Текст книги "Бата. Сборник рассказов"

Под Сталинградом

Взвод курсантов Грозненского кавалерийского училища шел строем по центральной улице города. Черные черкески и каракулевые шапки придавали подразделению экзотический и залихватский вид. Прохожие останавливались, чтобы поглазеть на стройный ряд молодых бойцов, которым предстояло вступить в ожесточенную схватку с хорошо обученным и сильным врагом. Ребятам нравилось такое внимание людей, и они старались четко держать строй и чеканить шаг.

Ахмед старался во всем походить на своего командира, начальника училища капитана Маташа Мазаева. Прославленный танкист и боевой офицер в самый разгар войны оказался в тылу и был назначен обучать будущих… кавалеристов. Тяжелое ранение вывело из строя мужественного танкиста, однако он с нетерпением ждал той минуты, когда вновь окажется на фронте.

Курс обучения был успешно пройден, курсанты ожидали присвоения офицерских званий, когда все училище глубокой ночью было поднято по тревоге и погружено в эшелон. Сначала эшелон доехал до Гудермеса, но затем повернул обратно и направился в сторону воюющего Сталинграда. Паровоз вез мальчишек навстречу неизвестности. Для многих из них бескрайняя волжская степь станет последним пристанищем, однако эта жертва будет не напрасной. Состав остановился на стации Чепурники. Красноватая приволжская степь встретила бойцов палящим зноем и выжженной травой. Воздух был насыщен запахом гари и тревогой предстоящих сражений. Это был июль 1942 года.

Маташ Мазаев заприметил молодого смышленого бойца и сделал его своим ординарцем. Война – это целая наука, и побеждает в ней тот, кто лучше вооружен, более силен, умен, смел и смекалист. Маташ обладал всеми указанными качествами и всегда находился там, где более опасно и трудно. Его ординарец неразлучно находился с рядом ним и постигал науку воевать.

Их штаб батальона расположился в калмыцком хуторке «Два колодца». Маташ с Ахмедом всегда возвращались поздней ночью после своих поездок на передовую. Ориентиром для них служила яркая звезда на небосклоне.

Был случай, когда они заблудились и наткнулись на один из заградотрядов, которые были созданы после приказа Сталина №227 «Ни шагу назад!». Однако заснувшие бойцы НКВД не заметили фронтовиков. Тогда Маташ начал бить их ногами и жестко обругал провинившихся вояк. Война не терпит расхлябанности, и цена такого легкомыслия порой равнялась стоимости человеческих жизней

Однажды Маташ поручил Ахмеду добраться до штаба полка и передать секретный пакет, а в случае опасности немедленно уничтожить его. Ахмед плохо ориентировался в неизвестной ему местности, но больше всего он боялся не исполнить поручение своего командира. К счастью, он сумел успешно добраться до пункта назначения и передать пакет.

Когда Ахмед выполнил задание, уже наступила ночь, но он все же собрался в обратный путь. Небо заволокли тучи, закрыв собой звезды, и начал накрапывать моросящий, въедливый дождик. Проплутав по степи долгое время, всадник понял, что он заблудился. Так как не было четкой линии фронта, была высока вероятность оказаться на территории, контролируемой врагом. Когда Ахмед совсем отчаялся дойти до своего хуторка, из ночи раздался окрик: «Стой, кто идет?» Ахмед знал пароль и отзыв, поэтому благополучно оказался в блиндаже у артиллеристов. После солдатского чайка, он вновь засобирался в путь по той дороге, которую ему указали радушные хозяева. Через некоторое время в ночи показался хуторок, однако это был не тот, который искал Ахмед. Он постучался в крайнюю избу, но никто не ответил на его зов. Люди боялись войны и попрятались по своим сусекам. Тогда Ахмед пригрозил открыть огонь, что заставило отозваться хозяина дома. Тот посоветовал ему ориентироваться на телеграфные столбы, что Ахмед и сделал. Через некоторое время столбы закончились в лощине, в которой росла густая трава. Не испытывая более судьбы, всадник привязал коня к собственной ноге и устроил для себя ночлег. С предрассветным туманом он поднялся со своего зеленого ложа и двинулся в путь. Хуторок оказался в каких-то двухстах метрах от его привала. На пригорке стояла одинокая фигура Маташа, который всю ночь простоял в ожидании своего молодого товарища…

Таким он и запомнился Ахмеду на всю жизнь, бесстрашный воин, больше всего на свете боявшийся потерять своих товарищей. Однажды Маташ уехал в Сталинград выбирать место для штаба батальона, и больше Ахмед никогда не видел его. Его ординарец просился поехать с ним, но тот отказал его просьбе, зная, насколько это рискованная поездка. После гибели своего командира и друга Ахмед оказался в конной разведке. На хорошо обученных конях они вместе с армейской разведкой переходили на нейтральную полосу и ожидали тех, кто уходил в тыл врага.

Однажды они перешли на территорию, контролируемую врагом, и устроились в укромном местечке в ожидании армейской разведки, которая ушла в тыл врага за «языком». Однако на этот раз рейд оказался безуспешным, разведчики вернулись ни с чем. Тогда чеченцы-конники отпросились напоить коней в ручье, который протекал в лощине. Обученные кони всю ночь пролежали на боку, не издавая ни звука, а всадники относились к своим скакунам, как к родным и близким существам.

Когда они поили лошадей, Ахмед заприметил троих всадников, которые двигались в их сторону. Быстро сообразив, что немцы также хотят напоить своих лошадей, они устроили засаду и взяли в плен всех троих всадников. Задание было выполнено, но награды за такие дела в начале войны не давались. Командование поблагодарило бойцов за подвиг. Конная разведка же продолжала делать свою трудную и рискованную работу в тылу врага. Бои за Сталинград становились все ожесточеннее и беспощаднее. Враг стремился любым путем добиться победы над защитниками города. Красная армия несла тяжелые потери. Большинство солдат кавалерийской дивизии, сформированной из чеченцев и ингушей, сложили свои головы под Сталинградом. Получил тяжелое ранение и Ахмед. Раненого бойца отправили лечиться в Татищевский военный госпиталь, в местечко под Саратовом.

Молодой организм сумел справиться с раной, и боец вновь запросился на фронт. Советские солдаты научились бить врага, все горели желанием быстрее очистить свою землю от вражеской нечисти.

Под Курском

Судьба была благосклонна к Ахмеду. Он не только выжил в Великой войне, но и принял участие в самых ожесточенных и масштабных сражениях этой войны. Под Курском решался вопрос кто кого. Проигравший битву проигрывал войну.

Миллионы солдат и тысячи единиц военной техники, встретились на этом плацдарме войны, чтобы выяснить, за кем будет победа. Цена была слишком высока, и плата за победу также была слишком велика. Однако битва была выиграна, выиграна ценой неимоверных жертв и усилий.

В одном из боев нашим бойцам удалось выбить фашистов из одной русской деревеньки, враг побежал, не выдержав натиска. Командиры хотели остановить бойцов, но неудержимый вал устремился за врагом, уничтожая всех и каждого, кто попадался на пути. Благоразумное стремление командиров остановить бойцов не увенчалось успехом, и они наткнулись на укрепленный рубеж фашистов на опушке леса. Минометный огонь рассеял наступавших воинов. Осколочное ранение получил и Ахмед. Он остался лежать на поле, широком русском поле под Курском, прикрыв лицо руками. Очередной осколок впился в кисть его руки, фронтовой опыт помог сохранить лицо от увечья.

Разведчики на войне не бросали своих. Они пришли на помощь к Ахмеду, однако вражеский снайпер угодил прямо в висок одному из них. Откуда-то взялись силы отползти из-под линии огня. Ахмед вновь оказался в госпитале под Кировом.

После излечения он был направлен в Глазовское пехотное минометное училище. Опытный фронтовик и бывший курсант Грозненского кавалерийского училища прекрасно разбирался в оружии и в тактике ведения боя. Ахмед был назначен заместителем командира взвода. Он также стал отличником боевой и политической подготовки.

Сержант Ахмед Устарханов сдал на «отлично» все выпускные экзамены и получил свое первое офицерское звание.

Под Кенигсбергом

Наконец наступил тот день, когда война переместилась на территорию врага. Восточная Пруссия была превращена в сплошной плацдарм обороны. Каждый замок, каждый город представлял собой хорошо укрепленную крепость обороны. Немцы отчаянно дрались за каждый кусочек земли.

В таких условиях была сделана ставка на авиацию. Ежедневно сотни самолетов союзной и советской авиации бомбили Кенигсберг. Немцы, находившиеся в крепости, подвергались непрерывной бомбежке. Дни и ночи напролет на них сбрасывались бомбы, люди от такого шквала огня потеряли способность соображать. Когда крепость была взята, Ахмед заметил в городе большое количество сумасшедших людей. Их рассудок не выдержал всей вакханалии войны. Бойня, начатая ими, будучи в здравом уме, вернулась в их дом, чтобы отобрать рассудок.

Минометный взвод Ахмеда расположился под самым Кенигсбергом. Вокруг крепости была оборудована линия обороны. Из-за острой нехватки снарядов в день разрешалось производить не более семи выстрелов из одного миномета. Снаряды берегли для решающего штурма. Был выставлен наблюдательный пункт, где ежедневно отмечались все изменения, огневые точки и рубежи противника. Однажды под утро Ахмед заметил маленький дымок над вражескими позициями. Когда он отмечал на карте его координаты, из окопа выскочил немец и стал размахивать тряпкой над дымом, чтобы рассеять его. Потом вылезли еще два фашиста, и все трое устроились справлять свою нужду. Такая комичная картина на фронте могла бы вызвать улыбку у новичков, однако опытный фронтовик Устарханов быстро навел на врага свой миномет и аккуратно уложил мину посреди фашистов. Этот случай стал поводом для многочисленных шуток. Но как бы то ни было, эти трое уже не могли никого убить, и это все прекрасно понимали.

Война не прощает расслабленности, чтобы выжить, необходимо всегда находиться начеку. Эту истину Ахмеду не раз приходилось постигать на своем и чужом опыте.

Однажды ночью с позиции его соседа и товарища начал стрелять пулемет в сторону его взвода. Недолго думая, Ахмед пополз в сторону стрелявших, думая, что это соседи перепутали ориентиры. Когда он почти добрался до пулемета, то увидел за ним трех фашистов. Враги также заметили его и открыли по нему прицельный огонь.

Ахмед отстреливался из нагана, с которым никогда не расставался. Вражеская пуля задела руку, но он продолжал стрелять во врага. Казалось, еще миг и все закончится, однако подоспела помощь от его бойцов, врагов закидали гранатами и добили.

Таких эпизодов в боевой биографии Ахмеда было немало. После победы над фашистской Германией судьба забросила его в пустыни Монголии. Молодому, но опытному офицеру пришлось воевать с японцами.

Переход через пустыню стоил жизни многим сотням советских солдат. Вражеские диверсанты отравили воду, и один глоток воды стал в те дни ценою в жизнь. Во взводе Ахмеда был новобранец, почти мальчишка, рядовой Воробьев, который остался лежать в монгольской пустыне. У Ахмеда оставалось во фляжке несколько глотков воды, и он их влил в изрезанные жаждой губы молодого солдата. Этот поступок стал началом большой дружбы между двумя фронтовиками, которую они пронесли через всю свою жизнь.

А потом было сражение на сопке с многотысячной японской армией. Весь полк оказался на грани гибели, японцев было так много, что они закрывали весь горизонт, но затем подоспела помощь, и тяжелая советская артиллерия нанесла сокрушительный удар по врагу…

Много воды с тех пор утекло, а фронтовик помнит имена и фамилии своих собратьев по оружию. Они вместе защищали свою Родину и защитили ее. Он всех их помнит, живых и мертвых, безвестных героев Великой войны.

Р.S. Ахмед Устарханов не дожил до очередного дня Победы, он похоронен на кладбище села Кулары. Однако 9 мая с его портретом в руках его сыновья проходят победным маршем в колонне «Бессмертного полка».

Черный снег

Сталинград лежал в руинах. Даже снег в Сталинграде был черным. От него разило порохом и смертью. Изувеченные металлом останки солдат служили естественным барьером для защиты живых. Скованные морозом и смертью, они могли бы привести в ужас любого, но в этих местах люди научились не бояться мертвецов. Те могли лишь вбирать себя очередные пули и осколки, тем самым ограждая живых от собственной участи. Жизнь была страшнее смерти, но теперь мертвецы не боялись ее ужасов. Казалось, что они смеются над теми, кто убивает уже убитых. Две армии сошлись в непримиримой битве, в битве не на жизнь, а на смерть.

Немцы были совсем рядом, всего в метрах тридцати от наших передовых рубежей. У них позиция была намного лучше, прямо за окопами возвышался пятиэтажный дом. И хотя верхние этажи были разрушены, оконные и дверные проемы дома были заложены мешками с песком, и оборудованы огневые точки. Немцы простреливали каждый сантиметр наших позиций, их снайперы владели всеми высотами на этом участке фронта. За четыре дня прицельной стрельбой они уничтожали целую роту в наших передовых окопах. Глубокой ночью наши подводили резервы, которые намертво цеплялись за этот участок волжской земли. Каждый ее миллиметр был обильно орошен солдатской кровью и плотью, но это было только начало большого противостояния.

Саид был ординарцем у комбата из Питера. Они оба были словно заговоренные. Больше месяца в этих окопах никто не выживал, однако вот уже четыре месяца их двоих обходили пули и осколки.

Кроме всего прочего, никто не считал нужным обеспечивать их провиантом и боеприпасами. Каждое пополнение имело с собой сухпая на несколько дней, тем и кормились два товарища. Но бывало и так, что неделями обходились без еды. Эти четыре месяца сплотили двоих совершенно разных людей в единое целое. Оба понимали, что живыми не выберутся из этого месива, однако осознавали и то, что чем больше они здесь положат врагов, тем меньше после них здесь лягут их боевые товарищи. В этом упорстве и беззаветной храбрости северная стойкость и южная пылкость дополняли друг друга. Жестокие испытания последних месяцев научили их трезво оценивать обстановку и моментально принимать решение.

По многим признакам, понятным только им двоим, два товарища определили, что у немцев еще не подоспели резервы, тогда как наши подтянулись этой ночью и уже успели под огнем снайперов потерять четверть своего состава. Стремительный штурм, отчаянный бросок в тридцать метров мог изменить обстановку на этом участке. Стоило овладеть кирпичным домом, и сами немцы окажутся в зоне нашего обстрела. Первым из окопов поднялся Саид, больше половины ребят остались лежать на этом крошечном участке в тридцать метров, скошенные огнем пулеметов и снайперских винтовок. Рукопашные схватки завязались внутри дома. Немцы были хорошими воинами, но здесь они сражались за чужую землю. В ход шли приклады, штыки, саперные лопатки, куски битого кирпича. Два товарища прикрывали друг друга и отчаянно бились с сильным и опытным врагом, бились до тех пор, пока последний немец не пал бездыханным в этом изувеченном войной доме. Когда все закончилось, в живых из целой роты оставалось не более десятка человек. Впервые за четыре месяца Саид с комбатом оказались не в залитом жижей окопе, а в закрытом помещении, хотя и без окон и дверей. Здесь они могли вздохнуть более или менее свободно. Теперь наши контролировали пространство вокруг дома и могли обстреливать с высоты позиции немцев.

Чумазые, испачканные грязью и кровью солдаты, еще не совсем веря, что остались в живых, смотрели друг на друга, вглядывались в лица боевых товарищей. Саид подобрал с пола осколок зеркала и не узнал себя. Из зеркала на него смотрел совершенно седой, с глубокими морщинами и окровавленным лицом мужчина. Саиду в то время только исполнился двадцать один год.

Немцы не смирились с потерей стратегически важных позиций. Через несколько дней, после жестокого артобстрела, почти сравнявшего дом с землей, они пошли в атаку большими силами. Остатки роты откатились на прежние позиции, однако немцы перенесли шквальный артиллерийский огонь туда. Атаки шли одна за другой, пока в окопах не осталось только два человека, комбат с ординарцем. Всюду лежали изуродованные останки ребят, прикрывая собой родную землю. Каждый метр земли обстреливался снайперами. До ближайшего укрытия нужно было пробежать метров семьдесят. Комбат приказал Саиду прикрывать его огнем, и если он упадет, ни в коем случае не останавливаться и бежать дальше. Он найдет силы, чтобы прикрыть его отход. Когда до укрытия оставалось метров пятнадцать, комбат упал. Он стрелял из последних сил и кричал Саиду: «Беги!»

Снайпер дал Саиду добежать до товарища и ждал, чтобы посмотреть, как он поступит дальше. Комбат потребовал оставить его, но Саид потащил за плечи своего верного и храброго товарища. В нескольких метрах от укрытия снайпер с немецкой педантичностью всадил в Саида четыре пули.

Так в обнимку два товарища и пролежали две недели.

То, что они не успели доделать, сделали их боевые товарищи, они освободили этот участок фронта от немцев. Похоронная команда хоронила павших солдат в братских могилах, однако один из мертвецов зашевелил губами, и его вытащили из еще не закопанной могилы. Это был Саид. Он пролежал в госпиталях семь месяцев, его врачи почти чудом вернули с того света. Он был единственным, кому посчастливилось выжить в том кромешном аду, где на маленьком пятачке земли отдали свои жизни десятки тысяч советских солдат. Саид дожил до глубокой старости. Когда он рассказывал нам эту историю жестокого противостояния в Сталинграде, чувствовалось, как тяжело ему даются воспоминания. Хотя ветеран стремился говорить беспристрастным голосом, в тот день я дважды увидел слезы на глазах старика. Оказывается, старики тоже плачут. Первый раз глаза Саида покраснели, когда он вспомнил свою мать. Она умерла, не выдержав вести, что ее единственного сына отправляют в Сталинград. Саид говорил о своей матери с юношеским трепетом и любовью малыша. Было видно, что он по сей день чувствовал неизгладимую вину перед матерью, став невольной причиной ее преждевременной смерти.

Второй раз глаза Саида повлажнели, когда я рассказал о брате своего деда, который воевал четыре года и пропал без вести в 44-м году. Саид повторял раз за разом: «Сколько испытаний пришлось пережить моему брату за эти четыре года, сколько всего он перенес страданий и мук!»

Саид уже не стеснялся своих слез, которые лились из его старческих глаз. Видя переживания старика, невольно повлажнели и наши глаза. Для нас за словами о подвигах и героизме наших солдат до сих пор не раскрывалась та страшная правда, какой ценой добыта эта победа, через что прошли наши старики, что им пришлось испытать и перенести.

Саид открыл нам маленькую завесу, но и ее было достаточно для того, чтобы проникнуться и понять, какой была та война.

В далеком 44-м году Саида вызвал к себе комендант республики. Тот открыто заявил, что чеченский народ будут выселять, но было бы большим кощунством отправить в ссылку его. В тот день Саид почувствовал себя как тогда, на открытом участке поля, обстреливаемом снайпером, когда тащил за плечи раненого друга и командира. Нет, Саид не из тех, кто бросает своих. Каждое слово коменданта вонзалось пулей в сердце седого 23-летнего ветерана Сталинградской битвы. Он и представить себе не мог, что через несколько дней его провезут в телячьем вагоне, ссыльным, через Сталинград, через то поле, где каждый миллиметр земли обильно орошен кровью его боевых товарищей. Здесь лежали его фронтовые братья, здесь в братской могиле лежал комбат. На этой земле он и сам пролежал мертвецом две недели!

Однако вспоминая этот тяжкий путь, голос старика вновь приобрел стальные нотки. Тогда его боевые раны еще не зажили, и к ним добавились раны сердечные. Он вместе со своим народом достойно прошел все испытания, как тогда в Сталинграде, искренно веря в свою правоту.

Немцы на Тереке
Воспоминания Исы Бетаева

В 1942 году мне исполнилось четырнадцать лет. Я тогда пас своих и чужих овец, а лучшие пастбища были на берегу Терека. В том году река была необычайно полноводной, и даже самый лучший пловец вряд ли переплыл бы его без риска для жизни. Вместе с тем в предгорьях Терского хребта трава к июлю уже высохла и пожелтела. Нещадные солнечные лучи и суховей с бурунных степей сделали свое дело. Для овец и коров там корма почти не было, и стада паслись возле реки. К полудню животные укрывались в тени деревьев и пережидали, пока не спадет полдневный жар. Хороший дождь мог оживить травы, но в небе не было ни единого облачка.

В жаркий июльский полдень я отдыхал на деревянном топчане в саду, когда с другого берега заговорили громкоговорители на чеченском языке. Слышно было так чисто, как будто разговаривал собеседник, стоявший рядом с тобой на расстоянии вытянутой руки. Это были немцы. Они часто исполняли чеченские песни, и люди говорили, что у них есть архив чеченского радио. Очень скоро артиллеристы научились их заглушать шумом пушечных залпов, однако в тот день для нас было большим шоком появление немцев за Тереком. Армия готовилась к обороне, в селе было построено пять дотов, стояли пушки, которые транспортировались двумя лошадьми в упряжке. Но были и большие пушки, которых запрягали в четыре лошади. Дула у некоторых были шириной в стакан, а были еще с дулами шириной с блюдце.

В те времена в селе жили только чеченцы, пришлых людей не было, была только одна семья Удди из рода Харачой, которая прибыла со своим скотом с правого берега Терека перед описываемыми событиями. Мы с мальчишками всеми правдами и неправдами иногда проникали на берег, где стояли оборонительные рубежи советской армии, благо до них от села было только рукой подать. Наши солдаты нас не трогали, на правом берегу же мелькали силуэты немецких солдат в серой форме. Когда дети появлялись в этих местах, немцы также прекращали стрельбу.

И все же это была война, самая настоящая война. Ночью запрещалось включать огни, правила светомаскировки соблюдались неукоснительно. Иногда в небе появлялись немецкие самолеты, которые сбрасывали бомбы и на село. В селе были погибшие, одной из первых пострадала семья Удди, во время бомбежки погиб их мальчик. Были и разрушенные дома, но их было не так много. Артиллеристы стреляли очень метко, и самолеты опасались появляться над селом. Мы смотрели, как искры от попаданий снарядов разлетались в разные стороны от самолетов, но они редко падали, с пробоинами убирались на контролируемую немцами сторону.

Нам было запрещено жить в домах, каждая семья вырыла для себя блиндаж. Наш блиндаж был покрыт бревнами акации, и рыть его помогали солдаты, которые жили у нас. Это было очень жаркое и сухое лето. За все время не было дождя, и мы в основном жили под тентом, в тени деревьев. Офицеры жили в домах, солдаты – в окопах. Кормили их хорошо, однако случалось и так, что продовольствие не подвозили, и тогда каждая семья брала на довольствие «своих» солдат, тех, кто жил в их дворах. Солдаты также охотно делились едой с сельчанами. Среди бойцов было много азербайджанцев. Нужно отметить, что отношения между жителями села и солдатами установились самые теплые. Около семидесяти юношей из села были призваны в Красную армию в 1939—1940 годах, и в селе было много семей фронтовиков. К этим семьям солдаты и командиры относились с большим уважением.

Однажды во время одной из бомбежек снарядом ранило крупную лошадь, возившую пушку. Ее быстро зарезали по мусульманскому обычаю, и мясо раздали сельчанам, сами русские конину не ели.

У нас было две коровы, каждая из которых давала за удой по ведру молока. Мать с каждого удоя одно ведро отдавала солдатам и показывала им два пальца. Она не владела русским языком, но хотела этим показать, что два ее сына воюют в Красной армии.

В нашем дворе росло большое дерево, на самой верхушке которого был устроен наблюдательный пункт. Солдаты дежурили там круглосуточно. С этого дерева можно было прекрасно видеть, что происходило на том берегу Терека. Ежедневно солдаты уходили строить понтонный мост через реку. Как только мост достигал середины реки, появлялись два немецких самолета и вдребезги разносили его. Бомбили немцы весьма точно. При этом попыток перейти реку со стороны немцев в районе села Верхний Наур не было. Был случай, когда во время бомбежки всплыл огромный сом, которого поймали наши солдаты. Когда они погрузили его на «студебекер», хвост рыбы волочился по земле. Солдаты щедро поделились с местными жителями своим уловом, почти каждой семье достался кусок рыбы.

Однажды в нашем доме появился взволнованный офицер. Он увидел телегу во дворе и спросил, есть ли у нас лошадь. У нас она была, но пропала во время этих тревожных событий, мы не знали, что с ней случилось, но добротная хорошая телега осталась.

Офицер заявил, что необходимо срочно доставить боеприпасы в селение Чулг-Юрт (Знаменское), и спросил, может ли это сделать мой старший брат Хаси, третий по счету в семье. Тот ответил, что готов. Лошадь взяли у наших родственников, и это был добротный конь, способный преодолевать большие расстояния. Хозяин весьма сокрушался, но время было такое, что речь шла о человеческих жизнях. Старший брат потом рассказывал, что было тревожно ехать с боеприпасами по открытой местности, но очень скоро он настиг целый обоз сельчан, который с такой же миссией шел на передовую села Чулг-Юрт. Бойцы очень обрадовались им, было видно, что те практически остались без патронов и снарядов. Лошади шли вдоль окопов, и солдаты разгружали телеги. В тех местах шли интенсивные перестрелки, и явственно ощущалась тревога войны. К Хаси подошел офицер и сказал, что реквизирует лошадь и подводу на нужды Красной армии. Юноша растерялся, это был чужой конь, и он попадал в неловкую ситуацию, парень знал, с каким трепетом хозяин относился к своему любимцу. Однако делать было нечего, шла война, нужды армии были на первом месте. Хаси попросил расписку, и эта расписка была дана. Юноша вручил ее хозяину, но тот остался недоволен. Через два года эта расписка ушла с хозяином в Казахстан…

В нашем доме жил старший офицер, еврей, вместе со своей женой. Жена весьма трепетно ухаживала за своим мужем, каждый день варила ему мясо, в общем, души в нем не чаяла. Когда к осени немцы отступили, пришел приказ и нашим войскам выдвигаться в сторону Сталинграда. Там назревали серьезные бои. Женщина плакала навзрыд, с ней случилась истерика. И все же муж не взял ее с собой.

Войска ушли, ни один немец не пересек реку, жители села оказывали всяческую помощь советской армии, а иначе и быть не могло. Практически у каждого сельчанина родственники воевали в Красной армии, и уходили они туда добровольцами.

Два моих старших брата еще 1939 году были призваны в Красную армию. Самый старший брат был грамотным, окончил гимназию в Грозном, был интеллигентным, и когда он приезжал домой, я всегда чувствовал робость перед ним. Будучи ребенком, отказывался подходить к нему и не давал ласкать себя. Второй брат был обычным сельским парнем, окончил курсы трактористов и работал механизатором в колхозе. Оба они были призваны в армию в один день и служили в одной части, вместе воевали в финскую войну, вместе прошли через испытания и тяготы Великой Отечественной войны. Последнее письмо от них пришло 23 февраля 1944 года. В тот день в нашем дворе стояли военные, и нам было приказано собрать два-три мешка продуктов и одежды на дорогу, не больше. Это был день высылки чеченского народа. Командовал солдатами младший офицер. Когда почтальон вошел во двор с треугольным письмом с фронта, он попросил разрешения прочитать это письмо, и мать разрешила ему. У старшего брата был красивый каллиграфический почерк, каждая буква выглядела как произведение художника. Офицер читал вслух письмо брата, и его глаза повлажнели. Он тогда вымолвил, что эта ссылка – большая несправедливость. Я не помню, что было в том письме написано, но офицер разрешил нам собрать десять мешков одежды и еды, и это спасло семью от голода и холода в первые месяцы ссылки. Сами того не ведая, старшие братья в тот лютый февральский день помогли своей семье. Больше от них семья не получила ни одной весточки. Оба они канули в безвестность…

После войны и высылки в село вернулись из фронтовиков человек семь-восемь, то есть только каждый десятый. Все остальные погибли. Фронтовики были немногословны, но и то, что они рассказывали о зверствах фашистов, было достаточно для того, чтобы понять, какая угроза и опасность нависли над Чечней в 1942 году.

Бывший фронтовик Ризван (фамилию не помню) после приезда домой из ссылки работал шофером, возил древесину из Котар-Юрта и Урус-Мартана. Однажды он заехал на склад и встретил там своего боевого товарища. Оба они замерли на месте, не в силах произнести ни слова, а затем слились в крепких братских объятиях, и слезы ручьями текли из глаз. Щепетильность момента состояла в том, что Ризван своими глазами видел, как того во время войны закопали в общую могилу.

Могли ли чеченцы предать своих сынов, служивших в Красной армии? Ведь почти каждая семья ждала и молилась за своего сына, племянника, брата, воевавших против фашистского агрессора. Для чеченских стариков этот вопрос обсуждению не подлежит, нашими они по сей день называют советских солдат.