Текст книги "Геворг Марзпетуни"

К вечеру путешественники были уже в ущелье Сагам. Крестьяне, отдыхавшие на берегу реки, сказали им, что лагери князей Давида и Григора уже снялись и что войска Амрама находятся у слияния рек Агстева и Куры.

– Хотелось бы знать, почему Амрам так отдалился от своей крепости? – спросил Езник князя, когда они, переехав реку, двинулись по равнине.

– Это признак того, что приближаются абхазцы. Гардманцы тоже снялись отсюда. Они, вероятно, хотят соединить свои войска.

– Значит, они получили известие о приближении государя?

– Конечно, иначе им незачем было объединяться. Ведь такое войско в течение нескольких дней уничтожит в окрестностях весь запас продовольствия.

– Мне кажется, господин мой, что мы будем участвовать в войне, а не в примирении. А каково твое мнение? – с беспокойством спросил Езник.

– Это известно только богу. Увидим, что принесет нам утро, – ответил князь с притворной беспечностью. Но черные думы терзали его. Тяжелое предчувствие теснило его сердце, и, не желая поддаваться ему, князь все быстрее погонял коня.

Князь и телохранитель провели ночь в одной из деревень Севордского ущелья. Здесь они узнали, что Цлик-Амрам укрыл свою семью и семьи восставших князей в крепости Тавуш, а сам двинулся к Агстеву. В случае поражения Амрам мог уйти в горы и там готовиться к новым битвам. А если бы царь осадил его крепость, он мог напасть на него с тыла. Все эти планы стали ясны Марзпетуни, когда он узнал об отходе Амрама из Тавуша.

– Значит, нам нечего делать в крепости, – сказал князь телохранителю. – К утру мы должны быть в Агстеве.

– Еще до восхода солнца мы переправимся через реку Асан, – ответил Езник.

Они прилегли немного отдохнуть.

Утром, едва солнце на несколько аспарезов1515
  Аспарез – мера длины у армян, равная 1598 метрам.


[Закрыть] поднялось над горизонтом, князь и его телохранитель были уже в долине Агстева.

Шатры восставших союзников занимали всю долину, начиная с берега Агстева до подножья ближайшей горы. На солнечной стороне были разбиты палатки утикцев и севордцев, немного дальше расположились гардманцы и агванцы. Все шатры были выстроены по прямым линиям и представляли несколько обширных квадратов. В середине каждого находился шатер военачальника или князя. Нигде ограждений не было. Очевидно, войско не собиралось тут долго оставаться. Абхазцы, видимо недавно подоспевшие, в беспорядке разбивали свои палатки на равнине, ведущей к Куре. Видя внушительные размеры войска противника, князь Марзпетуни с горечью воскликнул:

– Вот как они сплотились для уничтожения своих единокровных!

– Ты не ожидал этого, господин мой?

– Никогда! Презренные! Они хорошо воюют только против своих.

– Мы поедем в стан? – спросил телохранитель.

Князь не ответил. Натянув поводья, он стоял в тени развесистого дерева и смотрел на стан мятежников. Воины хлопотали вокруг шатров. В стороне происходили упражнения конницы и военные игры.

После долгих наблюдений он повернулся к Езнику.

– Видишь вдали четырехугольник, посреди которого разбит княжеский шатер?

– Тот, над которым развевается двухцветное знамя?

– Да, это знамя сепуха Амрама. Поедешь туда прямо через стан.

– Не лучше ли подъехать с края долины?

– Нет, севордцы – дикари, они могут изрешетить тебя стрелами. Поезжай через стан, но мчись, не глядя по сторонам, прямо к княжескому шатру. Ты знаешь князя в лицо?

– Как же, видел много раз.

– Войдешь и скажешь, что я приехал к нему по важному делу.

– Прикажешь сообщить ему причину, если спросит?

– Нет, это не твое дело.

– Хорошо, господин мой, – сказал Езник и, пришпорив коня, поскакал в лагерь.

Шатры, о которых говорил князь, были разбиты в два ряда четырехугольниками. Посредине стана находился просторный шатер Амрама, над которым развевалось знамя военачальника. Княжеский герб красовался над входом, а внутри шатер был обит красными полотнищами. На столбах, поддерживающих шатер и украшенных блестящими медными кольцами, висели обложенные серебром мечи, богатые резьбой щиты и колчаны со стрелами, покрытые серебром луки. В одном углу шатра были прислонены палицы и копья.

Вход охраняла вооруженная стража, в железных шлемах, с копьями и со щитами в руках. По шатру задумчиво расхаживал взад и вперед Цлик-Амрам.

Это был высокий, рослый мужчина крепкого телосложения, с крупными чертами энергичного лица. Высокий лоб, покрытый морщинами, острые, проницательные глаза под густыми, почти сросшимися бровями, большой орлиный нос, длинные густые усы и пышная с проседью борода, закрывавшая наполовину грудь в медных латах, придавали ему суровый и даже грозный вид. Он был вооружен с головы до ног. На нем была стальная кольчуга, на руках и ногах налокотники и наголенники, на бедре меч в выложенных серебром ножнах. Стальной шлем, украшенный блестящим медным орлом и увенчанный пышным черным пером, лежал тут же на маленьком столике.

Вдруг сепух прислушался: кто-то шепотом пререкался около шатра.

– Кто там? – крикнул он.

– Воин из Востана хочет тебя видеть, господин мой, но не желает снять с себя оружие, – ответил страж, приблизившись ко входу.

– Кто этот упрямец? Пусть войдет, – приказал Амрам.

Вошел Езник. Свое длинное копье он передал стражу и, войдя в шатер, низко поклонился князю.

– Кто ты? – грозно спросил Амрам.

– Телохранитель сиятельного князя Геворга Марзпетуни, – ответил Езник.

– Разве тебе неизвестно, что никто не смеет входить в княжеский шатер вооруженным?

– Я никогда не расставался с оружием, господин мой.

– Значит, тебе никогда не приходилось бывать гонцом?

– Делаю это в первый и последний раз, если для этого надо разоружаться, – ответил несколько смущенный Езник.

Сепух улыбнулся.

– Что имеешь сообщить мне? – спросил он.

Князь приказал доложить, что он приехал к тебе по важному делу и желает говорить с господином сепухом.

– Князь Геворг здесь, в нашем стане?

– Здесь, ожидает за станом твоего ответа…

– Проси пожаловать, – приказал сепух и распорядился выслать воинов для встречи князя. Сейчас же несколько вооруженных севордцев, вскочив на коней, помчались навстречу князю и препроводили его в шатер сепуха.

– Не ожидал увидеть в своем шатре князя Марзпетуни, – сказал сепух, тепло приветствуя князя и усаживая его на небольшую скамью.

– К счастью, я всегда там, где меня не ждут, – улыбнувшись, ответил князь.

– К счастью? Что это значит?

– Это значит, что я никогда не посещаю друзей со злым умыслом.

– Друзей – да, но ты в шатре врага.

– У Марзпетуни нет врагов среди армян!

– А враги царя?

– Ты когда-то был другом царя и опять станешь им.

– Другом? Пусть его поглотит ад! Я помирюсь скорее с сатаной, чем с ним! – гневно воскликнул сепух.

Марзпетуни умолк и нерешительно посмотрел на сепуха, побледневшего от внезапного волнения.

– Если бы я знал, что это так взволнует тебя, я не предпринял бы такого длинного путешествия, – мягко и спокойным голосом заметил князь.

– Царь от нас недалеко, – начал сепух, немного успокоившись. – Завтра, быть может, мы уже сразимся. Если ты приехал нас мирить, мне жаль тебя. Ты взялся за бесполезный труд.

– В Востане никто не верит, что сепух Амрам может восстать против своего государя.

– Я не восставал против государя, – прервал князя сепух. – Я служил ему самоотверженно! Сколько раз я воевал против его мятежных союзников, в скольких опасных боях защищал его… А помнишь, как я водрузил знамя на Шамшулте? Всего и не перечислишь…

– Царь не остался в долгу. Он назначил тебя правителем над всеми странами Утика и Севорда, возложил на тебя командование северными войсками. Ты же воспользовался данной тебе властью и войском, чтобы поднять восстание и обнажить меч против своего благодетеля и государя.

– Против моего благодетеля? Никогда больше не говори этого! Против моего врага!

– Врага? Разве царь может быть врагом своего слуги? – заметил князь, как бы не поняв слов сепуха.

– Князь! Если тебе ничего не известно о причине моей вражды, довольствуйся тем, что я тебе сказал, больше мне добавить нечего.

– И не надо. Я знаю сам, какие причины побуждают наших князей враждовать с царем и восставать против него.

– Тщеславие, жадность, сребролюбие?.. – прервал его сепух. – Ты думаешь, одна из этих причин и побудила меня восстать против государя?

– Не знаю и не желаю знать. Но я хочу, чтобы ты свернул знамя восстания и меч, обнаженный против своего государя, вложил в ножны.

– Это угроза?

– Нет, только просьба, мольба…

– Удивляюсь. Князь Марзпетуни просит и умоляет сепуха Амрама? Такой покорностью не отличались до сих пор марзпетунские нахарары. Нет ли тут какой-нибудь тайны или загадки?

– Счастлив тот, кто может самоотверженно служить родине. Только благо родины заставляет меня склонить перед тобой мою гордую голову. Можешь ли ты презреть такую покорность или искать в ней тайну?

– Нет.

– Так выслушай меня. Смягчи свое сердце и предотврати кровопролитие, которое может произойти через день-два.

– Не могу.

– Значит, тысячи армянских женщин родили в муках сыновей и вырастили их в многолетних страданиях для того, чтобы вы, князья, в течение одного дня принесли их в жертву вашим личным страстям?

– А когда вы ведете народ против арабов и предаете его магометанскому мечу, тогда вы не вспоминаете о муках и страданиях армянских матерей?

– Воевать против врагов родины, умереть ради ее свободы – священный долг каждого. Никто не вправе уклониться от этого. Но братоубийство – преступление, проклятое богом и людьми.

Амрам, который во время разговора встал с места, снова сел и стал задумчиво разглядывать копья, прислоненные в углу шатра. Затем, поглаживая свою пышную, шелковистую бороду, мягко сказал:

– Князь Марзпетуни, хорошие слова произносить легко, но совершать благие поступки трудно. Я бы не хотел прослыть преступником, но обстоятельства сильнее меня. Отныне мне все равно, что обо мне будут говорить. Надо мной только один судья, это – моя совесть.

– Совесть не позволит тебе подвергать опасности жизнь твоих братьев…

– Не прерывай! Моя совесть – судья мне. Но не в этом дело. Если даже я смирю свой справедливый гнев, усыплю свою совесть – я все же не смогу исполнить твою просьбу. Я не один иду против царя. Со мной гардманский и абхазские князья со своими союзниками. Ты видел многочисленные шатры, разбитые на равнине. Здесь собрались все князья, которые хотят свести с царем старые счеты. Если я уведу отсюда утикские отряды, за мной не последуют ни севордцы, ни гардманцы, ни агванцы, ни князь тайский, ни абхазский царевич.

– Князь Бер? И он здесь?

– Да, и он, кровный враг армянского царя.

– К которому ты присоединился?

– Да, я поклялся ему и другим союзникам воевать с царем до последнего издыхания.

– А если ты примиришься с царем?

– Тогда мечи всех обратятся против меня. Таково наше условие.

– Из упомянутых тобой союзников, дорогой Амрам, только молодой абхазский царевич останется недоволен примирением, потому что он пришел убивать и грабить. Ты сам сказал, что он кровный враг царя. Естественно, что он не захочет вернуться к своему отцу с пустыми руками. Но другие князья не будут противиться, если ты примиришься с царем и предотвратишь кровопролитие.

– А князь Севада и два его сына, а разъяренные гардманцы, которые пришли мстить царю за своих ослепленных им князей?

– Князь Севада простил царя.

– Как? Севада простил?! – вскочив с места, воскликнул Амрам.

– Да, я был у него. Он простил и отзовет свои войска, если ты великодушно вложишь свой меч в ножны.

Гневный огонь сверкнул в глазах Амрама, лицо его исказилось. У него захватило дыхание. Он сделал несколько шагов, опять вернулся и, остановившись перед князем, снова спросил:

– Итак, Севада простил и отзовет войска, если я примирюсь с царем?

– Да. Он исполнил мою просьбу и этим еще раз доказал свою горячую любовь к родине.

Амрам тронул руку князя Геворга и тихо сказал:

– Здесь нас могут подслушать, пойдем на другую половину. – Раздвинув полог, он прошел во внутреннюю половину шатра. Князь последовал за ним.

– В надежде на какие блага дал согласие на примирение Севада, этот гордый гардманец, поклявшийся покарать своего палача? – обратился Амрам к Марзпетуни.

– Он это делает не из личных выгод. Он не хочет проливать кровь своих братьев.

– А он рассказал тебе, почему я взялся за меч?

– Рассказал. Я знаю все.

– Рассказал? И ты все знаешь? – задыхаясь, спросил Амрам.

– Да. Но не приходи в отчаяние…

– Разве это в моей власти? Разве можно приказать льву, чтобы он не рычал, когда коварный меч вонзается ему в ребра?

– Терпение самое мощное оружие.

– Не время говорить о терпении, князь. Ты говоришь, что Севада простил царя… Зачем, зачем же этот старик разжег адский пламень в моем сердце? Зачем он смутил покой моей души? Зачем отравил мою жизнь… если сам может прощать?

– Когда душа человека ослеплена страстью мщения…

– Ни слова больше, князь Марзпетуни! Пусть прощает Севада, пусть простят его сыновья, пусть простит весь мир… сепух Амрам не простит. Мир? С Ашотом? Никогда! Если бы я мог, я вступил бы в союз с самим сатаной, чтобы свергнуть с престола и уничтожить этого недостойного царя. Если бы ты заглянул мне в душу и увидел, как жестоко я страдаю, ты содрогнулся бы от ужаса…

– Вот здесь-то герой, любящий родину, и может доказать, что его мать родила не простого смертного.

– Только низкий человек может примириться с бесчестием, а благородная душа не перенесет этого…

– Севада – не маленький человек. Ашот ослепил его, ослепил и его сына. Все же он, забывая об этой невозвратимой потере, прощает своего безжалостного зятя только из любви к родине.

– Ашот лишил его зрения, а меня сердца. Слепой глаз может простить, слепое сердце – никогда.

– Но…

– Князь! Человек, знающий, какое бесчестие нанес мне царь и все же советующий мне примириться с ним, – мой враг… Если бы ты не находился в моем шатре, я вызвал бы тебя на бой.

– Я вижу, что мне тут больше нечего делать, – сказал князь. Встав с места, он поклонился и вышел из шатра.

Едва он сделал несколько шагов, как сепух приподнял завесу шатра и позвал его:

– Князь Марзпетуни!

Князь обернулся.

– Что ты еще хотел мне сказать?

– Пока я тебе еще ничего не сказал, – ответил Амрам.

В сердце князя зародилась надежда. «Может быть, он раскаивается и согласен исполнить мою просьбу?» – промелькнуло у него в голове. Он с готовностью вернулся и вошел во внутреннее помещение шатра.

– Что скажешь?

– Присядь на минуту, – сказал сепух, указывая на свою постель.

Князь сел.

– Князь, если ты пришел ко мне ходатаем, то тебе надо доставить исчерпывающий ответ тому, кто тебя послал, – начал сепух.

– Меня никто не посылал. Царь, как ты знаешь, недавно вернулся из Егерии, а в Утике я его не видел.

– Я думал, что царица…

– Ни царица, ни католикос. Я видел своими глазами, какое разорение грозит нашей стране. Я был всюду, видел все и решил поехать к вам обоим – к тебе и к Севада, просить вас пощадить свою многострадальную родину. Князь Севада – велика моя благодарность ему – послушался меня, забыл о своем несчастье, о своей мести… И ты, я уверен…

– Нет, князь Марзпетуни, – прервал сепух. – Твои слова не тронут мое сердце. Сепух Амрам сейчас не способен думать о благе родины.

– Зачем же тогда ты вернул меня?

– Я вернул тебя, чтобы раскрыть свое сердце, показать его гнойные раны, чтобы ты при встрече с царем рассказал ему, почему Амрам обнажил свой гибельный меч.

– Это тебя не оправдает.

– Я и не ищу оправданий.

– Зачем же говорить ему о причине твоего восстания?

– Если бог поможет мне сломить могущество твоего царя, разорить его страну, сжечь города, покрыть скверной и пеплом его трон и корону, пусть знает тогда он, что Амрам отомстил ему за свое бесчестие…

– Он узнает об этом, но и ты знай, что за такие жестокие дела тебя проклянет весь мир.

– Эти проклятия будут мучить мою душу не больше, чем она мучается сейчас из-за бесчестия, нанесенного мне нечестивым царем. Даже благословения бессильны исцелить раны, которые снедают мое сердце…

– Но если бы ты мог на мгновение рассуждать хладнокровно, если бы твой юношеский пыл уступил место благоразумию и мудрости, если бы ты забыл о мести и твое сердце загорелось любовью к родине, тогда, я уверен, ты не захотел бы из-за женщины заслужить имя изменника родины.

Сепух подошел к князю, устремил на него горящий взгляд и дрожащим от волнения голосом сказал:

– Из-за женщины?.. О, как бы я хотел услышать эти слова от тебя на чужой земле, а не в собственном шатре!.. Поверь мне, князь Марзпетуни, каким бы ты ни был могучим и храбрым, я поразил бы твою грудь мечом, будь она прикрыта даже стальной броней. Как ты посмел пренебрежительно отзываться о той, которая была царицей моего дома, богиней моего сердца?..

– Прости меня, дорогой Амрам, если я тебя обидел. Я не думал унижать княгиню Аспрам.

– Молчи, умоляю тебя. Не называй ее по крайней мере при мне. Не говори об унижении, я могу сойти с ума… – прервал князя Амрам.

– Я должен еще и еще раз просить у тебя прощения за то, что ступил в твой шатер, – мягко сказал Марзпетуни.

Сепух ничего не ответил. Он взволнованно шагал взад и вперед, время от времени потирая лоб, точно желая разогнать гнетущие мысли. Прошло несколько минут. Оба молчали. В шатре глухо раздавались шаги Амрама. Князь следил за ним, размышляя о том, как поступить, чтобы его посещение не пропало даром. Он видел, что его слова не действуют на сепуха. Но Марзпетуни было особенно тяжело уйти ни с чем от Цлик-Амрама, после того как удалось убедить такого упрямца, как Севада. Он не мог смириться с мыслью, что умный и сердечный человек мог пожертвовать благом родины ради личных чувств, ради мести. Поэтому он ждал, когда уляжется гнев Амрама, чтобы еще раз поговорить с ним.

Наконец сепух, усталый от волнения, сел на край постели и устремил пристальный взгляд на дверь.

– Сепух Амрам! Как бы ты назвал человека, который, желая согреться, поджег бы собственный дом? – спросил вдруг князь Геворг.

– Назвал бы безумцем… – ответил сепух, не отводя глаз от входа.

– Мне кажется, что для каждого из нас родина является родным кровом и если мы из-за наших личных интересов подвергаем ее опасности, то мы похожи на человека, который, разжигая пожар, не думает о том, что, когда погаснет огонь и бревна кровли превратятся в пепел, он останется без дома и без убежища, под буйным ветром и знойными лучами солнца…

– Это так, – ответил сепух, – но есть холод, от которого можно избавиться только пожаром своего дома. Все мы люди из плоти и крови. Дай мне вонзить в тебя меч, и ты увидишь, как ужас смерти овладеет тобой.

– Но душа с радостью расстанется с телом, если я буду умирать за родину.

– А когда нож вонзится в душу и душа предастся страданиям?..

– Если у тебя есть сердце и чувства, если в твоих жилах течет благородная кровь, невозможно, чтобы твоя душа не страдала, видя, как ты наносишь родине бесчестие, как льется кровь твоих братьев, как подвергается опасности царский престол и враг по дороге, которую ты ему открываешь, вступает в твою страну, чтоб разорить ее дотла.

– Князь Марзпетуни!

– Говори, я слушаю.

– Ты знаком с греческой наукой лучше, чем я. Говорят, что во время твоего пребывания с царем в Византии в императорском дворце были поражены твоими познаниями в греческой литературе. Верно это или нет?

– Верно. Но почему ты вспомнил мое знание греческого языка?

– Ты, конечно, читал Гомера?

– Многие из его стихов я знаю наизусть.

– Тогда ты знаешь, почему погибла Троя и почему под ее стенами полегло множество греческих полководцев со своими войсками?

– Знаю, из-за женщины, из-за неверности Елены.

– Нет, ты ошибаешься, из-за предателя Париса.

– Я не так понимаю Гомера.

– А древние греки понимали его именно так. «Елена – женщина, – говорили они, – а женщина слабое существо, которую одинаково привлекают добродетель и порок. Долг честного мужчины беречь женщину, защищать ее, а не пользоваться ее слабостью». Парис поступил как раз наоборот. Он изменил гостеприимному Менелаю, очаровал его жену полученной от Афродиты кифарой, похитил ее и увез в Трою. Вот почему все греческие герои поднялись и с многочисленными войсками двинулись к Понту. Десять лет продолжалась осада столицы Приама. Наконец она была разрушена за бесчестие, которое нанес изменник Парис семье греческого царя, поправ священный обычай. Две тысячи лет назад люди так мстили за поругание семейной чести. Через две тысячи лет они будут поступать точно так же. Каково твое мнение?

– Из-за одной Елены я не пролил бы крови и десяти греков, не то что множества полководцев и царей…

– Да? Значит, ты великий человек. Но Греция рассудила иначе. Она сказала: «Если сегодня оставим безнаказанным Париса, завтра придет Гектор… Лучше поразить первым ударом первого преступника».

– Значит, ты оправдываешь убийство несметного количества людей из-за одного человека?

– Из-за его чести – да!

– И ты можешь поступить так же?

– Да, я должен и поступлю так же.

– И спокойно будешь смотреть, как на поле битвы копья егеров будут пронзать грудь армянских воинов, как их сверкающие мечи будут рубить им головы, как армянское войско для спасения чести своего знамени будет воевать, не отступая, и гибнуть без конца?.. И потоки крови, трупы убитых, проклятия умирающих, стоны раненых не будут разрывать тебе сердце, особенно когда ты подумаешь, что все это делается из-за одной женщины?

– Князь, ты говоришь, как монах, а я воин…

– Сепух Амрам, ты забываешься! – вскочив с места, воскликнул Марзпетуни. – Ты должен отличать воина, преданного родине, от монаха.

– Прости. Я употребил слово монах, подразумевая «миротворец». Нам известна храбрость потомка рода Марзпетуни.

Князь сел.

– Ты сказал, что ужасы войны должны терзать мое сердце, когда я подумаю, что все это происходит из-за одной женщины, – начал снова Амрам. – Это было бы верно, князь, если бы во мне осталась хоть искра любви к родине… Но если угасла эта последняя искра и сердце мое бьется только для мести?..

– Значит, ты недостоин имени воина! – взволнованно воскликнул Марзпетуни.

– Не обижаюсь на эти слова. Я обязан уважать звание и возраст князя Марзпетуни. Но я вернусь опять к Гомеру. Ахиллес был не только храбрецом, но и героем, не так ли, князь?

– Да.

– Кто из греческих героев был равен ему?

– Никто.

– И все-таки он, сидя на своем корабле, спокойно наблюдал за победами Гектора, смотрел, как троянцы убивали греков, сжигали греческие корабли, надругались над трупами. Он видел, как гордые эллины отступают к берегу и как побеждает троянский меч. Он знал, что одно его появление на поле битвы поднимет дух и бодрость греков, положив конец войне. Но он не двинулся с места, не слушал увещеваний полководцев. Что было причиной? Почему избиение братьев не трогало его?

Князь молчал.

– Причина крылась опять-таки в оскорбленном чувстве… – продолжал Амрам. – Царь Агамемнон, глава греческих союзников, похитил у Ахиллеса его возлюбленную Бризеиду. Ахиллес не перенес этого бесчестия, он вложил меч в ножны… покинул поле битвы, и из-за одной Бризеиды погибли тысячи греков. А ты требуешь, чтобы сепух Амрам был выше и доблестней, чем сын Фетиды, герой Ахиллес?

– Разве ты не хотел бы прославиться так же, как он?

– Хотел бы…

– Забудь ради любви к родине нанесенную тебе обиду, и слава твоя затмит Ахиллеса.

– Ты меня прерываешь. Я хотел бы, но не могу. Мое сердце окаменело… Я не виноват.

– Что ж ты решил делать?

– Воевать, ибо нет другого пути, чтобы наказать недостойного царя. Ашот Железный не вернется живым в столицу. Я так порешил, и так будет.

– А ты не боишься стать первой жертвой?

– Мне это безразлично. Я пли он. Один из нас должен умереть. Вдвоем нам нет места на божьем свете.

– А не подумал ли ты, если останешься жив, сможешь ты наслаждаться этим светом?

– Нет! Радость померкла для меня. Даже врагу я не пожелал бы страдать так, как я страдаю. Это невыносимое мучение. Ты ведь знаешь меня! Знают и все армяне. Меня прозвали Цлик-Амрамом не за жестокость и злость, а за силу и храбрость. Ты бывал со мной в битвах. Ты видел, каким я был бесстрашным и грозным для врагов. Но с армянским народом, с моими братьями, кто был более кроток, более добр, более самоотвержен, чем Цлик-Амрам?

Замечал ли ты когда-нибудь хоть малейшую злобу во мне к любому армянину? Но сейчас я стал диким зверем. Во мне горит целый ад. Я больше не различаю армянина от чужеземца. Мои глаза ищут только одного человека, и этот человек – Ашот Железный. Душа моя стремится только к одной цели. Это – месть, безжалостная, смертельная месть! Самую незначительную причину, отдаляющую час этой мести, я готов устранить огнем и мечом. А ты предлагаешь примирение… Ты меня просишь простить его, как простил Севада. Ты удивляешься, что слепец забывает о ненависти и прощает преступника, а я не прощаю?

– О, что мне делать, как объяснить тебе, насколько мое горе тяжелее горя Севада? Выколите мне глаза, отнимите у меня княжество, богатство, мои владения, все блага жизни, но верните то, что отнял у меня Ашот! Верните мою честь, мою Аспрам… Можете вы это сделать?

О, как это тяжко, как невыносимо!..

Амрам, который во время разговора встал с места, усталый от волнения, упал на постель и закрыл лицо руками. Прошло несколько минут.

За шатром послышалось ржание лошади.

Вошедший воин доложил, что к сепуху едет князь Бер.

Собеседники одновременно подняли головы. Когда воин вышел, Марзпетуни встал с места и, протянув руку Амраму, грустно сказал:

– Прощай, друг! Верно, богу не угодно на сей раз пожалеть наш народ, поэтому он так ожесточил твое сердце. Теперь мне остается одно – исполнить свой долг перед родиной и царем, и я его исполню.

– Иди с миром! С этой минуты мы враги. Ты вправе защищать своего царя. Я буду уважать тебя даже в ту минуту, когда ты вонзишь свой меч в мое сердце. Но я бы хотел, чтобы потомок благородного рода Марзпетуни был защитником более благородного царя…

– Что делать? Сейчас на престоле Ашот Железный, а я слуга престола и родины… Прощай!

Князь Геворг пожал руку Амрама и с тяжелым сердцем вышел из шатра. Амрам проводил его до выхода. Здесь Марзпетуни встретился с абхазским царевичем, князем Бером. Это был стройный, красивый юноша. Сойдя с лошади, он собирался войти в шатер.

Князь смерил его взглядом и, не приветствуя, прошел мимо.

«Презренные! Почуяли запах падали и налетели как коршуны. Подождите, мы еще встретимся с вами!..» – прошептал князь Геворг с горькой улыбкой и, пришпорив коня, выехал из стана. Езник последовал за ним.