Текст книги "Арсен Люпен"

Ганимар с удивлением смотрел на заключенного.

– Но откуда вам это известно?

– Я только что получил телеграмму, которую ждал.

– Вы только что получили телеграмму?

– Только сейчас, дорогой друг. Из вежливости я не хотел читать ее в вашем присутствии. Но если вы позволите…

– Вы смеетесь надо мной, Люпен.

– Соблаговолите, мой добрый друг, тихонечко расколоть это яйцо. Вы сами убедитесь, что я над вами не насмехаюсь.

Ганимар машинально исполнил просьбу и лезвием ножа разбил яйцо. У него вырвался удивленный возглас. В скорлупе пустого яйца оказался клочок бумаги. По просьбе Арсена он развернул его. Это была телеграмма или, скорее, часть телеграммы, от которой оторвали почтовые штемпели:

Договор заключен. Сто тысяч монет уплачено. Все хорошо.

– Сто тысяч монет? – спросил он.

– Да, сто тысяч франков! Мало, но, впрочем, времена тяжелые… А у меня так много общих расходов! Если бы вы знали, каков мой бюджет… бюджет большого города!

Ганимар встал. Плохое настроение улетучилось. Он задумался на несколько секунд над делом, чтобы отыскать в нем слабое место. Затем тоном, в который он вложил все свое профессиональное восхищение, произнес:

– К счастью, таких, как вы, и дюжины не наберется, иначе пришлось бы закрыть нашу лавочку.

Арсен Люпен изобразил самое простодушное выражение лица и ответил:

– Ну что вы! Просто хотелось немного развлечься, чем-то заполнить свободное время… тем более что операцию можно было с успехом осуществить лишь при условии, что я буду находиться в тюрьме.

– Как! – воскликнул Ганимар. – Ваш процесс, защита, следствие – разве этого недостаточно для вашего развлечения?

– Нет, ибо я решил не присутствовать на моем процессе.

– Что?!

Арсен Люпен, не спеша, повторил:

– Я не буду присутствовать на моем процессе.

– В самом деле?

– Ну подумайте, дорогой Ганимар, неужели вы допускаете, что я буду гнить на сырой соломе? Вы меня обижаете. Арсен Люпен проводит в тюрьме столько времени, сколько ему нравится, и ни минутой больше.

– Может быть, разумнее начинать с того, чтобы не попадать сюда, – с иронией возразил инспектор.

– А! Месье насмехается? Месье вспоминает, что он имел честь арестовать меня? Так знайте же, мой уважаемый друг, что никому, в том числе и вам, не удалось бы задержать меня, если бы в этот критический момент мое внимание не было поглощено чем-то более важным.

– Интересно.

– На меня, Ганимар, тогда смотрела женщина, а я любил ее. Понимаете ли вы глубокий смысл этого факта: на вас смотрит женщина, которую вы любите? Остальное для меня почти не имело значения, клянусь вам. Именно поэтому я и нахожусь здесь.

– И довольно давно, разрешите вам заметить.

– Сначала я хотел забыть. Не смейтесь: приключение было очаровательным, и я до сих пор храню о нем трогательное воспоминание… Кроме того, я немного неврастеник. В наши дни жизнь проходит в таком лихорадочном темпе! И в определенные моменты надо устраивать для себя то, что называется «изоляционной терапией». Тюрьма – превосходное место для такого рода лечения. Оздоровительный курс здесь проводится со всей строгостью.

– Вы издеваетесь надо мной, Арсен Люпен, – заметил полицейский.

– Ганимар, – отчеканил Люпен, – сегодня пятница. В следующую среду я приду к вам выкурить сигару на улицу Перголези в четыре часа дня.

– Я жду вас, Арсен Люпен.

Как два добрых приятеля, отдающих друг другу дань заслуженного уважения, они обменялись рукопожатием, и старый полицейский направился к двери.

– Ганимар!

Сыщик обернулся.

– В чем дело?

– Ганимар, вы забыли свои часы.

– Часы?

– Да, они как-то попали в мой карман.

И он возвратил их с извинениями.

– Простите меня… дурная привычка… Ведь вовсе не обязательно лишать вас ваших часов только потому, что у меня отобрали мои. Тем более что здесь у меня оказался хронометр, на который я пожаловаться не могу, он вполне устраивает меня.

И Люпен достал из ящика стола большие золотые часы в тяжелом и удобном корпусе, украшенные увесистой цепочкой.

– А эти часы из какого кармана? – спросил Ганимар.

Арсен Люпен мельком взглянул на инициалы.

– Ж.Б… Черт возьми, кто бы это мог быть? Ах да! Припоминаю: это Жюль Бувье, мой следователь, прелестный человек…

Побег Арсена Люпена

В тот момент, когда Арсен Люпен, закончив трапезу, доставал из кармана красивую сигару с золотым ободком и со снисхождением рассматривал ее, дверь камеры открылась. Он едва успел бросить сигару в ящик и отойти от стола. Вошел надзиратель: настал час прогулки.

– Я ждал вас, мой дорогой друг, – воскликнул Люпен, как обычно, веселым тоном.

Они вышли. И едва скрылись за поворотом коридора, как двое мужчин зашли в камеру и начали тщательно осматривать ее. Один из них был инспектор Дьези, другой – инспектор Фольанфаном.

Надо было положить этому конец. Вне всяких сомнений, Арсен Люпен поддерживал связь с внешним миром и своими сообщниками. Накануне газета «Гран журналь» опять опубликовала следующие строки, адресованные ее сотруднику, отвечавшему за судебную хронику:

Месье!

В статье, опубликованной на днях, вы позволили писать обо мне в таком тоне, который ничем не может быть оправдан. За несколько дней до открытия процесса я явлюсь за объяснениями.

С глубоким уважением,

Арсен Люпен.

Почерк и впрямь принадлежал Арсену Люпену. Значит, письма посылал он. И получал их. Таким образом, не было сомнений, что узник готовится к побегу, о котором он сам объявил таким вызывающим способом.

Положение стало просто нетерпимым. В полном согласии со следователем, начальник Управления национальной безопасности Дюдуи самолично отправился в Санте, для того чтобы объяснить директору тюрьмы, какие меры предосторожности следует принять. И едва появившись там, послал двух своих людей в камеру заключенного.

Они приподняли каждую плитку пола, развинтили кровать, сделали все, что обычно делается в подобных случаях, но в итоге ничего не обнаружили. И уже собирались прекратить поиски, как вдруг прибежал запыхавшийся надзиратель:

– Ящик… посмотрите в ящике стола. Когда я входил, мне показалось, что он задвинул его.

Они осмотрели ящик, и Дьези воскликнул:

– Слава Богу, на этот раз он попался.

Фольанфан остановил его:

– Постой-ка, пусть шеф проведет осмотр.

– Однако это шикарная сигара.

– Оставь ее, и пойдем сообщим об этом шефу.

Две минуты спустя месье Дюдуи осматривал ящик. Сначала он обнаружил в нем подборку статей, вырезанных из газет и посвященных Арсену Люпену, затем – кисет для табака, трубку, тонкую и прозрачную, как луковая шелуха, бумагу и, наконец, две книги.

Он прочел их названия. Это был «Культ героев» Карлейля в английском издании и прелестный эльзевир[2]2
  Эльзевир – название книг, напечатанных в знаменитых голландских типографиях XVI–XVII вв.


[Закрыть] в переплете того времени: «Беседы» Эпиктета, немецкий перевод, опубликованный в 1634 г. Перелистав их, Дюдуи отметил, что на всех страничках имелись пометки, записи, подчеркнутые строки. Были они условными знаками или просто указывали на усердие, с которым была прочитана книга?

– Мы подробно изучим это, – сказал месье Дюдуи.

Он осмотрел кисет, трубку. Затем схватил пресловутую сигару с золотым ободком.

– Черт возьми! Неплохо живет наш приятель, – воскликнул он. – Ну просто как Анри Кле!

Машинальным жестом курильщика Дюдуи поднес сигару к уху, надломил ее. И в ту же секунду вскрикнул от удивления. Сигара согнулась под нажимом пальцев. Дюдуи повнимательнее осмотрел ее и сразу же заметил что-то белое между табачными листьями. Осторожно, с помощью булавки полицейский вытащил рулончик из очень тонкой бумаги, величиной не более зубочистки. Это была записка. Дюдуи развернул ее и прочитал следующие слова, написанные мелким женским почерком:

Ворон занял место другого. Восемь из десяти подготовлены. При нажатии на подножку с внешней стороны доска приподнимается по всей плоскости. От двенадцати до шестнадцати Л.С. будет ждать ежедневно. Но где? Немедленно ответьте. Будьте спокойны, ваша подруга оберегает вас.

Месье Дюдуи задумался на секунду и сказал:

– Это довольно ясно… ворон… восемь клетушек… От двенадцати до шестнадцати значит между полуднем и четырьмя часами…

– Но этот Л.С., который будет ждать?

– Л.С. в данном случае должно означать: автомобиль, лошадиная сила, не так ли в спортивном языке обозначают силу мотора? Двадцать четыре Л.С. – это автомобиль в двадцать четыре лошадиные силы.

Дюдуи встал и спросил:

– Заключенный заканчивал завтрак?

– Да.

– И, наверное, еще не прочитал это послание, о чем свидетельствует внешний вид сигары; он, вероятно, только что получил ее.

– Но каким путем?

– В продуктах, хлебе или картофелине, кто знает?

– Невозможно. Мы разрешили ему заказывать еду только для того, чтобы поймать его в ловушку, но ничего не нашли.

– Сегодня вечером мы поищем ответ Люпена. А пока подержите его где-нибудь вне этой камеры. Я сейчас отнесу эту записку господину следователю. Если он согласится со мной, мы тут же сфотографируем письмо, и через час вы сможете опять положить его в ящик вместе с другими предметами, точно такой же сигарой и подлинным посланием внутри. Заключенный не должен ничего заподозрить.

Слегка заинтригованный, месье Дюдуи вновь пришел вечером в канцелярию тюрьмы в сопровождении инспектора Дьези.

В углу на плите стояли три тарелки.

– Он уже поел?

– Да, – ответил начальник тюрьмы.

– Дьези, потрудитесь разрезать на тончайшие кусочки эти остатки макарон и разломите булочку… Ничего?

– Ничего, шеф.

Месье Дюдуи осмотрел тарелки, вилку, ложку, наконец, нож с закругленным кончиком, как предписано уставом. Покрутил ручку влево, затем вправо. При повороте вправо ручка раскрутилась. Нож был полым внутри, и в нем, как в футлярчике, лежал листок бумаги.

– Эка невидаль! – заметил Дюдуи. – Не больно то хитро для такого парня, как Арсен. Но не будем терять время. Дьези, отправляйтесь-ка на разведку в ресторан.

Затем он прочел:

Я полагаюсь на вас, Л.С. должен следовать в отдалении каждый день. Я пойду навстречу. До скорого свидания, моя дорогая и чудесная.

– Наконец-то, – воскликнул месье Дюдуи, потирая руки, – кажется, дела идут хорошо. Маленький толчок с нашей стороны – и побег удастся… по крайней мере настолько, чтобы позволить нам схватить сообщников.

– А если Арсен Люпен ускользнет от вас? – усомнился начальник тюрьмы.

– Мы подключим необходимое количество людей. И если все-таки он окажется слишком проворным… ей-богу, тем хуже для него! Что касается его шайки… если шеф отказывается говорить, то заговорят другие.

И действительно, Арсен Люпен был не очень разговорчив. Несколько месяцев следователь Жюль Бувье напрасно мучился с ним. Допросы превращались в бессмысленные словопрения со следователем и адвокатом, мэтром Данвалем, одним из корифеев адвокатского дела, который знал об обвиняемом ничуть не больше первого встречного.

Время от времени из вежливости Арсен Люпен небрежно бросал:

– Да, конечно, господин следователь, я с вами согласен: ограбление Лионского банка, кража на Вавилонской улице, запуск фальшивых денежных знаков, дело о страховых полисах, ограбление замков Армениль, Гуре, Эмблевен, Грозейе, Малаки – все это совершил ваш покорный слуга.

– Тогда не могли бы вы мне объяснить…

– Незачем, я признаюсь во всем сразу, во всем и даже в десять раз большем, чем вы предполагаете.

Потеряв терпение, следователь прекратил нудные допросы. Но ознакомившись с двумя найденными записками, возобновил их. И регулярно в полдень Арсена Люпена вместе с группой заключенных привозили в тюремном фургоне из Санте в полицейский участок. И увозили назад в три-четыре часа дня.

Однажды днем это возвращение происходило при особых обстоятельствах. Поскольку других заключенных Санте еще не допросили, было решено сначала отправить назад Арсена Люпена. Таким образом, в фургоне он был один.

Тюремные фургоны, в просторечии называемые «черными воронами», внутри разделены центральным проходом, откуда открываются дверцы десяти клетушек – пять справа и пять слева. Каждая клетушка устроена таким образом, что в ней можно только сидеть, и, следовательно, пятерых заключенных усаживают одного за другим, а параллельные перегородки разделяют их. Охранник из муниципальной полиции, помещенный в конце прохода, наблюдает за всем происходящим внутри.

Арсена посадили в третью клетушку справа, и тяжелый фургон тронулся. Узник заметил, что фургон уже миновал набережную Орлож и подъезжает к Дворцу правосудия. Тогда посреди моста Сен-Мишель он правой ногой нажал на железную плиту в полу его клетушки. Тут же что-то щелкнуло, и плита незаметно отошла. Он успел заметить, что она находится между колесами.

Люпен ждал, настороженно поглядывая в окошечко. Фургон медленно поехал по бульвару Сен– Мишель. Но на перекрестке у Сен-Жермен остановился. У кого-то из проезжавших пострадала лошадь. Движение приостановилось, и очень скоро образовалась пробка из фиакров и омнибусов.

Арсен Люпен высунул голову. Другой тюремный фургон остановился рядом. Люпен посильнее приподнял плиту, поставил ногу на обод большого колеса и спрыгнул на землю.

Его увидел какой-то возница, прыснул от смеха, затем решил позвать на помощь, но его голос утонул в грохоте снова тронувшихся повозок. Впрочем, Арсен Люпен был уже далеко.

Он добежал до тротуара по левую сторону улицы и оглядел все вокруг, как человек, не знающий, куда ему дальше идти. Затем с решительным видом сунул руки в карманы и небрежной походкой праздного гуляки пошел вверх по бульвару. День выдался великолепный, приятный и мягкий осенний день. Кафе были полны. Арсен Люпен устроился на террасе одного из них.

Он заказал пиво и пачку сигарет. Маленькими глотками опустошив бокал, Люпен спокойно выкурил одну сигарету и закурил следующую. Поднявшись наконец, он попросил официанта позвать метрдотеля.

Последний явился, и Арсен Люпен громко, так, чтобы слышали все, сказал ему:

– Очень сожалею, месье, но я забыл кошелек. Быть может, мое имя вам достаточно хорошо известно, и вы согласитесь предоставить мне кредит на несколько дней. Перед вами Арсен Люпен.

Метрдотель уставился на него, полагая, наверное, что это шутка. Но Арсен повторил:

– Люпен, узник Санте, в настоящее время – в бегах. Смею надеяться, что это имя внушает вам полное доверие.

И он удалился под дружный хохот окружающих, а метрдотель и не подумал окликать его.

Люпен наискось пересек улицу Суффло и повернул на Сен-Жак. Спокойно прогуливаясь по этой улице, он остановился у витрины и покурил. На бульваре Пор-Рояль прикинул, куда идти, справился у прохожих и зашагал прямиком в сторону Санте. Вскоре перед ним выросли высокие мрачные стены тюрьмы. Арсен пошел вперед вдоль этих стен и очутился около жандарма, несшего караул. Сняв шляпу, он спросил:

– Тюрьма Санте, это здесь?

– Да.

– Я хотел бы вернуться в свою камеру. Тюремный фургон не довез меня, я потерялся по дороге, но не хотел бы злоупотреблять…

Охранник рассердился:

– Послушайте-ка, идите своей дорогой, и поживее.

– Простите, пожалуйста, но моя дорога проходит через эту дверь. И если вы, друг мой, помешаете Арсену Люпену переступить сей порог, это может вам дорого обойтись.

– Арсен Люпен! Что вы тут плетете!

– Жаль, что я не захватил визитной карточки, – ответил Арсен, делая вид, что роется в карманах.

Ошарашенный часовой оглядел его с ног до головы. Затем, не говоря ни слова, нехотя потянул за шнурок звонка. Железная дверь приоткрылась.

Через несколько минут, размахивая руками и изображая сильный гнев, в канцелярию вбежал начальник тюрьмы. Арсен улыбнулся:

– Полноте, господни начальник, не хитрите со мной. Как? Меня предусмотрительно сажают одного в фургон, ловко организовывают маленькую пробку, надеясь, что я сбегу и приведу вас к своим друзьям. Но не забывайте о двадцати полицейских агентах, что следовали за нами пешком, в фиакре[3]3
  Фиакр – наемный четырехместный городской экипаж на конной тяге.


[Закрыть] и на велосипедах. Они так отделали бы меня! Живьем от них я бы не вырвался. Кстати, господин начальник, может, именно на это и был расчет?

Пожав плечами, Арсен добавил:

– Я вас прошу, господин начальник, пусть обо мне никто не хлопочет. В тот день, когда я задумаю убежать, мне никто не понадобится.

На третий день газета «Эко де Франс», определенно превращавшаяся в официальный вестник, рассказывающий о подвигах Арсена Люпена, – поговаривали, что он был одним из основных ее вкладчиков, – описала в мельчайших подробностях историю неудавшегося бегства. Даже текст записок, которыми обменивались заключенный и его таинственная подруга, способы передачи этой корреспонденции, сообщничество полиции, прогулка по бульвару Сен-Мишель, случай в кафе на улице Суффло – все было рассказано. Стало известно, что допросы официантов заведения, проведенные инспектором Дьези, не дали никаких результатов. Более того, выяснилось поразительное обстоятельство, свидетельствующее о безграничном разнообразии средств, которыми располагал этот человек: тюремный фургон, в котором его перевозили, оказался подделкой – банда Люпена подменила им один из шести обычных фургонов, обслуживающих тюрьму.

Никто уже не сомневался, что побег Арсена Люпена произойдет в ближайшем будущем. К тому же и сам он недвусмысленно высказывался по этому поводу, а его ответ месье Бувье на следующий день после происшествия только подтвердил это. Когда следователь стал подтрунивать над Люпеном и его неудачей, тот посмотрел на него и холодно сказал:

– Послушайте, что я скажу вам, месье, и поверьте на слово: эта неудачная попытка была частью моего плана бегства.

– Не понимаю, – усмехнулся следователь.

– Вам и незачем понимать.

И поскольку Бувье во время упомянутого допроса, полностью приведенного на страницах «Эко де Франс», вновь приступил к своему расследованию, заключенный скучающе воскликнул:

– Господи Боже ты мой! Зачем все это? Ведь ваши вопросы не имеют никакого смысла!

– Как это «никакого смысла»?

– Я не собираюсь присутствовать на моем процессе.

– Вы не будете присутствовать…

– Не буду, это навязчивая идея, окончательное решение. Ничто не заставит меня отступиться.

Подобная уверенность, необъяснимая утечка информации, происходившая ежедневно, раздражали и озадачивали правосудие. Речь шла о тайнах, которые были известны только Арсену Люпену, следовательно, только он один мог обнародовать эти данные. Но с какой целью открывал он свои секреты? И как это ему удавалось?

Однажды вечером Арсена Люпена перевели в другую камеру, этажом ниже. Следователь завершил дело и отослал его в следственную палату. Наступило затишье, которое продлилось два месяца. Арсен все это время провалялся на постели, как правило, уткнувшись лицом в стену. Замена камеры, судя по всему, довела его: он отказался от встречи с адвокатом, а с охранниками перебросился лишь парой слов.

За две недели до начала процесса узник как будто оживился. Стал жаловаться на нехватку воздуха. По утрам, очень рано, его стали выводить во двор в сопровождении двух тюремщиков.

Общественный интерес к его делу, однако, не угас. Все ждали известия о побеге. Этого почти желали, настолько личность заключенного, его остроумие, веселый нрав, непредсказуемость, гениальная изобретательность и таинственная жизнь нравились толпе. Арсен Люпен должен сбежать. Это было неизбежно, фатально. Люди удивлялись даже, почему все так затянулось. Каждое утро префект полиции спрашивал у секретаря:

– Ну что, он еще не сбежал?

– Нет, господин префект.

– Значит, сбежит завтра.

А накануне суда в редакции «Гран журналь» появился некий господин, вызвал сотрудника, отвечавшего за судебную хронику, бросил ему в лицо карточку и быстро удалился. На карточке были написаны следующие слова:

Арсен Люпен всегда выполняет свои обещания.

Началось слушание дела, зал был набит до отказа. Кому же не хотелось увидеть знаменитого Арсена Люпена и насладиться заведомо увлекательным зрелищем посрамления председателя суда! Адвокаты и судьи, хроникеры и щеголи, художники и светские дамы, весь цвет парижского общества теснился на скамейках для слушателей.

Шел дождь, день был пасмурный, и когда охранники ввели Арсена Люпена, разглядеть его было трудно. Вместе с тем грузная фигура, поведение – подсудимый плюхнулся на свое место и застыл с отсутствующим, безучастным видом – не располагали в его пользу. Адвокат – один из секретарей мэтра Данваля, считавшего уготованную ему роль недостойной себя, – несколько раз обратился к подсудимому. Тот качал головой и помалкивал.

Секретарь суда огласил обвинительный акт, затем председатель произнес:

– Обвиняемый, встаньте. Ваши фамилия, имя, возраст и профессия.

Не получив ответа, он повторил:

– Ваше имя! Я спрашиваю, как вас зовут?

Низким усталым голосом подсудимый произнес:

– Бодрю, Дезире.

По залу пробежал шепоток. Но председатель не сдавался:

– Бодрю, Дезире? О! Прекрасно, новое превращение! Но поскольку это примерно восьмое имя, которое вы выдаете за свое, и оно, без сомнения, такое же вымышленное, как и другие, мы, если позволите, остановимся на Арсене Люпене – под этим именем вас знают лучше.

Председатель заглянул в свои записи и продолжил:

– Ибо, несмотря на все поиски, невозможно установить вашу подлинную личность. Вы представляете собой довольно необычную в современном обществе разновидность человека, не имеющего прошлого. Мы не знаем, кто вы такой, откуда взялись, где прошло ваше детство, короче, не знаем ничего. Три года назад вы вдруг вынырнули неизвестно из какой среды и неожиданно явились перед нами в образе Арсена Люпена, представляющем собой странную смесь ума и порока, безнравственности и великодушия. Собранные нами сведения о вашей предыдущей жизни – скорее предположения. Возможно, некий Роста, выступавший восемь лет назад с фокусником Диксоном, был не кто иной, как Арсен Люпен. Не исключено, что русский студент, посещавший шесть лет назад лабораторию доктора Альтье в больнице Сен-Луи и частенько поражавший учителя изобретательностью своих гипотез в сфере бактериологии и смелостью опытов при изучении кожных заболеваний, был не кем иным, как Арсеном Люпеном. Арсен Люпен – это и тренер по японской борьбе, поселившийся в Париже задолго до того, как здесь заговорили о джиу-джитсу. Арсен Люпен, считаем мы, – это также гонщик велосипедист, завоевавший Большой приз Выставки, получивший 10 000 франков и более не объявившийся. Быть может, Арсен Люпен – это также тот человек, что спас столько людей через маленькое слуховое окно во время благотворительной распродажи… и ограбил их.

Помолчав немного, председатель закончил:

– Таков этот период, который, судя по всему, был не более чем тщательной подготовкой к развернутой вами борьбе против общества, методичной тренировкой, которая позволила вам в высшей степени развить вашу хитрость, энергию и ловкость. Признаете ли вы, что упомянутые факты действительно точны?

Во время этой речи обвиняемый переминался с ноги на ногу, горбился, руки у него повисли, как плети.

При более ярком свете стали заметны его крайняя бледность, впалые щеки, резко выделяющиеся скулы, землистый цвет лица, испещренного маленькими красными пятнами и обрамленного редкой бороденкой. Он сильно состарился и поблек в тюрьме. Ни элегантной фигуры, ни юного лица, которые были опубликованы на фотографиях газет, теперь было не узнать.

Можно было подумать, что он не слышит вопроса, который ему задали. Пришлось повторить его дважды. Тогда он поднял глаза, задумался, затем, сделав отчаянное усилие, прошептал:

– Бодрю, Дезире.

Председатель засмеялся:

– Я все никак не пойму, что за линию защиты вы выбрали, Арсен Люпен. Если вы собираетесь притворяться дураком или невменяемым, дело ваше. Что же касается меня, то я пойду прямо к цели, не считаясь с вашими причудами.

И он перешел к подробному изложению обстоятельств, связанных с кражами, мошенничествами и подлогами, в которых обвинялся Люпен. Иногда он обращался к подсудимому с вопросом. Тот бурчал что-то или не отвечал вовсе.

Начался допрос свидетелей. Последовало несколько незначащих, затем ряд серьезных показаний, отличающихся общей для всех особенностью: они противоречили друг другу. Непонятная неразбериха запутала дискуссию, но, когда в зал пригласили главного инспектора Ганимара, к ней вновь проснулся интерес.

Однако вначале старый полицейский несколько разочаровал аудиторию. Он выглядел не столько смущенным – бывал ведь и не в таких переделках – сколько озабоченным, находящимся не в своей тарелке. Несколько раз Ганимар бросал взгляд в сторону обвиняемого и был явно чем-то обеспокоен. Однако он рассказывал о поисках преступника по всей Европе, о поездке в Америку. Его слушали с такой жадностью, словно речь шла об увлекательнейших приключениях. Но в конце, намекая на свои беседы с Арсеном Люпеном, он дважды прерывался, казался рассеянным и нерешительным.

Было очевидно, что какая-то посторонняя мысль не давала ему покоя.

– Если вам нездоровится, лучше прервем ваши показания, – сказал председатель.

– Нет-нет, только…

Он замолчал, долго пристально посмотрел на обвиняемого и наконец заявил:

– Я прошу разрешения рассмотреть обвиняемого поближе. Тут что-то не сходится.

Он подошел к скамье подсудимых, сконцентрировав все свое внимание на обвиняемом, затем вернулся к месту для свидетелей и чуть ли не торжественным голосом произнес:

– Господин председатель, я утверждаю, что человек, который находится напротив меня, не Арсен Люпен.

Эти слова были встречены гробовым молчанием.

Но опешивший было председатель тут же воскликнул:

– Да что вы такое говорите! Вы с ума сошли!

Инспектор невозмутимо стоял на своем:

– На первый взгляд сходство действительно есть, я это признаю, и потому вполне можно обмануться, но стоит приглядеться… Нос, рот, волосы, цвет кожи… словом, это не Арсен Люпен. К тому же глаза! Разве у Люпена могут быть глаза пьяницы?

– Постойте, постойте, давайте разберемся. Что вы утверждаете, свидетель?

– Похоже, вместо себя он подсунул нам какого-то бедолагу, которого осудят за его преступления. Если только перед нами не его сообщник.

В зале, взбудораженном столь неожиданным поворотом дела, раздались крики, хохот, возгласы. Председатель велел вызвать следователя, начальника тюрьмы, надзирателей и объявил перерыв.

Когда заседание возобновилось, месье Бувье и начальник тюрьмы, оказавшиеся лицом к лицу с обвиняемым, заявили, что черты Арсена Люпена и этого человека имеют очень отдаленное сходство.

– Но тогда кто же этот человек? – вспылил председатель. – Откуда он взялся? Как попал в руки правосудия?

В зал пригласили двух надзирателей Санте. Поразительная неувязка: они узнали заключенного, которого по очереди охраняли!

– Да, да, я почти уверен, что это он.

– Как это почти?

– Черт возьми, я же видел его мельком. Преступника привели ко мне как-то вечером и два месяца напролет он пролежал на кровати лицом к стене.

– А до этих двух месяцев?

– Раньше он не сидел в 24-й камере.

Начальник тюрьмы дал уточнение по этому поводу:

– Мы перевели заключенного в другую камеру после его попытки к бегству.

– Ну а вы, господин начальник тюрьмы, видели его в эти два месяца?

– У меня не было повода встречаться с ним… он вел себя спокойно.

– И этот человек вовсе не тот заключенный, который был вверен вам?

– Нет.

– Тогда кто же он?

– Затрудняюсь ответить.

– Итак, подмена, совершенная два месяца назад, налицо. Как вы это объясните?

– Этого быть не могло.

– Неужели?

Видя, что тут ничего не добьешься, председатель повернулся к обвиняемому и доверительным тоном спросил:

– Послушайте, не могли бы вы объяснить мне, каким образом и с каких пор вы оказались во власти правосудия?

По-видимому, такое доброжелательное обращение рассеяло недоверие подсудимого, и с трудом, благодаря умело и мягко проведенному допросу, он сумел произнести несколько фраз, из которых получалось следующее: два месяца назад его забрали в участок, он провел там ночь и утро. Поскольку у арестованного не нашли ничего, кроме семидесяти пяти сантимов[4]4
  Сантим – разменная денежная единица. Название происходит от латинского слова centum («сто»).


[Закрыть], его отпустили. Но в тот момент, когда он пересекал двор, двое охранников скрутили ему руки и посадили в тюремный фургон. С тех пор он находился в 24-й камере, где было не так уж и плохо… кормят хорошо… можно выспаться… Поэтому он не протестовал…

Все это походило на правду. Голос председателя, отложившего разбирательство до следующего заседания в связи с необходимостью дополнительного расследования, утонул в дружном хохоте взбудораженной до предела публики.

Расследование тут же подтвердило этот факт, занесенный в тюремную книгу: восемь недель назад некий Бодрю Дезире провел ночь в полицейском участке. Освобожденный на следующий день, он покинул свою камеру в два часа пополудни. Но именно в этот день, в два часа Арсен Люпен, которого допрашивали в последний раз, вышел из кабинета следователя, чтобы вернуться в Санте в тюремном фургоне.

Быть может, охранники совершили ошибку? Уж не сами ли они поменяли узника на этого человека, обманувшись сходством, или просто отвлеклись на минуту? Это была халатность, в которой трудно заподозрить охранников, учитывая их послужной список.

Была ли заранее подготовлена операция? Помимо того, что само место действия превращало ее в почти невыполнимое предприятие, обязательным условием успеха должно было бы быть сообщничество Бодрю, устроившего свой арест с единственной целью: занять место Арсена Люпена. Но тогда каким чудом подобный план, построенный исключительно на ряде неправдоподобно удачных совпадений, случайных встреч и фантастических ошибок, смог осуществиться?

Дезире Бодрю проверили через антропометрическую службу: карточек, содержащих данные о нем, не оказалось. Впрочем, следы этого человека были обнаружены легко. В Курбевуа, Аньере, Леваллуа он был известен. Жил на подаяние, а спал в одной из лачуг старьевщиков, каких полно у Тернской заставы. Год назад он, однако, исчез.

Быть может, Арсен Люпен нанял его? Никаких оснований для подобного предположения не было. А если бы такое и случилось, к истории бегства заключенного ничего нового это не добавляло. Загадка оставалась по прежнему неразрешимой. Из двадцати гипотез, претендующих на ее объяснение, ни одна не подходила полностью. Бесспорным оставался только факт бегства, необъяснимый и впечатляющий; общественность, так же как правосудие, догадывалась, что это кульминация давно готовившегося действа, включающего целую серию чудесным образом перепутанных между собой событий, развязка которых призвана оправдать справедливость высокомерного предупреждения Арсена Люпена: «Я не собираюсь присутствовать на моем процессе».

Месяц спустя, несмотря на тщательное расследование, загадка оставалась все так же неразрешимой. И разумеется, нельзя было бесконечно держать под стражей беднягу Бодрю. Судить его было бы смешно: какие обвинения можно было ему предъявить? Следователь подписал постановление о его освобождении. Но начальник тюрьмы решил установить за ним пристальное наблюдение.