Текст книги "14 встреч с русской лирической поэзией"

Озорница

Перенесёмся в 1969 год, включим магнитофон и услышим хриплый голос В.С. Высоцкого:

 
Я щас взорвусь, как триста тонн тротила, —
Во мне заряд нетворческого зла:
Меня сегодня Муза посетила, —
Немного посидела и ушла!
 

Это произведение называется так: «Посещение Музы, или Песенка плагиатора».

Какие-то пошлые намёки толпы, которые как бы моделирует герой песни:

 
Представьте: Муза … ночью … у мужчины! —
Бог весть что люди скажут про неё.
 

А далее строки, ни в коей мере не компрометирующие богиню и, главное, самого героя, своеобразная индульгенция:

 
Ведь эта Муза – люди подтвердят! —
Засиживалась сутками у Блока,
У Пушкина жила не выходя!
 

Но спокойствия нет: герой мечется, он «весь нетерпенье». Ещё бы!

 
Она ушла, – исчезло вдохновенье
И – три рубля: должно быть, на такси.
 

Она ещё и бессовестная воровка? В конце концов герой успокаивается и прощает Музу. В том, что она так быстро его покинула, он видит собственную вину: «Я, видно, её плохо угостил». Как поступает плагиатор, оказавшийся в такой печальной ситуации? «С соседями я допил, сволочами, / Для Музы предназначенный коньяк». Не пропадать же святому?!

Из последних строф (или куплетов?) становится ясно, что этот забавный случай – примета автобиографического прошлого героя: «Ушли года, как люди в чёрном списке, – / Всё в прошлом, я зеваю от тоски». Кстати, сравнение годов с людьми в чёрном списке создаёт печальный исторический фон, возникающий как бы между прочим: пролетели кинокадры – и до свидания! И всё же эта «царапина» остаётся в сознании.

И наконец звучит финал:

 
Вот две строки – я гений, прочь сомненья,
даёшь восторги, лавры и цветы:
«Я помню это чудное мгновенье,
Когда передо мной явилась ты»!
 

Блестящий финал! Мало того, что воспроизводятся пушкинские строки, но они ещё и искажаются, так как в них вошли два лишних слова это и когда. Вот результат посещения Музой героя песни, названного плагиатором!

Игровое начало определяет абсолютно всё в этом шутливом произведении. Такое лёгкое, истинно свободное, чуть ли не моцартианское обращение с мифологическим образом не может не восхищать современного читателя и слушателя.

Муза, не чуждая современных средств связи

Образ Музы встречается и в лирических произведениях А.С. Кушнера. Так, в замечательное стихотворение «Прощай, любовь!..» (из сборника «Прямая речь», 1975) входит единственная строка о богине поэзии, вдохновения (ниже она выделена курсивом). Но какая!

 
Сорваться в крик?
Сорваться в крик, в тоске забиться?
Я не привык.
И муза громких слов стыдится.
В окне какой-то писк возник.
 

В момент прощания с любовью поэт вспоминает о музе. Ассоциация. Не более того. Но впечатляет!

А в стихотворении «В полуплаще, одна из аонид…» (из сборника «Таврический сад», 1984) образ Музы занимает главное место.

Муза «в полуплюще, и лавр по ней змеится». Богиня! Но эта богиня вписывается в современный интерьер и городской пейзаж (садится на диван, в окне виден Смольнинский район). Но самая главная деталь интерьера – телефон:

 
А дева к уху трубку поднесла
И диск вращает пальчиком отбитым.
Верти, верти. Не меньше в мире зла,
Чем было в нём, когда в него внесла
Ты дивный плач по храбрым и убитым.
 
 
Но лгать и впрямь нельзя, и кое-как
Сказать нельзя, – на том конце цепочки
Нас не простят укутанный во мрак
Гомер, Алкей, Катулл, Гораций Флакк,
Расслышать нас встающий на носочки.
 

Конечно, этот образ позволяет автору подчеркнуть следующую мысль: современный поэт (не удивляет, что от образа Музы, аониды автор переходит к местоимению первого лица множественного числа «мы») несёт ответственность перед предшествующими поколениями поэтов, в том числе и перед античными поэтами (а их фамилии перечисляются в предпоследней строке – и понятно, что этот список может быть продолжен!), за каждое поэтическое слово, в котором не должно быть лжи. То есть ситуация телефонного разговора приобретает в стихотворении не только философско-эстетический смысл, но и смысл этический.

И две детали. Первая: у Музы пальчик отбитый (намёк на скульптуру, её изображающую?). И вторая: древнеримский поэт Гораций встаёт на носочки, чтобы лучше расслышать голос современного поэта. В этом есть что-то трогательное, даже детское.

Окинув взором рассмотренные произведения, делаем вывод. «Мейнстрим» таков: «оживление» образа через его приближение к земной жизни и, соответственно, более свободное «обращение» авторов с ним.

Нельзя не отметить и то, что взгляд поэта на этот образ всегда обусловлен его эстетической позицией и его отношением к самой реальности. Образ лишается «затвердевших» свойств, лишь напоминающих о давней традиции, или эти свойства существенным образом видоизменяются, становясь органичным элементом новой художественной системы. Иначе говоря, автор подчиняет этот образ себе, приспосабливая его к собственной творческой индивидуальности, – и Муза становится не просто символическим образом, а образом-двойником, ибо довольно-таки точно отражает самого поэта и его творчество.

И последний штрих. Стихотворения о Музе в основном написаны в идиллической тональности.

Встреча третья
Душа

Душа, Психея, дух, душевность

Прежде всего задумаемся о слове «душа». Отечественный философ и теоретик искусства А.Ф. Лосев в связи с этим словом вспоминает о таком персонаже древнегреческой мифологии, как Психея:

Психея – в греческой мифологии олицетворение души, дыхания. Психея отождествлялась с тем или иным живым существом, с отдельными функциями живого организма и его частями. Дыхание человека сближалось с дуновением, ветром, вихрем, крылатостью.

Психея представлялась на памятниках изобразительного искусства в виде бабочки, то вылетающей из погребального костра, то отправляющейся в аид, царство смерти. Греческое слово «психея» означает «душа» и «бабочка» (Аристотель). Психея представлялась и как летящая птица, в частности в виде орла, устремляющегося ввысь. Полёт Души умерших в аиде рисуются летающими, они слетаются на кровь, порхают в виде теней и сновидений. Кровь – тоже носитель души: у раненого душа выходит через рану вместе с кровью или её вырывают вместе с остриём копья. По Пифагору, Психея питается кровью[12]12
  Мифологический словарь. – М., 1991. – С. 453.


[Закрыть].

Психея. Античная скульптура

Одним из вечных вопросов, тревожащих мыслящих людей, таков: как соотносятся понятия «душа» и «дух»? Ответить на этот вопрос нам поможет лингвист Т.Б. Радбиль:

Общность основывается на однокоренном происхождении этих слов «дух» и «душа» (примерно как и в латыни – animus / anima) – оба слова восходят к идее «воздуха», «дыхания», подвергшейся метафорическому переосмыслению на базе обычного переноса физической сущности на психическую. При этом первичное конкретно-чувственное значение не утрачивается, а отодвигается на задний план – и у русского «дух», и у латинского animus сохраняется значение «дыхание», «запах».

Дух: 1) сознание, мышление: психические способности, нечто пробуждающее к действию; 2) внутренняя моральная сила; 3) содержание, истинный смысл чего-то; 4) бестелесное, сверхъестественное существо; 4) воздух; 5) запах. Душа: 1) внутренний, психический мир человека; 2) свойство характера: человек, обладающий этим свойством; 3) вдохновитель чего-л.; 4) уст. человек.

Уже из этого этапа анализа видно, что дух тяготеет к разуму, сознанию (к сфере головы), а душа – к характеру, к психике. Ср. дух народа = «народное миросозерцание (менталитет)», но душа народа = «национальный характер, психология». Дух тяготеет к интеллектуальным характеристикам (высокий дух, дух творчества), а душа – к моральным (добрая душа, щедрая душа). Дух противостоит плоти (духовный – материальный, мирской, плотский), а душа – не противостоит, поскольку издревле считается неотъемлемым атрибутом плоти, она не над плотью, как дух, а в плоти. Ср. бездуховный = плотский, «не живет жизнью духа», а бездушный = черствый, неотзывчивый, «с отрицательными чертами характера».

Второе очень важное противопоставление: дух привносится извне в человека, это божественная, нечеловеческая сущность – слово дух обозначает «сверхъестественное существо (не принадлежащее миру человека)»; душа, напротив, переходит в обозначение человека (пять душ крестьян, душа моя в обращении к человеку – но: снизошел дух, не душа). С другой стороны, в дело можно вложить / вдохнуть душу (= жизнь), не дух[13]13
  Радбиль Т.Б. Основы изучения языкового менталитета. – М., 2013. – С. 237–239.


[Закрыть].

Слова «душа» и «душевность» входят в одно словообразовательное гнездо. Филолог М.Н. Эпштейн в своей статье «О душевности», опубликованной в литературно-художественном журнале «Гостиная», назвал это качество широтой человеческого:

При этом душевная широта вполне совместима с умственной узостью, косностью, даже тупостью, догматизмом. Бывает, вцепится человек умом в какую-то идею – и она его целиком забирает, выкручивает ему руки. Но душевно он шире, живее. На эту тему – чеховская «Душечка». Умишком своим Ольга Племянникова очень не велика, вечно чья-то родственница, «племянница», мыслями целиком зависит от своих зауряднейших мужей, театрального антрепренёра и лесозаготовщика, потом от любовника-ветеринара, потом от его сына-школьника. Но сама узость её ума подчеркивает широту души, точнее, податливость и подвижность «душечки», которая может в самых разных людях узнать себя и поделиться с ними своим теплом. Это и восхищало Л. Толстого в чеховской «душечке»: как личность может быть душевно щедра независимо от ума. Ольга – как вода: что в ней отразится, то она и несет в себе, но это и есть свойство текучести, зыбкости, мерцательности, неотделимое от душевности.

Душевность никогда не экспериментальна. Невозможно «стать душевным» по своему собственному выбору и решению, хотя можно постепенно, с возрастом раскрыть в себе истоки душевности, позволить им шире излиться, освободить её от отрочески-юношеских зажимов: гордости, самолюбия, застенчивости. Из всех человеческих свойств душевность труднее всего подделать, труднее, чем даже ум, доброту, красоту[14]14
  Эпштейн М.Н. О душевности. – http: //gostinaya.net/?p=1514


[Закрыть].

В мире фразеологии

В русском языке вы обнаружите многие десятки фразеологизмов, в которые входит слово «душа». Среди них встречаются фразеологизмы, являющие собой положительную характеристику людей:

Взять за душу – сильно, глубоко волновать, трогать, тревожить.

Вдохнуть душу во что-то – оживить, возродить что-либо.

Воспарить душой – вдохновиться, воодушевиться на что-либо значительное, важное, высокое.

Души не чаять – очень любить кого-либо или что-либо.

За милую душу – легко, с удовольствием, без усилий.

Золотая душа – кто-либо с мягким, добрым характером.

Излить душу – высказать кому-либо самое заветное, сокровенное.

С открытой душой – искренне, доверчиво.

Но нельзя пройти мимо фразеологизмов с отрицательной характеристикой внутреннего мира человека – его душевного состояния, качеств, отношения к жизни, к другим людям:

Бумажная душа – о бюрократе.

Вывернуть душу – сильно тревожить, мучить, беспокоить кого-либо.

Вытрясти душу– измучить кого-либо угрозами, домогательствами.

Душа уходит в пятки – о сильном испуге.

Еле-еле душа в теле – о физически слабом, болезненном, хилом человеке; о нерасторопном, плохо работающем человеке.

Заячья душа – о робком, трусливом человеке.

Как Бог на душу положит – как вздумается, как придётся.

Камень на душе – кто-либо находится в тяжёлом, угнетённом состоянии.

Кривить душой– говорить неправду, быть неискренним, действовать против совести.

На душе кошки скребут – о крайне тоскливом состоянии, настроении.

Мёртвая душа – о человеке, фиктивно числящемся где-то; об очерствевшем, бездушном человеке.

Не по душе – не нравится.

Пропащая душа – о неисправимом, ни на что не годном человеке; о человеке, который давно не появлялся где-либо, у кого-либо.

Отдельно остановимся на пословицах со словом «душа», многие из которых отличаются образностью, создаваемой чаще всего при помощи метафор или сравнений. Наличие противопоставлений – ещё одна примечательная особенность целой группы пословиц.

Ниже приведём примеры фольклорных произведений этого жанра:

Душа простор любит.

Голосу нет – душа поёт.

К чему душа лежит, к тому и руки приложатся.

Большая душа, как большой костёр, – издалека видна.

Лес горит – все видят, а душа горит – никому не видно.

От дождя травы расцветают, а от песни – душа.

Песней душа растёт.

Сам стар, да душа молода.

Не глаза видят, а человек; не ухо слышит, а душа.

Чужая душа – дремучий бор.

Вся семья вместе, и душа на месте.

Скупому душа дешевле гроша.

Хоть мошна пуста, да душа чиста.

Дремлющая душа

Остановимся подробнее на элегии Е.А. Баратынского «Разуверение» (1821):

 
Не искушай меня без нужды
Возвратом нежности твоей:
Разочарованному чужды
Все обольщения прежних дней!
Уж я не верю увереньям,
Уж я не верую в любовь,
И не могу предаться вновь
Раз изменившим сновиденьям!
Слепой тоски моей не множь,
Не заводи о прежнем слова,
И, друг заботливый, больного
В его дремоте не тревожь!
Я сплю, мне сладко усыпленье;
Забудь бывалые мечты:
В душе моей одно волненье,
А не любовь пробудишь ты.
 

Так и бросается в глаза то, что первые двенадцать строк стихотворения содержат в себе отрицание, упорно фиксирующее позицию лирического героя, не желающего возвращения в прошлое. Ощущение усталости от любви передают глаголы в повелительном наклонении, употребляемые с частицей НЕ: не искушай, не множь, не заводи, не тревожь – не пробуждай, не возвращай, не повторяй, не воскрешай, не раздражай.

Завершается стихотворение синтаксической конструкцией совсем другого типа: глагол-сказуемое, стоящий в форме повелительного наклонения, утверждает определённое психологическое действие, а не отрицает его: «Забудь бывалые мечты».

Утверждение, сменяющее цепочку отрицаний, содержит в себе энергию вывода, итога, и в этой речевой ситуации особую значимость приобретают те фразы, которые оказываются рядом: «Я сплю, мне сладко усыпленье», «В душе моей одно волненье, / А не любовь пробудишь ты». Они со всей неизбежностью фиксируют то психологическое состояние, которое кажется лирическому герою единственно возможным.

Но что утверждается в финале элегии?

В произведении Баратынского утверждается состояние дремоты, сна, «усыпленья». Именно в отрыве от жестокой реальности – спасение, блаженство («мне сладко усыпленье»).

Итак, стихотворение Баратынского о разочаровании. Именно эта эмоция может быть названа темой романтической элегии.

С.Г. Бочаров, рассматривая любовные элегии Е.А. Баратынского 1820–1823 гг., пишет: «Он разошёлся со счастьем, любовью, своей героиней – во времени. Нет измены, неразделённой любви, разлуки – нет вообще никаких сюжетных мотивировок, есть только ход времени, в котором «с возвратом нежности твоей» совпадает моё охлаждение. Эта ситуация несовпадения, разминовения, разобщения чувств во времени – основная в элегиях Баратынского. Это движение раз– во времени – основное сюжетное и смысловое движение. И оно приносит разуверение как основное лирическо-философское состояние».[15]15
  Бочаров С.Г. О художественных мирах. – М., 1985. – С. 83.


[Закрыть]

Так и напрашивается ассоциация со стихотворением М.Ю. Лермонтова «Выхожу один я на дорогу…», написанным намного позднее, в 1841 году: уставший от жизни лирический герой жаждет сна. Причём этот сон может восприниматься как земное воплощение рая:

 
Я б желал навеки так заснуть,
Чтоб в груди дремали жизни силы,
Чтоб, дыша, вздымалась тихо грудь,
 
 
Чтоб, всю ночь, весь день мой слух лелея,
Про любовь мне сладкий голос пел…
 

Образ вечно зеленеющего дуба завершает эту картину. Наречия навеки и вечно характеризуют состояния человека и природы, в которых обнаруживается общее. Возвращения в привычную реальность не будет.

Однородные придаточные степени действия с дополнительным значением цели (их четыре) и передают атмосферу рая. Причём имеется в виду и ритмико-интонационный рисунок последних двух катренов, как бы фиксирующий вздохи человека там, где в начале соседних поэтических строк употребляется союз чтобы, который занимает позицию анафоры и употребляется в усечённом виде, а последнее не может не влиять на его произношение: оно становится более отчётливым и даже резким.

Иначе говоря, последние два катрена – о жизни, у которой есть ритм, есть дыхание, а поэтому мы не можем утверждать, что в конце лермонтовского стихотворения восторжествовала мечта, в которой нет места для жизни. Просто речь идёт идёт о жизни другого порядка.

Баратынский, пишущий о сне, очень краток, и на основе текста его стихотворения характеризовать содержание сна очень сложно, так как легко войти в сферу фантазий, предельно далёких от художественного мира элегии. Но принципиально важно то, что и Баратынский, и Лермонтов противопоставляют сон земному, посюстороннему миру, обрекающему человека с возвышенными порывами на душевные страдания. В этом и заключается драматизм лирической ситуации.

Нельзя не отметить и следующее: если в стихотворении «Выхожу один я на дорогу…» желаемый сон не может не восприниматься читателем как совершенно особое состояние, на котором отпечаток вечности (универсальность, будучи приметой художественного мышления Лермонтова, напоминает о себе и здесь), то в «Разуверении» обнаруживаются абстрактные знаки психологического состояния, уже ставшего реальностью (герой уже спит, что не следует воспринимать буквально, и отнюдь не жаждет пробуждения), знаки, не включающие читательское сознание в сферу возвышенного, подлинно поэтического (в философском смысле этого слова).

Масштаб разный, просто несопоставимый, что не удивляет, ведь лирический герой Баратынского не верит в любовь, а лирический герой Лермонтова хочет слышать сладкий голос, поющий о любви!

Вчитаемся в стихотворение Е.А. Баратынского «На что вы, дни! Юдольный мир явленья…» (1840):

 
На что вы, дни! Юдольный мир явленья
Свои не изменит!
Все ведомы, и только повторенья
Грядущее сулит.
 
 
Недаром ты металась и кипела,
Развитием спеша,
Свой подвиг ты свершила прежде тела,
Безумная душа!
 
 
И, тесный круг подлунных впечатлений
Сомкнувшая давно,
Под веяньем возвратных сновидений
Ты дремлешь; а оно
 
 
Бессмысленно глядит, как утро встанет,
Без нужды ночь сменя,
Как в мрак ночной бесплодный вечер канет,
Венец пустого дня!
 

Поэт называет безумной душу, которая свершила свой подвиг прежде тела, душу, которая металась, кипела, стремясь к развитию, к постоянному движению вперёд. Но все эти знаки жизни (и жизни подлинной!) в прошлом. Сейчас душа, давно сомкнувшая «тесный круг подлунных впечатлений», дремлет. И кажется, нет такой силы, которая была бы способна вывести её из этого состояния.

Вывод печальный: ничто не изменит мир, на который тело «бессмысленно глядит». А что оно видит? Утро, без нужды сменяющее ночь, исчезновение в мраке ночном бесплодного вечера, который назван венцом пустого дня. Всё в этом мире основано на бессмысленных повторениях одного и того же. Следовательно, в грядущем будет то же, что о себе напоминает в настоящем и что определяло прошлое.

Обращение, которым начинается элегия («На что вы, дни!»), точно выражает её эмоциональную тональность, с которой непосредственно связаны такие слова-эпитеты, как «бессмысленно», «бесплодный», «пустой».

Двойное бытие души

В лирике Ф.И. Тютчева показывается двойственная природа человеческой души.

В «Проблеске» (1825) говорится о лёгком полночном звоне воздушной арфы:

 
То потрясающие звуки.
То замирающие вдруг…
Как бы последний ропот муки,
В них отозвавшися, потух!
 

Эти звуки оказывают воистину магическое воздействие на людей:

 
О, как тогда с земного круга
Душой к бессмертному летим!
Минувшее, как призрак друга,
Прижать к груди своей хотим.
 
 
Как верим верою живою,
Как сердцу радостно, светло!
Как бы эфирною струёю
По жилам небо протекло!
 

Но возвращение в прежнее состояние неизбежно. Видимо, такова природа человека:

 
Но ах, не нам его судили;
Мы в небе скоро устаём, —
И не дано ничтожной пыли
Дышать божественным огнём.
 
 
Едва усилием минутным
Прервём на час волшебный сон,
И взором трепетным и смутным,
Привстав, окинем небосклон, —
 
 
И отягчённою главою,
Одним лучом ослеплены,
Вновь упадаем не к покою,
Но в утомительные сны.
 

Человека поэт называет ничтожной пылью, которой не дано «дышать божественным огнём». И он упадает «в утомительные сны».

Стихотворение называется «Проблеск». И этому легко найти объяснение: пробуждение души ото сна длится лишь какой-то час – и речи нет о том, что начался новый этап жизни, освящённый лёгким звоном воздушной арфы.

Тем не менее очень важно, что человек способен реагировать на знаки возвышенного, разлитые в мире природы, и в такие минуты лететь душой с земного круга к бессмертному.

Слово «круг» приобретает здесь символический смысл, ведь речь идёт о замкнутом пространстве утомительных снов души, далёких от покоя. Вырваться из этого круга, приблизившись к бессмертному, вечному, небесному, человек не хочет. Но в его жизни бывают такие минуты, когда он оказывается способен на это. Помимо своей воли.

В лирическом творчестве Ф.И. Тютчева особое место занимает стихотворение «О вещая душа моя!..» (1855):

 
О вещая душа моя!
О сердце, полное тревоги,
О, как ты бьешься на пороге
Как бы двойного бытия!..
 
 
Так, ты – жилица двух миров,
Твой день – болезненный и страстный,
Твой сон – пророчески-неясный,
Как откровение духов…
 
 
Пускай страдальческую грудь
Волнуют страсти роковые —
Душа готова, как Мария,
К ногам Христа навек прильнуть.
 

О каком двойном бытии пишет поэт?

Душа – «жилица двух миров».

Первый мир – это день, характеризующийся при помощи таких оценочных эпитетов, как «болезненный», «страстный», «страдальческий», «роковой». Только что перечисленные эпитеты образуют синонимический ряд, который подчёркивает связь человеческой души с земным миром. В связи с чем вспоминаются пушкинские строки из поэмы «Цыганы»: «И всюду страсти роковые, / И от судеб защиты нет».

Второй мир – это сон «пророчески-неясный, как откровение духов». Находясь в этом мире, душа, сравниваемая поэтом с Марией Магдалиной, готова прильнуть к ногам Христа. Тем самым подчёркивается её возвышенная, небесная природа.

Отметим, что в начале стихотворения обозначается сама лирическая ситуация: поэт обращается к душе, которую называет вещей. А что скрывается за этим прилагательным? Способность предвидеть, предугадать, высшая мудрость. Важна здесь и стилистическая окраска слова, выводящая его за рамки обыденной, повседневной речи.

А далее говорится о сердце, полном тревоги, сердце, находящемся «на пороге как бы двойного бытия». И мы слышим его учащённое биение, знакомое каждому из нас, когда мы оказываемся в преддверии значительного события, решающего нашу дальнейшую судьбу. Но что это за событие? Ведь возможны варианты. Психологическое напряжение неизбежно.