Текст книги "Как читать книги"

– Мама писала, – напоминаю я. – Почти каждый день.

Вики кивает:

– Матери ничего не могут поделать.

Некоторое время мы едем молча, пока не оказываемся в Портленде, здесь сильное движение и шум, и хотя в тюрьме тоже было сильное движение и шум, мне все равно непривычно. В Эбботт-Фоллз один-единственный светофор, но Вики справляется хорошо, и когда мы въезжаем прямо в центр, мне становится ясно, что она уже натренировалась здесь водить. Сердце у меня чуть подпрыгивает, но спросить, куда она меня везет, я не решаюсь. Я думала, что к концу дня окажусь в скучной и до боли знакомой дыре под названием Эбботт-Фоллз, где смогу сидеть на своем старом месте у воды, наблюдать, как река плещет через валуны, прислушиваться к шуму бумажной фабрики и думать, думать, думать. А потом подняться, и посмотреть правде в глаза, и смириться, потому что все в этом городке видели, как мама медленно умирала во время судебного процесса и моего заключения, и мне бы очень и очень хотелось уже покончить с этим чувством стыда.

– Это все, что я могу сделать, – говорит Вики, сворачивая на одну из улиц.

Здесь много деревьев и машин, припаркованных по обеим сторонам, бампер к бамперу. Она тормозит перед входом в трехэтажный квартирный дом, паркуется вторым рядом, включает аварийку.

– Вот. – Она дает мне ключ, телефон хозяина квартиры и почему-то мамино помолвочное кольцо. – Она хотела, чтобы кольцо было у тебя. Мне оно, ясное дело, было не нужно. А то бы она его мне отдала. Я же старшая.

Кольцо золотое с камешком, мне не по размеру. Мама была крупной женщиной и очень смешливой, а я – нет.

– Мама растила нас не для того, чтобы мы преступали закон, – говорит Вики.

– Знаю.

– Она воспитала нас правильно.

Что тут скажешь? Мама воспитала нас правильно, а получила за свои труды дитя, по неосторожности погубившее человека и заставившее ее умереть от горя.

– Третий этаж, – говорит Вики. – Три «Б». Аренда оплачена за год вперед.

Она протягивает мне запечатанный конверт, толстый и тяжелый. С заднего сиденья достает небольшую дорожную сумку из очень красивой набивной ткани и со множеством молний, чем-то до отказа заполненную. И тоже отдает мне.

– И сейчас ты меня здесь просто оставишь?

– Так для тебя лучше. Поверь.

– Но это же большой город.

– Соцработник сказал, что в Портленде будет лучше. Больше возможностей.

В ее глазах мелькает искра жалости, но Вики есть Вики. Раньше, до старшей школы, мы были близки. В первый день она даже одолжила мне свой самый красивый джемпер, но потом мы постепенно отдалились. Думаю, в конце концов сошлись бы снова, если бы не это.

– Вики. Я же ничего здесь не знаю.

– Дома тебя никто не ждет, Вайолет. Ни тетя Пэмми, ни тетя Линда, ни дядя Эдди, ни двоюродные братья и сестры. Никто. Извини. Но дело обстоит именно так.

Вики присутствовала на суде, ни минуты не пропустила – не ради меня, а ради мамы, которая от горя едва ходить могла. Вики поддерживала ее, когда она неверной походкой пробиралась к месту за моей спиной. Я слышала каждый ее вздох, и будто острые лезвия кромсали меня изнутри, снова и снова. Возможно, уже тогда у нее был рак и все случилось не только из-за меня.

– Я не хотела.

Я имею в виду ту женщину, в другой машине, Лоррейн Дейгл, но прозвучало так, будто говорю о маме.

– Но она мертва, хотела ты или нет, – говорит Вики. – И тот бедняга сидел там день за днем.

Она про мужа. Хороший, очень хороший человек. Фрэнк Дейгл. На второй день судебного разбирательства я почувствовала, что затылок мне что-то жжет, а когда обернулась, увидела его, сидевшего через проход, в первом ряду, сразу за обвинением, и его полные слез воспаленные глаза. В нем не было ненависти ко мне. Я видела это. У Фрэнка Дейгла было доброе лицо, в котором не было ненависти ко мне.

Я ставлю на землю сумку из набивной ткани, давая Вики возможность обнять меня на прощанье, только она этого не делает. А просто садится в машину, опускает окно с пассажирской стороны. Я наклоняюсь.

– Я считала приговор справедливым, – говорит она, подразумевая, что остальные члены семьи так не думали. Интересно, они думали, что я заслужила больше или меньше? – Наверное, тебе следует знать, что я беременна. Я возвращаюсь к своей нормальной жизни, Вайолет. Извини.

Мимо нас протискивается машина, водитель сигналит долгим неприятным гудком. Вики включает передачу, и мне бросается в глаза ее затейливый маникюр – ярко-розовый лак с аппликацией в виде пасхальных яичек. Я вдруг понимаю, что идет пасхальная неделя. Когда мы были маленькие, мы на террасе красили яйца вместе с мамой, которая пела, и это пение переполняло меня всю, как может переполнять музыка. Ее голос защищал нас, был убежищем, и мне его до сих пор не хватает.

– Как все было? – спрашиваю я. – Когда мама умерла?

– Ужасно. – Вики прикрывает глаза. – Тебе, считай, повезло, что не была там.

– Я так не думаю.

– Она весила тридцать шесть килограммов.

Наша пышная мама – и тридцать шесть килограммов. У меня леденеет внутри.

– Я жалею, что не была там, – с трудом выговариваю я. – Вот что я имею в виду.

– Если бы ты была, – Вики убирает с лица прядь волос, уложенных в дорогом салоне, – она бы просто не заболела.

Я молчу. Я в это верю.

– Жаль, что все так вышло, Вайолет, – говорит Вики. Кажется, она плачет. – Пожалуйста, не звони нам. Ты справишься.

И тогда моя единственная сестра – старшая, названная в честь королевы – уезжает на своей большой и сверкающей машине. Я стою на выложенном плиткой тротуаре Грант-стрит в Портленде, штат Мэн, где я не знаю ни одного из шестидесяти пяти тысяч его жителей, и смотрю, как сестра уезжает от меня к мужу, к своей новой кафельной плитке, к своим будущим детям, которые никогда не узнают тетю Вайолет – женщину, которая любила бы их, несмотря на все то, что они о ней услышат.

Глава 5

Харриет

В тот вечер дома у Харриет было особенно тихо. В свете единственной лампы она в гостиной придумывала вопросы на завтра, и ручка послушно скользила по страницам блокнота. Было поздно, почти час ночи. Она отложила ручку, неподвижный воздух зиял пустотой, и прислушалась. Как только Софи уедет навсегда, эта пыльная тишина опять будет заполнять ее вечера.

Как по заказу, через заднюю дверь в дом ворвалась Софи, и словно вихрь закружился по комнатам: защелкали выключатели, зазвенели ключи, стукнула чашка, зашумел чайник – племянница заваривала чай.

– Я принесла тебе десерт крем-брюле! – крикнула Софи из кухни. – Только подожди радоваться, он со вкусом авокадо и базилика!

Дважды в неделю Софи подрабатывала в «Дунае», претенциозном винном баре в Олд-Порте, и часто приносила тетке претенциозные лакомства.

– У меня тут вопросы для Книжного клуба, надо бы опробовать, – отозвалась Харриет.

Она любила тренироваться на Софи, которая бывала резка и напориста. Идеальная репетиция.

– Тебе добавить взбитые сливки?

– Я уже и так толстая, спасибо большое.

– Меня это никогда не останавливало.

Чайник засвистел, и спустя пару минут появилась Софи, на которой были полупрозрачный фиолетовый топ, черные джинсы и ярко-оранжевые ковбойские сапоги, добытые из шкафа, содержимое которого напоминало развернутую гаражную распродажу.

– Тебе жуть как не понравится, – сказала она, ставя на стол десерты, которые завалила взбитыми сливками.

Взяв свою порцию, Софи плюхнулась в продавленное кресло Лу, и к ней на колени тут же запрыгнул кот, ветреный, как девица легкого поведения.

– Бедняжка умрет от тоски по тебе, – заметила Харриет.

Софи переехала к тетке на время, и с того момента не было никого счастливее Тэбси.

– Это же кот, тетя Харриет, – с набитым ртом сказала Софи. – Ты на него проецируешь.

– Меньше чем в полутора километрах отсюда находится вполне приличный университет.

– Знаю. Я там работаю.

– Ты могла бы, продолжая работать, получить степень магистра, вот о чем я говорю.

– Терпеть не могу эту работу. Даю слово, Петров работал в КГБ. – Софи имела в виду своего начальника, доктора Михаила Петрова, русского ученого в области поведения животных, он изучал когнитивную деятельность животных, а именно африканских серых попугаев. Однако Софи животных не любила, разве что Тэбси.

– Насколько проще было бы остаться, дорогая. Тебе не кажется? Насколько меньше надо было бы… адаптироваться.

Уже несколько недель Харриет чувствовала, как время угрожающе съеживается, ей казалось, что ее жизнь промчалась, как шквал лет, за которые она как-то успела создать семью, пережить мужа, поступить в сорок с лишним в университет и пятнадцать лет преподавать. Ей было шестьдесят четыре – непостижимо.

– Я переезжаю в Беркли, тетя Харриет, – сказала Софи. – Не на Марс.

Учеба начиналась в июле. Был первый день мая, и Харриет подсчитывала, сколько оставалось дней.

– Десерт отвратительный, – сказала Харриет.

– То-то же. – Софи откинулась на кресле до конца, как когда-то делал Лу. – Сегодня я уведомила об увольнении, как и полагается, за две недели, и Петров на грани.

– А он когда-нибудь бывает не на грани?

– Не-а.

– Ну, это хорошая и благородная работа, – сказала Харриет, употребив одно из выражений Корин, земля ей пухом. – Мама бы тобой гордилась.

Софи рассмеялась смехом своей матери, весело и громко.

– Я так благородно чищу клетки. Мама была бы на седьмом небе.

– Давай без шуток. Нет настроения.

Софи встала, сбросив кота на пол, включила побольше света.

– Магистр сферы социальных проблем, тетя Харриет. Я буду магистром. И стану надменной.

Харриет рассмеялась, забыв про настроение.

– Кота жалко, вот и все.

– Бедный котик, – пробормотала Софи, – бедный маленький котик.

Харриет раскинула руки, чтобы принять свою дорогую племянницу в объятия. Она вдохнула запах пота, которым отдавали ее волосы, – от Софи всегда так пахло после смены в ресторане.

Софи поцеловала тетю – шумно, с нарочитым причмоком, – цапнула так и не тронутый теткой десерт и вернулась в глубокое кресло, в котором, по ее словам, помнила дядю Лу, хотя ей не было и трех лет, когда тот умер. Энни и Эллен везде водили с собой маленькую кузину, свою живую куклу.

– На День благодарения приеду, – с полным ртом сказала Софи. – И на Рождество. Заставлю тебя купить живую елку, и будешь потом до февраля иголки с ковра собирать. А я буду петь «Колокольчик звенит» так, что у тебя зазвенит в ушах. Я тебе еще надоем.

Ох эта девица – вылитая мать. Те же озорные ямочки на щеках, те же сияющие темные глаза. Упорная, некрасивая, неотразимая. И те же волосы – забавный сумбур тугих непослушных кудряшек. Память была до того осязаемой, что Харриет буквально ощутила укол.

– И что в этом чае? – поинтересовалась Харриет. – Мульча?

– Китайская травка, – ответила Софи. – Хочу, чтобы ты жила вечно. Ах да, представляешь, Луис сказал, что поедет в Беркли со мной.

«Представляешь» было любимым словом Софи – ее жизнь, несмотря на шрамы трагедии, строилась на вечном ожидании будущего.

– Уже рыщет в Сети, ищет работу.

– Я рада, что ты будешь не одна, – искренне сказала Харриет.

Луис, помощник шеф-повара с талией почти там, где у других подмышки, обожавший песенки Адель, любил смеяться, даже над собой. Для Софи он был не так плох, и она, кажется, его любила. Более того, он ей по-настоящему нравился, а это даже лучше для отношений долгих и серьезных. Харриет любила Лу, но вот нравился он ей временами с трудом.

– У него там сотня тетушек, – продолжала Софи. – Готовить нам вообще не придется. – Она отправила остатки десерта в рот и с удовольствием прожевала. – Довольно обо мне. Что у тебя?

– Одну женщину отпустили раньше срока. Без предупреждения. Просто раз – и нет. – Харриет поставила чашку. – Девочка очень толковая. Я буду по ней ужасно скучать.

Софи широко открыла глаза:

– Перенос![7]7
  Понятие в психологии, означающее перемещение когда-то пережитых чувств к одному человеку на другого человека.


[Закрыть] Только не это! Беги!

– Не смейся.

– А ты не упрощай.

– Жестокая ты девчонка и несносная.

Снова этот смех, как веселый перезвон.

– Жизнь продолжается, тетя Харриет, пора бы тебе привыкнуть.

Но разве не хватит с нее привыкать? Муж – ушел; сестра – ушла; дочери – в сущности, тоже ушли. Моргнешь раз, и вот уже провожаешь в аэропорту Софи.

Харриет взяла блокнот и прочитала:

– Можно ли подытожить жизнь человека?

– Что?

– Мы заканчиваем «Антологию Спун-Ривер». Можно ли…

– Ни в коем случае, – объявила Софи. – Люди слишком сложны, и ни один человек не есть что-то одно. – Она выпрямилась: – Дай посмотреть.

Харриет передала ей книгу.

– Вообще, мы уже должны были перейти к следующей книге, но эту встретили с таким поразительным энтузиазмом, что я решила растянуть.

– Я читала ее в старшей школе, – сказала Софи. Она быстро пролистала книгу, как читатель, привыкший терзать страницы. – К счастью, главы короткие.

– Это не совсем главы. Скорее, стихи. Эпитафии на самом деле. – Харриет заглянула в блокнот: – Кому бы вы доверили написать вашу эпитафию?

– Хм. – Софи завозилась в кресле Лу, закинула ногу на ногу.

– Дурацкий вопрос? – спросила Харриет.

– Нет, но дай подумать, – ответила Софи. – Я бы, наверное, тебе доверила.

– Да описание твоей жизни на могильном камне не поместится.

– Тогда не надо пытаться описать ее всю. Выбери что-то одно. – Софи скользнула взглядом по Харриет. – «Здесь лежит София Джейн Мартин, которая ела крем-брюле со своей теткой».

Харриет рассмеялась:

– Бывают эпитафии и похуже.

– Ой, а вот эту я помню, – разгладив страницу, сказала Софи. – Миссис Меррит. Была моя очередь читать вслух, и я прочла с ирландским акцентом.

– Дороти читала ее пару недель назад. Все прослезились. Мы понятия не имели, что она такая актриса.

– Ну, – сказала Софи, – как бы нельзя не быть актрисой, когда решила восемьдесят штук присвоить.

Тишина.

– Софи?

Девушка чинно сдвинула ноги и театральным жестом одернула оборки на рукавах.

– Софи, ты что, гуглила ее?

– Ага. – Вытащив мобильник, племянница принялась выстукивать по экрану.

– И сейчас гуглишь?

– Не-а.

Харриет выпрямилась.

– Если они сами не говорят, я ничего не знаю об их преступлениях. Только если они сами рассказывают.

– Ну, они-то про тебя знают намного больше чем ничего. А гуглила я, потому что опасалась за тебя.

– Ну уж нет, ты делала из нездорового любопытства, и надеюсь, тебе стыдно.

– Не-а, не стыдно, – продолжая постукивать, пробормотала Софи. – Мы считаем, ты слишком доверчива.

– Мы?

– Энни и Эллен. Мы все сошлись на этом.

– А, понятно. Вы втроем в сговоре.

Ее дочери, влюбившиеся в двух англичан во время путешествия по Европе, жили теперь в Лондоне, по соседству друг с другом.

– Взрослые женщины, семьи завели, – проворчала Харриет. – Казалось бы, им есть чем заняться.

– Опасения – не сговор, тетя Харриет.

– Так что, они тебя шпионить послали? – спросила Харриет. – Отправили маленькую кузину следить за престарелой матерью?

Телефон Софи пискнул, и тут Харриет услышала, как в кухне зажужжал ее собственный мобильник.

– Ради бога, девчонки, вы что там, переписываетесь? – Харриет презирала электронную почту, ненавидела эсэмэски и всегда узнавала все сплетни последней.

– Мы же не говорим, что ты должна все бросить и уйти.

– Ах, какое облегчение. Большое-пребольшое вам спасибо за то, что разрешили.

– Просто не рассказывай лишнего заключенным, – сказала Софи, снова энергично барабаня по экрану.

– Лишнего? И потом, я не называю их заключенными. Пожалуйста, прекрати переписываться. Это выводит меня из себя.

– Например, сколько тебе лет.

– А что такого?

– Они возьмут и украдут твои личные данные.

Софи с раннего детства была асом по части аргументации. Гляди-ка, Корин, подумала Харриет. Помнишь нашу безжалостную маленькую обвинительницу?

– Какой вздор, – сказала она, – к тому же, сколько мне лет, они не знают.

Ее телефон опять что-то прожужжал из кухни, а мобильник Софи пискнул. Она взглянула на экран, потом показала Харриет длинный синий прямоугольник текста.

– Дезире сказала, что ты выглядишь старше шестидесяти четырех лет, а Рене велела Дезире не разевать свой большой и толстый рот.

– А я-то думала, что отправила Эллен забавную зарисовку, которая ей понравится, – сказала Харриет. – Теперь, конечно, сто раз подумаю, прежде чем разинуть свой большой и толстый рот. – Она прошествовала на кухню, где были разбросаны вещи Софи, пустые коробочки из-под десерта и выпавшие из пачки пакетики чая.

Не прошло и минуты, как туда же, цокая, вошла и Софи. Что там у нее на сапогах, неужели шпоры?

– Не сердись, тетя Харриет. – В своем отделанном рюшами топе она напоминала цветок кактуса.

Харриет скрестила руки на груди, стремясь придать себе авторитетный вид, хотя никакого авторитета в себе не ощущала.

– Что ты сделала, мисс, – грубо вторглась в личную жизнь Дороти.

– Это общедоступная информация.

– Тогда в мою личную жизнь.

Софи соизволила изобразить пристыженный вид, хотя и не слишком убедительно. Может, это удел взрослых на пороге старческого слабоумия? Когда дети делают из них детей? По мнению продавца в книжном, этот их новый разнорабочий «милый» – сильный, здоровый мужчина! Эта мысль вызвала в ней новую бурю негодования.

– И когда именно Дороти могла бы заняться всей этой кражей личных данных, София Джейн? Между Вечерним хавчиком и Отбоем?

– Люди выходят из тюрьмы, тетя Харриет. Одну только что освободили раньше срока, ты сама сказала.

Выведенная из себя Харриет повернулась спиной к Софи. Взявшись за край раковины, она смотрела в окно, на свой тихий, обрастающий листвой район. Лунный свет серебрил стволы деревьев.

– О ком еще ты наводила справки?

– Ни о ком, тетушка.

– Вот только давай без «тетушек».

– Но ты первая назвала меня «София Джейн».

– О ком еще, Софи?

– Только о двоих, клянусь. Все, что я знала, их имена.

– Ах, прости. За неудобства.

– Одна из них подожгла мужа.

– Хватит! – разозлилась Харриет.

Она глубоко вздохнула, из головы не выходила Дженни Большая – как она говорит о своей собаке Элмо, как ее глаза наполняются слезами. В напряженной тишине Софи ждала, а Харриет вдруг заметила в соседнем дворе лису, которая скользнула, воровато прижалась к земле и тут же скрылась.

Жужжание и писк телефонов.

– Энни думает, что кто-то из них сюда явится, – сказала Софи. – А Эллен боится, что ты, как всеобщая тетя-мама, ее примешь.

– Вот это уже полная ерунда.

– Ну меня же ты приняла. – Софи подошла сзади, обвила тетку за талию. – Мне было двенадцать, я была сирота, и ты, тетушка, взяла меня к себе. – Она прижалась щекой к спине Харриет.

– Я прекрасно знаю, чего ты добиваешься, София Джейн, но это не сработает.

Хотя, конечно, уже срабатывало. А как иначе. Она любила Софи, единственную дочь Корин, непримиримую и ласковую, любила, когда та прижималась к ней и становилось тепло.

– Само собой разумеется, что у меня в Книжном клубе есть убийцы, – тихо сказала она. – Ведь это тюрьма.

– Наверное, я все-таки перешла границу, – после паузы сказала Софи.

Харриет еще раз вздохнула, как бы стряхивая с себя остатки раздражения, Софи обняла ее еще крепче, напоминая ту двухлетку, ночь за ночью не желавшую спать, когда Корин приходилось буквально отрывать от себя вцепившегося в нее руками и ногами хнычущего ребенка.

– Когда мы собираемся обсуждать книги, Софи, – продолжала Харриет, – мы читатели. – Она неотрывно смотрела на освещенную луной траву. – Не аферисты. Не убийцы. Читатели.

Она почувствовала, как Софи кивнула:

– Читатели, убивающие людей.

Харриет невольно рассмеялась.

– Убийство вообще недооценивают. Когда я преподавала, мне много раз хотелось кого-нибудь убить. Вот и сейчас, если честно.

Софи крепче сжала руки.

– Уверена, ты была хорошим учителем.

– Если это извинение, я его принимаю.

Руки Софи соскользнули, она стояла очень близко и ждала, обдавая Харриет сладко-горьким жаром внимания.

– Вообще-то я не была хорошим учителем, – сказала Харриет. – Я была добросовестной, организованной и учила тому, что положено знать. Я не устраивала экскурсий и не ставила школьных спектаклей. Я не была любимой учительницей. – Она почувствовала огорчение Софи. – А в Книжном клубе я понимаю, что им нужен именно такой учитель. – От этой сказанной вслух чистой правды у нее перехватило дыхание. – Только в этом классе, если можно его так назвать, я чувствую, что время движется как надо, когда мы одни и обсуждаем книгу, существуя точно в соответствии с нашими желаниями. Конечно, у женщин свое понимание того, как движется время, но в те два часа… Ты что, опять переписываешься?

– Пишу кузинам, чтобы отстали. – Софи еще раз потыкала в экран. – Прости меня, тетя Харриет. Ну пожалуйста. – Она улыбнулась. – Ты у меня самая любимая.

– Тогда не обращайся со мной как со старой и дряхлой психопаткой.

– Очень трудно этого не делать, когда ты рассуждаешь как человек из эпохи королевы Виктории.

Теперь они обе рассмеялись, и Харриет прогнала Софи спать.

За окном в темноте светились крокусы, вот и еще одна весна. Как так получилось, что все это время, десятилетие за десятилетием, пролетело так легко, без малейшего сопротивления? Как получилось, что Софи, эта прилипчивая упрямая девочка, теперь взрослая женщина и тоже уезжает? Лиса появилась опять, метнулась быстрым пятном в лунном свете. Когда она скрылась, Харриет неожиданно ощутила прилив благодарности. Она и ее женщины провели зиму, читая книги, которые были непонятны в пятнадцать лет, книги с узнаваемыми сюжетами, книги с хорошо проторенной колеей обсуждения, книги, которые лучше всего воспринимать по прошествии времени. Она была рада, что помогает им вернуться в прошлое, ведь будущее – их, да и ее – расплывчато, неопределенно, и обсуждать его смысла нет.