Текст книги "Лилия и лев"

Тут как раз принесли серебряное зеркало. Джаннино поднес его поближе к огромным канделябрам и уставился на свое отображение. Никогда ему не нравилась собственная внешность: лицо круглое, слишком мягких очертаний, нос прямой, но какой-то самый обыкновенный, голубые глаза под слишком светлыми бровями – неужели же такие лица бывают у королей Франции?

Пристально вглядываясь в зеркало, Джаннино надеялся прогнать прочь призрак, восстановить свой обычный облик…

Трибун положил ему на плечо руку.

– И мое происхождение тоже, – многозначительно произнес он, – слишком долго было окутано тайной. Я вырос в одной из римских таверн, подносил грузчикам вино! И только уже позже, со временем, узнал, чей я сын.

И его прекрасное лицо, неподвижная маска императора, где слегка подергивалась только правая ноздря, омрачилось.

Глава III
«Мы, Кола ди Риенци…»

Из Капитолия Джаннино вышел, когда первые отблески утренней зари уже играли на развалинах Палантинского холма и очертили ржаво-медной каймой каждую колонну, но не вернулся в Кампо деи Фьори, где они остановились на ночлег. Почетный страж, данный ему в провожатые трибуном, отвел его на ту сторону Тибра в замок Святого Ангела, где ему уже были приготовлены апартаменты.

На следующий день, надеясь, что милосердный Господь умерит то великое смятение, что жгло его душу, он отправился в ближайшую церковь и молился там до полудня, потом возвратился в замок Святого Ангела. Он попросил было привести сюда своего друга Гвидарелли, но ему намекнули, что не следует вступать ни с кем ни в какие разговоры, прежде чем он не повидается с трибуном. Так он и прождал до самого вечера, когда наконец за ним пришли. Судя по всему, Кола ди Риенци вершил все свои дела только ночами.

Итак, Джаннино явился в Капитолий, и трибун, встретив его еще более почтительно, чем накануне, снова заперся с ним наедине в одной из зал.

Тут-то Кола ди Риенци и изложил Джаннино свой план кампании: он незамедлительно отправит послания папе, императору, всем государям христианского мира, предложит им прислать в Рим своих послов, дабы те выслушали сообщение чрезвычайной важности, но какое это сообщение, он пока умолчит; потом, когда все послы сойдутся на торжественный совет, он выведет Джаннино во всех королевских регалиях и объявит им, что вот он – настоящий король Франции… Разумеется, если только ноблиссимо синьоре даст на то свое согласие.

Джаннино стал королем Франции только со вчерашнего вечера, а сиенским банкиром он был уже целых двадцать лет, и он ломал себе голову – чего ради и с какой целью Риенци так хлопочет о его правах на французский престол, действует с таким лихорадочным нетерпением, что порой даже дрожь пробегает по дородному телу римского владыки. Почему теперь, когда после смерти Людовика X на французском престоле сменилось уже четверо королей, он решил завести династические споры? Только ли ради того, как он сам уверял, чтобы изобличить чудовищную несправедливость и восстановить в правах обойденного принца? Но трибун довольно скоро проговорился об истинной цели этого предприятия.

– Настоящий король Франции мог бы вернуть папу в Рим. У лжекоролей есть и будут только лжепапы.

Риенци заглядывал далеко вперед. Война между Францией и Англией, превращавшаяся постепенно в войну одной половины западного мира против другой, имела если не подлинной подоплекой, то, во всяком случае, юридическим обоснованием спор чисто династический о наследственных правах на французский престол. Поэтому, если в нужный момент предъявить законного претендента на корону Франции, претензии двух других королей окажутся несостоятельными. Тогда европейские правители, по крайней мере правители, настроенные миролюбиво, явившись в Рим на ассамблею, низложат короля Иоанна II и вернут корону Иоанну I. А Иоанн I разрешит святому отцу вернуться в Вечный город. Таким образом, французский двор не будет больше домогаться земель Италии, являющихся частью Священной империи; кончится борьба гвельфов с гибеллинами; Италия вновь обретет свое единство, и есть надежда, что вернет она себе и былое величие; и, наконец, папа и король Франции, ежели они того пожелают, смогут даже сделать Кола ди Риенци – сына императора, поборника величия Италии и всеобщего мира – императором, но императором не на немецкий лад, а на античный! Мать Кола родом из Трастевере, где до сих пор бродят тени Августа, Тита, Траяна, не брезгуя тавернами, и тут есть о чем помечтать…

На следующий день, 4 октября, во время третьего их свидания, на сей раз происходившего днем, Риенци передал Джаннино, которого отныне величал только Джованни Французским, все бумаги, касающиеся этого необыкновенного дела: исповедь его приемной матери, рассказ брата Журдена Испанского и письмо брата Антуана; потом, кликнув своих секретарей, он начал диктовать послание, подтверждающее подлинность вышеизложенного:

– «Мы, Кола ди Риенци, рыцарь милостию Апостольского престола, преславный сенатор Святого града, судья, военачальник и трибун римского народа, внимательно изучили бумаги, врученные нам братом Антуаном, и тем больше придали им веры после того, что стало нам ведомо и услышано, и истинно по воле Божией французское государство уже долгие годы страдает как от войн, так и от различных иных бедствий, кои насылает на него Господь, – то, мы полагаем, во искупление обмана, жертвой коего стал сей человек, который долго в нищете и неизвестности пребывал…»

Трибун вел себя не так, как накануне, – видно, его что-то тревожило: стоило какому-нибудь не совсем обычному шуму достичь его слуха, и он тут же прекращал диктовать, но прекращал также, если кругом залегала полная тишина. Взгляд его больших глаз то и дело обращался к открытым окнам – можно было подумать, будто он хочет заглянуть в душу Вечного города.

– «…Джаннино, представший перед нами по нашему приглашению в четверг второго октября месяца. Прежде чем сказать ему то, что нами должно было быть ему сказано, мы расспросили его, кто он таков, какое занимает положение, как его имя, равно как и имя его отца, обо всем прочем, его касающемся. Выслушав его ответы, мы убедиться могли, что им сообщенное нам полностью совпадает с письмами брата Антуана; после чего со всей почтительностью мы открыли ему, что нам ведомо стало. Но коли нам известно, что в Риме против нас началось брожение…»

Джаннино так и подскочил. Как! Кола ди Риенци, облеченный неограниченной властью, он, что отряжает своих посланцев к папе, ко всем государям мира, боится… Он взглянул на трибуна, и тот, отвечая на его безмолвный вопрос, медленно опустил ресницы, под завесой которых не стало видно светлых его глаз; правая ноздря по-прежнему подергивалась…

– Семейство Колонна, – хмуро пояснил он.

Потом снова стал диктовать:

– «Коль скоро мы опасаемся, что погибнуть можем прежде, чем сумеем оказать ему поддержку или помощь при восхождении на законный престол, мы приказали все имеющиеся письма перебелить и вручили их ему в собственные руки в субботу четвертого октября месяца тысяча триста пятьдесят четвертого года, скрепив их нашей собственной печатью, на коей изображена большая звезда в окружении восьми звезд меньшего размера с малым кружком посредине, так же как и гербами Святой церкви и народа римского, дабы истина, в сих письмах содержащаяся, была подтверждена сугубо и дабы узнал об этом весь христианский мир. Да дарует нам всемилостивый и всеблагий Господь наш Иисус Христос жизнь долгую, дабы стать нам свидетелями торжества правого дела! Аминь, аминь!»

Когда послание было готово, Риенци подошел к открытому окну и, взяв за плечо Иоанна I почти отцовским жестом, указал ему на груду развалин античного форума чуть ниже, в сотне шагов от Капитолия, на триумфальные арки, на лежащие в руинах храмы. Лучи заката окрашивали в розовый цвет эту воистину сказочную каменоломню, где вандалы и папы целых десять веков добывали мрамор и все еще не истощили ее. Из храма Юпитера виден был еще храм весталок, лавр, выросший в храме Венеры…

– Вот здесь, – трибун указал на площадь древней римской курии, – вот здесь был убит Цезарь… Не окажете ли вы, высокородный синьор, одной услуги, причем весьма важной? Вас еще никто не знает, никому не известно, кто вы, и пока вы можете разъезжать по стране, как простой горожанин, житель Сиены. Я намерен помогать вам всем, что только в моих силах, но для этого я должен остаться в живых. Я знаю, против меня готовится заговор. Я знаю, что враги мои ищут моей погибели! Знаю, что перехватывают моих гонцов, которых я посылаю за пределы Рима. Отправляйтесь в Монтефьясконе, предстаньте от моего имени перед кардиналом Альборнезом и скажите ему, пусть пришлет мне, и как можно быстрее, войска.

В какую переделку за столь короткий срок ухитрился попасть Джаннино! Требовать себе французский престол! И только-только он успел стать претендентом на корону Франции, как тут же превратился в эмиссара римского трибуна и едет к кардиналу просить тому на помощь людей. Он не ответил ни да ни нет, он уже сейчас ни на что не мог ответить отказом, но и ни на что не мог согласиться.

На следующий день, 5 октября, проскакав половину суток, он добрался до этого самого Монтефьясконе, проезжая который всего пять дней назад он так хулил Францию и французов. Он имел беседу с кардиналом Альборнезом, который тотчас же решился идти на Рим со всем имеющимся в его распоряжении войском, но было уже слишком поздно. Во вторник, 7 октября, Кола ди Риенци был убит.

Глава IV
Посмертный король

А Джованни Французский возвратился к себе в Сиену, снова занялся банковскими операциями и торговлей шерстью и в течение целых двух лет вел себя тише воды ниже травы. Только стал чаще глядеться в зеркало. И каждый вечер, ложась в постель, он напоминал себе, что он сын королевы Клеменции Венгерской, родственник государям Неаполитанским, праправнук Людовика Святого. Но природа не наделила его безудержной отвагой души: где же это видано – в сорок лет вдруг покинуть Сиену и крикнуть во всеуслышание: «Я король Франции!» Да его тут же безумным сочтут! Особенно же заставило его призадуматься убийство Кола ди Риенци, его покровителя, правда, покровительство это длилось всего три дня. И к тому же чего он пойдет искать?

Однако трудно было сохранить полную тайну, хоть чуточку не проболтаться своей жене Франческе, любопытной, как и все женщины, своему другу Гвидарелли, любопытному, как все нотариусы, и своему духовнику фра Бартоломео из ордена доминиканцев, любопытному, как вообще все исповедники.

Фра Бартоломео, восторженный и болтливый итальянский монах, уже видел себя капелланом короля. Джаннино показал ему бумаги, полученные от Риенци, а монах украдкой разболтал о них всему городу. И вскоре сиенцы уже шептались об этом чуде – подумать только, их согражданин оказался законным государем Франции! Перед палаццо Толомеи собирались толпы зевак; когда к Джаннино приходили заказывать шерсть, то сгибались перед ним в три погибели; считалось честью заключить с ним торговую сделку; на него указывали пальцами, когда он шагал по узеньким сиенским улочкам. Французы, прибывавшие в Сиену по коммерческим делам, утверждали, будто он как две капли воды похож на их принцев крови, такой же белокурый, толстощекий, с такими же бровями вразлет.

И вот уже сиенские купцы разнесли эту весть, отписали во все государства Европы, где имелись отделения итальянских банков. И тут вдруг обнаружилось, что братья Журден и Антуан, двое августинцев, которых числили почему-то в мертвых, ибо в письмах своих называли они себя недужными старцами, оказались живы и здоровы и даже готовились отправиться паломниками в Святую землю. И вот уже два этих монаха написали в Совет Сиенской республики, дабы подтвердить свои прежние показания, а брат Журден написал даже самому Джаннино, изложив ему все беды, обрушившиеся на Францию, и заклиная набраться мужества!

А беды и впрямь были велики. Король Иоанн II, «лжекороль», как именовали его теперь сиенцы, истощил весь свой воинский гений в великой битве, которую он дал врагу на западе Франции, близ Пуатье. И коль скоро его покойного батюшку Филиппа VI разбила под Креси пехота, Иоанн II, готовясь к битве при Пуатье, решил ссадить с коней своих рыцарей, но приказал им не снимать тяжелых доспехов – так они и двинулись на неприятеля, поджидавшего их на вершине холма. Всех его рыцарей искрошили в их панцирях, точно вареных омаров.

Старший сын короля, дофин Карл, командовавший боевым отрядом, не участвовал в схватках, как уверяли, по приказу отца, но родительский приказ он выполнил с излишним рвением; говорили также, что у дофина отекает рука и поэтому, мол, он не может долго держать меч. Так или иначе, его, мягко говоря, благоразумие спасло для Франции известное количество рыцарей, а тем временем оставшийся в одиночестве Иоанн II, рядом с которым находился только младший его сын Филипп, то и дело кричавший: «Отец, берегитесь, опасность слева! Отец, берегитесь, опасность справа!» – как будто можно уберечься от целой неприятельской армии, – был взят в плен каким-то пикардийским рыцарем, состоявшим на службе у англичан.

Сейчас король Валуа был пленником короля Эдуарда III. Но дадут ли за него выкуп в такую сказочную сумму, как миллион флоринов? О нет, нет, нечего рассчитывать на сиенских банкиров, они таких денег наверняка не дадут.

Все эти новости оживленно обсуждались октябрьским утром 1356 года перед Советом Сиенской республики на красивейшей площади, спускавшейся амфитеатром и окруженной десятком палаццо охряного и розового цвета; спорили, яростно размахивая руками, отчего испуганно вспархивали голуби, как вдруг вперед выступил фра Бартоломео в белом своем одеянии, подошел к самой многочисленной группе сограждан и, подкрепляя делом свою принадлежность к ордену доминиканцев-проповедников, стал вещать, словно бы с церковной кафедры.

– Теперь мы наконец-то увидели, каков этот король, сдавшийся в плен, и каковы его права на корону Людовика Святого. Пришел час торжества справедливости; бедствия, что обрушивались на Францию в течение двадцати пяти лет, были посланы ей как кара за совершенные ею преступления, а Иоанн Валуа не кто иной, как узурпатор… Usurpatore, usurpatore! – вопил фра Бартоломео, а слушатели тем временем все прибывали. – И он не имеет никаких прав на французский престол. Подлинный законный король Франции здесь у нас, в Сиене, и весь мир это знает, и зовется он Джаннино Бальони…

Пальцем он ткнул куда-то вверх, к крышам домов, очевидно желая указать на палаццо Толомеи.

– Его считают сыном Гуччо, сына Мино, но на самом деле он родился во Франции от короля Людовика Десятого и королевы Клеменции Венгерской.

Эта пламенная речь произвела на сиенцев такое оглушающее впечатление, что в ратуше срочно собрался Совет республики и потребовал, чтобы фра Бартоломео принес все бумаги; бумаги были тщательно изучены, и после длительного совещания решено было считать Джаннино королем Франции. Ему помогут вернуть утраченное королевство: назначат совет из шестерых самых рассудительных и самых богатых граждан, дабы блюсти его интересы, и сообщат папе, императору, всем государям и парижскому парламенту, что, мол, существует на свете родной сын Людовика X, которого постыдно лишили законного престола, но который решил востребовать корону Франции. И первым делом ему выделили почетную стражу и назначили пенсион.

Поначалу Джаннино перепугался всей этой суматохи и от всего отказался. Но Совет настаивал; Совет потрясал перед ним его же собственными документами и требовал, чтобы он дал свое согласие. В конце концов он рассказал о своих встречах с Кола ди Риенци, трагическая смерть которого стала для него чуть ли не наваждением, и тут всеобщее ликование достигло неслыханного накала: юные сиенцы из самых высокородных фамилий оспаривали друг у друга честь попасть в его личную стражу; на улицах чуть ли не затевались побоища, как в день palio – спортивных состязаний.

Все эти восторги длились всего лишь месяц, и в течение этого месяца Джаннино расхаживал по городу с собственной свитой, как и подобает особе королевской крови. Его жена совсем растерялась, не зная, как ей следует себя вести, и подчас ее брало сомнение, достойна ли она, простая горожанка, миропомазания в Реймсе. А ребятишек даже в будни водили теперь в праздничной одежде. Стало быть, старший сын Джаннино от первого брака, Габриеле, теперь наследник престола? Габриеле II – король Франции… звучит несколько странновато… А вдруг – и беднягу Франческу Агадзано начинала бить дрожь, – вдруг папу заставят расторгнуть их брак как неподобающий для августейшей персоны, чтобы ее муж женился на какой-нибудь королевской дочке?..

Негоцианты и банкиры, состоявшие в переписке с представителями итальянских компаний за границей, охладели первыми. Во Франции и так дела идут неважно, так к чему же ей навязывать еще нового короля? Барди из Флоренции просто не могли слышать без смеха, что законный государь Франции какой-то сиенец! Во Франции уже есть свой король – Валуа, он сейчас пленник Англии и живет припеваючи в отеле Савой на Темзе и утешается после гибели обожаемого своего Ла Серда с молодыми рыцарями. Франция имеет также английского короля, правящего большей частью страны. А теперь к престолу еще подбирается король Наваррский, внук Маргариты Бургундской, прозванный Карлом Злым. И все здорово задолжали итальянским банкам… Хороши же эти сиенцы, поддерживающие притязания своего дражайшего Джаннино!

Совет республики не послал никаких писем государям, не отправил послов папе и своих представителей в парижский парламент. А вскоре у Джаннино отобрали его пенсион и разогнали почетную стражу.

Но теперь уж он сам, вовлеченный в эту авантюру чуть ли не против собственной воли, не мог от нее отказаться. Дело шло о его чести, и его мучило теперь, правда несколько запоздалое, тщеславие. Он не мог примириться с тем, чтобы он, которого принимали с почетом в Капитолии, который жил в замке Святого Ангела, который шествовал по Риму в сопровождении кардинала, превратился в ничтожество. Целый месяц он разгуливал по Сиене со свитой, как настоящий государь, и теперь страдал, когда, входя в Дуомо, у которого только-только закончили красивейший черно-белый фасад, слышал среди молящихся шепот: «Видите, видите, это он уверял, будто он наследник французского престола!» Раз уж было решено, что он король, он королем и останется. И от своего имени он послал письмо папе Иннокентию V, который в 1352 году занял место Пьера Роже; написал королю Англии, королю Наваррскому, королю Венгерскому, вложив копии документов и прося восстановить его в правах. Возможно, этим бы все дело и ограничилось, если бы Людовик Венгерский, единственный из всех его новоявленных родичей, не ответил ему. Людовик доводился племянником королеве Клеменции, и в письме он именовал Джаннино королем и поздравлял его с тем, что он рожден от столь высокородных родителей!

И вот 2 октября 1357 года, через три года после первой своей встречи с Кола ди Риенци, ровно день в день, Джаннино, захватив с собой все свои бумаги, а также две с половиной сотни золотых экю и две тысячи шестьсот дукатов, зашив монеты в пояс, отправился в Буду – просить защиты и помощи у своего далекого кузена, единственного, кто признал его права. Его сопровождали четверо оруженосцев, оставшихся верными его делу.

Но когда Джаннино два месяца спустя прибыл в Буду, он не обнаружил там Людовика Венгерского. Так и прождал его всю зиму Джаннино, а дукатов становилось все меньше. Зато в Буде он нашел одного сиенца, некоего Франческо дель Контадо, достигшего здесь епископского сана.

Наконец в месяце марте венгерский кузен вернулся в свою столицу, но не принял Джованни Французского. Он приказал своим сеньорам его расспросить, и те поначалу заявили, что они, мол, убеждены в законности его притязаний, но уже через неделю бросились в другую крайность и заверили своего государя, что претензии Джованни незаконны, да и вообще все это обман. Джаннино протестовал, он не пожелал покинуть Венгрию. Создал свой собственный совет, который и возглавил сиенский епископ; ему даже удалось завербовать среди венгерской знати, наделенной чересчур живым воображением и готовой впутаться в любую авантюру, пятьдесят шесть дворян, которые поклялись идти за ним вместе со своей тысячей всадников и четырьмя тысячами лучников и даже в ослеплении великодушия предложили ему свои кошельки, а расплатится он, мол, когда будет у него на то возможность.

Но для того чтобы экипировать свое войско и покинуть страну, требовалось разрешение короля Венгерского. А король, хоть и носил прозвище Великого, видимо, был не слишком тверд в своих решениях, поэтому он захотел собственнолично изучить бумаги Джаннино и, подтвердив, что они подлинные, во всеуслышание обещал поддерживать его притязания и даже субсидировать их, однако через неделю заявил, что по здравом размышлении отказывается от этого предприятия.

Тем не менее 15 мая 1359 года епископ Франческо дель Контадо вручил претенденту на французский престол письмо, помеченное тем же числом, скрепленное печатью Венгерского королевства, и в письме этом Людовик Великий, «наконец-то просвещенный солнцем истины», удостоверял, что Джаннино ди Гуччо, выросший в городе Сиене, действительно происходит из королевской семьи и от своих венгерских предков, законный сын блаженной памяти короля Людовика X Французского и королевы Клеменции Венгерской. В письме равно подтверждалось, что Божественное Провидение, остановив свой выбор на королевской кормилице, возжелало, чтобы состоялась подмена новорожденного принца другим младенцем, смерть коего спасла от верной погибели Джаннино, «так в далекие времена Дева Мария, скрывшись в Египет, спасла своего младенца, распространив слух, будто его нет в живых…»

Тем не менее епископ Франческо посоветовал претенденту на французский престол покинуть Буду как можно скорее, пока король Венгерский не переменил своего решения, тем паче что он, Франческо, не совсем уверен, что письмо продиктовано лично им и что печать приложена к письму по его приказу…

На следующий же день Джаннино выехал из Буды, даже не успев собрать свое войско, то, что было к его услугам, но все же со свитой, довольно пышной для государя, не имеющего государства. Джованни Французский прибыл в Венецию, заказал там себе королевское одеяние, а затем посетил Тревизо, Падую, Феррару, Болонью и наконец возвратился в Сиену после почти полуторагодовых блужданий по свету, дабы выставить свою кандидатуру в Совет республики.

Но коль скоро он завоевал на выборах третье место, Совет объявил выборы недействительными именно потому, что он сын Людовика X, именно потому, что его признал таковым король Венгрии, именно потому, что он нездешний. И его лишили сиенского гражданства.

Проезжал как-то через Тоскану великий сенешаль короля Неаполитанского, державший путь в Авиньон. Джаннино бросился к нему за поддержкой, ведь Неаполь – колыбель его королевского рода по материнской линии. Но осмотрительный сенешаль посоветовал ему обратиться непосредственно к папе.

Весной 1360 года Джаннино явился в папскую резиденцию в простом одеянии пилигрима, и на сей раз вовсе без эскорта, так как благородные венгерцы покинули его. А папа Иннокентий VI наотрез отказался его принять. Франция и без того немало досаждала святому отцу, чтобы он еще стал возиться с этим чудаком, с этим посмертным королем!

Иоанн II Добрый все еще находился в плену; в Париже вспыхнуло восстание, и глава его, купеческий прево Этьен Марсель, был убит после своей попытки установить народную власть. Неспокойно было также и в деревнях, где поднялись так называемые жаки, доведенные нищетой до отчаяния. Резня шла повсюду, резали, не слишком разбираясь, где враг, а где друг. Дофин, тот, у которого отекали руки, без войска и без денег бился с англичанами, бился с наваррцами, бился даже с парижанами с помощью Бретона Дюгесклена, которому он вручил меч, коль скоро у того руки не опухали. Кроме того, он хлопотал о выкупе своего отца.

Между различными, но равно обессиленными группами смутьянов царила полная неразбериха: отряды, называвшие себя солдатами, превратились в обыкновенные разбойничьи шайки, грабили путников, убивали направо и налево просто потому, что пристрастились убивать.

Для главы католической церкви пребывание в Авиньоне стало столь же небезопасно, как и в Риме, даже при Колоннах. Приходилось все время вести переговоры о мире, вести их в спешном порядке, требовать, чтобы оба окончательно измотанных противника примирились, и пусть король Англии откажется от притязаний на престол Франции и владеет по праву отвоеванной им половиной страны, и пусть король Франции на другой половине установит хоть какой-то порядок. На что еще папе нужен был этот смутьян-пилигрим, который требовал себе Французское королевство, потрясая сомнительными признаниями никому не известных монахов и письмом короля Венгрии, хотя тот от этого письма уже успел отречься?

Тогда Джаннино в надежде раздобыть толику денег начал бродить из харчевни в харчевню, стараясь заинтересовать своей историей случайных собутыльников, которые могли позволить себе роскошь посидеть часок-другой за кувшином вина и послушать рассказчика, стал просить защиты у влиятельных якобы лиц, никакого влияния не имевших, снюхивался с интриганами, неудачниками, наемниками, с главарями шаек английских солдат, которые, добравшись до Прованса, грабили теперь и этот край. Он производил впечатление безумца и впрямь стал безумным.

Как-то январским днем 1361 года нотабли Экса задержали его, когда он сеял смуту в их городе. Они сплавили его в Марсель, где местный судья приказал бросить его в темницу. Через восемь месяцев Джаннино удалось бежать, но его поймали, и поскольку он уверял, что принадлежит к королевскому Неаполитанскому дому, поскольку он с пеной у рта доказывал, что он, мол, сын Клеменции Венгерской, судья отослал его в Неаполь.

А в Неаполе как раз в эти дни шли переговоры о бракосочетании королевы Жанны, наследницы Роберта Астролога, с младшим сыном Иоанна II Доброго. А сам Иоанн, возвратившись из своего веселого пленения после того, как дофин заключил в Бретиньи мир, понесся в Авиньон, где только что опочил Иннокентий VI. И король Иоанн II изложил новому папе, Урбану V, великолепнейший проект – начать тот самый пресловутый Крестовый поход, чего не сумели добиться ни его отец Филипп Валуа, ни его дед Карл!

В Неаполе же Иоанна Посмертного, Иоанна Неизвестного заточили в замок Эф; в окошечко своего узилища он мог видеть Новый замок – Maschio Angiono, – откуда сорок шесть лет назад, не помня себя от счастья, отбыла его матушка, чтобы стать королевой Франции.

Здесь он и скончался год спустя, разделив со всеми проклятыми королями их участь, пропетляв по жизни самыми невероятными путями.

Когда Жак де Моле, охваченный пламенем костра, предал анафеме род Филиппа Красивого, уж не было ли ведомо ему, изучавшему науку волшебства и дивинации, которая, как говорили, была знакома тамплиерам, какая участь уготована потомкам Капетингов? А может быть, задыхаясь от дыма, он обрел пророческий дар лишь в смертный свой час?

Народы обычно несут на себе куда дольше бремя проклятия, чем навлекшие на себя проклятие государи.

Из потомков мужского пола Филиппа Красивого ни один не избежал трагической участи, ни один не дожил до преклонных лет, кроме Эдуарда Английского, которому так и не довелось править Францией.

Но народ еще не до конца испил чашу страдания. Придется ему еще ходить под мудрым королем, под королем безумным, под королем слабым и целых семьдесят лет терпеть различные бедствия, прежде чем загорится новый костер, на который пошлют как искупительную жертву Деву Франции, и унесут воды Сены проклятие Великого магистра.