Текст книги "Прости меня, Ксения! О святой блаженной Ксении Петербургской и другие истории"

Вскоре мы открыли свою клинику. Разумеется, ее возглавил Михаил, которому принадлежала идея ее создания. Он же закупал для нее оборудование и необходимые инструменты, договаривался с лучшими аптекарями о поставке лекарств.

А я стал главным врачом этой клиники, имевшим под своим началом нескольких опытных подлекарей. Подобное возвышение могло бы показаться чудом. Однако за годы учебы в Геттингене я перестал верить в чудеса. Это – удел не образованных людей, а простолюдинов. Хотя и они говорят: под лежачий камень вода не течет. Человек сам выбирает и творит свою судьбу. И пример тому – моя жизнь. Сын бедного лекаря достиг таких высот, о которых не смел и мечтать. И все сам, своим трудом, без всяких чудес.

Так я гнал прочь мысли о чуде, не слыша, как оно робко стучит в наглухо запертые двери моего сердца… осмотреть больную, чиновник, деликатно сославшись на срочное дело, оставил нас наедине. Тут-то старушка и задала мне вопрос, который испокон веков задают нам пациенты:

– Скажите, господин доктор, я буду жить?

И не успел я ответить, что если она будет регулярно принимать лекарства, то ей станет намного лучше и прогрессирование болезни замедлится на долгие годы, как больная со вздохом промолвила:

– Как же тогда Феденька-то без меня останется?.. Я не за себя боюсь – за него. Он ведь у меня Богоданный сынок… мне его Ксеньюшка послала.

– Как это – послала? – спросил я.

Мне казалось странным, что эта женщина, мать высокопоставленного чиновника, разделяет веру простолюдинов в чудеса, которые якобы творит нищая Ксения. Но почему она в них верит?

– Да, мне его Ксеньюшка послала, – ничтоже сумняся повторила старушка, словно желая убедить меня в том, что я не ослышался. – Дело давнее, только я это помню так, словно вчера все случилось. Сижу я как-то раз, штопаю чулок. И тут прибегает ко мне Ксения и говорит: «Вот ты тут сидишь, чулки штопаешь, а Бог тебе сына послал. Беги скорее на Смоленское кладбище!»

А у нее ведь каждое слово со смыслом. Бросила я штопку, побежала на Смоленское кладбище. Гляжу, посреди улицы тьма-тьмущая народа стоит, кричат да охают, а что творится – непонятно. Пробралась я сквозь толпу – гляжу, лежит молодая женщина, вся в крови… извозчик ее насмерть задавил… а рядом с ней ребеночек новорожденный копошится и пищит! Ах ты, бедный – едва родился, а уж сиротка! Вот он и стал моим Богоданным сыночком: у женщины той родни не сыскалось, и взяла я его к себе и воспитала как родного. Как же он меня любит, мой Феденька… я ведь его не случайно так назвала: мне его Господь послал да Ксеньюшка. Вот ведь Божия угодница! Я ведь ее сколько лет знаю…

Похоже, старушке хотелось поговорить со мной. И я решил не прерывать ее. Пусть выговорится – тогда ей станет намного легче. А я послушаю… Любопытно, что она еще расскажет об этой Ксении?

– Я ведь ее лучше всех знаю, – глубокомысленно промолвила старушка. – Как-никак мы с ней в одном доме жили: они в одной половине, а я в другой. Только, как случилась с ее мужем та беда, пришла она ко мне в его полковничьем мундире, сапогах и шляпе и говорит: «Вот что, Прасковьюшка, бери-ка ты себе мою половину дома. Да не за деньги – даром. Только и ты бедных людей к себе даром жить пускай. А все остальное я сегодня же раздам, а деньги в церковь снесу: пускай молятся об упокоении души рабы Божией Ксении». Я только руками всплеснула: «Что ты, Ксеньюшка! Опомнись! Как же ты жить-то будешь?» А она мне в ответ: «Господь и птиц небесных питает, а я их не хуже. Прокормит и меня». Грешна, решила я поначалу, будто она с горя умом повредилась и сама не ведает, что творит себе на погибель. Спасать ее надо, только как? Побежала я к родне ее мужа, прошу, чтобы уговорили они Ксению не раздавать свое добро или к докторам ее свезли! Ведь пропадет бедная! Лечить ее надо, пока не поздно!

Я насторожился. Выходит, Ксению показывали врачам? И что же они заключили? Впрочем, нетрудно догадаться…

Именно поэтому услышанное оказалось для меня полнейшей неожиданностью.

– Только ее здоровой признали! И сказали, что поскольку она находится в здравом рассудке, то вправе поступать со своим имуществом, как ей угодно. Вот ведь как…

Помолчав немного, старушка добавила:

– Поначалу я решила, что они ошиблись. Хотя и удивилась: с какой бы такой стати им ошибаться? Неужто и они тоже с ума сошли? А может, дело тут в чем-то другом? Долго я над этим думала. А потом поняла: люди всех на свой аршин мерят. У злой Натальи все люди канальи, а добрый человек в людях только доброе видит. Сами-то мы, умники мирские, чем живем? Всю жизнь гоняемся невесть за чем: за деньгами, за почестями да за развлечениями, тело свое да гордыню тешим, а о ближних и о собственной душе забываем. А если человек иным живет, по Божьим заповедям, спешим его в сумасшедшие записать да под замок запереть. Ксения ради любви к своему мужу ради спасения его души от себя отреклась. А ведь Господь сказал, что нет больше той любви, как если человек душу свою за ближнего положит. Это мы, безумные, только о себе думаем! А она – праведница, Божия угодница, людская помощница! Сколько она нам добра сделала… что ни день, то новое добро сотворит! Вот на днях одна знакомая мне рассказала, как шла она к себе домой. А навстречу ей Ксения и протягивает ей пятак: «Возьми, тут царь на коне – потухнет». Идет моя знакомая и дивится: к чему бы это Ксения ей так сказала? Вдруг смотрит – бежит народ, кричит: «Пожар, пожар!» Ну, и она за ними: кому не любопытно на пожар посмотреть… Глядит, а это же ее домик огнем занялся! Вот горе-то! У нее же всего-то добра и есть, что этот домишко! Сгорит – быть ей нищей и бесприютной!

«Я, – говорит она мне, – была так перепугавшись[7]7
  Такие речевые обороты были в ходу среди жителей Петербурга.


[Закрыть], что со страху и молиться не могла, стою и смотрю, как мой домик горит. И кажется мне – с ним и жизнь моя догорает… Тем временем народ кинулся тушить пожар. Отстояли мой домик! Тогда-то я и поняла, что неспроста мне Ксения повстречалась и сказала: „Потухнет“. Умолила она Бога, чтобы не осталась я бездомной!»

…Вы говорите, но это же самые настоящие чудеса! Однако даже эти рассказы женщины, близко знавшей Ксению, не смогли поколебать мою тогдашнюю убежденность в том, что случившееся с Параскевой Антоновой и ее знакомой можно объяснить счастливым стечением обстоятельств, волей случая. Но уж никак не чудом, совершенным нищей Ксенией.

Пока однажды чудо не произошло со мной самим. И теперь пришло время рассказать об этом.

* * *

Однажды Михаил сказал мне:

– Слушай, Яша. Я тут жениться надумал. Как-никак мы с тобой уже не зеленые юнцы – скоро до седых волос доживем. Пора остепениться. Опять же фатер все о внуках твердит, а старик совсем здоровьем сдал. Так вот, присмотрел он мне невесту. Что ж, я не против… Хочешь, мы с тобой вместе съездим к ее родителям? Я хочу знать, как тебе понравится моя Лотта. Вроде собой хороша. Почти как Трудхен… – вздохнул он.

Мне было знакомо это имя. Так звали дочь владельца кабачка «Ученый осел», завсегдатаем которого в студенческие годы был Михаил. Он любил Трудхен горячо и безответно. Потому что кабатчик давно уже сговорил дочь за своего компаньона – пожилого пивовара Ганса. Да и господин Н. ни за что не позволил бы своему Михелю жениться на дочери простого бюргера. Полно! Что без толку вспоминать старое? У старого пива горький осадок…

– …опять же приданое за ней немалое дают, – донесся до меня голос Михаила. – И отец у нее важный чиновник, вдобавок из старого немецкого дворянского рода. Фатер говорит, чрезвычайно выгодная партия. Ну, ты согласен поехать со мной? Тогда завтра до полудня я загляну к тебе.

Честно говоря, мне совершенно не хотелось ехать в гости. Однако я не решился отказать Михаилу. Похоже, он побаивается, что пресловутая «выгодная партия» не принесет ему счастья… Опять же господин, сиречь герр К., из тех людей, общением с которыми не следует манкировать: влиятельный чиновник с большими связями, один из приближенных государыни. Почему бы и не познакомиться с ним и его семейством?

Я уже упоминал, что благодаря протекции господина Н. и своему происхождению был вхож в дома чиновных и сановных немцев. Они считали меня за своего, и я со временем достаточно хорошо освоился среди них. И все-таки на званом обеде у герра К. чувствовал себя злополучной вороной из поговорки, которая неладно залетела в пресловутые высокие хоромы и теперь горько, но запоздало раскаивается в этом. Там собралось поистине избранное общество: господин К. водил дружбу лишь с выгодными для себя людьми. Но как же все они были чванны и надменны! Однако по мере продолжения застолья их высокопарные беседы (исключительно на немецком языке) свелись к самым обыкновенным пересудам, достойным тех самых простолюдинов, о которых они отзывались с нескрываемым презрением как о «русиш швайне».

– Вы представляете, господа, в какой ужасной стране мы с вами живем! – громко возмущалась хозяйка, почтенная фрау К. – Эта дикая Русслянд… да разве ее можно сравнить с нашей великой Германией! Мы – цивилизованные люди! А эти… майн Готт, как же они глупы и суеверны! Недавно я была свидетельницей беседы моей горничной Марфы (я зову ее Мартой) с кухаркой. Конечно, нехорошо подслушивать разговоры прислуги… но должна же я следить за тем, чтобы в моем доме был порядок! Разве не так? И вот я слышу, как Марта рассказывает кухарке про какую-то… как же ее зовут? Кажется, Барбара или Клара… Нет, Ксе-ни-я. Какая-то здешняя дурочка, что ли… Будто бы недавно она пришла в гости к одной молодой купчихе по фамилии Кра-пи-ви-на. А когда уходила, сказала: «Вот, зеленая крапива, да скоро завянет». Вскоре та купчиха умерла. И что вы думаете? Они верят, будто эта Ксения предсказала ее смерть. Разумеется, я строго отчитала Марту и велела впредь не болтать подобных глупостей, иначе я рассчитаю ее. Нет, вы представляете, как суеверны эти русские!

Верить бредням какой-то сумасшедшей! Вот дураки! Впрочем, чего еще ждать от этих иванов-болванов! Ха-ха-ха! – рассмеялась она собственной неуклюжей шутке.

– Хо-хо-хо! – басовито захохотал важный хозяин дома, сотрясаясь всем тучным телом.

А вслед за ним, словно по команде, засмеялись его чиновные и сановные гости.

– Хи-хи-хи! – визгливо захихикала сидевшая поблизости полненькая румяная девушка в пышном розовом платье – фроляйн Лотта, невеста Михаила.

Мой друг поспешил поддержать ее:

– Ха-ха-ха!

– Что же вы хмуритесь, герр Немчинов? – недовольно заметила хозяйка, глядя на меня. – Разве все это не забавно, а? Или вы, подобно глупым русским Иванам, считаете, что эта дурочка и впрямь умеет предсказывать будущее?

Господи, как же я стыжусь своего тогдашнего малодушия!

Но именно в этот миг я вдруг заметил, что один человек из числа тех, что собрались в тот день в гостиной г-на К., все-таки осмелился не присоединиться к хору смеющихся, хохочущих, хихикающих хозяев и гостей. То была бледная, не по годам серьезная девушка в простом белом платье, притаившаяся у окна, за портьерой.

Возможно, именно за эту смелость я и полюбил ее с первого взгляда…

– Ну, как тебе моя Лотхен? – поинтересовался Михаил, когда мы возвращались из гостей. – Не правда ли, она хороша?

– Твоя правда, – сдержанно ответил я. – Но знаешь, дружище, мне больше понравилась другая…

– Анхен? – удивился он. – Странно… Она же совсем дурну… прости, я хотел сказать – она немного уступает моей Лотте в красоте. Нет, они не сестры, Анхен – всего лишь дальняя родственница господина К., круглая сирота. Вдобавок бесприданница. Возможно, поэтому у нее до сих пор и нет жениха… Если хочешь, я замолвлю за тебя словечко перед ее дядей… не оставаться же тебе холостяком, как наш почтенный герр Иоганн Беккер! Ну как, друг, ты согласен?

…Мы с Михаилом сыграли свадьбы в один и тот же день. Правда, венчались в разных храмах. Он с Лоттой – в немецкой кирхе. А мы с Анной – в храме Святого апостола Матфея. Потому что моя невеста решила принять православие, чтобы быть единой со мной во всем, прежде всего в вере.

Так я обрел свое счастье. Но почему всем счастливым дням в моей жизни предшествовали либо встреча с Ксенией, либо хотя бы упоминание о ней в случайном разговоре? Кто скажет – почему?

Три года мы с Анхен прожили в любви и согласии, как говорят, душа в душу. Вот только детей нам Бог не давал. Хотя моя жена постоянно молилась об этом. И наконец Господь услышал ее…

С какой радостью мы ожидали появления на свет нашего первенца! Сколько надежд возлагали на его рождение! Анхен целыми днями шила ему приданое, распевая как птичка. И уверяла меня, что это непременно будет сын и мы назовем его Николаем в честь моего отца. А когда он вырастет, то станет врачом, как его отец, дед и прадед. Она жила ожиданием будущего материнства…

…Анхен умерла почти сразу же после родов. Последние ее слова, которые расслышал лишь я один, были благодарением Богу за то, что наше дитя родилось живым и здоровым. Мы не решились сказать ей правду: наш ребенок умер, едва успев появиться на свет…

* * *

Что было дальше – помню смутно. Кажется, я стоял на коленях перед стулом, на котором почему-то висело белое подвенечное платье Анхен, и разговаривал с ней, словно с живой. Да она и была жива… просто ее куда-то унесли. Наверное, чтобы она не испугалась, увидев меня мертвым. Ведь я умер. И меня окружали мертвецы… как странно, что Иван Крестьяныч и Михаил тоже скончались! Мертвецы ходили по нашему дому, что-то говорили мне, даже плакали… Но что мне было до них? Куда вы унесли мою Анхен? Я должен найти ее… Я пойду ее искать… Прочь! Это не я, а вы сошли с ума! Слышите! Да, я мертв, но если отьицу Анхен, то оживу вновь! Ведь у нас одно сердце, одна душа – их унесла с собой моя Анхен! Пустите же меня к ней!

Но вместо этого мертвецы заставили меня выпить какое-то снадобье, от которого я забылся тяжелым сном без сновидений. А проснувшись, впал в тупое полузабытье. Потому что понял: я ошибся. Анхен не уходила, она тут, совсем рядом. Вот она лежит на столе в белом подвенечном платье, среди цветов и горящих свеч, и спит… Тсс… не будите ее! Вот ее подняли и куда-то понесли. Я шел за ней, охраняя ее сон. Вот спящую Анхен внесли в церковь и запели… Отчего у этой колыбельной такой скорбный мотив и такие странные слова: «Со святыми упокой»? И почему моя Анхен так долго и крепко спит?! А куда ее понесли теперь? Что вы делаете? Ведь здесь же кладбище? Зачем вы кладете ее возле этой зияющей ямы? Что вы делаете?! Ей же будет страшно там одной, в темноте! Пустите меня к ней! Не уходи, Анхен! Нет! Нет!!!

Я бросился к могиле, куда опускали гроб с телом моей Анхен. Но тут чьи-то руки крепко схватили меня. Я попытался вырваться и упал. И в этот миг увидел над собой девичье лицо. Это была не Анхен. Но с какой скорбью и участием смотрели на меня эти незнакомые глаза!

Что было дальше – не помню.

* * *

…Со временем я настолько окреп, что уже мог вставать с постели и ходить по своему опустевшему дому. Однако целыми днями я просиживал в кресле, тупо разглядывая покрывающиеся траурным серым флером пыли медицинские книги и инструменты, которые лежали на моем столе. Ведь после смерти Анхен моя жизнь потеряла смысл. Ради чего мне было жить, если та, которую я любил больше всего на свете, спала непробудным сном в сырой земле?

Иван Крестьяныч и Михаил навещали меня каждый день. Старый врач потчевал меня лекарствами, а друг старался развлечь беседой. Увы, от этого было мало проку – я не хотел жить. Но однажды поутру Михаил пришел ко мне и взмолился:

– Выручай, Яша! Тут меня к баронессе фон С-н пригласили. Помнишь такую? Нравная дама! Так вот, она требует, чтобы непременно был консилиум… Будь другом, Яша, выручай! Иначе я пропал!

И ради того чтобы помочь другу, я заставил себя встать, поехать вместе с ним к захворавшей баронессе, осмотреть ее и назначить лечение. После чего мне вновь захотелось работать, а значит, и жить.

Много лет спустя, незадолго до кончины, Михаил признался мне, что тогда он схитрил – баронесса вовсе не требовала консилиума. Но его ложь оказалась пресловутой ложью во спасение. И пусть кто-то посмеет сказать мне, будто покойный Михаил Н. был плохим врачом! Он был одним из лучших докторов, с которыми мне посчастливилось общаться и работать. Ведь тогда ему удалось вылечить мою душу. И пока бьется мое сердце, в нем будет жить благодарная память о моем верном друге Михаиле.

А потом я отыскал ту девушку… Мне хотелось поблагодарить ее за участие. Оказалось, что она – единственная дочь офицерской вдовы. Звали ее Лизонькой Голубевой. Она и впрямь была ласкова и кротка, как голубка… как моя незабвенная Анхен.

Я стал бывать у них. И чем дольше продолжалось наше знакомство с Лизонькой, тем больше мы привязывались друг к другу. Пока не поняли – это любовь.

Через год я посватался к ней. Чем закончилось сватовство? Думаю, вы поймете это сами, если вспомните имя моей супруги. А зовут ее Елизаветой.

* * *

Поначалу Михаил не мог взять в толк, почему я решил жениться не на немке – на русской девушке. Да еще и на бесприданнице.

– Не понимаю я тебя, дружище, – заявил он, услышав от меня эту новость. – Ведь любой из наших чиновных-сановных знакомых охотно выдаст за тебя свою дочку или племянницу. Ты – выгодный и завидный жених. Впрочем, пожалуй, ты прав, что женишься по любви. Конечно, мы с Лотхен довольно счастливы… только все-таки она не Трудхен… – с горьким вздохом заключил Михаил.

Спустя год после нашей свадьбы Лизонька родила сына. То был наш долгожданный первенец, которого мы назвали Николаем. По милости Господней, мы с ней дождались и внучат, теперь уже от младшенькой дочки Ксении. А там, глядишь, доживем и до правнуков. Если, конечно, Бог даст.

Вы спросите: когда же пойдет речь о чуде? Так ведь я уже рассказал о нем! И теперь осталось лишь поведать вам, как я сам узнал о том, что со мной случилось чудо.

Однажды, вскоре после нашей свадьбы, мы с женой обедали. Лизонька надумала сварить кофе (кто не знает, что петербуржцы любят побаловаться кофейком!). Тут как раз и тусклое осеннее солнышко выглянуло из-за туч. Вдруг моя Лизонька призадумалась, словно вспомнила что-то. А потом и говорит:

– Как странно, все точно так же, как тогда было. И солнышко в окно глядит, и кофе варится. Кажется, она сейчас войдет и скажет… Только мы с тобой уже женаты.

– О чем ты, душенька? – спросил я жену.

– А разве ты не знаешь? – удивилась она. – Ах да, мы ведь тебе не рассказывали! Это было чуть больше года назад… мы с тобой тогда еще не знали друг друга. Собрались мы с маменькой кофе пить. И тут приходит к нам Ксения и говорит мне: «Эх, красавица, ты тут кофе варишь. А муж твой сейчас на Охте жену хоронит. Беги-ка туда поскорей!»

«Да что ты говоришь, Ксения? – спрашиваю я. – Какой муж? У меня и жениха-то нет!»

А она мне сердито: «Кому говорю, беги скорей на Охту!»

Тут мы с маменькой собрались скоренько, взяли извозчика и поехали на кладбище… И вот теперь мы с тобой муж и жена. И все это благодаря Ксении. Это она нам обоим счастье подарила!

Что?! Выходит, тогда моя будущая жена не случайно оказалась на кладбище! Ее послала туда Ксения! Так вот кому мы обязаны своим счастьем! В таком случае я должен немедленно найти Ксению и поблагодарить ее за то добро, которое она сделала для нас с Лизонькой! Теперь я наконец-то понял, кто она! Праведница, чудотворица, Божия угодница! Конечно, мне понадобились годы, чтобы убедиться в этом. И все-таки лучше поздно, чем вовсе никогда!

* * *

Выбежав на улицу, я кликнул извозчика. После чего долго ездил по улицам в поисках Ксении. Пока наконец не нашел ее. Она брела по заснеженной мостовой, опираясь на свой неизменный посошок, едва передвигая отечные ноги в стоптанных башмаках. Ветер развевал прядь ее волос, выбившуюся из-под платка. И эта прядь была совсем седой…

Я спрыгнул на мостовую и подбежал к ней:

– Прости меня, Ксения! Я не верил, что ты великая подвижница…

– Ась? – услышал я ее старческий дребезжащий голос. – Какое тебе дело до покойницы Ксении? Она тебе никакого зла не сделала…

– Скажи, чем мне отблагодарить тебя? – молил я ее. – Скажи! Я дам тебе все, что ты захочешь!

– Дай… царя на коне, – пробормотала она.

И я застыл в недоумении: слова Ксении показались мне бредом безумной. Неужели я все-таки ошибся?

– Это она, барин, копеечку просит, – пояснил мне мальчишка-оборванец, случайный свидетель нашего разговора. – Там еще всадник нарисован…

Дрожащими руками я вынул из кармана горстку монет, еле-еле отыскал среди серебряных рублей и полтинников медную копейку и дал ее Ксении. Она подержала монетку в руках, словно разглядывая «царя на коне», и протянула ее мальчишке, который радостно схватил подарок нищенки и тут же убежал прочь, словно боясь, что кто-нибудь отнимет его сокровище. А Ксения пошла дальше, словно странник, перекинувшийся словом со случайным прохожим и снова пустившийся в путь. Я провожал ее взглядом, пока она не скрылась за поворотом. И в тот миг мне вдруг подумалось: тот бывший сыщик, когда-то следивший за Ксенией, был прав. Она и впрямь знает, куда идет. И похоже, она уже почти у цели своего пути.

Вскоре после этого, 24 января 1803 года, Ксения умерла[8]8
  Здесь дата кончины блаженной Ксении приводится по принятому тогда старому стилю. По новому стилю день ее памяти – 6 февраля.


[Закрыть].

* * *

Я был на ее похоронах. Странное дело – Ксению отпевали в том самом храме Святого апостола Матфея, откуда ее с бранью гнали при жизни. И церковный сторож, по виду отставной солдат, громко и важно разглагольствовал на паперти перед умиленно внимающими ему прихожанками:

– Мы ее завсегда уважали, вот оно как! Потому что знали: она – Божий человек. А чтобы обидеть ее, да ни-ни! Таких людей грех обижать! Не по Божескому закону…

Проводить ее «в путь всея земли» явилось куда больше людей, чем можно встретить на похоронах знатных и сановных персон. И оплакивали ее горько и искренне, как плачут лишь по тем, кого любят. Ведь слишком многим из нас помогла при жизни бездомная нищенка Ксения. И вот теперь она достигла цели того пути, которым шла по нашим улицам изо дня в день – сорок пять лет! Сколько раз она проходила мимо нас, только мы не понимали, куда идет эта странная женщина, чье имя означает «странница». Не потому ли, что выбрали для себя иную жизненную дорогу?..

Я задержался возле ее могилы на Смоленском кладбище. Впрочем, рядом со мной у свеженасыпанного холмика земли, смешанной со снегом, стояли и другие люди. Кто-то приглушенно всхлипывал. Иные стояли молча, погруженные в молитву, изредка осеняя себя крестным знамением. Сзади перешептывались две женщины… я расслышал слова: праведница… угодница Божия… блаженная… надо будет землицы с ее могилки-то взять, авось поможет… А мне было горько и стыдно. За то, что когда-то в детстве я бросал в Ксению камнями. За то, что столько лет считал ее сумасшедшей. Мало того, смеялся над ней. А еще за то, что так и не смог отблагодарить ее за счастье, которое она даровала нам с Лизонькой. Прости меня, Ксения…

В этот миг я почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд и увидел стоящего рядом простолюдина, смотревшего на меня в упор. И хотя годы до неузнаваемости изменили этого человека, я узнал его…

– Сенька!

Он попытался улыбнуться:

– А я тебя сразу узнал, нем… – Семен осекся, не решаясь назвать меня детским прозвищем.

И тут я заметил на его деснах зловещую черно-серую кайму, потом перевел взгляд на его руки и понял – этот человек неизлечимо болен. Налицо все симптомы тяжелого отравления свинцом. Бедный Сенька!

– Ты уж, приятель, договаривай – немчонок! – улыбнулся я, стараясь не подать виду, что знаю и диагноз, и прогноз его болезни… – Чай, мы с тобой старые друзья. Только давай отойдем в сторонку, чтобы людям не мешать. Думаю, нам есть о чем поговорить. Ведь столько лет не виделись! А когда-то вместе по улицам бегали, даже дрались. Помнишь?

Он кивнул. И в его глазах промелькнул слабый огонек радости.

До самой темноты мы с Семеном стояли среди заснеженных могил и беседовали о том и о сем. Я рассказал ему о своей учебе в Геттингене, о покойной матушке, об Иване Крестьяныче, Миханле и Лизоньке. Дал ему визитную карточку со своим адресом и пригласил в гости. В ближайшее воскресенье я жду его к себе. Должны же мы отпраздновать нашу встречу! Какой я ему барин? Для него я был и навсегда останусь Яшкой-немчонком.

– Вдобавок, дружище, ты, кажется, немного нездоров. В таком случае я хорошенько осмотрю тебя, назначу лечение: на всякую болезнь найдется лекарство…

– Поздно уже! – горько вздохнул Семен. – Как стал живот болеть да руки отказали, пошел я к врачу. Он меня осмотрел. Потом спросил, кем я работал. Я ему сказал – кровельщиком. Тут он мне говорит: это ты, братец, свинцом отравился (крыши-то мы и впрямь свинцом паяем). И жить тебе осталось всего-то ничего. – Семен оглянулся на белевший поодаль Троицкий собор. – Вот на этой церкви я в последний раз работал. Вместе с Ксенией мы ее строили. Теперь она на вечный отдых легла. Скоро и мой черед.

– Как это – вместе строили? – спросил я, отчасти из любопытства, отчасти ради того, чтобы отвлечь друга от мыслей о скорой и неизбежной смерти…

– А вот как, – ответил Семен. – Сам-то я не видел, а один из каменщиков… приятель он мне… рассказывал, будто, когда они стены возводили, стройка у них застопорилась. Да и как тому не случиться, если они полдня кирпичи на леса таскают, а в оставшееся время стены кладут! Только вдруг стали они примечать: как поднимутся поутру на леса, там кирпича лежит полным-полнехонько, знай только орудуй мастерком! Что за притча? Выходит, кто-то им по ночам на леса кирпичи носит? Вот мой приятель и решил выследить, кто бы это мог им помогать и с какой стати. Спрятался под тачку, и что же?.. Пришла, говорит, ночью какая-то старуха, по виду нищенка, и всю ночь в заплечных носилках кирпичи на леса таскала. Чудная старуха и одета чудно – юбка на ней красная, а кофта зеленая. Сам-то он нездешний, из Архангельска, оттого не знал, кто она такая. Да как рассказал мне о ней, я сразу понял – это же Ксения! Вот ведь оно как! А мы-то в нее камни бросали… а того не думали, что Божьего человека обижаем! Она ведь столько людям помогала. Вот я все и собирался у нее прощения попросить. А еще, чтобы она Леньку моего… он ведь теперь один на свете останется. Да только все надеялся, что, может быть, как-нибудь обойдется… вот и опоздал!

Голос Семена дрогнул, и он поспешно отвернулся. Впрочем, по тому, как судорожно подрагивали его плечи, я понял – он плачет.

В этот миг я вдруг понял, чем смогу отблагодарить Ксению за то добро, которое она мне сделала. Я помогу Семену. Да, он обречен, но, возможно, его жизнь можно продлить. А если он согласится, я, по примеру незабвенного Ивана Крестьяныча, возьму его Леньку к себе в ученики.

Возможно, из него получится хороший подлекарь, а то и врач. Пусть это станет моим запоздалым покаянным даром Ксении.

…С тех пор я часто бываю на ее могиле. Нередко меня сопровождает Лизонька, а иногда дети и мой приемный сын, флотский лекарь Леонид. А иногда я приезжаю один и подолгу стою над щербатой каменной плитой, под которой покоится женщина, чье имя означает «странница». Люди почтительно расступаются, чтобы пропустить меня, барина, известного столичного врача господина Немчинова, к ее могиле. И никому из них невдомек, что, стоя возле могилы Ксении, я прошу ее не о том, чтобы она вымолила мне у Бога богатство, здоровье и долгую жизнь. Нет, я прошу ее об ином:

– Прости меня, Ксения!