Текст книги "Всё летит к чертям. Автобиография. Part 2"

Париж, Франция
(1999)

Я так и не смог выяснить, почему в одних странах мои песни имели успех, а в других нет. Если бы эта тайна раскрылась, мне удалось бы получить признание во всем мире. Я переживал вспышки популярности в Германии и Великобритании, но за девять лет выпуска различных альбомов и пластинок меня так и не заметили во Франции. Именно поэтому столь сильным было мое удивление, когда культовый французский музыкальный журнал «Les Inrockuptibles» пригласил меня выступить в Париже, в концертном зале недалеко от Мулен-Руж. Очевидно, Play французам понравился.

Мы отыграли концерт, французская публика аплодировала и была очень доброжелательно настроена. А после концерта я пошел встретиться со своей подругой Лоррейн, которая жила в Париже. Она была высокой темноволосой стилисткой из Лондона и некоторое время встречалась с моим нью-йоркским другом. Я пообещал себе, что не буду слишком задерживаться: в девять утра нужно было лететь в Бангкок, а оттуда – в Новую Зеландию.

В Новой Зеландии Play стал золотым. Никогда прежде ни одна из моих пластинок не удостаивалась такой чести. Менеджер объяснил это тем, что население страны невелико, и альбом становится золотым, если продано 6000 копий, а не 500 000, которые нужно продать для обретения столь высокого статуса в Штатах. Я получил по почте от новозеландской звукозаписывающей компании свой первый золотой диск. И никто не мог отобрать у меня эту сияющую пластинку в красивой рамке.

На такси я доехал до площади Отель-де-Вилль и прошел пешком несколько кварталов в поисках адреса, который дала мне Лоррейн. Мы договорились встретиться в баре. Но мне никак не удавалось его найти. В конце концов я понял, что она назначила встречу в Лувре. Мне и в голову не приходило, что там может быть бар. Я нашел его, открыл тяжелую дверь и оказался в стильном помещении с высокими потолками, бронзовыми люстрами и красно-золотыми обоями. Лоррейн и несколько ее подруг сидели в одной из кабинок.

– Добрался! – обрадовалась она, целуя меня в обе щеки. Я ощутил себя беспринципно космополитичным: оказался в Лувре в компании гламурных модных женщин после того, как отыграл концерт в Париже, перед тем, как лететь в Азию. Мы пили вино, затем водку, а потом арманьяк.

И никто не мог отобрать у меня эту сияющую пластинку в красивой рамке.

В два часа ночи я ответственно заявил:

– Мне пора, у меня вылет в Новую Зеландию через несколько часов.

– Нет, – пьяно сказала Мэнди, подруга Лоррейн. И выпустила изо рта облачко сигаретного дыма. – Не уходи!

Мэнди мне понравилась, хоть и здорово напилась. У нее были крашеные красные волосы, и она носила очки-авиаторы в золотой оправе. Родилась она на Лонг-Айленде, но жила в Париже, занимаясь чем-то, связанным с модой.

Если бы я вернулся в свою гостиницу при аэропорте, мог бы немного поспать перед 26-часовым перелетом в Новую Зеландию. Но я был в Лувре. И после семи или восьми стаканов сильно опьянел. А главное, симпатичная молодая женщина только что дала мне понять, что не хочет, чтобы я уходил.

– Ладно! И чем займемся? – спросил я, доверившись судьбе и пьяной Мэнди.

Пять минут спустя мы уже ехали на такси в ее квартиру, что располагалась в доме близ Триумфальной арки. Пока мы ехали, я рассказывал Мэнди историю египетского обелиска близ сада Тюильри. Она кивала, но, похоже, ей было скучно.

Добравшись до ее дома, мы поднялись на крохотном лифте XIX века на четвертый этаж. Пока поднимались, я спросил, не слушала ли она в юности на Лонг-Айленде радиостанцию WLIR.

Я слушал WLIR, когда учился в старшей школе: ее сигнал был достаточно силен, чтобы добраться с Лонг-Айленда в Коннектикут. В середине 80-х это была единственная коммерческая радиостанция «новой волны» в Нью-Йорке и его окрестностях. Настоящим удовольствием было проезжать в мамином «Шевроле Шеветт» мимо домов девочек, которые мне нравились, включать радио и слышать Cure и Echo & the Bunnymen.

В 1987 году станция сменила название на WDRE.

– WDRE… – пробормотала Мэнди.

– То есть ты слушала WDRE? – спросил я, стараясь поближе узнать человека, с которым у меня, возможно, сейчас будет секс.

– Ш-ш-ш! – сказала она, заставляя меня замолчать, и уронила ключи на бетонный пол. – Я живу с семьей, и все уже спят…

В квартире было темно, пахло сигаретами и пылью.

– Ты живешь с семьей? – спросил я.

Мэнди недовольно взглянула на меня.

– Они там, – показала она на гостиную. – Мы тут! – И направилась в короткий коридор, ведущий в кухню. Вернулась с бутылкой красного вина, и мы поплелись сквозь темноту квартиры в ее спальню.

Когда Мэнди открыла дверь в комнату, на меня зарычал трясущийся от злости или страха чихуа-хуа. Но когда я сел на кровать, он запрыгнул ко мне на колени и затих.

– Любишь собак? – спросила Мэнди.

– Да, они мне нравятся.

– Это Джордж.

Я хотел рассказать ей о таксе моего покойного дедушки – собачку тоже звали Джордж, – но Мэнди поцеловала меня. Мы упали на кровать и пролили вино. А потом разделись и занялись сексом на мокрых простынях, Джордж скакал вокруг нас и скулил.

Я проснулся в панике. Открыл мобильный телефон: было 4 часа утра. Мэнди крепко спала и храпела. Джордж лежал рядом с ней на подушке и печально глядел на меня.

Я оделся и попытался разбудить Мэнди. Она упрямо продолжала храпеть.

– Мэнди, мне нужно улетать в Новую Зеландию.

Настоящим удовольствием было проезжать в мамином «Шевроле Шеветт» мимо домов девочек, которые мне нравились, включать радио и слышать Cure и Echo & the Bunnymen.

Она спала. Джордж настороженно зарычал. Я прошел через грязную кухню ко входной двери квартиры. Она оказалась заперта и не открывалась без ключа. Я вернулся в спальню.

– Мэнди, проснись! – сказал я, тряхнув свою подругу чуть сильнее. – Мне нужно идти. А дверь заперта.

Она не проснулась, она продолжала храпеть. Джордж громко залаял.

Я нашел связку ключей и вернулся с ней к двери. Ни один ключ к замку не подошел. Я снова вернулся в спальню и включил свет.

– Мэнди, давай, просыпайся! – громко сказал я, начиная психовать. – Дверь заперта, а мне нужно в Новую Зеландию!

Она по-прежнему храпела. Джордж замолчал и теперь глядел смущенно.

Я открыл окно, надеясь, что смогу выбраться через него. Но мы находились на четвертом этаже. Я снова пошел к двери и вдруг услышал: кто-то открывает ее снаружи. В квартиру ввалился здоровенный мужик в черной байкерской кожаной куртке. Он курил и держал под мышкой черный мотошлем.

– Ох, спасибо! – сказал я. – Вы говорите по-английски?

Он встал как вкопанный и озадаченно посмотрел на меня. Я решил, что не время для любезностей: надо было скорей уходить.

– Ну ладно, спасибо, – сказал я и развернулся к открытой двери.

Он тихо и с сильным акцентом произнес по-английски:

– Ты трахался с Мэнди?

– Э-э…

Он швырнул меня на стену и левой рукой схватил за горло.

– Ты трахнул мою девушку?! – рыкнул он, сжав правую руку в кулак.

– Мне нужно в аэропорт, – хотел сказать я, но мешала пережатая трахея. Наконец удалось пискнуть: – Je suis desolé…[35]35
  Я прошу прощения… (фр.)


[Закрыть]

Амбал в коже отпустил мое горло и замер с занесенной рукой. Потом его здоровенные плечи опустились. Он уперся взглядом в пол и потряс головой.

– Вали на хер из моей квартиры, американец гребаный!.. – тихо сказал он.

Я бегом пробежал четыре этажа по лестнице и выскочил из здания на пустую улицу. Быстрым шагом прошел два квартала до Елисейских полей и там сел в такси. Меня все еще потряхивало от страха и чувства вины, но мне удалось взять себя в руки.

– К отелю «Софитель» в аэропорту Шарля де Голля, s’il vous plait[36]36
  Пожалуйста (фр.).


[Закрыть], – сказал я чернокожему водителю.

Мы поспешили прочь из Парижа по пустым улицам под предрассветным серо-голубым небом. Когда отель был уже близко, на радио зазвучала «Why Does My Heart Feel So Bad?»[37]37
  «Why Does My Heart Feel So Bad?» – один из главных хитов альбома Play. Трек был также выпущен отдельным синглом. Для его создания Моби использовал сэмпл «He’ll Roll Your Burdens Away» The Banks Brothers and The Greater Harvest Back Home Choir. Примечательно, что слова в сэмпле звучат: «Why Does My Heart Feel So Glad?», то есть «Почему мое сердце так радостно?», но концепция композиции Моби противоположна по смыслу. Музыкант дал треку название и наложил музыку, соответствующую его замыслу, поэтому у слушателя не возникает диссонанса при прослушивания сэмпла в песне. Сэмпл с композиции «He’ll Roll Your Burdens Away» Моби также использовал при создании трека «I’m Not Worried At All» из альбома 18.


[Закрыть]. Я ни разу еще не слышал песен с Play на радио. Эту я сводил на старой дешевой консоли в своей спальне, и тем не менее она звучала совсем неплохо.

– Можно сделать погромче? – спросил я у таксиста.

– Cette chanson?[38]38
  Эту песню? (фр.)


[Закрыть] – спросил он на ритмичном афрофранцузском.

– Oui, monsieur, cette chanson[39]39
  Да, месье, эту песню (фр.).


[Закрыть], – ответил я.

Облака над аэропортом были подсвечены рассветным розовым светом.

Дариен, Коннектикут
(1972)

Одной рукой мама мешала равиоли в кастрюльке, а в другой держала сигарету Winston. Сегодня я ужинал не с ней: собирался в гости с ночевкой к другу Скаддеру Болдуину.

– Подожду папу Скаддера на улице, – сказал я.

– Там холодно и дождь. Может, посидишь тут?

– Не, все хорошо. Пока! – ответил я и закрыл за собой дверь.

Несколько месяцев назад мы переехали в квартиру на Норотон-авеню, недалеко от отделения добровольной пожарной дружины и в квартале от субсидированного государственного жилья. Наш дом был переоборудованным гаражом – с маленькой спальней рядом с входной дверью, ванной комнатой с душевой кабинкой и крохотной кухней. А еще в нем была лестница, которая вела ко второй маленькой спальне и кладовке, в которой мы смотрели телевизор.

До переезда мы жили в нескольких милях отсюда с бабушкой и дедушкой в их белом доме с колоннами на семь спален, окруженном высокими деревьями и широкими лужайками. Но мама хотела независимости и перебралась в эту квартиру, сляпанную из гаража, – хотя на самом деле не могла себе позволить платить за аренду 85 долларов в месяц.

Мы с мамой были бедны, но, когда жили с бабушкой и дедушкой, я мог приглашать к себе друзей и делать вид, что у меня все в порядке. А теперь наша маленькая семья жила в холодном гараже. Вся мебель в нем была куплена в магазине Армии Спасения или сети сэконд-хендов «Гудвилл». Диван в гостиной одряхлел настолько, что, когда на него садились, на пол сыпались куски поролона.

Я узнал о своей бедности в начальной школе в Дариене. Маленький светловолосый мальчик подошел ко мне и заявил: «Ты нищий!» Мне не нравилось быть бедным в одном из самых благополучных городов США. И мне не нравилось, что я не могу пригласить к себе друзей. Единственный из них, кто бывал в моем новом доме, – Роберт Дауни-младший: его семья тоже жила в гараже.

Мы с мамой были бедны, но, когда жили с бабушкой и дедушкой, я мог приглашать к себе друзей и делать вид, что у меня все в порядке.

Я хотел пригласить к себе поиграть своего лучшего друга Бобби Миллера. Но у него был дом на восемь спален. Он возвышался над рекой, окруженный папоротниками и березами. По стандартам Дариена, Бобби и его семья относились к среднему классу: Миллер-старший занимал пост вице-президента IBM.

Еще один мой друг, Фил, жил в кирпичном особняке в конце длинной извилистой подъездной дороги. Я подслушал, как дедушка говорил об его отце: «Он получил в наследство несколько сотен миллионов долларов и управляет банком». А еще был Грант, его папа владел земельным участком в десять акров и работал в крупной консалтинговой фирме «Lazard Frères». И Дэйв, который жил в старом каменном доме. Его отец был исполнительным директором «General Electric»… И так далее: бескрайнее море обеспеченных родителей и их чистых, красивых детей.

Они играли в теннис. Катались на лыжах. Умели играть в лакросс и хоккей на траве. Они знали, где находятся Бермудские острова. Они летали в Швейцарию. А я никогда не покидал США, но однажды был на свадьбе в Небраске.

Сегодня мой друг Скаддер пригласил меня к себе с ночевкой. Его отец должен был заехать за мной. Я не хотел, чтобы Скаддер, или его папа, или кто-то еще знал, что я живу в бывшем гараже. Так что, когда давал свой адрес, то соврал, что живу в симпатичном доме, что стоял в четверти мили от моего жилья.

Папа Скаддера должен был забрать меня в семь вечера, поэтому я вышел из квартиры в 18.45. На мне были джинсы Lee и йельский джемпер, который мама купила в комиссионном магазине Общественного центра Дариена. Я старался выбирать одежду, в которой не выглядел бы как бедняк. Вполне стильные кроссовки мы купили в супермаркете: добрая контролерша разрешила приобрести их на продуктовые талоны. Я надел еще одну новую вещь – синюю куртку, которую бабушка и дедушка подарили мне на Рождество.

Я подошел к дому, который обозначил для своего друга своим, и встал под деревом у дороги. Через несколько минут подъехал папа Скаддера на новеньком «Мерседесе».

– Эй, парень! – сказал он. – А почему ты под дождем ждал?

– Ой, – сказал я, смущенно улыбнувшись. – Да вот, хотел свежим воздухом подышать!

Я слышал эту фразу по телевизору и счел ее подходящей.

– Свежим воздухом? Дождь же, парень.

– Ну, мама курит на кухне, – быстро нашелся я с ответом.

Он поморщился, когда я, сильно промокший, плюхнулся на кожаное сиденье его новой немецкой машины.

– Ты насквозь мокрый! Сколько ты там стоял?

– Пару минут всего, – соврал я.

К счастью, он сменил тему.

– Надеюсь, ты голодный. Миссис Болдуин готовит мясной рулет.

– О, здорово, я люблю мясной рулет![40]40
  Моби стал веганом и отказался от мясной пищи только в 17 лет. До этого он употреблял любую пищу.


[Закрыть]

Папа Скаддера закурил, и остаток пути мы говорили о «Yankees». Это была моя любимая бейсбольная команда, а кетчера Турмана Мансона в ней я считал первым игроком. Еще мне нравился питчер Спарки Лайл, но он появлялся на поле не так уж часто. Прошлым летом мы с дедушкой ходили на стадион – посмотреть бейсбольный матч с «Yankees». Я постарался упомянуть об этом в разговоре с папой Скаддера.

Через пятнадцать минут мы выехали на Олд Кобблер Роуд, где жила семья Болдуинов. Дариен стал городом в шестнадцатом веке, и эта улица была его ровесницей. Мы проехали мимо двух древних каменных ворот и припарковались. Когда же вышли из машины, к нам подбежали с веселым лаем золотистый ретривер и черный лабрадор. Они подпрыгивали и лизали меня в лицо.

Я узнал о своей бедности в начальной школе в Дариене. Маленький светловолосый мальчик подошел ко мне и заявил: «Ты нищий!»

– Морган! Стэнли! – добродушно прикрикнул папа Скаддера. – Тихо!

В кухне было тепло, пахло мясным рулетом и сигаретным дымом.

– Здравствуйте, миссис Болдуин, – сказал я, осторожно пожимая руку маме своего друга.

– Вот бы все приятели сына были такие вежливые! – сказала она с улыбкой. – Он в логове.

Я уже был в этом доме, поэтому прошел по застланному ковром коридору в семейную комнату отдыха – так называемое «логово». Там на стенах висело много семейных фотографий: Болдуины на яхте, в горах, в Европе, под огромной рождественской елкой. Мой друг и два его старших брата смотрели по телевизору шоу «Боулинг за доллары»[41]41
  «Боулинг за доллары» – известное американское телешоу, на котором его участники получали возможность выиграть деньги за хорошую игру в боулинг. Проводилось и показывалось по телевидению с 60-х годов прошлого столетия по 2008 год.


[Закрыть].

Братья Скаддера не общались со мной; они были высокими подростками, учились в средней школе, занимались спортом, и я старался к ним не обращаться и не смотреть на них.

– Привет, – сказал я.

– Привет, Моби, – ответил Скаддер, не отрывая взгляда от экрана.

Мы с ним были знакомы с детского сада, но я впервые собирался ночевать в его доме. Единственный бедный ребенок-безотцовщина в кругу своих друзей, иногда я думал: их приглашения на дни рождения и ночевки – осторожная форма местной благотворительности. Меня устраивало такое положение дел, ведь мне доводилось проводить время в теплых домах с коврами.

Стены «логова» были облицованы темным деревом, на полках лежали коробки с настольными играми, а еще там стояли два пинбольных автомата. Я исследовал дом в прошлый визит и уже знал, что в нем есть еще одна семейная комната, парадная гостиная, парадная столовая, солярий и большой кабинет. На участке вокруг него – оранжерея, бассейн и теннисный корт. На втором этаже располагались шесть спален и комнаты для прислуги.

Темнело. Включилась подсветка фасада дома, и я разглядел в окно бассейн, обложенный камнями и закрытый на зиму.

– Жду не дождусь лета, – сказал я.

Скаддер и его братья недовольно покосились на меня: им не нравилось, что с ними разговаривают, когда они смотрят телевизор. Это был их мир, и это было все, чего я желал. Внутреннее отопление. Бассейн. Комнаты для игр. Оранжерея… Но сильнее всего я нуждался в ощущении сопричастности. Болдуины выглядели так же, как все остальные в школе, и жили так же, как все. Их родители владели миром, и мир склонялся перед ними. А я… То, что мы оказались в одном городе, было странным капризом торговли недвижимостью и протестантского наследия.

В XVIII веке я, наверное, был бы мальчишкой-конюхом, которого иногда пускали бы в господский дом, который пугался бы собственной тени и чувствовал бы себя в своей тарелке только в компании лошадей и собак. Приходя к друзьям в гости, я всегда старался быть вежливым, сидеть тихо и не привлекать к себе внимания. Мне было тревожно оттого, что кто-то может посмотреть на меня внимательно и распознать мою истинную природу.

В холле послышался голос мамы Скаддера: ужин был готов. Я подскочил, но Скаддер и его братья проигнорировали ее слова. Она позвала снова.

– Может, пойдем ужинать? – спросил я.

Меня они тоже проигнорировали, их внимание было приковано к «Боулингу за доллары». Мама Скаддера вошла в комнату и выключила телевизор.

– Ма-а-а! – в унисон недовольно протянули Скаддер и его братья.

– Ужин готов, малыши! – объявила она.

Братья Скаддера не были малышами. Они выглядели жуткими тринадцатилетними чудовищами. Если бы я назвал их «малышами», они, наверное, без труда разорвали бы меня на кусочки.

Мы молча прошли через холл и расселись за кухонным столом. Парадная столовая предназначалась для праздников и вечеринок, а кухня – для простых семейных ужинов. Мама Скаддера подала на стол еду, а мой друг и его братья пошли к холодильнику и налили в свои стаканы кока-колы.

Кока-кола! Это была величайшая роскошь – дороже бассейна, теннисного корта и оранжереи! У нас с мамой в холодильнике стояли бутылки с молоком и апельсиновым соком, и мы разбавляли напитки водой. С целью экономии.

– Можно мне кока-колы, миссис Болдуин? – спросил я.

Она улыбнулась:

– Конечно, Моби! Угощайся.

– Почему ты такой вежливый? – буркнул один из братьев Скаддера. – Это странно.

– А по-моему, мило, – сказала мама Скаддера. И снова обратилась ко мне: – Твоя мама хорошо тебя воспитала.

Я хотел сказать: «Это не вежливость, миссис Болдуин, это страх». Мне хотелось пребывать в доме друга, поэтому приходилось притворяться: делать вид, что мы с ним «одной крови». Вежливость была самым простым способом избежать изгнания.

Я налил в стакан кока-колы и опустил в него несколько маленьких кубиков льда. Глотнул. Пузырьки щекотали нос, пахли розой и фруктами.

Миннеаполис, Миннесота
(2000)

– Play на первом месте в Англии! – раздалось в телефонной трубке.

На мне был желтый дождевик, и я говорил со своим европейским менеджером Эриком по телефону-автомату у аптеки в Миннеаполисе.

Эрик жил в Лондоне. После того, как дела Play пошли на лад, я звонил ему каждое воскресенье в одно и то же время, чтобы узнать, на каком месте мой альбом в британских чартах. На прошлой неделе Play был на третьем месте, а теперь… Я не поверил словам Эрика и переспросил:

– Правда?!

– Правда! – прокричал он в трубку сквозь 6000 миль, разделяющие нас. – Ты на первом месте!

В Миннеаполисе я играл на разогреве у группы Bush на концертах MTV Campus Invasion. Фанаты Bush, поклонники альтернативного рока, были не слишком благосклонны к электронной музыке, которую исполняла моя разношерстная группа (барабанщик, бас-гитарист и диджей). Аудитория была не то чтобы враждебна – скорее озадачена. Хотя Play хорошо продавался, я пока не получил никаких отчислений и по-прежнему не мог нанять профессиональную певицу[42]42
  Чуть позднее место вокалистки на гастролях Моби заняла англичанка Diane Charlemagne. Ее мощный, невероятно красивый, с богатым тембром вокал прочно войдет в историю гастролей Моби в «золотой период» успеха альбомов Play и 18. Диана умерла от рака на 52-м году жизни.


[Закрыть]. У нас не было женского вокала, поэтому для половины песен из сет-листа требовались вокальные сэмплы. И когда мы играли «Why Does My Heart Feel So Bad?» и «Natural Blues», микрофон одиноко торчал в центре сцены.

Play вышел в свет десять месяцев назад. Тогда он показал такой результат: три тысячи проданных пластинок за неделю. Сейчас же их раскупали за тот же срок в количестве сто тысяч экземпляров. Play стал одним из самых продаваемых альбомов в мире, и в двадцати странах эта пластинка вошла в десятку лучших. Эрик сказал, что за последние два месяца число ее проданных копий превысило число реализованных записей всех моих предыдущих альбомов.

– К тому же «Southside» на первом месте в топе радио современного рока! И редакция Spin хочет поместить твой портрет на обложку, – напомнил Эрик. – Это же хорошо?

Я согласился с ним: это было хорошо.

В Миннеаполисе я играл на разогреве у группы Bush на концертах MTV Campus Invasion.

Никому бы в этом никогда не признался, но мне нравилось общаться с прессой и видеть свое фото в журналах. Я знал, что крутых музыкантов не волнует внимание прессы, или, по крайней мере, они притворяются, что оно их не заботит. Но меня оно волновало. Оказываясь дома, в Нью-Йорке, я следовал пятничному ритуалу: ходил в магазин журналов в Сохо, на углу Принс-стрит и Лафайет-стрит, и искал свое фото или упоминание о себе в журналах. Признание грело мою душу.

Чем больше внимания я получал, тем больше его желал. Чем больше подарков делала мне жизнь, тем больше мне было нужно. Мне нужно было больше гастролей, больше публикаций, больше алкоголя и больше приглашений на вечеринки звезд. Больше интимных связей за одну ночь. Жизнь была прекрасна, и я хотел, чтобы все так и оставалось.

Я по-прежнему молился по утрам и иногда даже осторожно просил, чтобы свершилась Господня воля. Но на самом деле желал, чтобы Господня воля свершилась только в том случае, если она обеспечит рост моей популярности.

Несколько недель я пытался быть бойфрендом Натали, но не получилось. Я долго собирался рассказать ей о своей панике, но однажды вечером она позвонила мне и сказала, что встретила кого-то другого. Она ожидала, что я расстроюсь или разозлюсь. Но меня обуяла радость от того, что не придется рассказывать о своей ущербности.

Чем больше внимания я получал, тем больше его желал. Чем больше подарков делала мне жизнь, тем больше мне было нужно.

С тех пор я еще дважды влюблялся и, возможно, был бы счастлив в отношениях с любой из своих женщин, если бы мысли о втором свидании не заставляли меня паниковать. Я перестал встречаться с кем бы то ни было и отдался гастрольному образу жизни распущенного алкоголика. Это было отвратительно, но хотя бы не вело к панике.

Несмотря на расставание, мы с Натали остались друзьями. Месяц спустя, когда я гастролировал в Австралии, она пришла на мой концерт в Мельбурне и привела с собой актеров приквела «Звездных войн». Она танцевала с Юэном Макгрегором и исполнителями ролей ДжаДжа Бинкса и молодого Дарта Вейдера.

«Дарт Вейдер танцует с Оби Ваном», – подумал я, когда закричал в песне «Bodyrock».

После концерта я пил с Юэном Макгрегором в гримерной водку и шампанское. Несколько стаканов спустя мы решили, что нам нужно пойти в город и выпить еще, но мне следует быть голым. Я без лишних слов разделся. Sandy, мой тур-менеджер, убеждал меня:

– Моби, хотя бы полотенцем прикройся!

И я отправился в центр Мельбурна с полотенцем на бедрах. Босиком. Без одежды. В одном полотенце.

Мы с Юэном плелись от бара к бару, напиваясь все сильнее. В конце вечера забрели в подземный ресторан, битком набитый австралийскими звездами. Я пошел в туалет облегчиться и обнаружил у писсуара по соседству Рассела Кроу. Он застегнул штаны, а потом начал орать на меня как резаный.

– Эй, мы никогда не встречались! – бормотал я. – Почему ты ругаешься?

Он не ответил, прижал меня к стене и продолжал орать. Но через минуту потерял ко мне интерес, в последний раз выругался и ушел.

Я вернулся в зал и сказал Юэну:

– На меня только что наорал Рассел Кроу.

– Не бери в голову, чувак! – ответил он. – Не стоит того. Он на всех орет.

* * *

Я повесил трубку телефона-автомата в Миннеаполисе, вышел из будки и встал под дождем, пытаясь осознать то, что сказал мне Эрик: мой альбом был на первом месте в Великобритании! Именно в Англии появилась рэйв-сцена. Именно в Англии родилась группа Clash. Это была страна Joy Division и Monty Python, Бертрана Расселла и Уильяма Блейка, и Джона Лайдона – тоже…

Я рос одержимым Великобританией и в течение нескольких недель в старшей школе даже пытался выдавать себя за англичанина. Я подражал акценту, который слышал в сериалах «Башни Фолти» и «Летающий цирк Монти Пайтон», и говорил, что я родственник Терри Холла, вокалиста Specials. Ничего не вышло: акцент звучал, как у актера Дика Ван Дайка в «Мэри Поппинс». К тому же почти все в школе знали меня с детского сада и не могли понять, почему я вдруг начал притворяться британцем.

До концерта было еще несколько часов, поэтому я вернулся в свой отель «Holiday Inn», чтобы приготовить себе обед.

Продукты я купил днем раньше в магазине здорового питания в Висконсине. Я достал из упаковки несколько сосисок, изготовленных из тофу[43]43
  Тофу – веганский пищевой продукт из соевых бобов. Один из основных источников белка в веганском рационе.


[Закрыть], положил их в пластиковый пакет, прошел в ванную и опустил его в раковину. Затем наполнил ее горячей водой, чтобы тофу нагрелось. Через десять минут сосиски были теплыми, как лужайка в летний день.

У меня не было ножа, так что пришлось намазывать горчицу на два куска хлеба карточкой подписки на журнал «In Minneapolis». Я положил тофу и хлеб на полотенце для рук и съел их, запивая вчерашним морковным соком.

Обед в «Holiday Inn», скромном отеле, что стоял через дорогу от автобусной станции, вряд ли можно считать роскошным, но мой альбом занял первое место в Англии. И теплые веганские сосиски казались самым прекрасным блюдом в моей жизни.