Текст книги "Невилл Чемберлен. Джентльмен с зонтиком"

Но повторить судьбу отца, который был великим министром по делам колоний, Невиллу Чемберлену не было суждено. Он действительно получил портфель министра здравоохранения в новом Кабинете, однако перед этим Болдуин, как и предполагалось, предложил ему снова стать министром финансов. Практически сразу после отказа С. Б. предложил пост канцлера Казначейства Уинстону Черчиллю, к величайшему неудовольствию Чемберлена. Он был до такой степени опечален этой новостью, что писал сестре: «Я нахожусь в отчаянии и вижу массу возможностей для своей отставки если не немедленно, то в ближайшем будущем. Как раз в то самое время, когда все выглядело настолько хорошо»[151]151
  6 November 1924 to Hilda Chamberlain.


[Закрыть]. Невилл Чемберлен предполагал, что Черчилль внесет смуту в Кабинет, который состоял из хорошо сработавшихся людей, но долго горевать он не имел привычки и тут же ударился в дела.

6 ноября 1924 года получив портфель, уже 19-го числа он представил правительству схему инициатив, состоящую из 25 пунктов социальных изменений по всевозможным направлениям его ведомства – от жилищного строительства до строительства роддомов, от пенсий военным до пособий сиротам. К концу его ведомственных полномочий, в 1929 году, Невилл Чемберлен провел в жизнь 21 пункт, что позволило ему приобрести заслуженную славу «самого эффективного социального реформатора межвоенного времени»[152]152
  Taylor A. J. P. English history, 1914–1945. L., 1975. P. 303.


[Закрыть].

Министерство здравоохранения образца 1920-х годов занималось не только здоровьем народонаселения, в его юрисдикции были также пенсионные выплаты, градостроительство, муниципалитеты и т. д., иными словами, министерство охватывало все сферы так называемого «социального развития». Сколотив крепкую команду из своих помощников – парламентского секретаря Кингсли Вуда, постоянного секретаря Артура Робинсона и основного медицинского советника Джорджа Ньюмана, – Чемберлен горячо взялся за осуществление своих двадцати пяти пунктов. «Мне нравится то, что я встретил Невилла Чемберлена, – в 1926 году отмечал один заднескамеечник-тори. – Он кажется простым и непритязательным, но не скучным, несмотря на его удивительную эффективность и полную компетентность по предметам, которые у меня вызывают зевоту»[153]153
  Parliament and politics in the age of Baldwin and MacDonald; Headlam diaries 1923–1935. L., 1992. P. 78.


[Закрыть]. Энергии 55-летнему министру действительно было не занимать.

Страх того, что Уинстон Черчилль начнет баламутить Кабинет, в скором времени отступил. Более того, Черчилль и Чемберлен теперь вдвоем, тайно, чтобы никакая информация не просочилась раньше времени в прессу и к оппозиции, готовили проект пенсионной реформы. Чемберлен планировал провести ее к 1926 году, но Черчилль, жаждущий сенсации и доказательств собственной эффективной работы, настоял на том, чтобы реформа была сопряжена с его первым бюджетом, то есть к маю 1925 года. К тому же внимание к реформе должно было отвлечь малоимущую публику от планируемого снижения подоходного налога для среднего класса.

В соответствии с этой реформой пенсии по старости для застрахованных мужчин и их жен, достигших шестидесяти пяти лет, составляли 50 пенсов в неделю, или приблизительно 2 фунта стерлингов в месяц. Столько же получали вдовы, плюс пособие для старшего ребенка – 25 пенсов в неделю, и 15 пенсов для каждого из остальных детей, если таковые были. Сироты получали пособие в 37,5 пенса в неделю старшему ребенку и 30 пенсов каждому из остальных. «Я работал как раб над ним (проектом реформы. – М. Д.) каждую ночь до часу или двух и два часа утром так, чтобы, когда время настало, я действительно чувствовал, что справился, и я полагаю, что разоружил оппозицию»[154]154
  16 May 1925 to Hilda Chamberlain.


[Закрыть], – писал Чемберлен сестре. Сегодняшний эквивалент стандартной месячной выплаты по той пенсионной реформе Чемберлена – примерно сотня долларов. На тот момент для Британской империи такие выплаты были весьма прогрессивными. «Триумф, но не такой уж захватывающий», – в том же письме скромно отмечал министр здравоохранения. Тем не менее и этот триумф Черчилль попытался приписать себе, представляя бюджет, к возмущению многих коллег из ведомства Чемберлена. Сам же Невилл отмечал, что «по-моему, он (Черчилль. – М. Д.) действительно заслуживает личной похвалы за свою инициативу». Политическое тщеславие Невиллу Чемберлену всегда было чуждо, ему был важен успех дела, а если при этом он получил еще какое-то народное одобрение, что ж, это было приятным дополнением.

Оппозиция же пыталась наносить удар за ударом. Учитывая, что страну уже начинала охватывать эпоха стачек и забастовок и лейбористы, как могли, старались раскачивать лодку, осуществлять пенсионную реформу было нелегко. Однако к ноябрю 1925-го палата общин подчинилась железной воле Чемберлена, подкрепленного поддержкой Болдуина и Черчилля. Реформа была проведена и вступила в силу 1 января 1926 года.

Теперь людям было на что жить, но не было – где. Ситуация с трущобами по-прежнему оставляла желать лучшего. Люди ютились в неотапливаемых грязных коробках, которые гордо назывались «меблированными комнатами». Пятьдесят процентов новобранцев, поступающих на военную службу Его Величества, отклонялись медицинской комиссией из-за туберкулеза, венерических заболеваний, других болезней, которые в таких условиях проживания заполучить было легко. Еще хуже ситуация обстояла в сельской местности.

Принципиально нового жилищного законодательства Чемберлен вводить не собирался. Его двухлетний план, утвержденный еще в 1923 году, когда он впервые получил портфель министра здравоохранения, работал. Работал, конечно, не так быстро, как этого ожидали нуждающиеся, но тем не менее около 130 тысяч новых зданий к 1925 году были построены, а к 1928-му – еще 240 тысяч, причем 60 тысяч зданий были построены без государственных субсидий.

Сам же Чемберлен два года регулярно инспектировал трущобы и объехал с этими инспекциями практически всю страну – Бристоль, Ливерпуль, Манчестер и Блэкберн; Шеффилд, Галифакс и Брэдфорд; Данди и Ньюкасл, Ковентри и Кардифф; графства Ланкашир, Уилтшир, Девон и Норфолк. О каждой из инспекций он составлял подробнейший отчет, принимая во внимание все детали: «председатель популярен по достоинству, но слишком стар», «здесь превосходная медсестра», «а здесь худшие трущобы, с которыми я сталкивался в своей жизни» и т. д.[155]155
  Feiling K. Life of Neville Chamberlain. L., 1970. P. 135.


[Закрыть] Педантичность Чемберлена тогда уже начинала входить в легенды. Не было в Кабинете, а то и во всей палате общин более точного человека, внимательного к каждой детали, что во многих умах закрепило его образ «больше машины, чем человека»[156]156
  Parliament and politics in the age of Baldwin and MacDonald; Headlam diaries 1923–1935. L., 1992. P. 262.


[Закрыть].

В каждой местности он инспектировал не только больницы, роддома и жилищные условия, он посещал еще и так называемые «опекунские дома», то есть дома для нищих, которые согласно Закону о бедняках оказывали малоимущим материальную помощь. Находились эти дома в ведомстве местного самоуправления и постоянно требовали от казны чрезвычайных сумм. Как, например, графство Ланкашир, которому для выплат беднякам требовалось полмиллиона фунтов стерлингов. Чемберлен в такой субсидии муниципалитету графства отказал, поскольку до этого им уже было предоставлено около полутора миллионов.

Все это наталкивало его на мысль о необходимости коренного пересмотра, а то и вообще отмены Закона о бедняках, который лишь позволяет греть руки муниципалитетам (в одном только Лондонском опекунском совете было арестовано 30 человек за хищение средств), а самим беднякам ни помощи, ни пользы не приносит. Поддержал его мысль и Уинстон Черчилль, который намеревался сделать Казначейство «активным инструментом правительственной социальной политики»[157]157
  Grigg P. J. Prejudice and judgment. L., 1948. P. 174.


[Закрыть].

Но отменять Закон о бедняках в тех условиях было равносильно объявлению гражданской войны, и Чемберлен предложил схему единовременного фиксированного финансирования муниципалитетов. Кабинетом министров такая схема была одобрена, но в палате общин, разумеется, встретила жесткий отпор лейбористов. Тогда-то у Невилла Чемберлена и появилось это звание «министр смерти» (по аналогии «health» – «death»). Не стесняясь, они называли Чемберлена хулиганом, убийцей и прочими лестными для благообразного министра определениями.

«Их грубые преувеличения, их непорядочность в нечленораздельной речи и факты, которые говорят против них, их категорическая неспособность оценить разумный аргумент действительно иногда озлобляют мою душу, и если я кажусь твердым и неприятным им, это – реакция, вызванная их собственным отношением»[158]158
  18 March 1928; diary.


[Закрыть], – заметил Чемберлен в дневнике. Он стал уже практически откровенно огрызаться на выпады лейбористов, которые тормозили прохождение его реформ. Сглаживал парламентские конфликты все тот же Черчилль. «Все его улыбки и его примирительное поведение противопоставлены отвратительным манерам министра здравоохранения!» – негодовал Чемберлен в письме сестре. С лейбористами ему порядком надоело считаться: «Я уже исчерпал примирение и терпимость, которые не встречают ни малейшего ответа»[159]159
  18 April 1926 to Hilda Chamberlain.


[Закрыть].

А вот в стране старания министра здравоохранения, его личное общение с людьми, его рвение изменить существующее положение вещей стали вызывать отклик. Влюбленные «сумасшедшие леди» писали стихи о его зонтике[160]160
  Feiling K. Life of Neville Chamberlain. L., 1970. P. 150.


[Закрыть], который именно тогда стал неизменным атрибутом Невилла.

Но самому Чемберлену подобное признание оптимизма не добавляло, равно как и Всеобщая стачка, начавшаяся в мае 1926 года. Шахтеры и сочувствующие им саботировали промышленность, не один раз их делегаты посещали резиденцию премьер-министра на Даунинг-стрит, 10, для выработки какого-то единого решения и удовлетворения их требований, и не раз уходили ни с чем. К середине мая угольщиков удалось обуздать, к тому же руководители стачки погрязли во внутренних противоречиях, о чем Чемберлен писал сестре: «Единственная вещь, с которой они соглашаются, состоит в том, что правительство – ряд дураков во власти плутов… <…>, и что я – один из плутов, которые угрожали миролюбивому Болдуину отставкой, если переговоры не будут немедленно прерваны!»[161]161
  25 May 1926 to Ida Chamberlain.


[Закрыть] Никакой отставкой Чемберлен, разумеется, не угрожал. Но правительство и в самом деле находилось в очень опасном положении. «Если бы мы потерпели неудачу, это была бы революция»[162]162
  Feiling K. Life of Neville Chamberlain. L., 1970. P. 157.


[Закрыть], – писал он позже.

Впрочем, иной раз даже Чемберлену удавалось находить общий язык со здравомыслящими лейбористскими людьми, которые поддержали, например, его Закон о государственном медицинском страховании в 1928 году. Закон гарантировал возвращение льгот для безработных, расширялся круг людей, которые должны были быть застрахованы, а дополнительные опции предполагали помощь специалистов.

Разладились у Чемберлена отношения с Рэмзи МакДональдом, который начал припоминать ему старые обиды и сетовать на прошлые обвинения в коррупции, а именно в получении автомобиля для личного пользования, о чем даже сам министр здравоохранения не сразу мог вспомнить. В письме сестре Чемберлен припомнил, о чем шла речь, и удивлялся «чувствительности Рэмзи»: «…я сказал тогда “премьер-министр, нравственные чувства которого оскорбляет даже слово ‘капитализм’ (это было выдержкой из его статьи), не видит ничего непоследовательного в том, чтобы принять от капиталиста тридцать тысяч фунтов и остаток своих дней проездить в барском легковом автомобиле”… <…> к тому же, сам он незадолго до этого сравнил тори с “паршивыми собаками, фыркающими вокруг кучи мусора”»[163]163
  17 July 1926 to Ida Chamberlain.


[Закрыть]. Иными словами, в парламенте царила обычная рабочая атмосфера.

Уинстон Черчилль же не только старался очаровать палату общин, но также продолжал и бурную деятельность на посту канцлера Казначейства. Его схема фиксированного финансирования опекунских советов предлагала сократить расходы правительства сразу на 30 миллионов фунтов. Такие меры были расценены Чемберленом с опаской, так как подобное вызовет и однозначно положительную, и однозначно отрицательную реакцию. «Уинстон действовал сгоряча и в бешеной спешке, и я опасаюсь его фантастического плана… У него есть плодородный ум, но мне действительно жаль, что он не слишком заботится о надежности его стремлений. Я боюсь, в преследовании своих летящих образов он потеряет интерес к действительно практичным предложениям»[164]164
  16 June 1927; diary.


[Закрыть], – записал он в дневнике.

Черчилль повторял ту же ошибку, что и Ллойд Джордж в свое время, он был охвачен общей идеей, мало понимая, как все это будет выглядеть на практике и к каким последствиям приведет. Однако вопреки распространенному мнению, будто Чемберлен и Черчилль друг друга ненавидели, на деле это было не так. В 1920-х годах они сотрудничали, выполняли каждый свою работу, слышали и слушали друг друга, хотя и не стали близкими друзьями. «Есть слишком глубокое различие между нашими характерами, чтобы я чувствовал себя уютно с ним или был слишком привязан к нему»[165]165
  12 August 1928 to Irwin.


[Закрыть], – говорил Чемберлен.

Черчилль жаждал эффектных мер, которые выведут его на первый план, и он, как говорится, держал «кошелек», куда Чемберлен не мог запустить руку сам по себе. Зато Черчилль подсунул ему почитать свою книгу «Мировой кризис»[166]166
  Churchill W. The world crisis. L., 1923–1931.


[Закрыть], которую Чемберлен оценил достаточно высоко, правда, обнаружив там слишком много ненужных деталей: «Он (Уинстон. – М. Д.) сказал, что, возможно, провел бы еще два года, с пользой пересматривая ее. Я мог бы ее пересмотреть с пользой за два часа, вооружившись ножницами»[167]167
  26 March 1927 to Ida Chamberlain.


[Закрыть]. Занятно, что подобное замечание исходило от человека, которому не было равных в дотошности при рассмотрении тех или иных вопросов.

Подружился же Невилл Чемберлен тогда с другим членом Кабинета – молодым министром образования, а затем сельского хозяйства – Эдвардом Вудом. В марте 1926-го Чемберлен писал сестре: «Я думаю, что он без исключения самый восхитительный человек, которого я знаю. Полный здравого смысла, лукавого юмора и высочайших принципов, которые он никогда не выставляет напоказ, но вы чувствуете, что они есть внутри. Он рассказал мне восхитительную историю про Нэнси Астор <…>[168]168
  Нэнси Астор – первая женщина-депутат, появившаяся в 1919 году в палате общин британского парламента; история касалась некоей дамы, которая рассказывала Астор о том, что молит Господа научить ее любить богатых людей вроде миссис Гревилл, обеспеченной офицерской вдовы. Возможно, в изложении Вуда история была и забавна, но Чемберлен описал ее скомканно, и переводить ее нет смысла.


[Закрыть]. Я смеялся просто до слез»[169]169
  20 March 1926 to Hilda Chamberlain.


[Закрыть]. Очарованы Вудом в ту пору были многие, тот же Стенли Болдуин восклицал: «Если когда-нибудь наступит такое время, что партия, лидером которой я являюсь, перестанет привлекать к себе людей типа Эдварда Вуда, то я порву связи с такой партией!»[170]170
  Ramsden J. The age of Balfour and Baldwin, 1902–1940. V. 2. NY., 1978. P. 305.


[Закрыть]

К сожалению, в мае 1926 года Эдварда Вуда не стало, а только что получивший титул лорд Ирвин отправлялся в Дели в блеске имперского величия, чтобы стать вице-королем Индии. Стоит добавить, что это были впечатляющие пять лет и для Ирвина, и для Индии, и для Британской империи: щедро украшенные массовыми репрессиями, казнями, «соляным походом», арестом махатмы Ганди (одного из руководителей движения за независимость Индии от Великобритании), затем его освобождением и последующими «переговорами круглого стола».

Тем временем старший из Чемберленов, Остин, в качестве министра иностранных дел Британской империи успешно провел переговоры в Локарно с Муссолини, Брианом и Штреземанном в конце 1925 года[171]171
  Локарнские соглашения – семь договоров, ставших итогом переговоров, проходивших в швейцарском Локарно с 5 по 16 октября 1925 года и подписанных 1 декабря в Лондоне. Они вступили в действие 10 сентября 1926 года, когда Германия стала членом Лиги Наций. Локарнские договоры эффективно разделили германские границы на два типа: западные границы, которые по договору были незыблемыми и гарантами их становились Франция, Бельгия, Великобритания и Италия, и восточные, в отношении которых никаких гарантий выдано не было. В дополнение Германская империя заключила арбитражные договоры с Польшей и Чехословакией, в которых отказалась от военного решения территориальных споров.


[Закрыть], за что был удостоен ордена Подвязки. Невилл искренне радовался такому успеху, но горевал, что Остин отказался от пэрства: «У звания пэра было бы большое практическое преимущество освобождения Остина от беспокойства (и расходов) избирательного округа»[172]172
  28 November 1925 to Hilda Chamberlain.


[Закрыть]. Действительно, избирательные кампании предыдущих трех лет с постоянными Всеобщими выборами, как уже говорилось, изрядно ударили по карманам Чемберленов. Правда, Остин поправил материальное положение благодаря Нобелевской премии мира, полученной им в конце следующего, 1926 года. Внешнеполитические успехи его были весомы, хотя он был «очень усталым, но очень счастливым и мурлыкал, как кот»[173]173
  12 February 1927 to Hilda Chamberlain.


[Закрыть].

В мае 1927 года, продолжая довольно мурлыкать, Остин Чемберлен разорвал дипломатические отношения с Советским Союзом, что послужило стартом знаменитейшему, выражаясь современным языком, флешмобу «Наш ответ Чемберлену!», который и сегодня необычайно популярен. Но в 1928 году старший Чемберлен едва не умер от пневмонии; младший просил сестер сказать тому, чтобы он сократил количество выкуриваемых сигарет и алкоголя, поскольку его он вряд ли послушается[174]174
  6 January 1929 to Hilda Chamberlain.


[Закрыть].

А тем временем некоторые чиновники Форин Оффиса говорили о том, что если уж кто и должен стать следующим министром иностранных дел, так это Невилл Чемберлен. За внешней политикой он следил все это время, не так пристально и вдумчиво, чтобы прослыть великим дипломатом, но достаточно для того, чтобы подарить своему брату формулировку о «почти невыносимых провокациях» большевистской власти, из-за чего тот отношения с СССР и разрывал. Надо сказать, ярым «антисоветчиком» младший Чемберлен не был, гораздо сильнее, нежели «молодая советская республика», его раздражали собственные британские лейбористы, которые отчасти переняли большевистскую риторику и своими бесконечными выпадами мешали его правительству работать. Чемберлен в палате общин уже не щадил никого: раз они считали его «убийцей, хамом, самым черствым и жестоким министром, который когда-либо сидел на министерской скамье»[175]175
  28 July 1929 to Ida Chamberlain.


[Закрыть], он и реагировал на их нападки с должной резкостью. Например, перебил «красную Эллен» Уилкинсон[176]176
  Эллен Уилкинсон (Wilkinson; 1891–1947) – депутат палаты общин Великобритании, лейборист, профсоюзный деятель.


[Закрыть], когда она просила прощения за свою «каверзную критику тори», переспросив: «Какую критику?» – «Каверзную». – «О, я подумал, что вы сказали кошачью критику»[177]177
  Игра слов: «Captious» (англ. каверзный, придирчивый) и «Cats» (англ. кошачий).


[Закрыть], – пояснял он под взрыв хохота даже с лейбористской скамьи[178]178
  26 January 1929 to Ida Chamberlain.


[Закрыть].

Но все же основной деятельностью Невилла Чемберлена на тот момент была политика внутренняя, он был увлечен огромным проектом Закона о местном самоуправлении. Над этим проектом он работал четыре года, и ему удалось преодолеть все препятствия – а они возникали не только в палате общин, но и в Кабинете – только к 1929 году. Подготавливая почву для коренных преобразований муниципальной власти, Чемберлен ввел Билль об оценках и рейтингах, который был утвержден. Оценивать предполагалось советы графств и правительственные гранты, которые они получали из казны Его Величества и которые в основном не подвергались никакому пересмотру с 1888 года.

Еще инспектируя страну, Чемберлен заметил колоссальную разницу в делах муниципалитетов. Так, процветающий Оксфорд, например, получал из казны 102 пенса на душу, а голодному графству Мертир-Тидвилу полагалось всего 44 пенса. Все это необходимо было пересчитать и пересмотреть. Труд, который взяли на себя Чемберлен и его ведомство, был поистине геракловым, но выполнить его было необходимо. «Это будет моим выдающимся произведением, о котором скажут в моем некрологе»[179]179
  17 November 1929 to Ida Chamberlain.


[Закрыть], – говорил Чемберлен об этой работе. Реформа пересматривала Закон о бедняках, с тем чтобы теперь выплаты осуществляли муниципалитеты всем категориям граждан; предполагалось провести фундаментальную реструктуризацию системы финансов местного органа власти, то есть муниципалитета, пересмотр налогообложения областей, а также непосредственное расширение полномочий самих органов самоуправления, в частности в плане медицинского обслуживания населения.

Каждую из этих мер Чемберлен скрупулезно обдумывал, а после не менее скрупулезно согласовывал с Уинстоном Черчиллем, воюя за каждый шиллинг из бюджета. Черчилль раз за разом предлагал безумные планы, вроде того, чтобы вырезать из бюджета три миллиона и раздать каждому безработному по пять фунтов, но Чемберлен такие утопические идеи на корню отметал.

Болдуина и других членов Кабинета министров беспокоили будущие выборы, которые могли быть затруднены столь объемными и малопонятными населению инициативами. Электорат, не без помощи лейбористских ораторов, мог вообразить, что правительство собирается вообще прекратить какие-либо выплаты, а это не сулило ничего хорошего. Дошло до того, что Невилл Чемберлен грозил своей отставкой, если ему продолжат связывать руки, но Болдуин его успокоил. Наконец-то Чемберлен и правительство достигли соглашения. «Грандиозная победа, и я чувствую себя подобно человеку, который выдерживал осаду в течение многих месяцев, а теперь, наконец, преуспел в том, чтобы отогнать врага!»[180]180
  4 April 1928; diary.


[Закрыть] – записал он в дневнике. Но осаду предстояло еще держать в палате общин. Пресса поддерживала ажиотаж, выпуская статьи с заголовками типа «Сокрушительный удар для Невилла Чемберлена»[181]181
  26 October 1928 to Hilda Chamberlain.


[Закрыть] после первых, традиционно неблагоприятных слушаний и предлагая министру здравоохранения начать всю работу заново. Только после второго чтения законопроекта Чемберлен отметит в дневнике 1 декабря 1928 года: «…речь продлилась 2 ½ часа… Когда я сел, палата приветствовала меня непрерывно в течение нескольких минут… то, что особенно поразило и тронуло меня, это что либералы и члены Лейбористской партии… присоединились с самой большой сердечностью»[182]182
  1 December 1928; diary.


[Закрыть].

Все-таки Невиллу Чемберлену удалось победить и Кабинет, и палату общин. Планы по благоустройству Империи у него не истощались, да и проблемы не заканчивались. «Я очень хотел бы искоренить трущобы, увеличить льготы за материнство, разобраться со школой последипломного образования и реформой о психически нездоровых»[183]183
  Feiling K. Life of Neville Chamberlain. L., 1970. P. 148.


[Закрыть], – писал Чемберлен. Впереди замаячила перспектива новых Всеобщих выборов. Понятно, что министр здравоохранения был от этой перспективы не в восторге: «Я нахожу удовольствие в администрировании, а не в политической игре… если бы мне сказали, что я никогда не смогу исполнять свои обязанности снова, я бы предпочел уйти из политики теперь»[184]184
  Feiling K. Life of Neville Chamberlain. L., 1970. P. 128.


[Закрыть].

Выборы же обострили внутрипартийную борьбу. Кабинет вновь стал разбиваться на группировки. Черчилль предлагал объединиться с Ллойд Джорджем, чтобы гарантированно выиграть выборы, это его стремление поддерживал и старший Чемберлен. Для младшего же такой союз был смерти подобен (отношения с «валлийским волшебником» у него так и не наладились). Стенли Болдуин был до крайности утомлен всеми этими обстоятельствами, к тому же в Лондоне не было лорда Ирвина, на гарантированную поддержку которого они могли бы рассчитывать.

Усталость Болдуина замечали многие, и уже вслух обсуждался вопрос, кто же станет его преемником. Кандидатур было несколько, основными из них, естественно, считались Черчилль и Невилл Чемберлен. Последний не чувствовал себя счастливым по этому поводу. «Я не уверен, что все согласятся служить под моим началом. В любом случае у меня нет желания лидерства; я не уклонился бы, если бы чувствовал, что это моя обязанность, но сам я не пошевелю и пальцем, чтобы стать лидером. Я знаю, что это будет фатальным для моего душевного спокойствия»[185]185
  28 March 1928; diary.


[Закрыть], – отметил он в дневнике. Черчилль же, напротив, с удовольствием бы возглавил и партию, и Кабинет, но для этого было слишком много препятствий, хотя бы то, что далеко не все консерваторы простили ему уход к либералам.

На Рождество 1928 года Болдуин и Чемберлен обсуждали возможные кадровые перестановки, сам Чемберлен подумывал о том, чтобы уйти в министерство сельского хозяйства, но перспектива невысокой зарплаты, а также положение младшего министра вне Кабинета его смущали. Болдуин думал предложить этот пост и Черчиллю, от энтузиазма которого устал, но Чемберлен отсоветовал ему это делать, мотивируя подобный шаг теми же соображениями, какими и собственную несговорчивость[186]186
  26 January 1929 to Ida Chamberlain.


[Закрыть].

Осложнялась ситуация с состоянием здоровья Его Величества Георга V, которое все больше ухудшалось. Не вызывал воодушевления и его наследник – Дэвид, принц Уэльский. «Мне не понравилось лицо принца Уэльского. Он, кажется, становится похож на распутника»[187]187
  28 November 1925 to Hilda Chamberlain.


[Закрыть], – писал сестре еще в ноябре 1925 года Невилл Чемберлен, увидев Его Высочество на поминальной службе в Вестминстере. До появления в жизни будущего монарха дважды разведенной американки Уоллис Симпсон оставалось еще несколько лет, которые стали очень трудными и для мира, и для Британской империи.

Несмотря на то, что к 1929 году время стачек, казалось, было уже в прошлом, дымок от того костра народного волнения все еще не рассеивался. Всеобщие выборы, которые были проведены 30 мая, по количеству голосов отдавали победу консерваторам. Но при мажоритарной избирательной системе, то есть при окружном голосовании, большее количество мест в парламенте оказалось у лейбористов, и правительство вновь должен был формировать Рэмзи МакДональд. К этому времени он заметно сдал, часто болел и даже как-то сказал Чемберлену: «На самом деле, я скоро уйду и оставлю вас самих разбираться»[188]188
  1 February 1927 to Hilda Chamberlain.


[Закрыть]. Консерваторы получили всего на 17 мест меньше, чем лейбористы, поэтому могли «подвешивать» парламент.

Но это было слабым утешением, ведь настроение Империи, подогреваемое неизменной и бесконечной лейбористской пропагандой среди рабочих, было обозначено предельно четко. Даже Невилл Чемберлен не рискнул вновь биться за Ледивуд, ставший для него уже родным избирательным округом, опасаясь того, что населявшие округ бедняки и рабочие мало понимали его работу в правительстве и вряд ли могли оценить ее плоды, ведь реформа всей системы здравоохранения дело далеко не одного года. Младший Чемберлен баллотировался от Эджбастона, юго-западного района Бирмингема, и одержал победу с легкостью. Но в целом Брам был охвачен смутой: из двенадцати избирательных округов, которые испокон веку держали за собой консерваторы, шесть, то есть половину, получили лейбористы. Единственное, на что надеялся Чемберлен, как и в 1923 году, что очарование народных масс Лейбористской партией скоро сменится пониманием ее несостоятельности в деле реального управления Империей. «Самые неожиданные вещи могут произойти, и мы можем возвратиться в Кабинет раньше, чем кажется теперь возможным»[189]189
  2 June 1929 to Ida Chamberlain.


[Закрыть], – писал он сестре.

Летом 1929 года, когда шум выборов утих, Чемберлен подумывал, стоит ли ему вообще оставаться в политике. «Мне уже поступило предложение руководства новой компанией с зарплатой, далеко превышающей жалованье министра здравоохранения… Но я боюсь, что такая большая прибыль предвещает опасную сделку, а я не могу позволить себе продать свою репутацию», – отмечал он в дневнике 9 июня. Если лейбористы за два года смогут сделать чудо и продемонстрировать эффективный бюджет стране, то они смогли бы объявить новые Всеобщие выборы, на которых получили бы власть еще на пять лет. Невиллу Чемберлену к тому моменту было бы уже 67 лет, «и если я буду жив, я осмеливаюсь сказать, что политика прекратит интересовать меня. С другой стороны, новое правительство может сделать такие грубые ошибки за эти два года, что страна будет рада избавиться от него»[190]190
  8–9 June 1929; diary.


[Закрыть]. В любом случае предпринимать что-то немедленно Чемберлен не хотел. Ему нужен был отдых. Поэтому он с удовольствием отправился заниматься своим любимым делом – рыбалкой, взяв с собой уже подросшего для таких мероприятий Фрэнка.

Однако долго отдыхать ни Чемберлену, ни всем остальным не пришлось. На арену выходил уже давно рвавшийся к власти лорд Бивербрук[191]191
  Макс (барон Бивербрук) Эйткен (Aitken; 1879–1964) – консерватор канадского происхождения, член палаты общин, «барон прессы», владелец таких изданий, как Daily Express и Evening Standart.


[Закрыть]: вооружившись огромной армией своих таблоидов, он начал вести решительную борьбу за тарифную реформу, которая так и не была в полном виде реализована правительствами Болдуина и МакДональда. Проблема «тарифов» заключалась в том, что их приверженцев, как и их противников-«фритредеров» было практически поровну во всех партиях, что в Либеральной, которая получила порядка полусотни мест в палате, что в лидирующих – Консервативной и Лейбористской. Так или иначе, введение тарифов означало в первую очередь обострение внутрипартийных разногласий, не говоря уже о хаосе и в стране, и в парламенте.

В дневнике Чемберлен писал об инициативах «барона прессы»: «Бивербрук, вероятно, искренен в его имперских стремлениях, но смешивает с ними желание “опустить” С. Б. Его конкретная политика устарела, невыполнима и вредна. Мой план состоит в том, чтобы сделать тарифы или таможенные пошлины только большей частью имперской торговой политики»[192]192
  26 July 1929; diary.


[Закрыть]. Тарифная реформа была одним из политических пунктов завещания его отца, Джозефа Чемберлена. Первый пункт – пенсионную реформу – младшему Чемберлену уже исполнить удалось. Хотя пришедшие в министерство здравоохранения лейбористы старались его планы перекраивать, и он «уставал как собака» на слушаниях их поправок в палате общин, какие длились иной раз всю ночь, до самого утра[193]193
  17 November 1929 to Ida Chamberlain.


[Закрыть].

Бивербрук же с его неутомимой деятельностью совершенно не играл на руку Чемберлену и другим сторонникам тарифной реформы, в основном потому, что он жесточайшим образом громил «старую шайку» тори с Болдуином во главе. А большинство из членов этой «шайки», тот же Остин, который уже стремительно терял популярность в стране, поддерживали именно протекционизм. Болдуин, без того уставший от политики, от нападок враждебной прессы, и вовсе приуныл. На скамье оппозиции в палате общин он не блистал и, что еще хуже, сам понимал это. «Кроме того, это столь неприятно ему, что он мог бы очевидно отказаться от своего лидерства, – писал Невилл Чемберлен сестре. – В этом случае преемником стал бы или Уинстон, или я, и я не знаю, какое из этих решений мне больше всего не нравится!»[194]194
  22 October 1929 to Ida Chamberlain.


[Закрыть]

Не добавляла Болдуину популярности и деятельность индийского вице-короля лорда Ирвина, который неожиданно заговорил о том, что Индии будет предоставлен статус доминиона едва ли не к декабрю; во всяком случае, министерство по делам Индии выпустило именно такое заявление. Ошалевший от столь резкого поворота событий премьер-министр МакДональд тут же вызвал Стенли Болдуина, чтобы спросить, что вообще происходит и поддерживают ли тори такие странные заявления. Болдуин, пожав плечами, ответил: «…я ничего не знаю об этом, но если Эдвард поддерживает это (заявление. – М. Д.), оно должно быть в порядке»[195]195
  26 October 1929 to Hilda Chamberlain.


[Закрыть]. Дело в том, что Ирвин говорил о возможном предоставлении Индии статуса доминиона, которое было запланировано в ходе продолжающихся реформ Монтегю-Челмсфорда. В министерстве же официальное заявление неправильно трактовали, так как способ выражения мыслей лорда Ирвина был весьма затейлив. Но все это произвело ошеломляющий эффект. Джон Саймон, либерал (однокурсник Ирвина по Оксфорду), который должен был возглавлять специальную комиссию для инспекции и решения индийского вопроса, грозил отставкой. Против Болдуина ополчилась уже практически вся его собственная партия, которая вовсе не собиралась делать столь шикарный подарок к Рождеству свободолюбивому индийскому народу.

На этом фоне младшему Чемберлену посыпались предложения от его коллег ускорить уход Стенли Болдуина и возглавить партию. Но всем им он отвечал твердое «нет». «Это все очень угнетает и особенно смущает меня… С. Б. – мой друг, а также мой лидер, и я ни при каких обстоятельствах не стану вести игры, какие вел Ллойд Джордж по отношению к Асквиту»[196]196
  26 October 1929; diary.


[Закрыть]. Болдуину он честно рассказал о том, какие настроения царят в партии и насколько возросла критика его лидерства, а также просил того продемонстрировать силу – стать более напористым в деле объединения своих сторонников.

Эта профилактическая беседа возымела действие, и С. Б. согласился провести переговоры с Бивербруком, в конце концов, цель – установление протекционизма – у них была общая. В порядке подготовки переговоров Чемберлен в компании Сэма Хора, давнего их с С. Б. друга и соратника, отправился обедать с «бароном прессы». В итоге Бивербрук обещал забыть о своей личной «вендетте» (его основная претензия к Болдуину заключалась в том, что тот не предложил ему министерского портфеля, будучи премьер-министром) и объединить усилия. Воодушевленный Чемберлен устроил Бивербруку и Болдуину личную встречу, которая прошла хорошо и даже в определенной степени дружелюбно. Сам Невилл Чемберлен в скором времени уехал в турне по Восточной Африке, радуясь возможности отдохнуть от всего этого политического хаоса, однако в его отсутствие хрупкий мир между тори и «баронами прессы» (а лорд Ротермир – владелец Daily Mail – разумеется, играл на стороне Бивербрука) рухнул окончательно.