Текст книги "Серые розы Роннебю"

Лорнет в черепаховой оправе

Фамильное зеркало в потемневшей раме с годами совершенно разучилось льстить. Раньше фру Росен доставляло удовольствие разглядывать собственное отражение, взбивать белокурые локоны и тайком от горничной подводить брови огарком свечи. А сейчас…

Сейчас волосы подернулись серебром, руки огрубели и по виду напоминали узловатые коренья, затянутые в перчатки, а глубокие морщины не скрывала даже жемчужная пудра, которую она по старой памяти продолжала заказывать вместе с кипой женских журналов. В последних, к слову, частенько печатали различные рецепты по сохранению молодости – стоит ли говорить, что она испробовала на себе всё, включая самые несуразные алхимические формулы. Старый конюх Андерн только посмеивался, доставая нужные ингредиенты – их ему приходилось писать печатными буквами на бумажке, ведь ни одна порядочная особа не осмелилась бы произнести вслух и половину из списка. Увы, ни истолченное в порошок крыло летучей мыши с чердака, напугавшей Хельгу до обморока, ни хваленая маска с перцем и бальзамом из яблочного уксуса не смогли остановить признаки надвигающейся старости.

Ладно, она могла бы еще смириться и приказать завесить все зеркала в доме. А фамильная трость, на которую приходилось опираться при ходьбе, не только облегчала ноющую боль в ноге, но и добавляла ее словам весомости – даже старая кухарка, разменявшая в прошлом году седьмой десяток, не осмеливалась перечить, стоило графине выпрямить спину и одарить ее пристальным фамильным взглядом Росенов.

Но вот эти сны…

То леденящие душу холодным одиночеством, с бесконечными коридорами и крутыми лестницами в никуда, то наполненные шуршанием шелка и отголосками вальса, вперемежку с позабытыми колыбельными – последних, к слову, она боялась еще больше, поскольку наутро хотелось только одного: запереться на ключ, закутаться с головой в простыню и тихонько плакать, обмакивая зачерствевшие булочки в остывший кофе. Вот только новая горничная благополучно затеряла не только ключ от кладовой, но и от хозяйской спальни, и потому каждое утро бесцеремонно распахивала тяжелые серые гардины, разгоняя сгустившиеся тени мокрым полотенцем.

Может, оно и к лучшему.

Зато на переодевание фру Росен тратила, как и прежде, не менее двух часов. Долой халат и теплую фланелевую пижаму – по ночам простыни становились настолько ледяными, что Росен позволила себе отказаться от элегантных кружевных пеньюаров. Хельга подавала ей тончайшую шелковую сорочку и панталоны, сверху – не менее трех нижних юбок, накрахмаленных до такой степени, что они могли стоять сами по себе. Платье из темно-лиловой шерсти, дважды перелицованное и расставленное в боках, зато добротное – такое прослужит еще не один год, а там можно будет пустить его на обивку парных пуфиков в прихожей. Пепельно-седые волосы взбиты и уложены в высокий начес при помощи черепаховых гребней. Такой же, с позолоченной ручкой, лорнет хозяйка всегда носила с собой в неизменном ридикюле из кожи крокодила – подарок дальнего родственника, осевшего в далекой Африке. В крохотных кармашках уютно разместился флакончик с нюхательной солью, носовой платок и матушкин молитвенник с резным костяным узором на обложке, заметно пожелтевшим от времени.

Порой, оглядывая себя в зеркало, фру Росен осознавала, что она и сама с каждым годом все больше становится похожей на черепашку: сморщенную, маленькую, настороженно вытягивающую морщинистую шею из складок своего чопорного наряда. И передвигалась она по дому примерно с той же скоростью – но, с другой стороны, ведь и спешить было некуда.

Припудрив напоследок нос и капнув на запястье капельку духов, навевающих воспоминания о пышных приемах, пикниках у моря и чаепитиях на пахнущей дождем веранде, фру Росен принималась хлопотать, как она это называла. Ничего, что из прислуги во всем доме остался только кучер, старая кошка, исправно гоняющая мышей в кладовке, кухарка, не способная приготовить ничего, кроме овсянки и подгоревших тостов, и вечно всем недовольная молоденькая горничная. Работы хватало всем и каждому.

И пускай из десяти комнат в конечном счете оставили незапертыми только две. Еще ее матушка говорила: чистота в доме – покой в душе. Поэтому каждое утро фру Росен лично шествовала из своей спальни в соседнюю гостевую, чтобы убедиться, что на полках нет ни пылинки, у камина сложены стопкой дрова, а постель застелена пахнущим мылом бельем с вышитой серым шелком монограммой в окружении плетистых роз. Где-то в глубине души у нее все еще теплилась надежда, что однажды на пороге появится отпрыск какой-нибудь дальней ветви их семейного древа. Долгожданный наследник, которому можно будет с легким сердцем передать заботу о родовом гнезде.

Скрипучие ступеньки, по которым она спускалась в гостиную, покрывала алая ковровая дорожка, вытоптанная до облезлых проплешин по центру, но без единой пылинки на оставшемся ворсе. Перила славно пахли воском – вообще-то их следовало натирать каждый божий день, но, сменив пятую служанку, фру Росен пришлось снизойти до одного раза в месяц. Ох, уж эта своенравная Хельга…

Затем хозяйка усаживалась в свое любимое кресло в гостиной, покрепче сжимала хрустальный колокольчик – и начинала раздавать всем неоценимые, как ей казалось, советы. С потемневших обоев на нее одобрительно взирали выцветшие фотографии родителей, а длинная вереница портретов в парадной напоминала о долге перед фамилией. Так уж получилось, что из всего многочисленного семейства она осталась одна. Если бы только брат послушал ее в свое время и женился…

После войны большую часть мебели и картин пришлось продать – до сих пор, скользя взглядом по непривычно пустым стенам, испещренным светлыми квадратами, хозяйка чувствовала угрызение совести. Но иначе им всем пришлось бы несладко, особенно когда из банка пришло письмо, на нестерпимо-белой бумаге с печатью, от которого у фру Росен на целых два дня разыгралась ужасная мигрень. А на третий день она решительно позвонила в колокольчик и вызвала горничную:

– Напиши господину Мауеру. Или нет, я сама ему позвоню!

Мауер приехал лично, в сопровождении двух помощников, и быстро разрешил вопрос с кредиторами. Все-таки недаром их семьи вели общие дела еще со времен Северной войны. Новую войну им удалось решить малыми жертвами, избавившись от залежей старых вещей на чердаке. Фру Росен тогда даже не захотела взглянуть напоследок на закутанные в мешковину и обложенные соломой призраки прошлой, благополучной жизни – к чему зря надрывать сердце? Зато после этого в поместье воцарился долгожданный мир.

На некоторое время.

А потом кто-то с завидной периодичностью начал делать набеги на их тихую обитель.

– Хельга! – голос у хозяйки дома был под стать ее колокольчику: немного надтреснутый, но достаточно громкий, чтобы разноситься по всем этажам. Или чтобы перекрыть адское громыхание прута по ограде. – К нам снова пытаются пробраться грабители!

***

В ванной комнате стоял огромный громоздкий шкаф с полотенцами. Всякий раз Кёрстен удивлялась, как у него не подломятся ножки, резные и длинные, как у жирафа. А раковина под начищенным краном была другой, не такой, как дома: большая и продолговатая, с ребристыми боками. Чтобы помыть руки, девочке приходилось вставать на низенький стул, да и открутить тугие медные бутоны-краны без помощи Хельги у нее никак не получалось.

– Наконец-то ты пришла! – сестра уже успела выхватить из корзинки обсыпанную сахаром слойку и теперь вдыхала аромат поджаренной корочки. С кухни тянуло совсем другими запахами: печеной рыбы и подгоревшей овсянки. – Я думала, не дотяну до вечера. Холод собачий, еще и кормят… хуже, чем Бурре, ей-богу.

Старая Бо за стеной загремела крышкой, так, что Кёрстен подскочила. Что сказать, характер у старой кухарки с годами становился все хуже. А вот слух, как ни странно, становился все лучше. Особенно, если подслушивать черед стакан. Появление в доме корзины с чужой снедью она воспринимала крайне болезненно, хотя и старалась не подавать вида.

– Зато потом, когда никто не видит, так и уминает бабушкины плюшки за обе щеки! – хихикая, призналась Хельга. – И всем рассказывает, как у нас домовые от рук отбились…

Оглядываясь вокруг, Кёрстен отметила про себя, что здесь не помешала бы помощь дюжины домовят, чтобы начистить медные котелки на стене и свести с потолка копоть. Кажется, при всей своей любви к чистоте, фру Росен на кухню не захаживала. Оно и понятно, с ее-то ногой.

Или стоило пригласить бабушку на неделю-другую. Уж она бы точно навела во всем доме чистоту. Однако по непонятной причине, бабушка наотрез отказывалась зайти в Росенхольм.

– Ты не думай, я тоже смотрю на все это, смотрю… – грустно вздохнула сестра, проследив за ее взглядом. – Мне дай волю, я бы здесь все вычистила, сверху донизу. Но хозяйка заставляет каждый день стирать белье, будь оно неладно. А что его стирать, если оно и так чистое?

Да уж, стойкий запах мыла чувствовался уже в прихожей. А сама хозяйка выглядела такой же чистой, как кустик бегонии, с которого бабушка каждый день любовно стирала пыль, листик за листиком. А еще фру Росен была похожа на капусту: из-под одной юбки у нее проглядывала другая, а поверх платья были надеты две кофты и еще красивая шаль с переливающимся на свету рисунком.

Холодно. У Кёрстен, пока она шла по коридору, даже пар изо рта шел. И как можно жить в такой холодной громадине?

В гостиной, к счастью, горел камин, и обои были теплого, янтарно-желтого оттенка, отчего в комнате было почти уютно. Пока сестра наливает чай и пристраивает на крохотном столике плетеную корзиночку с выпечкой, Кёрстен успевает устроиться на алой бархатной подушке с ножками – кажется, та называется танкеткой22
  банкетка, скамейка без спинки


[Закрыть]или как-то еще смешно. У противоположной стены стоит такая же, и на ней в одной и той же позе спит кошка с седыми усами. Хозяйка называет ее Элизабет и очень хвалит, а иногда берет на руки и начинает чесать за ухом – кошка тогда принимается мурчать, громко, на всю гостиную, даже еще громче, чем их Никса.

Сама фру Росен всегда сидит в кресле с шелковыми розами; на подголовнике пришита кружевная салфетка – бабушка сама ее вывязывала целую неделю, но отчего-то просила ничего не рассказывать хозяйке, и Хельге пришлось выдумать, будто это она связала. Зато получила надбавку к жалованию.

А отчего хозяйка так невзлюбила бабушку Ноэль, Кёрстен не знала. Более того, забыла и сама бабушка, или же просто не хотела говорить.

– Кажется, погода сегодня просто чудесная, – проговорила фру Росен, поглядывая на окно, за которым снег валил как из прохудившейся подушки. Еще немного, и засыплет весь Роннебю – и тогда придется ждать, пока дядя Альфред на своей лошади не расчистит дорогу.

А где же Эйнар? Вдруг его тоже засыпало с головой?

Кёрстен открыла было рот, но хозяйка вовремя заметила и укоризненно постучала ложечкой о чашку. По ее мнению, младенцы, как она называла Кёрстен, должны молча пить свой чай и не мешать взрослым.

Хельга принесла поднос, на котором среди белого фарфора выделялась большая кружка с божьими коровками и деревянной ручкой – ее специально заказали в лавке, чтобы было удобно и не горячо держать. Сегодня Кёрстен решает вести себя как благовоспитанная леди, с удовольствием демонстрируя графине свои новенькие нежно-сиреневые митенки, и даже оттопыривает мизинец, когда берет чашку.

Хельга прыскает в кулак, зато фру Росен одобрительно кивает и добавляет себе еще ложечку сахара. Зоркая Кёрстен замечает, как крышка у сахарницы сама собой откидывается, и над ней на короткий миг показывается чья-то бледная прозрачная рука…

– Я бы на твоем месте больше внимания уделяла своему чаю, дитя, – строго одергивает ее графиня, и горячий чай не успевает пролиться на ковер. Когда-то давно Кёрстен не удержала красивейшую фарфоровую чашечку с розовощеким ангелом. До сих пор ее жалко, а еще жальче было Хельгу, которой пришлось потом долго извиняться, да еще и отчищать пятно с пуфа.

Чай отдает сосновыми шишками и никак не хочет заканчиваться, хотя сестра предусмотрительно налила его ровно половину кружки. Но с собой в библиотеку его взять не разрешат, такое правило. Хотя так приятно было бы погреть озябшие руки прежде, чем браться за книги.

Наконец, получив последние наставления и выслушав вдогонку новый рецепт избавления от зубной боли, Кёрстен припустила сперва по коридору, затем направо – и по скрипучей винтовой лестнице на второй этаж. Библиотека располагалась в маленькой круговой башне, и книг там было столько, что у девочки каждый раз глаза разбегались. В первую очередь, естественно, были тщательно изучены все книги с картинками – но их было не так много, и из них настоящих, цветных иллюстраций было всего два маленьких томика детских сказок. Далее на очереди были карты: огромные атласы приходилось разворачивать на столе, а потом звать на помощь Хельгу, потому что разложенные страницы никак не хотели складываться обратно. На каждой карте Кёрстен пыталась рассмотреть родной Роннебю, но пока сумела отыскать лишь Рим и Ронду.

– Кхм, я бы начал во-он с того стеллажа, – накрытый белой тканью стул напротив вдруг сам собой отодвинулся, и на нем мало-помалу начали проступать очертания мужской фигуры.

Призрак!

Наверняка тот же самый, что воровал внизу сахар из серебряной сахарницы.

– Тихо-тихо, постой! – прозрачная рука успела ухватить ее за рукав, когда Кёрстен взвизгнула и повернулась было, чтобы сбежать. Конечно, она вырвалась. Но вот дверная ручка предательски щелкнула, и сколько девочка ее ни дергала, дверь не открывалась.

– Кёрстен, это же я. Не узнаешь?

Она недоверчиво покосилась на темно-серый сюртук и душистую розу в петлице. На ярко-желтых лепестках все еще виднелись капельки росы, будто цветок вот буквально только что сорвали в оранжерее. Те же ясные серые глаза под густыми бровями, только седины на висках прибавилось, и щеки казались уже не такими бледными, как раньше.

– Ты что, постарел?

Эйнар озадаченно потер небритый подбородок и рассеянно развел руки в стороны.

– Да вот, просто во всем доме не сумел найти бритвенный набор.

– Надо было у Андерна попросить, – уверенно ответила девочка, протопав среди полотняных айсбергов к указанному шкафу. – У него борода как у Томте.

Кёрстен с восторгом вытаскивала слежавшиеся кипы картонных книг, невзрачных и потрепанных снаружи – зато внутри перед девочкой раскрылся целый сказочный мир! С каждой новой страницей вставали ажурные замки с подъемными мостами и цепями из золотой фольги, бисерный виноград свисал с колонн древнегреческого храма, отражавшегося в зеркально-гладкой серебряной реке с алыми и белыми карасями. А в самой маленькой книжечке обнаружилась крохотная спальня с картонной кроваткой, щедро усыпанной бумажными фиалками, и самая уютная на свете ванная комната, где из прорези над лаковой раковиной торчало белое полотенце из салфетки.

– А теперь взгляни-ка вот сюда…

Эйнар нажал на деревянную завитушку, и часть массивной полки откинулась вниз. Внутри оказалась темнота – вязкая, как яблочное повидло. А еще перевязанный бечевой пухлый конверт, из которого во все стороны торчали спички.

– Помнится, мы с сестрой часами могли в них играться, когда были маленькими, – в руках у призрака оказался сначала чародей в линялых синих одеждах и с засунутым в карман кончиком длиннющей бороды, затем парочка принцесс в настоящих атласных платьях…

Персонажи самых разных сказок перемешались, но так играть было даже интересней. В итоге Синяя Борода сразился с Ланселотом, а Красная Шапочка уверенно направилась в замок к Спящей царевне, чтобы разбудить ее к полуденному чаю. За игрой оба не заметили, как быстро пролетело время, и за окном совсем стемнело.

– Похоже, кому-то придется заночевать в гостях, – Эйнар кивнул на массивную бронзовую сову, которая держала в лапах увитый плющом циферблат. Маленькая стрелка указывала на витую восьмерку, значит, мать уже успела вернуться домой, а бабушка накрыла стол к ужину. – Надеюсь, дома тебя не хватятся?

– Здесь есть телефон, можно позвонить, – сама Кёрстен нисколечко не волновалась. Ведь с ней был Бурре, значит, заблудиться она точно не могла. К тому же, она уже не раз оставалась в гостях. Придется, правда, спать в одной кровати с Хельгой, а она страшно храпит, когда устает за день.

– Как тебе перспектива поесть на ночь горелой овсянки с треской? – призрак с улыбкой вытащил из-за пазухи пахнущую корицей булочку. Как ни странно, та была еще теплой, и даже глазурь нисколечко не обсыпалась.

– Здесь есть нельзя, – девочка с сожалением отодвинула от себя бумажные сокровища. Ну и размахнулись они, на весь огромный стол, застеленный белоснежным покрывалом. Достаточно было лишь хорошенько выбить ткань во дворе, а затем расстелить вновь, чтобы к приезду нежданных гостей в комнатах не было ни пылинки.

Живот предательски заурчал. Нет, вонючую треску ей вовсе не хочется, но может быть, на кухне найдется немного молока с вареньем.

– Ты все еще здесь?

Это Хельга наконец решила вспомнить про нее. Шурша юбками, сестра с шумом опустилась на стул, который всего минуту назад занимал призрак. И чего он прячется от всех?

– Я про тебя и забыла совсем, – призналась Хельга, вытаскивая из кармана передника прозрачный леденец в шуршащей упаковке. – Хочешь? Нашла на подоконнике. Кажется, в этом доме еда не только исчезает, но и появляется сама по себе.

Леденец был зеленым, цвета хвои, а на вкус кисло-сладким, как барбарис и земляника.

– Скажи, а ты не встречала здесь призраков? – хитро спросила Кёрстен. Хельга в ответ лишь рассмеялась и махнула рукой.

– Сплошь и рядом. Вот, к примеру, вчера просыпаюсь я от шума на кухне. Вижу: стоит старуха в белом, ест кашу прямо из кастрюли, половником. Увидела меня, и как завизжит по-немецки. Ну, или по-голландски, кто ее разберет. Оказалось, нашей Бо среди ночи взгрустнулось.

– А так, чтобы по-настоящему?

Хельга ненадолго задумалась, а потом зябко повела плечами.

– Как знать. Дом-то старый, все скрипит и пощелкивает на свой лад. Если б я прислушивалась, давно бы поседела, как хозяйка. А так ходил тут на днях призрачный кот, мяукал. Но наша Лисбет на него так шикнула, что тот под плинтус забился и пропал, я его и разглядеть толком не успела.

Я вот подружилась с одним, – так и подмывало сказать Кёрстен, но тут в дверях она увидела Эйнара. Прижав палец к губам, тот отрицательно покачал головой. Сестра сидела прямо напротив, но продолжала спокойно сосать леденец. Не видит. А значит, все равно не поверит.

– Ладно, пошли на кухню, посмотрим, чем тебя кормить, – Хельга гибко, по-кошачьи, потянулась, осматривая разложенные на столе книги. – Дяде Альфреду я уже позвонила, он все бабушке передаст.  Ты так смешно играла сама с собой, что жалко было тебя отвлекать. Какая же ты все-таки малышка, Кёрстен! Все еще разговариваешь с выдуманными друзьями.

Эйнар с трудом подавил смешок и заговорщически подмигнул девочке. А потом вытащил из рукава точно такой же леденец, зеленый, с ярко-алой полоской посередине, и медленно растворился в полумраке коридора. И даже не заметил, проходя мимо гостиной, как фру Росен поднесла к глазам свой лорнет и пристально посмотрела ему вслед.

Прерванная месса

Итак, Эйнара видела только она одна.

Кёрстен такой расклад мало удивлял. Со взрослыми всегда так: вечно строят из себя умных, а сами не в состоянии рассмотреть того, что у них под носом. Оставалось проверить, смогут ли увидеть ее друга Нильс и Улле.

Братья Не-Разлей-Вода, как их все называли, жили в доме тети Мадлен. Она и приходилась им родной тетей, но младший Нильс упорно называл ее мамой. Кажется, за это она любила его больше всех на свете, да и кто в Роннебю не любил добродушного Малыша, который еще и заикался, когда пытался что-то сказать?

Муж тети Мадлен, Альфред, держал в городе небольшую лавку, где можно было купить лопаты, удобрения, точильные камни и многое другое, без чего в хозяйстве не обойтись. Они с Мадлен потеряли на войне сына, а потом пришлось еще приютить приехавшую из столицы сестру дяди Альфреда. Та родила Нильса незадолго до окончания войны, а потом долго болела. Кёрстен смутно помнила невысокую полную женщину с ярко-рыжими волосами, вечно молчаливую и кашляющую в платок. После похорон тетя Мадлен убрала все вещи золовки на чердак и старалась не вспоминать о ней лишний раз. Улле, кажется, хранил медальон с портретами родителей, но его он никому и никогда не показывал, ни Кёрстен, ни даже брату.

Нильсу шел всего третий год, поэтому с ним Кёрстен никогда не дралась. А вот с Улле, который был на целых две головы ее выше, они то и дело устраивали потасовки. То он стащил ее любимую точилку – тяжелую, ярко-красную, и сделал из нее грузило для своей удочки. То выдумал, что бабушка Ноэль – самая настоящая фея, поэтому не стареет, и пирожки у нее получаются лучшие во всей округе. Кёрстен тогда знатно его поколотила, а потом долго плакала на чердаке. Потому что раньше феи жили в лесу недалеко от Роннебю – бабушка сама лично их видела, давным-давно, когда девчонкой ходила за хворостом. Но потом людей стало больше, неподалеку провели железную дорогу, и феи ушли. Превратились в деревья или просто рассыпались сухими листьями. Если бабушка фея, то и она когда-нибудь так уйдет. А этого Кёрстен очень не хочется.

И вообще бабушка на самом деле очень старая. Она почти ровесница фру Росен, ну или на пару лет младше. И тоже всегда ходит с палочкой – только она у нее легкая, невесомая, вырезанная из бузины и с гроздью деревянных ягод на рукоятке.

Точно, трость…

Вчера она обратила внимание, что у графини рядом с креслом стояла точно такая же трость с серебряным набалдашником, что и у Эйнара. Значит, их было две? Или же ее знакомый каким-то образом заставил одну и ту же вещь раздвоиться?

Сам призрак не показывался уже целых два дня. Возможно, он решил остаться в поместье. Раз так, следовало хорошенько расспросить Хельгу после воскресной службы: не заметила ли она в доме что-нибудь необычное, вроде чихающих от пыли прозрачных незнакомцев в повозке? В том, что они еще увидятся, Кёрстен даже не сомневалась, ведь какой бы нелюдимой и замкнутой ни была фру Росен, в церковь она ездила исправно каждую неделю.

В это воскресенье погода решила их порадовать солнышком. Распогодилось настолько, что снег, успевший накрыть все сплошным покрывалом, остался лишь кое-где на траве, а дорожки оказались совершенно чистыми. Вот и хорошо, иначе бы пришлось идти в церковь в старых резиновых сапогах, а их Кёрстен не очень любила. В них было хорошо мерить лужи и шлепать по раскисшей дороге в лес, а когда на тебе красивое платье, лучше к нему надеть новенькие начищенные ботиночки со шнуровкой!

Церковь была новой, и построили ее у самой бухты. Получилось красиво: ажурное белоснежное здание на фоне моря, ярко-синего летом и серого зимой. Кёрстен повезло, от ее дома до кирхи было всего полчаса пути. И почти каждое воскресенье за ними на повозке заезжал дядя Альфред с женой.

Вот и сегодня, не успели они выйти, как у калитки остановилась коляска с откидным верхом. Потряхивая длинной челкой, чубарая в яблоках Фригг нетерпеливо переступала с ноги на ногу, пока они рассаживались на скрипучих кожаных сидениях. Дядя Альфред помог бабушке взобраться на подножку, хотя ему было нелегко управляться с одной рукой.

– Ну что, – отдуваясь, он грузно плюхнулся на козлы рядом с Улле и поправил съехавшую шляпу. – Все готовы?

Мама сегодня была такая красивая, в белой шали и шляпке с незабудками. Бабушка тоже принарядилась и надела свою любимую голубую вязаную кофту, на которой было много-много маленьких кармашков с пуговками. Некоторые заметно топорщились от спрятанных внутри подарков: засахаренных орехов в хрустящей обертке, разноцветной тянучки и других сюрпризов. После службы вся детвора Роннебю окружала бабушку Ноэль плотным кольцом, и та одаривала каждого, вытаскивая из очередного кармана то крохотную раковинку, то пушистую игрушку из валяной шерсти. Кёрстен тоже вставала в очередь, хотя вообще-то прекрасно знала, откуда берутся все эти сокровища: из бабушкиной плетеной корзины для рукоделия, доверху заполненной бархатными мешочками с бусинами, мотками разноцветной шерсти и старыми флакончиками из-под духов. Порой, в непогоду, когда на улицу выходить ну никак не хотелось, на кухонный стол ставилась старенькая швейная машинка, из шкафа доставались заготовленные впрок отрезы ткани, и начиналось волшебство…

На прорехи и дыры, без которых не обходится ни одна детская игра, ставились разноцветные заплаты и расшивались бисером; ставшие малы вещи откладывались до поры до времени, а после объединялись в стройный двухцветный ансамбль. Бабушке Ноэль хватало одного лишь взгляда, чтобы определить, где нужна вышивка, а где лучше сделать еще одну строчку или заложить складку. В Роннебю говорили, что у бабушки золотые руки – но даже наперсток у нее был самым обыкновенным, медным. А вот на ее руки Кёрстен готова была смотреть часами, и нет, они не были золотыми; самые обыкновенные натруженные, жилистые руки, которые одинаково хорошели умели и стряпать, и шить, и при случае дать хорошего щелчка по носу, и ласково пригладить растрепавшуюся челку.

Покачнувшись на рессорах, коляска трогается, и Кёрстен искоса рассматривает сидящую напротив тетю Мадлен. У нее дома тоже на комоде стоит корзина с рукоделием, но одевается она каждое воскресенье в одно и то же скучно-серое платье и шляпку с черной вуалью. Мама говорит, что тетя Мадлен так грустит о сыне, даже в молитвеннике между страниц у соседки припрятана его фотография, и во время службы Мадлен то и дело доставала фотокарточку, утирая слезы кружевным платочком. Кёрстен в такие моменты становилось ее очень жаль, настолько, что она была готова подарить свой любимый шарф с вышитыми канарейками или новенькие митенки.

Но сейчас тетя Мадлен отрешенно смотрит куда-то вдаль, поджав сухие губы, и держит на коленях Нильса. Тот, завидев Керстен, расплывается в широкой улыбке.

– Фаффли, – доверительно сообщает он, крепко вцепившись в повязанное полотенцем блюдо с крышкой.

– Мы же договорились, милый, что это наш секрет! – шикнула на него тетя Мадлен и подозрительно покосилась на Кёрстен. Наверное, испугалась, что та начнет канючить и клянчить сладости. Подумаешь! Кёрстен ведь уже не маленькая, да и на завтрак у них были пышные оладьи с сиропом, а стоит ей попросить, вечером бабушка тоже испечет вафли, горячие и хрустящие, с лимонным кремом.

– О, какой аромат, – сидевшая рядом бабушка Ноэль одобрительно улыбнулась. – По старинному семейному рецепту? Сразу чувствуется, не пожалели пряностей. Преподобный Себастьян язык проглотит!

– Ну, это лишнее, – фыркнула в ответ тетя Мадлен. – Ему как-никак еще проповедь читать.

Улле, повернувшись, сделал брови домиком и очень похоже ее передразнил. Чтобы не рассмеяться, Кёрстен спрятала лицо в пушистой маминой шали. От нее, как и от всей одежды в их доме, пахнет летом, медом и сухими травами. Мадлен, глядя на них, еще крепче прижимает к себе Нильса, и тот, укачавшись на тряской дороге, начинает клевать носом.

– Осторожней, не вырони блюдо, – предостерегает его бабушка. – Дай-ка я подержу вместо тебя. А вон и церковь уже виднеется!

Действительно, впереди показался высокий медный шпиль с крестом. Бабушка рассказывала, что средства на церковь собирали всем Роннебю, а когда пришло время устанавливать крест, каждый подошел и приложил руку к куполу, чтобы отпечаток ладони навсегда остался на сверкающем металле. Кёрстен очень жалеет, что она тогда еще не родилась. Если бы ей выдалась такая возможность, она бы целое письмо написала Боженьке: с крыши ведь наверняка гораздо ближе и легче читать, чем с земли.

В церковном дворе уже собрались прихожане. Предыдущий пастор разбил у главного входа целый цветник, и сейчас, пусть и присыпанные снегом, некоторые розы еще упорно цвели ярко-желтыми и пунцовыми бутонами. Рядом с главным зданием располагалась библиотека, правда, не такая большая, как в поместье фру Росен. В будние дни ее часто использовали для занятий церковного хора – куда, к слову, пробовалась и Кёрстен, но выяснилось, что она поет слишком громко и совсем не по нотам. А вот Улле взяли – и, пожалуй, больше всех этому удивился он сам. Взяли под честное-пречестное слово, что он не будет паясничать во время службы, и даже выдали нарядную белоснежную одежду с вышитыми на спине крыльями. Кёрстен перестала завидовать только тогда, когда дома ей пообещали точно такой же костюм ангела на Рождество. А Хельга, когда узнала, долго хохотала и наконец выдала, что сестре больше подойдет костюм вихтеныша33
  гном, домовой


[Закрыть]. Такая уж Хельга, вечно ляпнет первое, что в голову взбредет…

А вот, к слову, и она.

В церковный двор въехала скрипучая повозка, сохранившаяся, наверное, еще со времен короля Гюстава. Вечно понурый мерин Локки напоминал самого короля, как если бы тот дожил до наших дней в образе заколдованного коня. Фру Росен сидела на заднем сидении, приложив к лицу кружевной платок, надушенный лавровишневыми каплями. Хельга, которая раньше то и дело отлынивала от церкви, с появлением преподобного Себастьяна стала прямо-таки образцовой прихожанкой. Более того, она даже потратила половину месячного жалованья на новую шляпку, которая того и гляди норовила у нее слететь на ноябрьском ветру.

А рядом с кучером, конечно же, удобно расположился невидимый для всех Эйнар. Завидев Кёрстен, призрак галантно приподнял шляпу и послал ей воздушный поцелуй.

– Улле, погоди, – девочка дернула друга за рукав. – Видишь вон того человека? Ну, там, на повозке?

– В шляпе который? – парень прищурился. – Странный какой-то, вроде не видал его раньше.

Во-от. Что и требовалось доказать. Кёрстен обернулась в поисках Нильса, но того дядя Альфред уже занес внутрь.

– Чего улыбишься? Он твой знакомый, что ли? – подозрительно спросил Улле, но тут позвали и его самого: служба вот-вот должна была начаться. А загадочный Эйнар снова пропал, будто сквозь землю провалился. Или, вернее, прошел сквозь стену.

В притворе сладко пахло воском. Каждый раз на входе Кёрстен запрокидывала голову, чтобы полюбоваться на резной потолок, украшенный фресками. Почти все они изображали библейские сюжеты, связанные с морем: переход евреев через расступившиеся стеной волны, тонущий апостол Петр и ковчег Ноя с летящей через шторм голубкой, державшей в клюве зеленую веточку. А еще вниз на тонких бечевках спускались фигуры корабликов – дары спасенных моряков. Нильс, задремавший на руках у тети Мадлен, оживился и запрокинул голову, разглядывая резные фигурки. Кёрстен знала, что под пазухой у него всегда спрятан сделанный братом кораблик из сосновых щепок и зубочисток. Каждый раз, встретив на своем пути достаточно глубокую лужу, Нильс часами мог сидеть, наблюдая, как утлое суденышко скользит по водной глади. Кажется, он абсолютно точно решил стать матросом, когда вырастет, а Улле в ответ тут же пообещал устроиться капитаном, чтобы присматривать за братом. Шутник, ведь на капитана нужно много и долго учиться, так сказала мама. А учиться Улле никак не хотел, несмотря на уговоры и шлепки от тети Мадлен. Вместо уроков братья предпочитали часами напролет бродить по городу, по полям и в лесу, или же пристраивались помогать в лавке. Считал Улле, к слову, даже быстрее дяди Альфреда, легко обходясь без счетной машинки.