Текст книги "Лето второго шанса"

– Эту я помню, – в глазах Уоррена появился блеск, который мне сразу не понравился. – Та, что досталась тебе на карнавале? – У брата была фотографическая память, благодаря чему он запоминал даже самые незначительные факты, чтобы потом ими меня мучить.

– Ага, – пробормотала я, попятившись.

– Не некий ли Генри выиграл ее для тебя? – имя брат произнес с особой интонацией. Похоже, он мстил мне за то, что я высмеяла его страх перед безобидными собачками. Я грозно взглянула на него. Джелси с интересом наблюдала за нами.

– Какой еще Генри? – спросила она.

– Ну, знаешь, – на лице Уоррена расплылась улыбочка, – Генри Кроссби. У него еще есть младший брат Дерек, или как-то так. Генри был дружком Тейлор.

«Дэви», – мысленно поправила я Уоррена и почувствовала, как покраснели щеки. Хоть это и было смешно, но я поймала себя на том, что лихорадочно пытаюсь уйти от этой темы. Если бы был способ закончить этот разговор и при этом скрыть свою неловкость, я бы им воспользовалась.

– А, да, – медленно проговорила Джелси. – Кажется, помню. Он был так мил со мной. И знал названия всех деревьев.

– И… – хотел продолжить Уоррен, но я прервала его. Мне казалось, я больше этого не вынесу.

– Делай что хочешь, но это надо убрать до возвращения мамы, – сказала я громко, прекрасно понимая, что вряд ли мама станет кричать на Джелси, что бы та ни натворила. Но я хотела припугнуть ее перспективой нагоняя и ушла на кухню с таким гордым видом, с каким это только возможно с игрушечным пингвином в руках.

Положив пингвина на кухонный стол, я открыла и тут же закрыла дверцу шкафа, то и дело мысленно возвращаясь к имени Генри Кроссби, парня, о котором пять лет старалась не думать. В конце концов воспоминания о нем стали отрывочными, сократились до ответа на неизбежный вопрос типа: «кто был твоей первой любовью?», когда гости, пришедшие на вечеринку и оставшиеся ночевать, уже улеглись. На этот случай у меня всегда была готова история.

– А, это Генри. Мы подружились во время летних каникул, которые я проводила в летнем доме. И встречались в то лето, когда нам было по двенадцать. С ним я впервые поцеловалась на летнем карнавале… – Тут все вздыхали, но если кто-либо спрашивал, что было дальше, я просто улыбалась, пожимала плечами и говорила что-нибудь вроде: – Мы же были детьми, так что, понятно, что ни о каких долговременных отношениях и речи быть не могло. – Все смеялись, а я кивала и улыбалась.

Но в действительности это объяснение не было истинным. Я же гнала из головы воспоминания о том лете, отрицая все, что тогда случилось с Генри, Люси, со мной, и снова и снова выдавала вымысел за правду, потому что мне самой хотелось думать, что больше ничего и не было.

Вслед за мной на кухню зашел Уоррен и прямиком направился к большой картонной коробке на кухонном столе.

– Извини, – сказал он, открывая ее, – я пошутил.

Я пожала плечами, показывая свое безразличие.

– Не стоит извиняться, – ответила я, – дело прошлое.

И это было правдой. Но с того момента, когда мы пересекли линию, отделявшую Лейк-Финикс от остального мира, мысли о Генри крутились у меня в голове, даже если я делала в своем айподе музыку громче, надеясь, что это поможет от них избавиться. Я поймала себя на том, что поглядываю в сторону его дома. Некогда почти белый, теперь он стал ярко-голубым. Вывеску на фасаде с надписью «Лагерь Кроссби» заменили на другую – «Счастливые часы Мэриэн» с изображением бокала для мартини. Все это свидетельствовало, что в доме новые хозяева и Генри там больше не живет. Я продолжала думать о доме, понимая, что больше никогда не увижу Генри, а присутствие Мэриэн, кем бы она ни была, только подтверждало мое предположение. Пришедшее осознание вызвало противоречивые чувства тоски по прошлому и одновременно разочарования. Но верх взяло чувство облегчения, которое испытываешь, когда знаешь, что за твой проступок тебе ничего не будет.

Уоррен стал разбирать содержимое коробки, выставляя на стол аккуратными рядами пластиковые бутылки с кетчупом, как будто у нас намечалась грандиозная томатная битва.

Понаблюдав какое-то время за этой картиной, я не выдержала:

– Что, в Пенсильвании дефицит кетчупа, а я об этом не знала?

Уоррен, не отрываясь от своего занятия, покачал головой.

– Ты же помнишь, как было в прошлый раз.

Да, я помнила. Джелси ела исключительно макароны с кетчупом, отказываясь от любой другой пищи. В отличие от нее Уоррен вовсе не привередлив в еде, но не может обходиться без соуса, которым, и желательно в охлажденном виде, приправляет буквально все. Он признает только «хайнц», утверждая при этом, что способен отличить любой сорт кетчупа по вкусу, что и доказал несколько лет назад в кафе при большом супермаркете, когда нам было особенно скучно. Пять лет назад, вскоре после нашего приезда в Лейк-Финикс, Уоррен испытал шок: оказалось, что в местном магазине закончился «хайнц», остались только другие марки… Так он отказался их даже пробовать и, воспользовавшись корпоративной карточкой отца, заказал себе целую коробку «хайнца», которую доставили на следующее утро. Отец, не говоря уже о бухгалтере его компании, узнав об этом, был, мягко говоря, не в восторге.

Теперь, чтобы не допустить повторения трагедии, Уоррен поставил две бутылки кетчупа в почти пустой холодильник, остальные же поместил в буфет.

– Рассказать, как изобрели кетчуп? – спросил он с тем выражением лица, которое мне, к сожалению, было хорошо знакомо.

Уоррен с самого детства хранит в памяти огромное количество информации. Когда-то один ныне потерявший всякое наше уважение родственник подарил брату книжку о знаменитых изобретениях «Открытия, сделанные случайно». С тех пор с Уорреном стало невозможно разговаривать без того, чтобы он не упомянул о том или ином любопытно случае. Это стремление накапливать бесполезные знания (благодаря его любви к словам с малоизвестными значениями) с годами только усиливалось. Наконец вняв просьбам не мучить нас своей эрудицией, Уоррен просто сообщал, что мог бы рассказать о том или ином факте, что, на мой взгляд, было не многим лучше.

– Давай как-нибудь потом? – ответила я. Хотя, признаюсь, меня слегка заинтриговала история случайного создания кетчупа, я надеялась, в ней не будет ничего странного, как, например, в случае с кока-колой, изобретенной якобы в результате неудачной попытки получить аспирин. Я оглянулась в поисках убежища, где можно было бы укрыться от назойливого общества брата, увидела за окном озеро и вдруг поняла, что это единственное место, где мне хотелось бы сейчас оказаться.

Пробравшись к застекленной террасе и прошмыгнув через боковую дверь, я направилась к водоему. Выйдя из дома, я подставила лицо солнцу. Пять деревянных ступенек вниз ведут к небольшому, поросшему травой склону холма, у основания которого и расположен причал. Кроме нас, им пользуются и соседи. Не сказать, что сооружение представляло собой что-то грандиозное, но мне всегда казалось, что его длина как раз достаточна, чтобы хорошенько разбежаться и бомбочкой плюхнуться в воду на глубине, где не достать до дна.

На траве возле причала друг на друге лежали несколько байдарок и каноэ, но я на них едва взглянула. На озере не разрешено пользоваться моторными лодками, так что шум двигателей не нарушает послеполуденной тишины. Неподалеку сверкали весла одинокого байдарочника. Озеро Финикс – большое, с тремя разбросанными по нему островами – со всех сторон окружено соснами. Наш причал на берегу довольно широкого залива, а на противоположном видны другие причалы и люди на них.

Я стала рассматривать причал семьи Марино. Люси Марино двенадцать лет была моей лучшей подругой в Лейк-Финиксе, и когда-то я знала ее дом так же хорошо, как и свой. Мы часто ночевали друг у друга, и наши родители к этому так привыкли, что мама даже покупала для Люси ее любимые хлопья. Я старалась не вспоминать о ней, но не могла не признавать, особенно в последнее время, что Люси была единственной подругой, которой я могла рассказать все без утайки. В школе, когда стало известно о болезни отца, никто не знал как вести себя со мной, а я – как разговаривать об этом с одноклассниками. И поскольку меня изгнали из нашей прежней компании, по окончании учебного года и с началом приготовлений к отъезду в Лейк-Финикс я оказалась в таком одиночестве, что буквально не с кем было и словом обмолвиться. Но пока мы не прекратили всякое общение после того лета, я делилась с Люси абсолютно всем.

Я по привычке осмотрела сваи ее причала. За годы, проведенные в Лейк-Финиксе, мы с Люси разработали сложную систему условных знаков для передачи сообщений с помощью сигналов фонариками в темное время суток (нашу версию азбуки Морзе) и не имеющих определенных значений сигналов флажками – в светлое. Если одной из нас срочно требовалось поговорить с другой, на сваю причала повязывалась розовая косынка – у нас были одинаковые. Справедливости ради надо признать, что такая сигнальная система была не самым удобным средством связи: чтобы косынка или сигналы флажками либо фонариком были замечены, приходилось сначала звонить по телефону. Разумеется, на причале Люси косынки сейчас не было.

Я сбросила шлепанцы и пошла босиком по нагретым доскам, за долгие годы отполированным таким количеством босых ног, что о занозах можно не беспокоиться, не то что у нас на террасе. Я прибавила шаг, почти побежала, желая поскорее оказаться на дальнем конце пристани, вдохнуть запах воды и сосен.

Почти у самого края я остановилась. За спиной послышалось какое-то движение. Байдарка, которую я видела раньше, сейчас, привязанная к причалу, покачивалась на воде, а сидевший в ней парень поднимался по лесенке на пристань, одной рукой хватаясь за перекладины, а другой держа весло. Солнечные блики на воде слепили глаза, поэтому я не могла рассмотреть его лица, когда он ступил на настил, и решила, что, вероятно, это кто-то из соседей. Сделав несколько шагов, он внезапно остановился и посмотрел на меня. Я заморгала от удивления, когда поняла, кто передо мной.

Это был повзрослевший на пять лет и еще более привлекательный, чем в моей памяти, Генри Кроссби.

Глава 3

Я смотрела на него в изумлении, не понимая, откуда передо мной взялся взрослый Генри.

Он бросил весло на настил, сделал маленький шаг вперед и сложил руки на груди.

– Тейлор Эдвардс, – сказал он. И это был не вопрос.

– Генри? – спросила я довольно слабым голосом, хотя, конечно, это был он. Во-первых, в отличие от любого другого байдарочника на этом озере, он знал меня. Во-вторых, был похож на себя прежнего, только гораздо, гораздо лучше.

Высокий, широкоплечий, с коротко остриженными каштановыми волосами, он был до неприличия хорош собой. Веснушки, покрывавшие раньше его щеки, куда-то исчезли, а глаза, прежде карие, я назвала бы, скорее, зелеными. В нашу последнюю встречу он выглядел абсолютно по-другому – ниже меня ростом, худощавый, с расцарапанными локтями и коленками. Должна отметить, Генри вырос очень привлекательным юношей, правда, мне показалось, что он не особенно рад нашей встрече.

– Привет, – сказала я, чтобы заполнить дурацкую паузу и скрыть, что не могу отвести от него глаз.

– Привет, – ответил он довольно холодно.

Голос у него стал низкий, и теперь он не давал петуха на каждом втором слове, как прежде. Мы встретились глазами, и я вдруг представила, какие перемены он может заметить во мне, и какое впечатление в целом я произвожу. К сожалению, с детства я мало изменилась: голубые глаза, тонкие прямые волосы. Среднего роста, худощавая, я так и не обрела приятных глазу округлых форм, о которых так отчаянно мечтала в двенадцатилетнем возрасте. Как я сейчас жалела, что утром не привела себя в порядок. Генри окинул меня взглядом, и я чертыхнулась про себя, вспомнив, во что одета. Я не только встретила человека, который меня явно недолюбливал, но и была в украденной у него футболке.

– Итак… – продолжил он, после чего сразу же замолчал. Мое сердце так сильно стучало, что хотелось повернуться и уйти, сесть в машину и ехать, не останавливаясь, до самого Коннектикута. – Что ты тут делаешь? – наконец спросил Генри, и голос его звучал жестко.

– То же я могла бы спросить у тебя, – ответила я, вспоминая, как буквально несколько минут назад говорила Уоррену, что Генри – дело прошлое. Я была уверена, что никогда больше не встречу его. – Я думала, вы отсюда уехали.

– Ты думала, мы уехали? – переспросил он с коротким невеселым смешком. – Да уж.

– Да, – подтвердила я раздраженно, – мы сегодня проезжали мимо вашего дома: там все поменялось, теперь он принадлежит какой-то сексапильной Мэриэн.

– За пять лет многое изменилось, Тейлор. – Я отметила, что он второй раз произнес мое имя. Прежде это случалось, когда он злился на меня, а обычно называл Эдвардс или Тей. – Во-первых, мы переехали, – он показал на дом, стоявший так близко к нашему, что я могла рассмотреть ряды горшков на подоконниках. – Вот сюда.

Какое-то время я просто смотрела на дом, принадлежавший ранее супругам Моррисон, и я предполагала, что они и их отвратительный пудель живут в нем по-прежнему.

– Так мы соседи?

– Уже несколько лет. Но ваш дом все время арендовали. Я решил, что вы больше не будете приезжать.

– Я тоже так думала, – ответила я, – если хочешь знать правду.

– И что случилось? – спросил он, пронзительно глядя прямо на меня красивыми зелеными глазами. – Почему вдруг вернулись?

От этого вопроса у меня перехватило дыхание, ведь Генри затронул тему, которую я старательно всячески гнала от себя проч.

– Ну… – медленно протянула я, глядя мимо Генри на поверхность воды и стараясь придумать, как бы это объяснить. Казалось, ничего сложного. Всего-то и требовалось сказать что-нибудь насчет того, что отец болен, и потому мы проведем лето здесь. Трудность была не в этом, а в вопросах, которые могли за этим последовать: как сильно болен, чем, насколько серьезно. И далее – неизбежная реакция людей, узнавших, что это на самом деле серьезно. Было и еще кое-что, что я понимала, но боялась произносить вслух: мы проводим с отцом последнее лето.

Поскольку я старательно избегала подобных разговоров, у меня не было заготовлено отработанного объяснения. Слух о болезни отца распространился по школе довольно быстро, что избавило меня от необходимости объяснять ситуацию. А если в бакалейном магазине нам с мамой встречался кто-нибудь из знакомых и спрашивал о папе, я уступала возможность объясняться ей, а сама отворачивалась или отходила в сторону, делая вид, что трудный разговор, который ведет мама, не имеет ко мне ни малейшего отношения. Сейчас я сомневалась, смогу ли справится с эмоциями, отвечая на возможные вопросы Генри. Узнав о болезни отца, я еще ни разу не плакала, и мне не хотелось бы расплакаться перед ним.

– Долгая история, – наконец выговорила я, не сводя глаз со спокойной глади озера.

– Да уж, – саркастически сказал Генри, – наверняка.

Я вздохнула. Генри никогда не говорил со мной таким тоном. Если мы ссорились, то, как дети, били друг друга ладошками по рукам, обзывались, дразнились, одним словом, – делали все что угодно, лишь бы покончить со ссорой и снова стать друзьями. Но сейчас его тон и язвительные реплики создавали впечатление, что я разговариваю с кем-то с другой планеты.

– Так почему вы переехали? – спросила я чуть более агрессивно, чем хотелось бы, и повернулась лицом к нему, сложив руки на груди. Переезды в Лейк-Финиксе случались довольно редко: по дороге сюда мы проезжали дом за домом со знакомыми вывесками на фасадах – все владельцы были прежние.

Ожидая немедленного ответа, я с удивлением заметила, что Генри слегка покраснел, засунул руки в карманы шортов, как всегда бывало, когда он не знал, что сказать.

– Долгая история, – сказал он, подражая мне и глядя на причал. Некоторое время было слышно только постукивание пластиковой байдарки о деревянную сваю причала. – Как бы там ни было, – продолжил Генри, немного помолчав, – теперь мы живем тут.

– Так, – сказала я, чувствуя, что этот факт мы наконец установили. – Это я поняла.

– Я хочу сказать, мы тут круглый год, – пояснил он и посмотрел на меня, а я постаралась скрыть удивление. Можно, конечно, жить в Лейк-Финиксе постоянно, но так делают очень немногие и в поселке становилось людно лишь с наступлением лета. Пять лет назад все время, кроме лета, Генри жил в Мэриленде. Его отец занимался финансами в округе Колумбия, как и другие отцы, возвращался в Лейк-Финикс с наступлением выходных.

– О, – воскликнула я так, будто все поняла, хотя не имела ни малейшего представления, что означает для семьи Кроссби постоянное проживание в Лейк-Финиксе и как это может сказаться на дальнейшей судьбе Генри. Но он, похоже, не собирался вдаваться в подробности, а я не чувствовала себя вправе требовать новых признаний. И мне вдруг показалось, что нас разделяют не только несколько метров причала…

– Да, – вздохнул Генри, а я подумала, что, возможно, у него возникло то же чувство, что и у меня, будто на пристани с ним рядом незнакомый человек. – Мне пора, – он повернулся, собираясь уходить.

Я подумала, что не следует так заканчивать разговор, поэтому, когда он проходил мимо, вежливо произнесла:

– Рада была тебя видеть.

Он остановился всего в нескольких шагах от меня, так близко, что я могла рассмотреть россыпь еле заметных веснушек у него на щеках. Я почувствовала, как сердце учащенно забилось оттого, что вспомнила одну из наших первых робких попыток обняться на этом самом причале. Я целовала тебя, мелькнула у меня мысль, прежде чем я успела ее остановить.

Я посмотрела на Генри – он по-прежнему стоял так близко! – и подумала, что, возможно, он вспоминает о том же. Но он хмуро и недоверчиво посмотрел на меня и снова собрался уходить, и я поняла, что он сознательно не отреагировал на мои последние слова.

Может быть, в какой-то другой день я бы вот так все и оставила. Но сейчас я была раздражена, устала – четыре часа слушала мальчишеские группы, лекцию об энергии света, – и почувствовала, что теряю самообладание.

– Слушай, не думай, будто я хотела сюда возвращаться, – я заметила, что говорю все громче, а голос делается все пронзительней.

– Тогда почему ты здесь? – Генри тоже повысил голос.

– У меня не было выбора, – отрезала я, сознавая, что способна зайти слишком далеко и не смогу остановиться. – Я никогда не хотела сюда возвращаться.

Мне показалось, он покраснел от досады, но вскоре его лицо обрело прежнее каменное выражение.

– Что ж, – парировал он, – может, не только тебе этого не хотелось.

Я заслужила этот удар, но приняла его не дрогнув. Мы смотрели друг на друга, как соперники, силы которых оказались равны, и я поняла, что препираться на причале неудобно, ведь в случае экстренной необходимости не так-то просто убежать, когда противник перекрыл тебе путь для отступления на сушу.

Мы не отрываясь смотрели друг другу в глаза.

– Ладно, – я наконец решилась прекратить этот поединок и сложила руки на груди. Мой тон должен был дать понять Генри, как мало меня заботят его слова. – До скорого свидания!

Генри закинул весло на плечо как топор.

– Боюсь, Тейлор, оно неизбежно, – проговорил он с сочувствием, посмотрел на меня еще немного, отвернулся и пошел прочь, а я, не желая провожать его взглядом, направилась в противоположный конец причала.

Я посмотрела на воду, на солнце, которое будто не могло решить, не пора ли ему садиться, и глубоко вздохнула. Итак, Генри живет по соседству. И пускай. Я с этим справлюсь. Можно провести все лето, не выходя из дома. Устав от подобных мыслей, я уселась на настил, свесив ноги так, чтобы ступни касались воды, и тут заметила изображение сердечка с вписанными в него словами: «ГЕНРИ + ТЕЙЛОР НАВЕКИ».

Мы вместе вырезали это пять лет назад, и трудно было поверить, что это свидетельство нашей любви оставалось здесь все это время. Я провела кончиками пальцев по знаку плюса. Почему человеку в двенадцать лет кажется, что у него может быть какое-то представление о вечности?

За спиной послышалось шуршание шин по гравию, затем хлопнула дверца машины – наконец приехали родители. Я поднялась и поплелась вдоль причала, размышляя, как меня сюда занесло.

Глава 4

Три недели назад

Тот день рождения, по общему мнению, получился самым неудачным.

Мы с Уорреном сидели на диване, перед нами на полу на животе, поджав ноги, лежала Джелси, а позади нее на ковре лежало кое-что, на что я не могла взирать, не морщась. Мы смотрели совсем не смешную комедию, и у меня было такое чувство, что брат и сестра остаются со мной лишь из чувства долга. Я видела, как Уоррен украдкой поглядывает на свой ноутбук, и догадывалась, что Джелси хочет подняться к себе в комнату, больше напоминавшую импровизированную танцевальную студию, чтобы поработать над фуэте или чем-нибудь еще.

Они изо всех сил старались создать, насколько возможно в наших обстоятельствах, атмосферу праздника: заказали ананас и мою любимую пиццу пеперони, поставили в центр свечку и хлопали в ладоши, пока я ее задувала. Я крепко закрыла глаза в нужный момент, хотя не помню, когда на день рождения в последний раз загадывала желание и всерьез рассчитывала, что из этого что-нибудь выйдет. Больше всего на свете мне хотелось, чтобы все происходящее с отцом вдруг оказалось ошибкой, ложной тревогой, и чтобы снова, как в детстве, для счастья мне недоставало лишь настоящего пони.

В комнате раздавался обычный для ситкома закадровый смех, а я то и дело поглядывала на часы DVD-плеера.

– Во сколько они вернутся? – спросила я.

– Мама сказала, что не знает, удастся ли им вообще сегодня вернуться, – ответил Уоррен. Он на мгновение встретился со мной взглядом и снова уставился в телевизор. – Она обещала позвонить.

Я кивнула и постаралась сосредоточиться на сюжете комедии, хоть это и давалось мне с трудом. Родители отправились в «Слоун-Кеттеринг», онкологическую больницу в Манхэттене, где отец сдавал анализы. Родители находились там уже три дня, поскольку выяснилось, что боли, беспокоящие отца последние несколько месяцев, не имеют отношения к спине. Мы трое были предоставлены самим себе, выполняли свои обязанности без жалоб, ладили между собой лучше, чем обычно, и никто из нас не говорил о том, чего все боялись, как будто, высказав опасения, мы помогли бы им сбыться.

Мама звонила утром, извинялась, что им с отцом придется пропустить мой день рождения. И, уверяя ее, что в этом нет ничего страшного, я почувствовала, как живот точно узлом скрутило, потому что в глубине души винила себя. Мы с отцом были дружны: именно я всегда ездила с ним за покупками, помогала выбирать подарки маме на Рождество и ко дню рождения, и только я понимала его юмор. Так что могла бы заметить, что его состояние ухудшилось. Признаки болезни были налицо: отец морщился, опускаясь на сиденье низкой спортивной машины, с бóльшим усилием, чем обычно, поднимал тяжести, ступал более осторожно. Но я не хотела их замечать, надеясь, что все пройдет само собой, поэтому молчала. Отец терпеть не мог врачей, и хотя мама, вероятно, видела все то же, что и я, она не настаивала, чтобы он им показался. Я же зациклилась на разрыве со соей школьной тусовкой, наивно полагая, что это самое худшее, что со мной может случиться.

Я как раз размышляла о том, как глупо себя вела, когда свет фар прорезал тьму, осветив подъездную дорожку, и через секунду послышалось гудение открывающейся двери гаража. Джелси села, а Уоррен выключил звук телевизора. Мы молча уставились друг на друга.

– Вернулись, это хороший знак, верно? – спросила Джелси. Почему-то она ждала ответа от меня, и я просто посмотрела на экран телевизора, где очередная веселая сцена обещала счастливый финал.

Послышался щелчок входной двери, потом в дверях гостиной появилась мама. Выглядела она измотанной.

– Не могли бы мы все собраться в столовой? – спросила она и, не дожидаясь ответа, вышла из комнаты.

Я поднялась с дивана, чувствуя, как нарастает беспокойство. Вряд ли приглашение в столовую было хорошим знаком, о котором говорила Джелси и которого я так ждала, потому что хорошие новости мама, конечно, сразу бы нам выложила. Идея собраться всей семьей в столовой ничего хорошего не предвещала, если мы, конечно, не собирались устроить торжественный ужин. Эта комната служила местом для серьезных семейных советов.

Вслед за Уорреном и Джелси я пошла через кухню к столовой и увидела отца. Он сидел на своем обычном месте, во главе стола, но выглядел каким-то маленьким. Мама стояла возле кухонного островка, держа в руках белую прямоугольную коробку из булочной. Она притянула меня к себе, неловко обняла одной рукой и сразу отпустила. Мы обычно обходились без нежностей, так что это я тоже восприняла как недобрый знак, вроде необходимости идти в столовую, чтобы там выслушать новости.

– Так нехорошо получилось с твоим днем рождения, Тейлор, – обратилась ко мне мама и жестом указала на белую коробку. Крышка была заклеена стикером с надписью «ДЛЯ БИЛЛИ». Мои любимые кексы. – Принесла тебе, но, может быть… – мама посмотрела в столовую и прикусила губу. – Может быть, оставим их на потом.

«Почему?», чуть было не спросила я, но ответ казался очевидным. Мама глубоко вздохнула, собираясь присоединиться к остальным в столовой, а я посмотрела на входную дверь. Единственное, чего мне хотелось сейчас, – взять кекс и уйти куда-нибудь отсюда.

Разумеется, я осталась и проследовала за мамой в столовую, где она взяла отца за руку, обвела всех нас взглядом, вздохнула и подтвердила то, чего мы все так боялись. Пока она говорила, мне казалось, что я слушаю ее откуда-то из глубины. В ушах звенело, а я смотрела на сидящую за столом Джелси, всю в слезах, на отца, которого таким бледным никогда не видела, на Уоррена, хмурящего лоб, как он обычно делал, когда хотел скрыть свои чувства. Я посильнее ущипнула себя за руку в надежде, что это поможет прогнать прочь кошмар, в котором мы все внезапно оказались. Но уловка не сработала и я по-прежнему сидела за столом, а мама продолжала выдавать информацию: рак поджелудочной железы, четвертая стадия. Четыре месяца, может быть, больше. Может быть, меньше.

Когда она закончила, Джелси начала икать, а Уоррен продолжал смотреть в потолок, моргая чаще обычного. И тут впервые за вечер заговорил отец.

– Мне кажется, надо обсудить наши планы на лето, – хриплым голосом проговорил он. Я посмотрела на него, наши взгляды встретились, и мне вдруг стало стыдно, что я не расплакалась, как Джелси, что я ничего не чувствую. Как будто этим я предавала отца.

– Я бы хотел провести это лето с вами в доме у озера, – сказал отец и оглядел всех собравшихся за столом. – Что скажете?