Текст книги "Всё летит к чертям. Автобиография. Part 2"

Сомерсет, Англия
(2000)

До того, как я начал играть на фестивалях в начале 90-х, единственным масштабным мероприятием на открытом воздухе, отмеченным моим присутствием, был праздник морепродуктов в Вестпорте в 1974 году. На фанерной сцене играли блюграсс-группы[44]44
  Блюграсс – музыка, в которой смешаны регтайм, блюз, джаз и другие подобные стили.


[Закрыть], а несколько сотен человек сидели на траве, пили пиво и уплетали печеных моллюсков. Тогда мама встречалась с парнем, который играл на банджо в одной из групп. Он разрешил мне сидеть на краю сцены, пока его коллектив исполнял попурри из песен Эрла Скраггса[45]45
  Эрл Скраггс – американский музыкант, исполнявший музыку блюграсс.


[Закрыть].

А теперь я был участником крупнейшего британского музыкального фестиваля в Гластонбери. Закат расцвечивал небо пастельными мазками. Я стоял на сцене, играл «Porcelain» и смотрел, как сто тысяч человек подпевают моей песне. Когда она закончилась, толпа взорвалась – не обычными фестивальными аплодисментами, а ошеломительно громким воем, в котором звучали только любовь и восторг.

Я играл в Гластонбери до этого в 1997 году под дождем – стоя под грязным навесом, для тысяч промокших рэйверов. В этом году было тепло и сухо. Перед выступлением я зашел в палаточный лагерь, которым руководили музыканты Джо Страммер из Clash и Без из Happy Mondays. В старшей школе я любил Clash; Джо Страммер, наряду с Леонардом Коуэном[46]46
  Леонард Коуэн – канадский поэт, писатель, автор песен.


[Закрыть], Лу Ридом и Дэвидом Боуи, был одним из моих героев. Джо и Без угостили меня пучином – самодельным ликером, который они варили на чьей-то кухне, – а потом мы танцевали под регги, звучавшее из бумбокса[47]47
  Бумбокс – переносной аудиоцентр.


[Закрыть], который стоял на стоге сена.

Чтобы избавиться от морального самобичевания, я убедил себя, что ищу любовь.

Сейчас Джо вместе с Лиамом Галлахером[48]48
  Уильям Джон Пол Галлахер – британский рок-музыкант, вокалист.


[Закрыть] стоял сбоку от сцены, танцуя и подпевая мне вместе со всей толпой зрителей. Я вспомнил, как однажды Лиам на фестивале во Франции оценил одну из моих песен, «Natural Blues». Он щелкнул пальцами и сказал: «Музыка, приятель!»

Солнце закатилось за горизонт как раз в тот момент, когда мы закончили выступление песней «Feeling So Real». Воздух был теплым и ласковым. Облака подсвечивались розовым, серым и нежно-голубым.

После концерта моя группа, техники и Джо с Безом в компании еще нескольких парней, с которыми мы познакомились за кулисами, ввалились в мой непримечательный номер в отеле. Джо прихватил с собой бумбокс; кто-то поставил диск с драм-н-бэйсом[49]49
  Драм-н-бэйс – жанр электронной музыки.


[Закрыть], а стол в гостиной быстро покрылся травкой, бутылками водки и дорожками порошка. Вскоре в номере заклубился дым от сигарет и самокруток.

Один из друзей Джо предложил мне порошок. Я всегда опасался кокаина: он казался мне наркотиком, который начинают принимать перед завершением карьеры. Поэтому вежливо сказал:

– Нет, спасибо.

– Ну, как хочешь, приятель, – ответил он и принял дозу. – Мне больше достанется!

Кто-то поставил диск с хип-хопом, и вскоре стало ясно, что со мной танцует Бекс, ирландская публицистка, которая написала обо мне статью для одного из крупнейших музыкальных журналов. Мы начали целоваться и трогать лица друг друга, а потом, не дожидаясь конца песни, я взял ее за руку и повел в спальню.

Продажи Play росли с каждым месяцем, мои фото появлялись на новых обложках, и случайных связей становилось все больше и больше. Раньше я годами ходил по барам и напивался, набираясь храбрости, чтобы заговорить с женщинами, которые мне нравились. Сейчас же они сами подходили ко мне.

Чтобы избавиться от морального самобичевания, я убедил себя, что ищу любовь. Парализующие панические атаки по-прежнему не давали мне завести настоящие долгосрочные отношения. И я продолжал искать любовь в объятиях тех, кто был достаточно милосерден, чтобы провести со мной ночь. Сегодня это была Бекс из Ирландии.

Обычно ирландские женщины сдержанны, но, как только я закрыл дверь спальни, Бекс сразу же расстегнула блузку и сбросила брюки. У нее были короткие светлые волосы и веснушки на носу. Таблетки сделали ее зрачки огромными, как планеты.

– Я тебе нравлюсь? – спросила она, стоя передо мной обнаженной.

– Конечно! – ответил я, избавляясь от собственной одежды. – Ты восхитительна!

Мы упали на кровать и занялись сексом.

Дверь в комнату открылась, вошел Скотт, мой барабанщик.

– Моби, ты… – начал он и умолк, увидев нас с Бекс в постели.

– Уйди, Скотт, – сказал я.

– Уйди, Скотт, – повторила за мной Бекс.

– Простите! – выдохнул тот и вывалился из комнаты.

Я посмотрел на Бекс, обнаженную и ослепительно красивую.

– Подожди! – сказал я, выбрался из постели и снял со стены зеркало. Вернулся в постель и поставил его перед женщиной.

– Ты прекрасна, – сказал я Бекс. – Я хочу, чтобы ты видела то же, что и я.

– Ох, это чудесно! – ответила она, глядя на отражения наших тел в зеркале.

Следующие несколько часов мы занимались сексом, глядя друг другу в глаза. Когда же закончили, было уже поздно, и большая часть гостей с вечеринки разошлась. Кто-то в гостиной поставил London Calling, но Джо Страммер, который, очевидно, еще не ушел, закричал: «Ох, черт вас возьми, нет!»

Мы с Бекс завернулись в жесткое покрывало из полиэстера и обнялись. Моя голова шла кругом от водки, наркотика и секса. А еще от того, что несколько часов назад сто тысяч людей на фестивале искупали меня в море своей любви и признания.

Из-за двери послышалась баллада Дэвида Боуи «Wild is the Wind».

Я сел на кровати и сказал Бекс: «Пойдем».

Мы накинули пушистые халаты, и я повел ее в гостиную. В ней осталось всего несколько человек, и среди них был Пабло, мой новый перкуссионист. Самые стойкие участники вечеринки допивали водку, а я взял Бекс за руку и повел ее в медленном танце.

– Cause our love is like the wind, – подпевал я Дэвиду Боуи, не попадая в ноты, – and wild is the wind[50]50
  Наша любовь как ветер, а ветер неистов (англ.).


[Закрыть].

Песня закончилась, и оставшиеся пьяные гости дружно мне зааплодировали. Я посмотрел на Бекс. Она стояла посреди гостиной, полной дыма, в окружении пустых водочных бутылок, пивных банок и смятых упаковочных пакетов на полу, и по ее щекам текли слезы.

– Спасибо! – сказала она. – Ты прекрасно пел. Я никогда ни с кем не танцевала медленный танец вот так…

– Правда? – потянул я ее назад в спальню. – Я люблю медленные танцы. И собираю песни, под которые их можно танцевать. У меня есть даже записи Селин Дион[51]51
  Селин Мари Клодетт Дион – известная канадская певица, автор песен, актриса, композитор.


[Закрыть].

– Что? – она сморщила нос. – Селин Дион?!

– Ну да. – Я не смутился. – Пару лет назад мы с другом Фэнси устроили вечеринку и ставили на ней только медленные песни. Все напились, танцевали и обнимались. Представь себе – полная комната хипстеров, пьяно поющих вместе с Селин «My Heart Will Go On»!

Самые стойкие участники вечеринки допивали водку, а я взял Бекс за руку и повел ее в медленном танце.

Мы вернулись в постель и снова завернулись в покрывало. Солнце уже взошло и неуверенно освещало спальню сквозь занавески на окнах.

– А кроме песен Селин Дион какие медленные песни тебе нравятся? – спросила Бекс.

– «I Only Have Eyes for You» Flamingos, – без раздумий ответил я. – Лучшая романтическая медленная песня из когда-либо написанных!

Мы тихо ласкали друг друга. Бекс сказала:

– Поверить не могу, что занималась сексом с любителем Селин Дион.

Я засмеялся.

– Ладно, я соврал! Я все это придумал.

– Нет, не придумал.

– Нет, – сказал я. – Не придумал. Но ты слышала «My Heart Will Go On»? Она действительно хороша.

– Остановись!

– Ладно, ты права.

Я лежал, улыбаясь и прижимаясь к прекрасной Бекс. В другой комнате зазвучала «Golden Years».

– Можно тебе кое-что сказать? – спросил я.

– Давай, – сонно ответила она.

– Дэвид Боуи – мой сосед.

– Что?! – Бекс мгновенно проснулась.

– Недавно переехал, живет через улицу от меня. Мы подружимся.

Она прикоснулась к моему лицу, посмотрела в глаза и спросила:

– Кто ты?

Я слышал, как за дверью Дэвид Боуи поет: «Nothing’s going to touch you in these golden years»[52]52
  «Ничто не побеспокоит тебя в эти золотые годы» (англ.).


[Закрыть]. Всем своим существом я желал, чтобы он оказался прав.

Дариен, Коннектикут
(1972)

Ферман, мамин бойфренд, накурился травки прямо перед тем, как отвести меня на завтрак с блинчиками, организованный «Индейскими проводниками» в День труда.

Я вступил в ряды «Индейских проводников» год назад, в первом классе, вместе со всеми своими друзьями. Это была первая ступень к превращению в скаута, а все мы очень хотели стать скаутами.

Занятий в организации было немного. В мае мы участвовали в параде Дня памяти и раз в месяц собирались у кого-то из нас дома, ели спагетти и слушали рассказы чьего-нибудь папы о походах, установке палаток и завязывании узлов.

Сегодняшний завтрак с блинчиками должен был пройти в доме моего друга Джеффа. Его папа работал на Уолл-стрит, учился в школе Лиги плюща, играл в гольф и всячески старался выглядеть и вести себя так, будто на дворе 1952 год, а 60-х не было.

Ферман, новый мамин парень, считал, что 60-е годы так и не прошли. Он был ростом в шесть футов и два дюйма, гордился черными волосами длиной до середины спины и имел густую черную бороду. На завтрак с блинчиками у «Индейских проводников» он решил надеть кожаные штаны и жилет с бахромой, еле-еле прикрывающий голую волосатую грудь.

Я хотел, чтобы меня отвез дедушка. Он был на тридцать лет старше, чем папы моих друзей, но, как и почти все они, работал на Уолл-стрит и походил на чисто выбритого армейского полковника. Когда мама объявила, что меня отвезет Ферман, я ничего не сказал. Если она что-то решила, с ней не стоило спорить. Нам обоим было лучше, когда я делал то, что она хотела.

Ферман и мама накурились в спальне, а я в это время тихо играл на лестнице с игрушечными машинками. Когда взрослые были пьяны и обкурены, следовало соблюдать тишину, а взрослые постоянно были пьяны и обкурены.

За неделю до этого Ферман взял нас с мамой в поездку на лодке к одному из островов близ Лонг-Айленда. Он был членом коннектикутской банды байкеров под названием «Дубы Хартии», поэтому в лодке с нами плыла шумная компания здоровых бородатых дядек в кожаных одеждах. Когда мы высадились на остров, мне пришлось уйти от пьяных и крикливых взрослых. Целый час я бродил по округе и исследовал развалины старого дома посреди острова. Потом проголодался, заскучал и захотел домой.

– Когда мы поедем обратно? – спросил я Фермана.

– Парень, остынь, нам весело, – ответил тот, пьяно, по-волчьи, улыбаясь.

Я снова бродил по острову один и плакал, пока взрослые курили, пили дешевое пиво и крутили на портативном магнитофоне кассету James Gang.

Сегодня, после того как мама закончила курить, она надела на меня жилет с бахромой, точно такой, какой был у Фермана, и головную повязку с птичьими перьями.

– Другие дети не наряжаются, – недовольно сказал я.

– Но ты же Индейский проводник, – ответила мама и воткнула в мою повязку еще одно перо.

Ферман взял меня за руку и молча повел через задние дворы к дому Джеффа. Мы прошли мимо старой каменной стены времен американской революции, и здесь Ферман споткнулся и упал.

– О, черт возьми, мать вашу! – вскрикнул он, впечатавшись задом в грязь и сырые листья.

Я огляделся в надежде, что вокруг никого нет и никто не слышит, как он ругается. Ферман ощупал свой зад и снова выругался: на его кожаных штанах появилась небольшая дырка.

– На хер все! – яростно выкрикнул он.

Я смотрел на него, не зная, что делать с этим огромным злым взрослым.

– Ну, что ты уставился?! – рявкнул он на меня.

– Не знаю… – растерянно ответил я.

Когда взрослые были пьяны и обкурены, следовало соблюдать тишину, а взрослые постоянно были пьяны и обкурены.

Было начало сентября, и с утра у меня было хорошее настроение: через несколько дней мне исполнялось семь лет. Я надеялся, что на день рождения бабушка, дедушка и мама поведут меня в ресторан «На ферме старика Макдональда». Это было лучшее место в мире. Там подавали рутбир[53]53
  Рутбир – безалкогольный газированный напиток, изготавливаемый из коры дерева сассафрас. Популярен в Северной Америке.


[Закрыть] в замороженных кружках, а пока твой заказ готовили, можно было пойти в контактный зоопарк и покормить кур зерном. Там даже был мини-гольф на девять лунок; мне очень хотелось перед обедом поиграть в него с дедушкой.

При том условии, что я доживу до дня рождения и Ферман не придушит меня прямо здесь, на заднем дворе, по дороге к дому Джеффа.

Ферман не веселился и не улыбался. Он резко встал с земли и пошел дальше, бормоча себе под нос грязные ругательства.

Около дома Джеффа все Индейские проводники собрались вокруг длинной металлической печи для жарки блинчиков, которую поставили между бассейном и теннисным кортом. Папа Джеффа увидел Фермана в жилете с бахромой и весело сказал:

– А вот и настоящий индеец!

Ферман встал как вкопанный и громко сказал, коротко и четко:

– Идите. На хер.

Он развернулся и быстро зашагал по подъездной дороге и дальше по улице, оставив меня одного. Повисло неловкое молчание. Все Проводники и их отцы смотрели на меня. Ни у кого на голове не торчали перья – только у меня. Все были одеты в обычные шорты и футболки – только я красовался в нелепой для этого случая этнической одежде индейцев.

На лицах взрослых застыли гримасы жалости. Они жалели меня, потому что я был беден и не имел отца. Но мне казалось, что им хотелось, чтобы у меня хватило ума не приходить на этот завтрак. Я приносил в их чистый, отполированный мир нечистоту нищеты.

Я стоял перед ними в своем дурацком жилете с бахромой и повязке с перьями и вдруг расплакался. Мне было стыдно. Один из мужчин подошел ко мне с бумажной тарелкой, полной еды. Он отвел меня к столу для пикника, покрытому клетчатой виниловой скатертью, и посадил на скамейку. Я сидел и горько всхлипывал. Подошли мои друзья – братья Терри и Джон. Их семья была единственной католической семьей в округе.

– Что случилось? – сочувственно спросил Терри.

Мне было шесть лет, мой папа умер, мама была хиппи. Я был беден, и меня только что бесцеремонно бросил вдали от дома обкуренный злобный байкер. Но я не смог ничего сказать и продолжал плакать над тарелкой с сосисками и блинчиками.

Нью-Йорк
(2000)

Петь «oh babe»[54]54
  В этой главе Моби рассказывает о создании трека «Extreme Ways» к альбому 18 как об одном из самых «личных» произведений своей жизни. Строчка из припева этого трека «Then It Fell Apart» стала названием второй книги его мемуаров.


[Закрыть] в припеве было неловко. Но я уже давно работал над песней и никак не мог придумать, что бы еще спеть в этом месте. И это «oh babe» не было ни чувственным, ни милым – оно было отчаянным. Я уже записал строчку «oh babe, then it fell apart», но теперь напрягал мозг в поисках слов получше, чем «oh babe».

Я попробовал «oh lady». Нет.

Как насчет «oh maybe»? Нет.

«Oh now»? Нет.

Слово «babe» было банальным, оно слишком часто использовалось в лексиконе рок-музыки, но звучало лучше, чем все другие слова, которые я пытался подставить.

Мне выпала неделя выходных между европейскими и австралийскими гастролями, и большую часть этого времени я провел дома, записывая новую музыку. Благодаря Play я оказался в пантеоне известных музыкантов, гастролирующих по всему миру, но в крохотной студии на Мотт-стрит ничего не изменилось.

На самом деле так называемая «студия» раньше была моей спальней, но я работал в ней, потому что здесь, в отличие от остальных комнат, было тихо и работал кондиционер. Спал я в маленькой кладовке под пролетом лестницы. Туда едва помещалась кровать.

В остальном квартира практически не изменилась с того момента, как я поселился в ней в 1995 году. Грязно-белый диван едва стоял на своих импровизированных опорах. Его ножки сломались под весом одного из моих друзей, плясавшего на нем пьяным. Пришлось заменить их стопками книг и кусками досок, найденными в коридоре. Обивка дивана была в красных пятнах, потому что другой мой друг занимался на нем сексом со своей подружкой, у которой в тот день начались месячные. Измазанные подушки я укладывал чистой стороной вверх, но на спинке дивана оставались красоваться кровавые отпечатки рук.

В студии повсюду валялось оборудование, а диски и кассеты с записями были сложены в кучки. Маленький серый микшерный пульт стоял на шатком столе. Я собрал этот стол из обрезков фанеры, которые нашел в мусорке, и боялся на него опираться: он легко мог развалиться. Клавишные нашли свое место на решетчатых ящиках из-под молока. Ящики достались мне бесплатно, потому что я унес их с магазинного двора без разрешения. В них можно было хранить и перевозить пластинки, на них можно было ставить музыкальное оборудование, на них можно было сидеть, если для гостей не хватало стульев. Они не имели цены!

В этот день ко мне на обед пришел мой друг Ли.

– И вот так работают музыканты-миллионеры? – спросил он, заходя в убогую студию. – Знаешь, мне казалось, что ты можешь себе позволить что-то получше!

Он был прав, но эта маленькая студия, бывшая спальня, мне нравилась.

Новая песня получалась такой, что могла бы войти в альбом группы Rolling Stones Exile on Main St. Или, точнее, я надеялся, что она звучит как что-то такое, что могло бы войти в этот альбом. Я работал над ней пару часов, и пока что был недоволен слишком громким припевом и звучанием гитары. Пришлось добавить программированные ударные, но они были слишком жесткими и замедляли песню. В библиотеке ударных сэмплов мне удалось найти новые брейкбиты[55]55
  Брейкбит – ударная партия; электронная музыка на основе ударных партий с ломаным ритмом.


[Закрыть]. Они были гибкими, – именно то, что нужно, – так что я зациклил их и стер все, что добавлял раньше.

Мне хотелось, чтобы моя музыка была интуитивной, а не академической. Спонтанная эмоциональная реакция на музыкальную идею всегда намного сильнее, чем ментальный ответ.

Теперь у меня была гитара, припев и несколько брейкбитов, но не хватало куплета. Слушая записи Нила Янга[56]56
  Нил Янг – канадский певец и гитарист, автор песен.


[Закрыть], я открыл для себя небольшой его секрет. Или, можно сказать, узнал одно из творческих правил опытного музыканта: «Если сомневаешься, возьми для куплета те же аккорды, что и в припеве, но сделай их тише». Я попробовал использовать в куплете ту же последовательность аккордов, что и в припеве, но более сдержанную. И это сработало.

Я повернулся к дешевому микрофону SM85, которым пользовался все последние десять лет, и пропел «extreme ways are back again»[57]57
  «Снова впадаю в крайности» (англ.).


[Закрыть] – не имея ни малейшего понятия о том, откуда эта строчка вообще взялась. В середине 80-х я посещал курс по истории сюрреализма в местном колледже. Из него мне стало известно, что Марсель Дюшан и другие сюрреалисты были странными не ради самой странности, а пытались достичь бессознательного через автоматические процессы творчества. Я следовал их путем, сочиняя и записывая музыку без особого планирования и размышления, позволяя своему внутреннему существу выражать себя без посредников. Мне хотелось, чтобы моя музыка была интуитивной, а не академической. Спонтанная эмоциональная реакция на музыкальную идею всегда намного сильнее, чем ментальный ответ. Так что я старался писать музыку не думая, хоть это и не всегда получалось.

Фраза «extreme ways are back again» звучала как чествование того сияющего безумия, в которое превратилась моя жизнь. Но аккорды, лежащие в основе мелодии, были мрачными и печальными, они заставляли текст звучать как предупреждение. Я написал еще немного текста для куплетов, добавил оркестровые струнные, наложил простую басовую линию, и песня была закончена.

Но она не получилась. Я включил ее, и она зазвучала прекрасно, но оказалась слишком простой. Я всегда намеренно делал элементы музыкального сопровождения, привлекающие внимание, грубыми и материальными, но в этой песне такого не случилось. Пришлось включить синтезатор и сыграть поверх трека несколько аналоговых мелодий – эффект не был достигнут, все они звучали нелепо и приторно.

И тут я вспомнил о старом сэмплере Yamaha, с которым работал еще на первом своем концерте в 1990 году. В нем было несколько примечательных скрипичных сэмплов, и я надеялся, что они смогут придать треку интересное звучание.

Я включил сэмплер, вставил загрузочный диск и пять минут загружал сэмплы струнных инструментов. Неудивительно, что мне не нравился этот прибор – самый медленный, самый нелепый аппарат из тех, что у меня имелись. Не верилось, что я работал с ним на своем первом концерте[58]58
  Здесь Моби упоминает свое первое концертное шоу в качестве диджея в клубе «Palladium», в начале которого оказалось, что сэмплы в сэмплер не загружены, и Моби пришлось на глазах у обозленной ожиданием публики загружать их заново.


[Закрыть].

Пока сэмплы загружались, я пошел в уборную. В коридоре на полу сверкали золотые и платиновые диски. Play получил золото и платину в 25 странах, и с каждой неделей почетных наград в рамках становилось все больше. Я не знал, что с ними делать, и просто складывал их стопкой у стены в длинном коридоре.

Ни одна вечеринка, ни одна платиновая пластинка не доставляли мне такого удовольствия, как тот момент, когда создаваемая песня складывалась, становилась музыкальным произведением.

Сэмплы, наконец, загрузились. Я попробовал вставить их в начале песни, но ничего не получилось. Переключился на другую коллекцию, попробовал изменить тональность. И вдруг все сложилось! В нужной тональности струнные зазвучали разъяренно и угрожающе, словно злобные привидения!

Я добавил в трек этот жутковатый хук[59]59
  Хук – часть песни, которая чем-то выделяется и особенно нравится слушателю. Как правило, обнаруживается в припеве.


[Закрыть] и прослушал запись. Новая аранжировка и струнные с измененной тональностью превратили непримечательную рок-композицию во что-то куда более грустное и мощное. Я ощутил цельность и значимость звучания. И радость свершения.

А потом подумал: почему бы не добавить немного общепринятого в сочинении песен? В треке было место для предприпева – место между куплетом и припевом.

– I would stand in line for this, there’s always room in life for this[60]60
  Я встану за этим в очередь, в жизни всегда есть для этого место (англ.).


[Закрыть], – пропел я поверх нисходящих гитарных аккордов. И после этого уже не пытался придумать что-то еще.

Откинувшись назад в хлипком кресле, я прослушал песню от начала до конца.

Моя ошеломляющая слава сделала меня счастливее, чем когда-либо. Я наслаждался ею, а заодно и алкоголем, и наркотиками, и беспорядочными связями. Но ни одна вечеринка, ни одна платиновая пластинка не доставляли мне такого удовольствия, как тот момент, когда создаваемая песня складывалась, становилась музыкальным произведением.

Создавать новую музыку было чудесно, зачастую я погружался в работу на много часов, не сознавая течения времени. Но вот это – остановиться и прослушать законченную песню – было для меня самым важным. Не только в работе, но и в жизни.