Текст книги "Луна за моей дверью"

Холодный воздух помогает прочистить голову. Глубокий вдох, еще один, и вот уже лучше. Яро осматривается и не замечает ничего подозрительного. У лавочек в парке мирно покоятся детские коляски, пока их пассажиры вопят на горках.

Трое женщин и один мужчина говорят о чем-то и бросают короткие взгляды в сторону детей, чтобы убедиться, что обошлось без крови, когда уровень децибелов подозрительно зашкаливает. Яро быстро удаляется широкими шагами, и никто не обращает на него внимания.

Тихий голос совести настигает его, когда он минует под почтенное хвойное дерево, которое растет у входа в жилой комплекс. Он оставил там собаку, а собака была его идеей. Учитывая, что этот парень сделал со своей матерью, один он с ней не справится. Как это называется, когда мать держит своего ребенка взаперти столько лет, чтобы уберечь его? Не любовь, нет. Но и не ненависть. Жестокое обращение. Вот что это такое.

Бедный парняга.

Яро пытается убежать от этого тоненького голоска. Вечно он просыпается, когда не надо. Он бежит, и его телу это нравится. Что он там говорил о беге, этот парень… Потеря равновесия и… что-то еще, что он не может вспомнить. Яро разворачивается и ускоряется. Не может он все-таки оставить его с собакой на руках, он чувствует за нее ответственность. У парня и без нее проблем хватает. В ушах свистит ветер, легкие горят, холод вышибает из глаз слезу.

Ладно, он возвращается, но только чтобы позаботиться о собаке, и ни для чего больше. Он вернет ее старухе и свалит, точка.

«Скорость» – вот второе слово, которое употребил этот парень, когда говорил о беге. Скорость… Похоже, чувак никогда не ездил в машине, неудивительно, что он мечтает полетать на ракете! Яро снова вспоминает о пододеяльнике с гоночными машинками, который был у него в детстве. Голосок совести затыкается.

Как только дверь открывается, Яро теснит Алистера, идет мимо него по маленькому коридорчику, снимает с вешалки поводок и заходит в гостиную.

– Я пришел забрать собаку. Куда ты ее дел?

– Она на балконе.

Алистер кажется спокойным, даже чересчур отстраненным, стоя в куцых штанишках и тесноватом свитере в ромбик с этой идиотской улыбочкой на губах.

Балконная дверь бесшумно открывается, и пес бросается к дивану. Яро ловит его, прежде чем собака успевает до него добежать.

– Пошли со мной, отведу тебя к твоей хозяйке.

Одним движением он надевает на пса ошейник, а потом, потянув за поводок, идет обратно на выход. Чипо следует за ним с энтузиазмом, с которым все собаки рвутся на прогулку. Его хвост мельтешит, как стеклоочистители в непогоду, смахивая пыль, скопившуюся на обоях в цветочек.

– Я избавлю тебя от него, – говорит Яро, – а после вернусь, чтобы поделить куш, и будем квиты. А дальше чао, чувак, бай-бай, и каждый идет своей дорогой, окей?

Алистер смотрит на него и внимательно слушает, но молчит, все еще улыбаясь, как умственно отсталый. Как узнать, что он там себе думает?! Тишина давит на Яро, и он спешит выйти из квартиры.

– До свидания, Чипо, до свидания, Яро, – говорит Алистер.

На лестнице собака упирается всеми лапами, отказываясь подниматься на первую ступеньку, ведущую к шестому этажу. Яро резко дергает за ошейник. Его бесит эта собака, его бесит этот пацан, его все здесь бесит! Он не знает, почему эти слова так его задели. «До свидания» – что может быть проще, это всего лишь вежливость, особенно если говорить это а-ля Алистер – без эмоций и без подтекста.

Раздражение только усиливается, и Яро знает почему. Затаившаяся внутри глубокая печаль предпочла притвориться гневом в нелепой надежде бесследно исчезнуть.

Он подхватывает Чипо на руки и бегом поднимается по лестнице. «Дзынь» – звенит звонок. Лицо мадам Диас в боевом раскрасе и ее старомодный теплый халат вплывают в зазор между дверью и косяком – небольшой, всего сантиметров десять, как раз на длину дверной цепочки.

– Вы по какому поводу?

– По поводу вашего пса, мадам Диас. Вы обрадуетесь, я наконец его отыскал! Вот уже три дня я только и делаю, что ищу его. Не мог остаться равнодушным и бросить вас так.

– Хорошо-хорошо, прекрасно, спасибо. Но, боюсь, уже поздно.

У мадам Диас раздосадованное лицо человека, который чувствует за собой вину, но ни о чем не сожалеет. Яро это сразу настораживает: вознаграждение тает на глазах. Если ему удастся выцыганить хотя бы двадцатку, он будет рад. Нужно найти способ увеличить сумму.

– Славный у вас песик, мне пришлось купить ему мяса, он оголодал, знаете ли.

– Это очень мило с вашей стороны, молодой человек. Но попрошу меня извинить, я беседую по скайпу с весьма импозантным господином, замечательным во всех отношениях. А это штучный товар, поверьте мне. Дело в том, что, с тех пор как я завела котенка, мой профиль стал в сто раз популярнее, чем был со старым Чипо! Вы не представляете, какой фурор производит миленький котенок на сайтах знакомств! Что ж, хорошего вам дня!

Она закрывает дверь.

Раздается щелчок замка, и наступает тишина.

Яро выжидает еще несколько секунд. Должна она хотя бы забрать собаку! Он принимается звонить снова и снова, будто плотно нанизывая звонки-бусины на леску времени.

Мадам Диас не кажет носа, и Яро садится на ступеньку.

– Вот же мерзкая жаба! Ты это видел, Чипо? Она променяла тебя на котенка, старина.

Он привязывает поводок к перилам и спускается по лестнице. И уже снизу кричит:

– В следующий раз, когда твоя бабулька выползет из своей норы, тебе лучше выкрутить свое обаяние на максимум, потому что, если нет… она запросто совершит идеальное преступление и сожрет тебя, чтобы избавиться от улик.

Чипо просовывает голову между прутьями и скулит.

Когда Яро доходит до четвертого этажа, скулеж превращается в жалобный вой. На втором от него остается громкий писк, катящийся вслед за Яро вниз по ступеням. Не успевает он добраться до первого этажа, как дверные замки щелкают, открываясь и выдавая любопытное беспокойство жильцов. Яро с досадой сжимает зубы. Для него это может плохо кончиться. Если люди начнут обсуждать, пойдут слухи. И тогда Яро станет сложнее ночевать в жилых домах. Не говоря уже о том, что его могут сдать полиции.

Вот всегда так, всегда. Даже когда совесть не приходит клевать ему мозг, вся вселенная оказывается против него.

Яро бегом поднимается обратно по лестнице, и к шестому этажу у него уже начинают гореть легкие. Чипо радостно его приветствует.

– Ну пошли, пёсель… Что-нибудь придумаем.

Они спускаются на пятый этаж, поворачиваются спиной к квартире Алистера и звонят в дверь с младенцем. После крика «Иду-иду, минуточку!» дверь открывает молодая мать с детской бутылочкой в руке.

– Да?

Яро здоровается, извиняется, улыбается и объясняет:

– У мадам Диас сердце пошаливает, но ничего серьезного, не волнуйтесь. Ей просто нужны несколько дней покоя и отдыха… И вот собака, вы слышали, как она воет? Но представьте, как огорчится мадам Диас, если я отведу пса в собачий приют.

– А я испугалась, что опять что-то с электроникой. После лифта, пожарной сигнализации и замка на двери в подвал мой дом перестал быть для меня крепостью. Не говоря уже о том, что ребенка приходится носить по лестнице.

Где-то в глубине квартиры младенец что-то лепечет, а потом начинает хныкать. Молодая мать исчезает и возвращается с ним на руках. Яро приходит в восторг.

– Ой, какой хорошенький! Вы видели, как он на меня смотрит? Ты ведь понимаешь, что я тебе говорю, да, славный малыш?

Они разговаривают, он шутит, она смеется, он тоже принимается хохотать. Мусорка возле двери пахнет грязными подгузниками.

– Ну, тогда решено, – говорит молодая мать. – Я присмотрю за собакой, а вечером мой муж отнесет ее мадам Диас. Я смогу вывести ее на прогулку после обеда. Надеюсь, она не тянет поводок?

– Вовсе нет, – возражает Яро, протягивая его ей. – Пса зовут Чипо.

Вежливое прощание, закрывающаяся дверь, и все, Яро свободен.

На другой стороне лестничной клетки открывается дверь. Алистер делает шаг вперед и замирает на половике.

– Чего? У тебя какие-то проблемы? – спрашивает Яро.

– У меня нет никаких проблем.

– Тогда чего вышел?

– Потому что с тобой я не один. Я не люблю быть один.

И вот теперь голос совести уже никак нельзя назвать тихим. Он орет, дерет глотку так, что переполошились бы все эти господа ученые, которые мечтают воссоздать вопли самого жуткого зомби. Почему он не может оставить его в покое? Хотя бы на две минуты, чтобы Яро успел спуститься по лестнице и уйти?

Но голос совести опять одерживает верх, и Яро приходится смириться.

Он отталкивает Алистера, перешагивает порог квартиры, придерживает ему дверь одной рукой и грозит указательным пальцем другой.

– Предупреждаю, у тебя в комнате буду спать я. И еще нам придется сделать что-нибудь с твоей мамой, и быстро. А пока я буду пользоваться ее деньгами и всем остальным. Я забью тебе холодильник и опустошу шкафы. И жалею я тебя не потому, что ты еще больший изгой, чем я. Заруби себе это на носу.

Алистер молчит и улыбается.

Яро проходит по коридору и бросает рюкзак на безукоризненно заправленную кровать.

– О черт, черт, черт, черт! Какой же я идиот!

Яро

Рюкзак Яро приземляется на кровать рядом со стопочкой из трех поглаженных трусов, тремя разными парами носков и последней стопкой из штанов и пары футболок. Еще там лежат пакет на молнии, переделанный в дорожный несессер, документы, нож и куча книжек, гаджетов и проводов.

Да что у этого парня в голове творится? Такое чувство, что старый холостой маньяк и нервный гик объединили свои усилия, чтобы ничего не забыть.

– То, что на кровати, – это ты вещи собрал? – кричит Яро.

Алистер идет по коридору и заходит в комнату. Он не только не стал оспаривать захват своей спальни, но и постучал, перед тем как войти. В Яро снова заговорила совесть, и он ощутил укол вины. А поскольку лучшая защита – это нападение, он не дал ему времени ничего объяснить и сразу бросился в атаку.

– Ты правда думаешь, что тебе понадобится куча трусов для поездки в обсерваторию? Ты же в Париж едешь, а не в Австралию.

– Я знаю. Служба точного времени располагается по адресу: Париж, четырнадцатый округ, проспект Обсерватории, дом номер 61, и добраться туда можно на поезде за три часа и четыре минуты, что сводит поездку к одному-двум дням. Но есть факторы, которые нельзя предугадать заранее, что затрудняет точный расчет.

Яро качает головой. Трое трусов… У него, должно быть, целый список этих факторов, которые нельзя предугадать заранее.

– Проводить тебя на вокзал? Я так понимаю, ты там ни разу не был.

– Проводи меня до дома номер 61 по проспекту Обсерватории в четырнадцатом округе Парижа, пожалуйста, спасибо.

Алистер говорит серьезно, и Яро делает глубокий вдох.

– Ну и странный же ты все-таки парень! Нельзя просить того, кто предложил прогуляться с тобой два километра, пройти все шестьсот, даже вежливо. Но ладно, тебе повезло, я знаю одну девчонку оттуда. Ну, не девчонку, женщину. В общем, кое-кого. Счастливая случайность.

– Нет, это не случайность, это теория вероятностей. Я мог бы рассчитать эту вероятность, но мне понадобится много данных. Количество людей, которые там работают. Число парижан. Время, которое ты прожил в Париже. Число…

– Забей на вероятность! – вмешивается Яро. – Если ты оплатишь мне билеты туда и обратно, то я поеду с тобой.

– Сегодня?

– Да дай ты продохнуть, что ли. Вот завтра можно. А когда вернемся, займемся твоей мамой.

Яро поднимает руку и снова вздыхает, закатывая глаза перед озадаченным Алистером.

– Это проверка, чувак, ты бьешь своей рукой по моей, и это значит, что мы договорились.

Алистер тут же бросается выполнять.

– Эй! – возмущается Яро. – Полегче, мне моя рука еще пригодится. Иди лучше возьми нам билеты на поезд.

Алистер садится перед одним из мониторов, которые стоят в ряд на столе, тянущемся вдоль стены через всю спальню.

Яро оставляет его одного, чтобы поискать что-нибудь съедобное в кухонных шкафчиках. Песочное печенье, бретонские галеты, ванильные вафли, коробки с пирожными, имитирующие раскрученные марки, – чего там только нет. По крайней мере, мать не лишала сына сладкого. Она вполне могла бы кормить его пальмовым маслом, ведь бояться ей было нечего. Может, она надеялась, что он сойдет в могилу вместе с ней? Ну, уже не вышло.

Яро берет упаковку слоеных крендельков и возвращается в комнату. Алистер с места не сдвинулся. Не отрывая глаз от монитора, он вводит какую-то последовательность букв и цифр.

– Ты уверен, что билеты так покупаются? – спрашивает Яро, протягивая ему пакет с крендельками. – Может, я, конечно, и не ездил этим поездом, но…

Алистер указательным пальцем пролистывает страницу, пробегая глазами бесконечные строчки кода. Нельзя не заметить, как легко он это делает, как мастерски владеет компьютером. Он отказывается от крендельков и опять поворачивается к экрану.

– Я сейчас закончу расчет для своего рисунка и сразу займусь деньгами. Хочешь взглянуть? Мама терпеть не может мои картины, поэтому сразу после распечатки я заворачиваю их в крафтовую бумагу и прячу под кровать. Но прежде я сохраняю их в даркнете.

– Ну давай, показывай.

В несколько кликов Алистер погружается в недра интернета. Он открывает сайт с черным фоном, где нет ничего, кроме картинки и стрелочки, на которую нужно нажать, чтобы перейти к следующему.

Яро садится, берет мышку, и слайд-шоу начинается. Картины не представляют собой ничего иного, как последовательность штрихов, кривых и прямых линий, упорядоченных по принципу, которого он уловить не может, но который создает эффект полного погружения.

Пара секунд – и вот он уже ощущает себя посреди галактического сражения, где вступают в бой странные механизмы, а вспышки на Солнце относят далеко в сторону неосторожные космические корабли.

Картины меняются, и вот он среди нейронов, потрескивающих в мозгу, летит вслед за какой-то идеей по извилистому пути, ведущему в сознание. Его рука интуитивно движется, управляя этой экскурсией, огибая угнетающие рисунки и задерживаясь на тех, что уводят его в странные дали.

В реальность он возвращается только через час. Встает, с трудом ориентируясь в пространстве. В комнате он один.

– Алистер?

Он идет по коридору и заходит в гостиную. Воздух там ледяной, но хотя бы есть чем дышать: балконная дверь широко открыта. По телевизору идет последний эпизод «Жизнь прекрасна». Алистер по-турецки сидит в кресле, печатая что-то в планшете.

– Мог бы и откликаться, когда тебя зовут.

– Что? – спрашивает Алистер, резко вскидывая голову.

– Ничего-ничего, я приготовлю нам омлет, – сообщает Яро.

На кухне, где он уже успел оставить свои следы, Яро достает стеклянный салатник и сковородку. И говорит громче, чтобы его было слышно в гостиной.

– У тебя топовые картины. Как ты это нарисовал?

– Я делал много математических вычислений.

– Золотое сечение и все такое?

– Намного, намного сложнее и больше.

– И ты написал код для своего сайта! Кто тебя этому научил?

– Видео на ютубе.

– Ты учился кодить в ютубе?

– Кодить и не только.

Яйца уже разбиты, вилка вальсирует в салатнике.

– А что еще? Философия и страноведение?

Алистер встал с кресла и теперь прислоняется к дверному косяку.

– Я изучал палеонтологию, планетологию, хроматологию, материаловедение, топографию, генетику – очень много всего, долго перечислять.

– А, ясно, – говорит Яро. – Окей, ладно, ты гений, чего уж.

– Самое трудное – это эмоции. Эмоции – это сложно.

– Само собой, это сложно, потому что этому нельзя научиться в ютубе.

– А вот и нет! В данный момент, например, поднятые крылья твоего носа говорят об отвращении, но движение твоих бровей и век выдает еще и печаль. Отвращение + печаль = жалость. Тебе меня жаль.

Яро кладет липкую от яиц и молока вилку на стол и выливает содержимое салатника в горячую сковородку. Шипение кипящего масла только оттеняет повисшую тишину. Алистер прав, Яро его жаль. Парень так одинок, что ему приходится учиться считывать эмоции в интернете. У него даже нет ни братьев, ни сестер, чтобы переключаться на кого-нибудь, кроме матери!

– Ты думаешь, всему можно научиться, глядя на экран, но ты ошибаешься, – говорит Яро. – Эмоции – это… Не наука, это чувствуют нутром. Тебе нужно выходить на улицу, чувак, нужно начать жить, чтобы узнать, что все это такое. Ну а с девчонками, с девчонками у тебя как?

– Я верю в любовь.

– Значит, ты не готов перестать смотреть «Юпорн»[10]10
  Бесплатный порнографический веб-сайт. Прим. ред.


[Закрыть], чувак.

– Однажды я поцелую девушку.

– Класс! А потом отправь мне открытку, чтобы рассказать, как все прошло. Хотя… Если ты, конечно, сможешь найти слова, потому что, если это будет девчонка, ты способен будешь только глазами хлопать, вот увидишь!

– Мне нравится математика.

– Это я уже понял.

Яро убавляет огонь и возвращается в гостиную. Он разворачивает старый проводной телефон циферблатом к себе.

– Я позвоню своей подруге, чтобы узнать, сможет ли она встретить нас в обсерватории, а потом поедим.

– Ты звонишь не со своего? – спрашивает Алистер, протягивая ему его смартфон.

– Брось это куда-нибудь, это просто бесполезный кирпич, который я нашел в мусорке. Я хожу с ним только для того, чтобы утыкаться в него и беспалевно проходить там, где нужно. Но если хочешь, маленький гений, попробуй его починить – я буду только рад!

Когда Сидони берет трубку, Яро улыбается. Ее низкий голос он узнает где угодно: в нем смешиваются хрипотца курильщицы и какая-то свежесть или даже наивность ребенка. И все же она ни то ни другое. Радость в голосе собеседницы согрела Яро. Они не разговаривали уже больше полугода. Он думал, что всего лишь один из многих, даже если она пыталась убедить его в обратном. Когда он повесил трубку, то почувствовал себя так, будто наконец нашел свое место. Но это ощущение быстро прошло, когда он услышал голос Алистера из другой комнаты.

– Банк прислал эсэмэску с кодом, чтобы подтвердить платеж.

Омлет начал подрумяниваться, и до полной готовности осталось всего ничего. Яро встряхивает сковородку и идет рыться в сумочке усопшей. Там он находит смартфон, с разблокированием которого Алистер справляется без труда.

– Заканчивай, – говорит Яро, – и иди на кухню. Омлет надо есть чуть-чуть сыроватым.

Алистер присоединяется пару минут спустя, когда Яро уже почти накрыл на стол. Омлет соскальзывает в тарелки. Натуральный йогурт – в сахар. А остальное – в посудомойку.

– Держи, как новенький! – восклицает Алистер, доставая телефон Яро из кармана.

– Поверить не могу! У тебя получилось?

Яро берет мобильник с осторожностью, с которой обращаются с самым ценным. Бросив ошеломленный взгляд на Алистера, он пытается включить его, но у него не получается. Он вертит его в руках и нажимает кнопку до тех пор, пока Алистер с резким полузадушенным смешком не фыркает.

– Это шутка.

– Окей, я понял! Может быть, ты и гений, но научиться шутить по ютубу у тебя не вышло!

Яро улыбается. Он знает, что выглядит как идиот, но не может перестать улыбаться. Наконец этот парень начал оттаивать! Для Яро узнать, что Алистер способен шутить, сродни открытию палеоантропологом захоронения неандертальца: все человечество должно тут же пуститься в пляс! Но нельзя допустить, чтобы подобный успех вскружил этому дурачине Алистеру голову.

– Давай, помоги мне передвинуть телик к креслу, я хочу посмотреть кино.

Он выбрасывает телефон в мусорку и берет в руку мобильник мамы Алистера.

– Я оставлю себе этот, твоей маме он все равно уже не понадобится!

8

Алистер

Я не знал толком, как одеваться на улицу, и теперь жалею, что не напялил безрукавку, которую мама мне всегда советовала надевать между рубашкой и курткой перед выходом на балкон. Но возвращаться за ней уже поздно. Поезда отправляются в назначенное время. Наш отходит в 10:34 и прибывает в Париж на Лионский вокзал в 13:38. К счастью, я решил надеть шерстяные носки. Они немного колются, зато ноги в тепле.

На привокзальной площади большими плитами из матового стекла, покрытыми сетью трещин, выложен круг. Наверное, когда-то тут стоял фонтан. Выглядит так себе, но вблизи похоже на растрескавшийся из-за жара хрусталь. Яро не дает мне остановиться, чтобы сделать несколько кадров с планшета.

– Почему ты не носишь рюкзак на спине? – спрашивает Яро.

– Мама отрезала лямки.

Яро качает головой. Иногда его так трудно понять, особенно когда он молчит. Качание головой может означать массу разных вещей! Я не знаю, о чем он думает, а он молчит до самого вокзала.

Автоматические двери открываются сами, чтобы пропустить нас внутрь. Никто не обращает внимания на их тихое шипение. В холле полно приезжающих и уезжающих, и все куда-то направляются. Но почему-то никто не сталкивается, будто здесь не вокзал, а репетиция балета!

Я в первый раз поеду на поезде по-настоящему, но прекрасно знаю, что и как нужно делать. Над дверями, которые ведут к платформам, висят экраны. На них есть номер платформы. На билетах указан номер вагона и номер места. А еще время и место отправления и прибытия. Это легко.

В холле Яро протягивает мне билет, который я распечатал перед выходом из дома.

– Иди садись, я куплю нам чего-нибудь пожевать.

– Ты не сядешь со мной в поезд номер 6453, отходящий в 10:34?

– Да сяду, сяду, через пару минут, но мы проголодаемся в поезде. К тому же у парня с билетом, сэндвичем и газировкой, купленными на вокзале, вряд ли станут проверять документы. А поскольку у меня этих самых документов нет, не спорь со мной. Ты понял, как найти наши места?

Я киваю. Я понял и направляюсь к поезду, крепко держа в руках свой рюкзак без лямок. Номер платформы указан на табло отправления. Номер вагона – под броской отметкой на экране платформы и на двери вагона. Место у столика.

Вагон четырнадцатый, место семнадцатое. На месте семнадцать в четырнадцатом вагоне кто-то сидит. Гомо сапиенс мужского пола в возрасте между сорока пятью и пятьюдесятью с трехдневной щетиной и в красных кроссовках. Он наклонился к девушке с длинными светлыми волосами, которой где-то между восемнадцатью и двадцатью пятью, и что-то ей говорит. Она сидит за столиком, отделяющим ее сиденье от того, что напротив, положив на него сумочку и уткнувшись в телефон, и не обращает на мужчину никакого внимания.

Я громко говорю:

– У меня семнадцатое место.

Мужчина отвечает:

– Ах да, прошу прощения, не затруднит вас пересесть на двадцать шестое? Я предпочитаю ехать по ходу движения, а так как в приложении эти пожелания учитываются только для первого класса… Двадцать шестое, в этом же вагоне.

Он ждет, не двигаясь с места. Я не знаю, что делать, поэтому тоже жду, не двигаясь с места. Мужчина пытается меня не замечать, но в конце концов решает заговорить:

– Какие-то проблемы?

– У меня билет на семнадцатое место. Вы сидите на месте номер семнадцать.

Он хмурится. Это свидетельствует о том, что он размышляет. Или что у него трудности с пониманием. Или что у него болезнь Альцгеймера. Или сенильная деменция другого типа. Но он не выглядит таким старым, значит, дегенерация очень ранняя.

– Я понял, что у вас семнадцатое место, и говорю вам, что мое место – двадцать шесть, и прошу вас: будьте добры, поменяйтесь со мной местами.

– У меня билет на семнадцатое место.

– Минуточку.

Он поднимается и теснит меня в угол с чемоданами, прямо к двери на платформу. И говорит шепотом:

– Не заводись, брателло… Это все цыпочка на соседнем месте – по-моему, это мой счастливый билет. Будет просто отпадно остаться сидеть рядом с ней, попытать удачу, ну, ты понимаешь.

Этот мужчина разговаривает как в фильмах восьмидесятых. Но я все еще его не понимаю.

– У меня тоже билет. На семнадцатое место.

– Ах вот оно что, окей, я допетрил. Хочешь оставить ее себе, да? Все равно она лесбиянка, зуб даю, иначе бы у меня уже был ее номерок. Давай, вали на свое семнадцатое место, мелкий жук, оттянись там!

Он уходит, забирает свою куртку с моего места и идет к месту номер двадцать шесть.

Я сажусь у прохода. Девушка сидит у окна. Я не могу ее рассмотреть, потому что мне мешают все эти волосы, спадающие ей на лицо и похожие на шелк.

Я поставил рюкзак себе на колени и теперь не знаю, что делать со своей правой рукой, потому что на подлокотнике уже лежит рука девушки. На запястье у нее татуировка с собакой-пружинкой из «Истории игрушек»[11]11
  «История игрушек» (2009) – американский мультипликационный фильм, номинировавшийся на «Оскар» за «Лучший оригинальный сценарий». Прим. ред.


[Закрыть]. Может быть, подлокотник занимают по очереди, минут по пятнадцать на каждого? Она наклоняется ко мне, и я чувствую яблочный аромат ее специального шампуня от перхоти. Мама покупала его, когда поседела.

– Спасибо вам, что настояли, чтобы занять свое место. Три часа пути – это долго… Мы еще даже не тронулись, а с ним уже было очень тяжело.

– Я вешу восемьдесят два килограмма.

Она тихо смеется и качает головой в облаке аромата зеленых яблок. Ее волосы почти достают до меня, и мне хочется запустить в них руку.

– Вы можете поставить свой рюкзак на пол между нашими ногами, если хотите. Мне он не помешает. А остальные за нашим квадратным столиком уж как-нибудь да усядутся!

– Квадрат – это параллелепипед, все четыре стороны которого равны и пересекаются под прямым углом.

Она снова смеется.

– Мне кажется, я впервые пересекаюсь с кем-то вот так, под прямым углом.

– Извините, могу я сфотографировать вашу татуировку?

– Для соцсетей?

– Нет, для себя.

Она смеется и протягивает запястье. Я навожу камеру планшета и делаю снимок, на котором видно и ее руку тоже. Лак на ногтях немного облупился, а на заднем плане слегка размыто виднеются ее туфли на каблуках.

Яро входит в вагон и ставит на стол передо мной какой-то пакет.

– Я взял тебе сэндвич с курицей и овощами, подойдет? И колу. Здравствуйте, мадемуазель.

В этот раз она не смеется. Он протягивает мне мамин кошелек. Я убираю его в рюкзак и наклоняюсь, чтобы поставить рюкзак на пол.

– Убери его лучше к чемоданам, он будет мешать твоей соседке. Прошу вас, мадемуазель, извинить нас за беспокойство.

– Он нисколько мне не мешает! Это я предложила вашему другу поставить рюкзак сюда.

– Спасибо вам от моего друга. Ну как друга… Это громко сказано, конечно, мы просто приятели.

Девушка улыбается во все тридцать два зуба. Она проводит руками по волосам, приподнимая их у корней, как если бы мыла их, а потом отбрасывает светлую гриву за левое плечо. Запах немного меняется, становясь больше похожим на жвачку со вкусом яблока, чем на шампунь с ароматом зеленых яблок. Она кладет свое предплечье рядом с моим, и у меня бегут мурашки по коже. Я впервые прикасаюсь к татуировке. И к девушке тоже. Я поднимаю руку и пропускаю прядку ее волос между своими пальцами. Они очень мягкие и очень твердые одновременно.

– Что вы делаете?

Я понимаю, что сделал что-то, чего делать не следовало. Она хмурится, а Яро резко бросает мне:

– Перестань, Алистер! Простите его, ему еще не доводилось ни путешествовать, ни… Он немного… Словом, извините его.

Я выпустил из руки волосы и прижался к подлокотнику со стороны прохода. Меня бросило в жар, я странно себя чувствую. К счастью, она убирает свою руку с подлокотника, и мне становится легче. Яро тоже начинает слегка натянуто улыбаться.

– Выйдем на пару минут, Алистер, мне нужно кое-что тебе показать!

Я иду за ним на платформу. Но он ничего мне не показывает, а легко ударяет кулаком в плечо.

– Поверить не могу, чувак! Ты никогда в жизни не видел девчонок вблизи, я на минуту оставил тебя одного, а ты уже подцепил самую красивую девушку в поезде. Ты еще и гипнозу в ютубе учился, что ли?

– Она кажется мне красивой, хотя и улыбается губами, а не глазами.

– Да всем плевать на это! Ты с ней разговариваешь, ты вежливый и славный. Только не начинай трогать ее раньше времени. Такие девушки на дороге не валяются, поверь мне. Так везет только один раз в жизни, чувак.

– Она не девушка моей мечты.

– Да и ты не ее принц на белом коне!

Я пожимаю плечами. Яро может знать множество вещей, но его легко ослепить. Лучше сменить тему.

– Я собираюсь завести аккаунты в соцсетях.

– Ты меня бесишь.

Мы возвращаемся и садимся на свои места, больше не сказав друг другу ни слова.

В дороге я перечитываю «Критику чистой математики». Я ем сэндвич, пью колу и изо всех сил стараюсь делать вид, что не замечаю ни как моя соседка обращается ко мне, ни как она ко мне прикасается. А потом спрашиваю Яро, почему у него нет документов. До моего вопроса Яро говорит и улыбается за двоих. А потом отвечает, что мне лучше заняться своими делами. Я прочел немало научно-популярных книг. Когда-то они были единственным мостиком между мной и внешним миром, пока мама не купила телевизор и не провела интернет. «Критика чистой математики» занимает особое место в моей жизни. И хотя я знаю ее наизусть, я всякий раз смеюсь, перечитывая ее.

Поэтому я смеюсь.

Я должен ответить Яро, когда он спрашивает, что здесь смешного, но мне нужно время, чтобы отдышаться.

– Просто речь идет о параболическом уравнении и…

Яро не смеется. Он смотрит на меня, как Шампольон[12]12
  Жан-Франсуа Шампольон (1790–1832) – французский востоковед, основатель египтологии. Прим. ред.


[Закрыть] на Розеттский камень[13]13
  Розеттский камень – каменная плита, найденная в 1799 году в Египте, благодаря которой удалось расшифровать египетские иероглифы.


[Закрыть], будто пытаясь отыскать ключ к разгадке тайны. Я пожимаю плечами.

– Юмор математиков.

Девушка снова улыбается во все тридцать два.

– Вот так послушаешь, как вы смеетесь, и почти хочется вернуться в детство, к урокам математики.

– Они есть в интернете, адаптированные для всех возрастов.

– Правда? Как здорово!

Я вижу, что она размышляет, что бы еще такого сказать. Может быть, она помнит что-то из математики – Фалеса или Пифагора, – но она только улыбается, показывая свои белоснежные, ровные, блестящие зубы. А потом снова утыкается в телефон.

Однако «Критика чистой математики» вдохновила меня на рисунок. Я вытаскиваю свою черновую тетрадь и калькулятор и начинаю строить схему, скрещивая две функции. Она косится на листок.

– Как красиво! Это напоминает мне о спирографе, который мне подарили на восьмой день рождения. Я его просто обожала!

Яро отвечает ей, она рассказывает о том, что ее родители сохранили игрушку на чердаке, а я заканчиваю набросок. Десять минут спустя она просит меня выпустить ее и уходит. Возвращается она за девять минут до прибытия.

Пока поезд тормозит, подъезжая к вокзалу, она поднимается и наклоняет голову ко мне. Ее волосы струятся, задевая кончиками мои колени. Спрятавшись за этим волосяным занавесом, она шепчет:

– Я уже очень давно ищу эскиз для татуировки в духе того, что вы рисуете. Если вы будете не против показать мне несколько ваших рисунков – позвоните.

Она показывает мне билет на метро, на котором что-то неразборчиво написано, и опускает его в карман моей рубашки.

Наши лица так близко, что я вижу ее нечетко. Мои глаза скошены к переносице. Бросает в жар. Сердце колотится. Я не знаю, как реагировать, но мама всегда говорит, что вежливость помогает найти выход из любой щекотливой ситуации.

– Спасибо, мадам.

Она смеется и машет мне рукой на прощание. Напоминая чем-то прощающихся Телепузиков, вот только ее лапка намного изящнее и тоньше. И она куда симпатичнее Тинки-Винки.