Текст книги "Прости меня, Ксения! О святой блаженной Ксении Петербургской и другие истории"

На Светлой седмице

Как-то раз, на той самой праздничной неделе после Пасхи, которую называют Светлой седмицей, мне пришлось оказаться в небольшом городке, расположенном по соседству с областным центром. В старину, когда русские люди любили селиться возле святых обителей, подобные городки обычно строились рядом с каким-нибудь монастырем, чьи стены, кресты и купола вздымались над домами, домиками и домишками мирян, словно напоминая о том Небесном Отечестве, к которому всю свою краткую земную жизнь должен стремиться человек. Но этот городок появился в совсем другие времена, когда в России принялись уже не строить, а разрушать церкви и монастыри. И первыми его обитателями были всякие пришлые, вольные и подневольные люди, работавшие на местном лесозаводе и ютившиеся в нескольких бараках по соседству с ним. С тех пор прошло много лет. Бывший рабочий поселок давно уже получил статус города, и на его площади, вокруг гипсового памятника вождю, указующему рукой в прекрасное далеко, даже успело появиться несколько каменных административных зданий. Но и после этого городок выглядел так уныло, словно над ним никогда не всходило солнце. Теперь же, когда леса в наших краях повырубили и завод оказался на грани закрытия, он медленно угасал, словно брошенный и всеми забытый одинокий старик. Так что, пожалуй, единственным радостным событием за последние несколько лет существования городка стала постройка в нем храма.

Храм построил тамошний уроженец, уже давно осевший в столице, где он имел некий весьма доходный бизнес. Хотя какой именно, толком не знал никто. В областной газете его поступок сравнивали с деяниями некогда известного, а впоследствии всеми забытого местного купца, в дореволюционные годы выстроившего в губернском городе церковь и богадельню. В связи с чем делали вывод, что, несмотря на десятилетия безбожия, благочестивые храмоздатели на Руси все-таки не перевелись. Правда, многие старожилы городка имели на этот счет другое мнение, известное каждому из нас по старинной русской поговорке: «От трудов праведных не построишь палат каменных». И о храмоздателе отзывались весьма нелестно: «Этот Ванька всегда был вор. Сколько раз он у меня с огорода морковку таскал. А теперь, знать, наворовал по-крупному, так и решил выпендриться». Короче, то ли потому, что несть пророка в своем Отечестве, то ли по какой иной причине, но земляки новоявленного благодетеля относились к его затее подарить родному городку Божий храм с изрядной прохладцей.

Надо сказать, что журналисты не без оснований сравнивали его с дореволюционным купцом-благотворителем. Потому что храм он построил поистине с купеческим размахом. Это был самый настоящий собор – огромный, пятиглавый, с беломраморным крыльцом, сверкающими золотыми куполами и гордо взметнувшейся ввысь колокольней, которая смахивала на знакомую каждому из нас по учебникам истории звонницу Ивана Великого, хотя все-таки и уступала ей размером. По соседству с ним серенькие каменные зданьица на городской площади смотрелись особенно убого, а уцелевший памятник с простертой дланью (на которой уже отсутствовало два пальца) и вовсе казался изображением, так сказать, человека с протянутой рукой… И хотя было непонятно, зачем понадобилось возводить в захудалом городишке столь монументальное сооружение, с появлением храма его вид несколько оживился, словно сквозь сплошную пелену серых туч вдруг блеснуло солнце…

На освящение храма приехали сам епископ, а также множество важных гостей из числа как духовенства, так и мирян. В их числе была некая приезжая знаменитость, гордо и загадочно именовавшаяся «коло коли стом». Прибыли и соборный протодиакон со стайкой иподьяконов, и весь архиерейский хор, и сонм корреспондентов всевозможных, так сказать, средств массовой информации. И прочие люди, по тем или иным причинам пожелавшие присутствовать на столь торжественном событии. Благо что ехать от областного центра до городка было всего ничего – каких-нибудь полтора часа.

Действительно, все, происходившее в тот день в новом храме, выглядело очень торжественно и благолепно. Под его сводами собралось множество людей, как приезжих, так и местных, немало из которых, уже дожив до преклонных лет, лишь сейчас впервые оказались на богослужении. И теперь, слушая стройное пение хора, перемежающееся раскатами могучего протодьяконского баса, недоумевали: неужто и впрямь возможна на свете такая неземная красота? И как они прежде могли жить, не ведая о ней?

По окончании литургии епископ вручил церковный орден простоявшему всю службу на левом клиросе человеку в изысканно строгом черном костюме и с лоснящейся лысиной, в котором старые жители городка не сразу признали того самого мальчишку, что когда-то таскал морковку с их огородов. А хор пропел ему многолетие. Разумеется, вокруг нового храма состоялся и крестный ход. Впереди шло духовенство, затем – важные гости, посреди которых, с красной свечкой в руке, выступал и сам храмоздатель в окружении плечистых охранников, за ними – все остальные. Пламенели на солнце ризы священнослужителей, блестело золото хоругвей, плясали на ветру огоньки разноцветных свечей, а со звонницы, где обосновался приезжий маэстро-«колоколист», несся такой неистовый звон, что казалось, с содрогающегося неба вот-вот обрушатся вниз затянувшие его тучи. И далеко вокруг разносилась ликующая песнь о победе над смертью: «Смерти празднуем умерщвление, адово разрушение, инаго жития вечнаго начало…» И жители вымирающего городка, как те, что присоединились к крестному ходу, так и те, кто смотрел на него со стороны, внимали ей – кто с надеждой, кто с сомнением, кто с непонятной щемящей тоской в сердце. Ибо нет, наверное, на свете человека, который хоть раз да не слышал зов свыше. Даже если сам и не откликнулся на него…

После этого произошло еще одно событие, напрямую связанное с тем, что храм был освящен именно на Светлой седмице. А как известно, ее еще называют «звонильной неделей». Поскольку именно в это время любому человеку разрешается взойти на колокольню и позвонить в колокола. Поэтому после литургии ко входу в новую звонницу сразу же выстроилась очередь. Тем более что в наших краях этот обычай не так распространен, как в центре России, и соблюдается не везде. Так что даже старый прихожанин иного храма не может похвастаться, что хоть раз в жизни да обозревал окрестности «со своей колокольни». Вдобавок были и другие причины последовать старинному обычаю. Ведь с новой звонницы открывался замечательный вид на весь городок и на окружавшую его бескрайнюю пустошь с редкими деревцами, на месте которой когда-то росли вековые леса, и на блестевшую вдалеке серебристую полоску реки с маячившими за нею неясными силуэтами городских многоэтажек. Да стоило видеть и сами колокола. Особенно самый большой, с вылитыми на нем изображениями святых, в том числе великомученика Иоанна Нового, покровителя «куплю деющих», опоясанный надписью, сделанной славянской вязью и гласившей, что сей кампан был отлит лета такого-то от Сотворения мира, а от Рождества Христова – такого-то, в Богоспасаемом граде Н., тщанием боголюбивого раба Божия имярек. Правда, посетители колокольни, издали дивясь на это чудо литейного искусства, предпочитали звонить в колокола поменьше…

Поскольку очередь к колокольне грозила затянуться надолго, я в числе прочей журналистской братии отправилась на праздничный обед, устроенный в столовой горсовета. Тут тоже все было как положено: приветствия, здравицы, многолетия. Только вот радости не было, словно эти хвалебные речи под звон бокалов ненароком спугнули ее. И мне захотелось часок-другой побродить в одиночку по улочкам городка. Да заодно уж и посмотреть на него с новой звонницы. Именно поэтому я решила повременить с возвращением домой и после окончания торжеств отправилась гулять по центру городка.

Когда я вернулась к колокольне, вокруг нее было уже безлюдно. Лишь возле самого порога стояла какая-то старушка в выцветшей вязаной шапочке и мешковатом пальто неопределенного цвета, из-под которого виднелись полы зеленого ситцевого халата. На одной из них, словно клеймо, чернел какой-то штемпель. Обута она была в стоптанные суконные бурки без шнурков – видимо, единственную обувь, которую возможно было натянуть на ее отекшие ноги. В левой руке у нее была палочка, сделанная из старой бамбуковой лыжной палки. А парализованная правая рука бессильно свисала с перевязи, сделанной из старого вафельного полотенца. Сперва я приняла ее за нищую и потянулась в карман за мелочью. И лишь потом поняла, что, в отличие от профессиональных попрошаек, старушка отнюдь не стремится привлечь к себе внимание или вызвать у прохожих жалость. А просто стоит, глядя то ли на небо, то ли на самый верх колокольни. Мало того, даже чему-то улыбается.

Намереваясь все-таки обозреть окрестности городка с новой звонницы, я шагнула на ее мраморное крыльцо. И услышала тихий и робкий голос старушки:

– Пожалуйста… помогите мне дойти туда…

Пожалуй, окажись рядом люди, я сделала бы вид, что не расслышала ее. Слишком уж разителен был контраст между тем, как мы выглядели: нарядная молодая особа и старуха в нищенской одежонке. Но мы были одни. И нам, как говорится, было по пути. Поэтому, подхватив старушку под парализованную правую руку, я повела ее наверх. Однако почти сразу же убедилась в опрометчивости своего поступка. Поскольку у моей спутницы оказалась парализована не только рука, но и нога. Так что пару раз мы не свалились вниз лишь чудом. Вдобавок, одолев очередной лестничный пролет, приходилось останавливаться и ждать, пока старушка наконец отдышится и сможет продолжить восхождение. Одним словом, чем выше мы поднимались, тем больше я жалела о том, что взялась тащить на колокольню незнакомую старуху. Причем явно ненормальную, поскольку было совершенно непонятно, с какой стати ей понадобилось лезть туда.

В итоге, когда мы наконец оказались наверху, у меня уже пропал всякий интерес к созерцанию окрестных красот. Зато моя спутница, вглядываясь в небо полуслепыми светло-голубыми глазами, прямо-таки светилась от счастья:

– Как же хорошо! Господи, как же хорошо-то у Тебя! Привел Ты меня дойти! Слава Тебе, Господи!

Она неловко крестилась здоровой левой рукой, позабыв об упавшей на пол палке. А в глазах у нее стояли слезы…

Спуск вниз оказался еще более долгим и опасным, чем подъем. Он окончательно обессилил старушку, так что последний лестничный пролет я буквально тащила ее на себе. И не оставалось никаких сомнений в том, что самостоятельно дойти до дома она уже не сможет. К счастью, поблизости от храма стояло такси. Кое-как втащив старушку на заднее сиденье, я бессильно плюхнулась на переднее, рядом с водителем, и машина тронулась. Правда, сперва я не могла понять, куда мы едем. Потому что не удосужилась спросить у своей странной спутницы ее адрес. Однако, судя по ухмылке таксиста при виде старушки, ему это явно было известно. Что до нее самой, то она всю дорогу что-то говорила. Взахлеб и невпопад, как те люди, что после долгого молчания наконец-то обрели собеседника. Там было что-то про эвакуацию и бомбежки, в одной из которых погибла ее семья. Про детдом и лесозавод, где она работала с пятнадцати лет. Про мужа-фельдшера, из высланных, который был такой хороший человек, даже ни разу не побил ее… только вот детей им Бог не дал… и вот уже десятый год, как его не стало… да вот, слава Богу, добрые люди не оставили, пристроили в инвалидный дом, а там тепло, и крыша над головой, и воду носить не надо – сама по трубам бежит, и одежду дают, и кормят целых три раза в день… А еще про то, как давным-давно, в детстве, тетушка, послушница из закрытого монастыря, рассказывала ей про Бога, что живет на небе… И как ей все хотелось подняться на колокольню, что была в их селе, потому что ей казалось, что с нее до неба совсем близко… да только не довелось тогда, а вот теперь Бог привел… Рассказывая все это, она благодарила и Бога, и добрых людей, которых Он ей посылал всю жизнь, и страну, которая заботится о старых людях, таких, как она… Так что ее речь была сплошным славословием, неудержимым и радостным.

Тем временем мы подъехали к покосившемуся двухэтажному деревянному зданию, окруженному невысоким зеленым забором. Несколько верхних окон его было зарешечено, и стена под одним из них залита грязью. Справа от входа на скамейке сидели несколько старух в таких же ситцевых халатах, как и у моей спутницы, синих фланелевых жакетках и одинаковых белых платках в синий горошек. А еще одна, стоя у крыльца и что-то ласково воркуя, кормила большую стаю сизых голубей, сновавших у самых ее ног. При нашем приближении птицы испуганно вспорхнули, обдав нас облаком пыли, а их кормилица окатила нас потоком отборной брани…

Но это было, как говорится, только начало. Первое, что я увидела, войдя внутрь здания вместе с моей едва передвигавшей ноги спутницей, была надпись на стене: «Живи просто – проживешь лет со сто. Народная мудрость». Слева, из-за полуоткрытой двери столовой, разило подгоревшей капустой. На запертой двери справа по коридору виднелась табличка с надписью «медпункт» и стояла проволочная корзина с пустыми бутылками. Над ней склонился неряшливо одетый, небритый старик в облезлой ушанке и с сумкой в руке, который при виде нас выпрямился и принялся старательно изучать висевший на стене сан-бюллютень о вреде курения. Уже миновав его, я обернулась и заметила, как он, воровато оглянувшись, извлек из корзины пустую водочную бутылку и сунул в свою сумку… А прямо навстречу нам санитарка и помогавший ей дурашливо ухмыляющийся носатый парень-дебил везли каталку, на которой лежало что-то длинное, прикрытое простыней…

И тогда мне стало страшно. Потому что прежде я знала о домах престарелых только из тех сентиментальных фильмов, где милые, интеллигентные пенсионеры коротают век в комфортабельных пансионатах где-нибудь на лоне природы, окруженные всеобщей любовью и заботой, влюбляясь, распевая романсы и размышляя, так сказать, о вечных проблемах. И я бросилась бежать – мимо ковыляющих навстречу стариков, зловещей надписи над входом, так и не успевших вспорхнуть голубей и старухи на крыльце, истошно орущей мне вслед, – пока снова не очутилась в поджидавшем меня такси. А моя спутница так и осталась там, посреди коридора, прямо перед несущейся на нее каталкой…

Больше я никогда не бывала в том городке. Поэтому не знаю, что случилось с ней дальше. Но лишь теперь, годы спустя, понимаю, что наша встреча не была случайностью. Как не было случайностью и то, что она произошла именно на Светлой седмице, когда в храмах звучит ликующая песнь о том, как «от смерти к жизни и от земли к Небеси, Христос Бог нас приведе». И когда каждый человек, глядя с высоты колокольни на землю внизу и на небо вокруг, радуется этому так, словно уже вернулся домой, в свое Небесное Отечество.

Деловой подход

Антиквар Борис Семенович Жохов, более известный под заслуженно полученным прозвищем Жох, коротал вечер за книгой. Однако вовсе не за детективом или романом, как это в обычае у людей заурядных, иначе говоря, у лохов. Практичный Жох считал чтение подобных книжек бесполезным времяпровождением. И если сам брал в руки книгу, то лишь такую, которая представляла для него деловой интерес.

Вот и сейчас он перечитывал «Историческое описание приходов Михайловской епархии», изданное в 1901 году в Санкт-Петербурге. Книга эта являлась весьма редкой, так что даже в областной библиотеке была лишь в единственном экземпляре. Впрочем, у Жохова имелось свое, весьма богатое собрание книг по истории Михайловской епархии. Прежде они принадлежали Якову Ефимовскому, некогда сотруднику городского музея, а затем владельцу первой в Михайловске антикварной лавки. А после убийства старого антиквара недалекие наследники за бесценок продали Борису Жохову всю его библиотеку. В том числе и «Историческое описание приходов Михайловской епархии». Оно уже много лет было настольной книгой Жоха, благодаря чему через его руки прошли многие ценные иконы из закрытых и даже действующих храмов области. Многие, да не все. Сколько их было, например, в Свято-Лазаревской церкви его родного города Михайловска! Как минимум полтора десятка, не считая тех, которые могли находиться в алтаре. «Успение Пресвятой Богородицы» XVIII века, в серебряном окладе с эмалевыми венцами, «Святитель Николай Чудотворец» конца XVII века, образ великомученика Димитрия Солунского с житийными клеймами… Все эти иконы были написаны изографами некогда знаменитой наволоцкой школы, восходившей своими традициями к мастерам Московской Оружейной палаты… по преданиям, к знаменитому «царскому знаменщику» Федору Зубову[9]9
  Федор Зубов — знаменитый художник XVII века, «знаменщик», т. е. руководитель царских иконописных мастерских Московской Оружейной палаты, автор росписей кремлевских соборов и ряда икон. Существование на Севере иконописной школы, восходящей традициями к его творчеству, – авторский вымысел.


[Закрыть]. Причем эти ценнейшие иконы висели в храме совершенно открыто, вперемежку с дешевыми подокладницами[10]10
  Подокладница (жарг.) – дешевая икона, на которой тщательно выписывалось только то, что не было скрыто окладом (лики и руки).


[Закрыть] работы безвестных и бездарных богомазов начала XX века. Похоже, настоя – тели Свято-Лазаревской церкви просто-напросто не понимали, какими сокровищами они владеют. Хотя это хорошо понимал кое-кто другой… Поэтому Свято-Лазаревскую церковь не раз пытались ограбить. В том числе кое-кто из знакомцев Жоха… Однако все эти попытки кончались одним и тем же: украденные иконы возвращались в церковь, а воры попадали за решетку. Словно некая сила хранила от них Свято-Лазаревский храм. Но что это за сила? И есть ли она на самом деле?

Пытаясь разобраться в этом, антиквар Борис Жохов в очередной раз перечитывал любопытную историю о том, как Свято-Лазаревскую церковь пытались ограбить в первый раз.

* * *

«В 1862 году в Свято-Лазаревскую церковь проник беглый солдат Иван Лобаев. Дождавшись конца всенощной, он спрятался в приделе Святителя и Чудотворца Николая. Когда же храм был закрыт, святотатец вошел в алтарь и, забрав оттуда сребропозлащенные сосуды, попытался выбраться через окно, однако был удержан на подоконнике незримой силой и пребывал там всю ночь до утра, пока его не обнаружили пришедшие в храм сторож и звонарь. Однако снять его с подоконника удалось лишь после того, как был отслужен благодарственный молебен перед иконой святителя Николая Чудотворца, ибо в тот день совершалась его память. С тех пор образ святителя Николая, находящийся в приделе Свято-Лазаревской церкви, почитается как чудотворный».

Жохов усмехнулся, представив себе незадачливого вора, всю ночь простоявшего на церковном подоконнике, согнувшись в три погибели. Занятная сказочка! И горазды же попы сочинять всякие небылицы про чудеса и знамения ради того, чтобы наполнить собственные карманы! Да заодно сэкономить на сторожах и сигнализации. Одно слово, жохи! Но разумному человеку смешно верить подобным байкам. Ведь разве этот Иван Лобаев был настоящим вором? Неумеха, баклан[11]11
  Баклан (жарг.) – мелкий, неумелый воришка.


[Закрыть]! Впрочем, и его нынешние последователи были не умнее. В самом деле, стоило ли работать так грубо? Взламывать церковные двери, пилить оконные решетки… А то еще хуже: ночью по пожарной лестнице лезть в церковь через колокольню, связывать бабок-сторожих и срывать с икон серебряные оклады, не догадываясь, что главная ценность – в самих досках[12]12
  Доски {жарг.) – иконы.


[Закрыть]! Вот и попались, и сами в том виноваты. Нет, тут нужен иной подход – разумный, деловой, без всяких, так сказать, чудес.

И тут Жоха осенило. А что, если использовать поповскую уловку против самих же попов? Они твердят о чудесах… Что ж, будет им чудо! Да еще какое! И тогда настоятели всех храмов епархии сами распахнут перед Жохом двери своих церквей. Не догадываясь о том, что их просто-напросто одурачили. Вот это будет чудо так чудо!

* * *

На другой день, за час до всенощной, в Свято-Лазаревскую церковь вошел неброско, но хорошо одетый человек средних лет. Подойдя к свечному ящику, он вынул из пухлого бумажника новенькую пятитысячную купюру и поинтересовался:

– Какие у вас самые дорогие свечи? Дайте их мне… штук двадцать. Нет, сдачи не надо. Возьмите это на храм. Где тут у вас… ну, куда деньги на церковь кладут?

Потрясенная щедростью незнакомца, свечница Ольга, отложив в сторону любимую книжку о православных чудесах XX века, сама бросилась указывать ему местонахождение кружки для пожертвований. А затем удивленно смотрела, как тот походит к каждому подсвечнику, стоящему перед иконой, водружает на него свечу и истово крестится.

– Это кто такой? – поинтересовалась у Ольги уборщица Елизавета, одинокая старуха лет семидесяти, по примеру благочестивых жен древности проводившая в храме целые дни, с утра до вечера.

И при этом весьма падкая на всевозможные новости и сплетни, которые она собирала так же усердно, как пчела – цветочный нектар. А потом пересказывала другим. Это было любимым занятием старушки, ведь, ловя на себе удивленные взгляды слушателей, она не так остро чувствовала свое одиночество и никчемность…

– Да кто его знает? – прошептала Ольга, наклоняясь к уху Елизаветы. – Представляешь, свечей на две тысячи купил! Да еще столько же в кружку бросил. Видать, крутой какой-то. А может, он даже из мафии будет…

– Надо же! – умиленно всплеснула руками уборщица. – И бандюгана Господь к Себе призвал! Вот ведь чудо-то какое! Слава Тебе, Господи!

Тем временем незнакомец прошел в придел… и вдруг замер как вкопанный перед старинным, потемневшим от времени образом святителя Николая Чудотворца, словно увидел что-то странное. Он простоял так довольно долго. А потом, будто придя в себя, поставил на подсвечник перед иконой все оставшиеся у него свечи и торопливо вышел из придела. Похоже, он был до крайности взволнован чем-то.

– Кто тут у вас самый главный? – дрожащим от волнения голосом спросил он свечницу Ольгу, едва успевшую юркнуть за свой прилавок. – Могу я его увидеть?

– Это батюшку-то? – переспросила Ольга, встревоженная странным поведением незнакомца. – Отца Андрея? Он скоро должен прийти. Вы сможете его подождать?

– Конечно, конечно, – горячо уверил ее незнакомец. – Вы скажете мне, когда он придет. Я должен срочно с ним поговорить. Это крайне важно. А я пока… Выходит, это был он… Он…

И он снова, словно объятый глубоким раздумьем, направился в придел, к иконе святителя Николая.

– Чего это с ним? – заговорщическим шепотом спросила Елизавета, которая уже успела подняться в церковную трапезную и рассказать о странном незнакомце и регенту Диодору Борисовичу, и алтарнику Диме, и псаломщице Зое, и прочим работникам и работницам Свято-Лазаревской церкви. И теперь горела желанием поскорее поведать им о дальнейшем развитии событий и в очередной раз оказаться в центре всеобщего внимания.

– Не знаю… – в тон ей ответила Ольга. – Странно… Уж не чудо ли какое-то с ним случилось?..

– Вот оно как! – обрадовалась старушка уборщица и истово перекрестилась. – И с бандюганами Бог чудеса творит. Слава Тебе, Господи!

* * *

Вскоре в храм явился настоятель. Жох без труда догадался об этом. В самом деле, кто, кроме настоятеля, мог так резко распахнуть церковную дверь и при этом не позаботиться о том, чтобы она закрылась тихо, почти беззвучно? Впрочем, он не спешил выйти из придела навстречу священнику. Пусть их встречу подготовят другие. И точно, до чуткого уха Жохова донесся взволнованный шепот Ольги:

– Свечек накупил… самых дорогих… целых полпачки. А как увидел нашу икону святителя Николая, сказал, мол, это он. И что он с вами хочет поговорить… срочно. Да вот и он сам, батюшка…

* * *

– Это вы хотели поговорить со мной? – обратился протоиерей Андрей к человеку, неподвижно стоявшему перед старинной иконой Святителя Николая.

Тот вздрогнул, словно очнувшись от глубоких раздумий, и обернулся.

– Да, это я, – глухо, дрожащим от волнения голосом произнес незнакомец. – Святой отец… батюшка… я хотел бы исповедаться. Прямо сейчас. Я заплачу, сколько хотите. – Он вновь обернулся к иконе, озаренной мерцающими огоньками свечей. – Выходит, это был он… Он…

Возможно, окажись перед отцом Андреем другой человек, священник отказал бы ему. В самом деле, с какой стати он настаивает на немедленной исповеди? Что за срочность? Ведь к исповеди надо подготовиться. Поэтому пусть придет послезавтра, к началу литургии, или хотя бы дождется конца вечерни. Однако на сей раз отец Андрей не мог отказать. И дело было отнюдь не в том, что незнакомец намеревался щедро заплатить за свою блажь. В его словах скрывалась некая тайна. Именно она привела этого человека в храм и возбудила в нем желание немедленно исповедаться. Причем похоже, что эта тайна была как-то связана с иконой святителя Николая, почитавшейся за чудотворную еще с позапрошлого века, когда оный святой помешал некоему вору ограбить Свято-Лазаревский храм… Правда, с тех пор в Михайловске не случалось никаких чудес. По крайней мере, ни один из настоятелей городских храмов не может похвалиться тем, что у него в церкви произошло какое-нибудь чудо. Исключением станет лишь отец Андрей…

Священник вынул из кармана мобильный телефон:

– Отец Виктор! Ты где сейчас? Слушай, у меня тут срочное дело. Так что вечерню служить тебе. Бросай все, бери такси и приезжай! Чтобы через десять минут ты уже был тут! Понял?!

Мог ли он знать, что человек, стоявший перед иконой святителя Николая, готов был расхохотаться от услышанного? Сработало! Этот поп, ловец людей, как последний лох, попался на поповскую же приманку. Иначе говоря, поверил в чудо, придуманное Борисом Жоховым. Что ж, на каждого лоха находится свой жох. Но кто способен обставить жоха? В самом деле, кто?!

* * *

Уже на следующий день все церкви Михайловска облетела новость о совершившемся чуде. Причем по мере распространения из храма в храм она обрастала все новыми и новыми любопытными подробностями. Будто бы известному в городе антиквару Борису Жохову, по слухам не гнушавшемуся даже скупкой краденого, не то во сне, не то в видении явился сам святитель Николай Чудотворец, гневно обличил его и призвал к покаянию, угрожая в противном случае небесной карой. А в подтверждение своих слов дал грешнику некое устрашающее знамение, после которого насмерть перепуганный Жох сразу же побежал в Свято-Лазаревскую церковь и слезно покаялся перед тамошним настоятелем, отцом Андреем, обещая отныне вести исключительно праведную жизнь. И посвятить остаток своей жизни служению Господу.

Кто-то умилялся этой новости. А кто-то и скептически хмыкал, сомневаясь не столько в возможности чудесного явления святого, сколько в вероятности покаяния такого жоха, каким слыл михайловский антиквар. Однако за первым чудом последовала целая цепочка новых чудесных событий. Да еще каких!

И первым из них стало то, что антиквар Борис Жохов передал в дар Михайловской епархии две иконы конца XVII века из собора разоренного в двадцатые годы Наволоцкого Успенского женского монастыря. Это событие тут же стало достоянием прессы. И на первых страницах городских и даже областных газет появились статьи под броскими заголовками: «Антиквар передал церкви ценные иконы», «Бескорыстный дар», «Возвращенные святыни». Разумеется, не обошлось и без фотографий, на которых Борис Жохов вручал пожертвованные иконы епископу Михайловскому и Наволоцкому Михаилу и в свой черед получал от него архипастырское благословение. Однако падкие до сенсаций журналисты пошли дальше, решив выяснить, что за чудо подвигло михайловского антиквара на столь беспримерный и бескорыстный поступок. После чего в тех же газетах появился новый цикл публикаций, где повествовалось о явлении Борису Жохову святителя Николая Чудотворца, причем с такими подробностями, словно авторы статей сами были очевидцами этого экстраординарного события. В итоге Жох прославился на всю Михайловскую область не только как благотворитель и жертвователь, но и как человек, с которым произошло чудо. Да еще какое! Это не какую-нибудь там летающую тарелку с зелеными человечками на борту или ихтиозавра на пригородном пляже по пьяни увидеть… Нет, здесь совсем другой случай – стопроцентное, истинное, подлинное чудо, которое происходит не с кем попало, а лишь с избранными людьми!

О чуде, случившемся с Жохом, читали по всей Михайловской области. А еще дольше судили и рядили о нем. И потому мало кто обратил внимание на крохотную заметку, появившуюся в областной газете в то же самое время или чуть позднее. В ней сообщалось об аресте прежде неуловимой преступной группы Игоря Котлова, занимавшейся так называемым лесосплавом[13]13
  Лесосплав (жарг.) – кража и сбыт ворованных икон.


[Закрыть]. Иначе говоря, кражами икон. Причем в последнее время воры, поверив в собственную безнаказанность, настолько обнаглели, что грабили не только пустые дома и заброшенные церкви, но даже действующие храмы. Во время следствия выяснилось, что с недавних пор они стали сбывать добытое не местным антикварам, а их конкурентам из соседней Вологодской области. Разумеется, похищенные иконы были возвращены туда, где находились прежде, а воры и их заказчики получили по заслугам. И всем было невдомек, что эта маленькая заметка имеет самое непосредственное отношение к пресловутому «чуду о Борисе Жохове». Точнее сказать, является ключом к разгадке истинной сути оного чуда!

* * *

А тем временем чудеса продолжались. Борис Жохов начал быстро, можно сказать, стремительно воцерковляться. Он не пропускал ни одной службы в Свято-Лазаревском храме и молился так истово, что отец Андрей дивился силе его покаяния. Разумеется, священник усердно наставлял Жохова в заповедях Божиих, ибо считал себя в ответе за его спасение. Ведь как-никак именно к нему этот человек пришел после совершившегося с ним чуда: значит, Сам Господь избрал отца Андрея ему в духовные отцы… Похоже, сам Жохов был того же мнения и постоянно обращался к настоятелю Свято-Лазаревского храма то за советом, то за благословением.

– Батюшка, а вы не могли бы научить меня читать по-церковнославянски? – однажды смиренно попросил он отца Андрея.

И священник, удивляясь, с чего бы это вдруг его духовному сыну вдруг взбрело в голову подобное желание, тем не менее лично дал Жохову первый урок церковной грамоты.

То, что произошло затем, потрясло отца Андрея до глубины души. Едва он показал Жохову буквы церковнославянской азбуки и после этого раскрыл перед ним Псалтирь, предложив попрактиковаться в чтении, как раб Божий Борис бегло и без единой ошибки в ударении одолел первый псалом, затем второй… А ведь священник по личному опыту знал, что научиться правильно читать по-церковнославянски не так-то легко. Сколько раз его покойный предшественник, отец Владимир, строго выговаривал ему за ошибки в чтении! Правда, однажды на Рождество, будучи в веселом расположении духа, старый протоиерей доверительно признался «Андрюше», что некогда и сам, еще будучи мальчишкой-иподьяконом, за подобную ошибку сподобился замечания не от кого-нибудь, а от самого легендарного епископа Нифонта, возглавлявшего Михайловскую епархию в середине шестидесятых годов и известного своей бескомпромиссностью и грубоватой прямотой: