться на Синай и отдать милостыню обители, – это подтвердили и другие греки, бывшие тогда в Москве. И патриарх Филарет Никитич горько жаловался на такой обман в письме к Вселенскому патриарху. В том же году явился в Россию с Афонской горы из Зографского монастыря старец Мелетий, будто бы посланный всею братиею. Но по расспросам и справкам в Посольском приказе оказалось, что Мелетий – беглец из означенной обители, и потому его тотчас выслали из Путивля за рубеж. В 1628 г. приехал в Москву митрополит Метаморфосский Неофит, который также, по самому тщательному расследованию, оказался лишенным сана в Царьграде, – за свой обман Неофит сослан был в оковах в Свияжский монастырь, а когда бежал оттуда и был схвачен в Казани, то по приказанию государя заключен в городскую тюрьму. Более всех пришельцев произвел смут в Москве митрополит Веррийский Аверкий. Он прибыл в 1628 г., сумел понравиться патриарху Филарету и своим влиянием немало вредил другим грекам. По его доносу сосланы были в Нижний Новгород, в Дудин монастырь, архимандрит Синадского митрополита Григорий и его двоюродный брат белец Косьма. Но за них заступился Селунский митрополит Паисий, находившийся в Москве, просил расследовать дело, и сосланные были возвращены. На Востоке узнали об интригах Аверкия и строго его осуждали. Сам Феофан, Иерусалимский патриарх, в 1630 г. жаловался на злословие и своекорыстие Аверкия в письме к Филарету Никитичу и извещал, что уже двадцать лет, как Аверкий изгнан из Веррийской епархии, и что он человек лукавый и злоупотребляет доверием к нему Филарета. Филарет защищал Аверкия пред Феофаном письмом от 17 июня 1631 г. Но сам же потом вместе с Собором судил и осудил Аверкия по какому-то духовному делу, и сослал его на заточение в Кострому, откуда он освобожден только в 1636 г. по ходатайству Цареградского патриарха и отпущен в Грецию.

С воцарением Алексея Михайловича злоупотребления греков, приходивших к нам, еще увеличились. В 1645 г. сам Цареградский патриарх Парфений писал (от 15 декабря) нашему государю, что некоторые чернецы и торговые люди приезжают к его царскому величеству с ложными грамотами и давал совет верить только тем, которые будут представлять грамоты за патриаршими печатями. В следующем году Алексей Михайлович предписал (19 ноября) путивльским воеводам не верить и тем пришельцам, которые будут представлять грамоты и за печатями патриархов или других духовных властей, но за печатями открытыми, а не за глухими; самих пришельцев, если заявят, что грамоты их только о милостыне, удерживать в Путивле, а грамоты их присылать в Москву, откуда и будут приходить приказы, кому и сколько пожаловать милостыни; если же скажут, что грамоты о государевых делах, т. е. с разными известиями к государю от греческих церковных властей, то допрашивать, о чем именно, и затем пропускать пришельцев в Москву, объявив им, что в случае обмана с их стороны им не будет в Москве за ту ложь ни жалованья, ни корму, ни милостыни. Такие же наказы воеводам – путивльскому, брянскому, севскому и рыльскому – повторялись в 1648 и 1649 гг. Несмотря на все это, обманы не прекращались: некоторые смело объявляли в Путивле, что едут в Москву с грамотами о тайных государевых делах, рассчитывая, что в Москве получат и помилование за обман и больше милостыни, чем в Путивле, и пропускались в Москву. В начале 1650 г. старец Чудова монастыря Пахомий, которого взял было с собою Иерусалимский патриарх Паисий из Москвы в Иерусалим для поклонения святыне, но вскоре отпустил назад, оставшись жить в Молдавии, передал на допросе путивльскому воеводе следующий рассказ, который слышал в Яссах от одного серебряных дел мастера: «Простые греки-бельцы наряжаются в чернеческие платья и едут в Россию бить челом о милостыне, и грамоты от патриархов пишут, и руки патриаршие подписывают сами своими руками, и печати подделывают: я сам сделал тем грекам разных патриарших печатей до сорока. Выдают себя за старцев, приезжающих из дальних палестинских мест, между тем как все живут в Молдавской земле и там же надевают на себя чернеческие платья. Получив в России государево жалованье, только пропивают его и табак за него покупают».

Не ограничиваясь тою милостынею, какая раздавалась грекам, приходившим в Россию, царь и патриарх посылали еще сами на Восток свои дары для раздачи духовным властям, церквам и монастырям. В 1623 г. русские послы Кондырев и Бормосов раздали за здравие государя в Царьграде, Иерусалиме и на святой горе Афонской 1206 золотых, Антиохийскому патриарху 144 золотых и Александрийскому – 140, да от патриарха Филарета передали Цареградскому патриарху 500 золотых напомни души усопшего князя Федора Ивановича Мстиславского. В следующем году чрез других своих послов послал еще государь заздравную о себе милостыню Цареградскому патриарху семь сороков соболей и Иерусалимскому – один сорок соболей, а Филарет Никитич первому два сорока соболей. В 1625 г. отпущено: в Иерусалим к Святому Гробу чаша серебряная для освящения воды и 100 золотых; в придел к Распятию, что на Голгофе, 300 золотых, самому патриарху три сорока соболей да от государевой матери два сорока соболей; в Вифлеем церкви Рождества Христова 20 золотых и митрополиту 20 золотых, патриарху Александрийскому три сорока соболей; на святую гору Афонскую Ватопедской обители 100 рублей от царя и 100 рублей от патриарха. В 1629 г. роздано царскими послами: Иерусалимскому патриарху 170 рублей, Антиохийскому 200 ефимков, на Синайскую гору 52 золотых и пр., а в следующем году Цареградскому патриарху Кириллу от царя десять сороков соболей и от Филарета Никитича семь сороков, серебряная чаша и четыре образа в окладах. В 1634 г. послал государь на помин души отца своего Филарета Никитича ко всем патриархам Востока и для раздачи тамошним церквам и монастырям 1700 рублей. В 1645 г., незадолго пред своею кончиною, царь Михаил Федорович послал заздравной милостыни Цареградскому патриарху пять сороков соболей, а Иерусалимскому и Александрийскому по четыре сорока соболей. Посылал также Восточным патриархам свои дары и царь Алексей Михайлович: например, в 1646 г. послал Александрийскому патриарху Иоанникию архиерейское облачение, святительскую шапку, святые иконы и четыре сорока соболей; в 1650 г. Цареградскому патриарху Парфению соболями на 500 рублей и потом еще три сорока соболей.

Восточные святители и другие духовные лица, получавшие столько пособий от Московского государя, старались служить ему, чем только могли. Они тщательно собирали и сообщали ему, письменно и устно, известия не только о церковных событиях на Востоке, как-то: о перемене патриархов, о разорениях церквей и монастырей турками и подобное, но и о политических делах в Турции, в Крыму, в Валахии, Молдавии, Польше, Малороссии и других странах. Чаще других сообщали такие известия в Москву патриархи: Цареградские Парфений и Иоанникий и Иерусалимские Феофан и Паисий, митрополиты: Халкидонский Даниил и Тырновский Даниил, архимандриты цареградские: Амфилохий и Венедикт. Цареградские патриархи принимали под свое покровительство государевых послов, приходивших к султану, давали им наставления, охраняли и защищали их в случаях нужды. Иерусалимские патриархи Феофан и Паисий благотворно действовали на малороссийских казаков, убеждая их не поднимать оружия против своих единоверцев, живущих в Великой России, и покориться Московскому государю.

Со времени патриарха Феофана, который посетил Москву и поставил ей нового патриарха, а потом посетил Киев и поставил здесь нового митрополита, сношения Восточнорусской Церкви с Западнорусскою сделались гораздо чаще, чем были прежде. О некоторых из этих сношений мы уже упоминали, о других будем иметь случай сказать в следующей главе.