Текст книги "Катарсис"

И ведь Хромой прав. Однажды я снова вернусь к нему и попрошу дать мне очередную ссуду, но пока что побуду для него занозой в заднице. Мудак это заслужил. Я бы убил его, если бы мог, но за Хромым стоят серьезные люди. Я не могу убить его, а он не может убить меня. Так и живем, ага.

Хромой перерезал веревку, и я грохнулся на пол. Хотя бы не головой и на том спасибо. Я принял протянутую мне руку и с трудом встал на ноги, в глазах потемнело, и я чуть не вырубился, Хромой придержал меня, не дав упасть.

– Аккуратнее, ты один из моих лучших клиентов. Не могу позволить тебе…

– Заткнись! Не действуй на нервы. Лутум будет через неделю. Где выход я знаю, можешь не провожать. И еще, накину сверху миллион, если выдашь мне того мудака, что пришел за мной сегодня.

– Кличка Вэлл. Новый Тенебрис, 1408. Работник он неплохой, но как человек – полное говно. За миллион делай с ним все, что хочешь. И ты должен знать: я не приказывал ему стрелять в твоих знакомых и бить тебя. Только доставить, не держи зла.

– Премного благодарен, – я направился в сторону выхода. – Если бы я держал зло на всех, кто приказывал меня «только доставить», то мне пришлось бы перебить половину Тенебриса. Удачи.

Берлогу Хромого я посещал миллион раз и знаю ее почти наизусть. Тринадцать с половиной миллионов за неделю! Во что я, блядь, вляпался? Но убивать Хромого не вариант, он проявляет ко мне лояльность, идет на уступки, даже выдал одного из своих громил; если я избавлюсь от Хромого, на его место поставят нового человека, с которым у меня может возникнуть намного больше проблем. Так что остается молча глотать обиду. Я привык. Рыжий был неплохим парнем, но не настолько, чтобы я рисковал своей жизнью ради мести за него. Хотя? Почему бы не прикончить этого Вэлла? Это станет хорошим посланием для тех, кто в будущем решит снова напасть на меня прямо в разгар отличной пьянки. Засранцы трижды задумаются, стоит ли лезть ко мне и прерывать мое веселье, если узнают, что последний, кто так сделал, теперь лежит глубоко под землей. Ладно, возможно, я и не стану убивать этого громилу, но пару ударов ногой по черепу ублюдок точно заслужил.

Я прошел через толпу головорезов, которые расположились в главной части здания. Даже, если бы я и захотел убить Хромого, то ничем хорошим это бы не закончилось. Тут не меньше сорока человек. Вооружены они в основном всяким хламом, только у парочки есть пушки, но и я не бессмертный, чтобы на сорок человек в одиночку лезть. Только если с пулеметом и во сне. В кровавом чудесном сне, где все мои враги – мишени, а я, мать его, Тони Монтана.

Двуличный я все-таки засранец. Как ныть о том, что хочу сдохнуть, так это я первый, а как до дела доходит – сотню раз все анализирую и убегаю куда подальше. Такова уж природа человека, говорить о себе всякое – мы все горазды, но нас понять можно: в головах-то полный чертополох и неразбериха. Каждый год мы становимся новой личностью и от этого никуда не сбежишь, двуличие – часть нашей природы.

Чего они на меня все так палятся? Придурки пустоголовые. Наверное, это оттого, что до сих пор никто из тех, кто оказывался тут схожим со мной образом, еще не покидал помещение старого завода на своих двоих, еще и с довольной улыбочкой. Выбрал же себе Хромой место для схрона. Полуразрушенный завод всего в паре километров от театра Стильного. Или от того места, которое когда-то называли театром Стильного. Теперь там главенствуют пустота, паутина и бездомные.

Толкнул дверь и вдохнул полной грудью. Ни черта себе! Уже полдень. Это сколько, получается, меня продержали? Вчера после дела я пошел в бар. Почти сразу заявились громилы, я их хорошенько отделал и с удовольствием проводил время, пока… ну, в общем, пока меня самого не отделали по моей собственной глупости. Тогда было часа три или четыре ночи. То есть я пробыл в отключке примерно восемь часов. Удивительно, что меня вообще не тошнит, только голова болит так, что я собственных мыслей не слышу. Нужно отлить, покурить и зайти за бутылочкой воды. А после возьму такси, у меня еще осталось немного лутума, и поеду за моим персональным антидепрессантом – жестоким насилием. Уделаю мудака Вэлла так, что он до конца своей жизни будет через трубочку пить и есть.

Многие вещи в жизни начинают ставить тебя в тупик только со временем. Они могут крутиться в голове долгие годы, но быть всего лишь фоном, ничего не значащей частью интеллектуального интерьера. Например, детей в определенный момент ставят в тупик вопросы жизни и смерти. Особенно, когда они впервые полноценно осознают эти явления и понимают собственную смертность. Юношей и девушек ставят в тупик вопросы собственной идентичности; им тяжело принять мысль, что в жизни нет верного и неверного пути, есть лишь оттенки серого и бесконечные попытки выжить. Эти мечтательные существа тяжело переносят первую встречу с мыслью о том, что рано или поздно их жизнь превратится в рутину. До последнего молодые люди воюют с мыслью о том, что они всего лишь части «великого мирового колеса», и части совершенно неважные, даже если они исчезнут, «телега, запряженная амбициями человеческого рода» продолжит свое движение. А вот меня, человека, который почти разменял третий десяток, в тупик ставит самый простейший из возможных вопросов: «Как жить?». Я не знаю, как мне жить дальше… и от этого мне больно и тошно.

Я сделал несколько глотков минералки, которую купил в китайской лавке в паре кварталов от логова Хромого. Все это время я шел и не ощущал усталости, боли и голода. Думал… думал. Но теперь желудок, разбуженный попавшей в него жидкостью, стал неприятно урчать. А неприятное урчание желудка пробудило остальные процессы в организме, на меня сразу навалилась усталость и появилась тошнота. Если к боли, усталости и голоду я давно привык, то с тошнотой не могу смириться и по сей день. Она единственная может выбить меня из колеи. Ненавижу. Я закинул в рот пару ирисок. Я всегда ношу их в кармане. От сладкого мне становится спокойнее на душе. Раньше слово «душа» было для меня ругательным. Я был матерым атеистом или, по крайней мере, считал себя таковым, а теперь из убеждений у меня остались только… Да ни черта у меня не осталось из убеждений! И от этого мне тоже больно и тошно.

Я вытянул руку, чтобы поймать такси. Остановилась грязная лиловая малолитражка, формой похожая на жука. Я залез в машину и назвал адрес, водитель оказался не особо разговорчивым парнем, просто кивнул и направил машину в нужную мне сторону. Люблю таких. Мне нравится сводить процент ненужных контактов во время социальных взаимодействий к максимально возможному минимуму.

А нужны ли человеку эти самые убеждения на самом деле? Не лучше ли жить одними ощущениями? Позволить первоначальной программе, животной части себя, взять контроль над ситуацией, позволить ей вести себя за руку сквозь все преграды. Это же так легко… Но прав ли тот, кто живет одними инстинктами, или его стоит осудить? Мораль – величайшее приобретение человечества или странный набор правил и установок, которые противны самой природе? Я больше не знаю ответов на эти вопросы. Раньше в моем сознании ярко пылали юношеские убеждения, позже непоколебимость молодого человека, но теперь, когда я вплотную приблизился к тридцати годам, я потерял веру; потерял ориентиры, больше ничего в этом мире не кажется мне понятным. Все словно слилось воедино, стало одинаково бессмысленным и слишком напыщенным. Политики… войны… люди с их верой в непогрешимость собственных идеалов и убеждений. Люди, готовые убивать ради набора бредовых установок внутри своих черепных коробок. Все это смешалось. Я вижу только абсурд и не верю больше ни во что. Убеждения – бич, но и животность – не спасение. Марсель как-то говорил, что хотел бы, чтобы все люди осознали бредовость мира, отказались от собственного эго и расцвели в единстве, словно ангелы. Ангелы, неспособные творить зло, потому что полностью прозрели его природу. Так он говорил. И так теперь думаю я. Идеальный путь – путь осознания и прозрения, путь единства. Звучу, как сраный сектант, но что мне остается? Надо же иметь хоть какую-то веру, иначе зачем вообще это все? Только из страха смерти?

Я допил минералку и закурил. Ириска прилипла к зубу, и он заболел. Гадость какая. Пришлось пальцем сковырнуть ее и прополоскать рот. Мы уже близко. Надо почаще выбираться в центр, устал я от этого зрелища за окном. Мимо нас проносятся одинаковые хибары, сотни их. Отличаются только цветом, да иногда попадаются двухэтажные экземпляры. В остальном, они похожи. Складывается впечатление, что ты попал в кошмарный сон или в зацикленную петлю, где один и тот же кадр повторяется раз за разом.

Так. Что там Хромой говорил? Только недавно называл адрес таксисту и уже забыл его. Вроде со льдом я завязал, а в голове все равно дыры зияют. 1518? 1048? Нет… не то! 1408! Точно! Мог бы и у таксиста спросить, но не хочу. Плевать на то, что он посчитал бы меня странным парнем; больше меня пугает то, что он может начать говорить и нарушит идеальную идиллию, которая установилась между нами. Значит, по левую сторону четные дома, по правую нечетные? Верно? Верно. Сейчас мы проехали уже 1315 с одной стороны и 1316 с другой. Осталось совсем немного. Будет хорошо, если Вэлл живет в одноэтажке, так мне будет проще решить с ним наши общие «затруднения».

Гнев? Злость? Нет. Отчаяние сподвигает меня на подобные поступки. Я не имею четких границ гордости, они растворились вместе с убеждениями. Я не жажду мести, жаждать чего-то я разучился уже очень давно. Я хочу лишь «быть», но для того, чтобы «быть» мне нужен двигатель. Любая цель, любое дело… я готов на все, лишь бы еще хоть на секунду забыть о том, кто я такой; забыть о бренности и бредовости окружающей меня реальности.

Машина остановилась. Я перевел водителю лутум, он лишь угукнул в ответ и разблокировал двери. Ну что, готов? Нет. Никогда нельзя быть достаточно готовым к тому, чтобы размазать чьи-то мозги по асфальту. Все-таки засранец Вэлл живет в двухэтажном доме. В таких обычно по восемь квартир, четыре на каждом этаже. В каждую, что ли, ломиться? Да и дома ли он вообще? Если Хромой назвал именно адрес, значит, Вэлл точно должен быть дома. Хромой хоть и та еще гнида, но, когда речь заходит о сделках, – он непогрешим. За это я его даже уважаю немного.

Дверь открыта? Я потянул ручку на себя. Парадная открыта. Закинул пару ирисок в рот и зашел в дом. Мне сразу бросился в глаза кровавый след, ведущий на второй этаж. Я переборол желание ретироваться, все-таки, если ты решился на что-то, то обязан идти до конца. Вот одно из убеждений, которое я еще не потерял. Оказывается, у меня все еще не так уж и плохо. Я аккуратно двинул вверх по лестнице, стараясь производить как можно меньше шума. Кровавая дорожка ведет к открытой двери. Квартира номер семь. Кто-то опередил меня? Но зачем? Даже, если у этого придурка были враги, то почему они решили его убрать именно в этот день? Я не верю в такие совпадения.

Я перешагнул порог квартиры. Дуло пистолета уперлось в висок. Черт! Я пришел раньше, чем убийца успел покинуть место преступления?

– Нужно быть бдительнее, Мори. Такому человеку, как ты, не к лицу безалаберность. Понимаешь?

– Си?

– Да. Хочешь сладенького? Пока я тебя искал, закупился всяким. Мы же друзья, а друзья должны делиться.

– Раз мы такие уж друзья, может уберешь пушку от моего виска?

– Ой, прости, – Си засмеялся, – я совсем забыл, что направил ее на тебя. Такой хороший пистолет. Я нашел его тут.

– Чья это кровь?

– Зайди в зал и поймешь, – Си убрал пистолет, и я смог свободно вздохнуть. Опять этот психопат попался мне. Он правда за мной следит? И делает это по приказу Римса? Зачем Римсу следить за мной? Может, он ищет выход на РО через меня? Пытается нарыть что-то, что может поставить крест на карьере господина Великого? Черт ногу сломит во всех этих хитросплетениях.

Зал: картина кровавого и крайне жестокого убийства целой семьи. Я ко многому привык, но такие вещи всегда выбивают меня из колеи. Вэлл, женщина и дети, лет десяти-двенадцати, мальчик и девочка, лежат в ряд, и у каждого перерезано горло. Вэлла явно пытали перед тем, как убить, потому что все его тело покрыто ссадинами и порезами, на руках не хватает пальцев. Это Си сделал? Но зачем?

Я вернулся в коридор. Си стал пялиться на меня, как полудурок. Все в его образе вдруг стало противно мне. Я видел многое и мог бы закрыть глаза на подобный поступок в других обстоятельствах, но сейчас… во мне словно проснулся от долгого сна живой человек, способный чувствовать и сопереживать, я возненавидел этого бледного, надменного утырка, индифферентного, как статуя какого-нибудь греческого божка. Я схватил Си за горло здоровой рукой и прижал его к стене. Он не проронил ни звука, даже более того, Си отпустил пистолет и позволил ему упасть на пол. Я ударил его по лицу протезом, в искусственной руке утяжелитель, каждый удар может стать для человека последним. Голова Си дернулась так, как будто сейчас улетит в сторону, словно футбольный мяч. Я ослабил хватку и позволил парню упасть на деревянный пол, а сам поднял пистолет.

– Зачем? – слова давались мне с большим трудом. – Зачем детей? В чем смысл? Никогда не понимал таких мудаков.

А вот и еще одно убеждение нашлось: нельзя убивать тех, кто не заслужил смерти. По моему мнению, каждый взрослый человек хотя бы раз за жизнь делал что-нибудь такое, за что не стыдно было бы пустить ему пулю в лоб, но вот дети и животные – это другой разговор. Они вне всяких рамок.

– Это не я. Я так не убиваю, – Си улыбнулся и сел в позу лотоса, кровь струилась по его лицу и одежде, но он не обращал на нее абсолютно никакого внимания.

– Тогда кто? – я направил на парня пистолет, как быстро мы поменялись ролями.

– Понятия не имею. Я пришел сюда по делу. Они уже лежали там. Плохая работа. Отвратительная, – Си сморщился. – Нельзя так резать, человек практически ничего не чувствует, я бы сделал надрез менее глубоким, тогда было бы очень больно. Понимаешь? Множество неглубоких и четких надрезов – это моя работа, несколько глубоких и бездушных – нет.

Я ударил бледного утырка рукояткой пистолета, тот завалился на бок и истерично засмеялся. Я больше не могу находиться в этом месте. Оно давит на меня, заставляет все внутренности дрожать от воплей. Я пожалел, что вообще решил приехать сюда. Нужно бежать. Мне хочется скрыться от этой грязи и боли. Хочется чего-то светлого. Я устал.

Я выбежал на улицу, в глазах двоится, голова словно чугунная, каждая мысль дается с огромным трудом. Я бреду вдоль бесконечных, похожих как две капли воды, домов; крик сам вырывается из моего горла, я не могу ему противиться. Но что же я кричу? Не могу понять… Провал в памяти. Помню только, как несколько раз упал, а после уже оказался дома. Дома? Это место – мой дом? Эти груды мусора и книг? Спальник на полу, пара пистолетов под подушкой и початая бутылка виски? Это все, что осталось у меня в жизни? Похоже, что так. Я приложился к горлу и сделал один большой глоток.

За что меня обрекли на жизнь? Я и раньше задавал себе такой вопрос, но теперь он стал для меня главным вопросом, узнав ответ на него, я смогу умереть спокойно. Нахождение в теле человека – это худшее из возможных наказаний. Если Бог существует, то так он наказывает только самые гнилые и ужасные души. Ссылка на Землю – наказание, постепенно выжигающее душу.

Стук в дверь… Кто это? Ко мне еще ни разу никто не приходил за все время, что я тут живу. РО обычно отправляет мне сообщения, когда я ему нужен. Плату за жилье я уже перечислил, так что это точно не собственники этой лачуги. Я взял в руки один из пистолетов и направился к входной двери. Тут даже нет блядского глазка.

– Кто? – какой же у меня противный бас, от сигарет и постоянного пьянства я стал звучать так, словно постоянно говорю в бочку. Еще и хриплю, кашляю и отплевываюсь каждые пять минут. Может быть, я докурился до рака? Паршивая смерть.

– Открывай, мотылек, – знакомый женский голос. Голос, который не должен тут звучать. Он вообще больше не может нигде звучать. Крис умерла почти два года назад. Я лично организовывал ее похороны. Лично, мать его. Но я не могу не открыть. Я спятил. Окончательно спятил… не могу ничего с собой поделать, рука сама тянется к дверной ручке. Я поворачиваю ее и впадаю в ступор. Это она. Та самая Крис, выглядит так, словно этих двух… ужасных лет не было. Она делает шаг в мою сторону и обнимает меня. Я на секунду теряюсь, но после начинаю судорожно рыдать, все тело сотрясается от приступов истерического плача. Мне становится так легко. С каждым всхлипом из меня выходит часть стресса; стресса, который копился во мне на протяжении… жизни? Когда я в последний раз плакал? Кажется, что никогда. Может быть, в детстве, которое я не помню?

– Как? – единственное слово, которое я могу исторгнуть из себя.

– Хотела бы я знать. Можно войти?

– Да.

Я пропускаю Крис, она заходит и недовольно цокает языком:

– Нам с тобой предстоит очень много уборки.

И почти весь день до самого вечера мы действительно проводим за уборкой. Я не решаюсь задавать какие-либо вопросы, только делаю то, что Крис просит меня сделать. Так, я сходил к соседям и выпросил у них швабру, ведра и тряпки для уборки. Прогулялся в ближайший магазин за чистящими средствами и там же нашел надувной матрас. Не спать же нам на одном. Вынося один за одним пакеты, полные звенящих бутылок и окурков, отмывая стены и пол от въевшейся грязи, я, кажется, снова обрел некое подобие душевного спокойствия. Это именно то, что мне было нужно. Порядок! Рутинная работа. Я никогда не хотел быть героем дешевого бульварного романчика, не хотел размахивать оружием направо и налево, убивать людей и щеголять бионическим протезом руки. Мне всегда ближе была рутинная спокойная жизнь, но я не ценил ее, когда она у меня была. Считал ее обрыдлой и бессмысленной. Глупо. Почти всегда самые банальные вещи оказываются правдивыми. Справедливо это и в отношении поговорки: «Имеючи не ценим, потерявши – плачем». Только молодость делает нас невосприимчивыми к таким простым истинам, она подгоняет нас, твердя в спину: «Ты лучше, ты знаешь то, чего не знали они!». А это ложь, самая жестокая ложь, на которую только способна жизнь; ложь, которая в более зрелом возрасте разбивается с таким треском, что можно до самого дня смерти застрять в глубочайшей депрессии. И даже уходя из этого мира, не почувствовать облегчения. На самом деле, ничего мы не знаем лучше, чем наши предки или их предки: прописные истины не меняются, меняется только количество информации о мире. Можно попытаться стать кем-то большим, но смысла в этом не больше чем в…

– Ты стал еще более задумчивым, чем раньше, – лениво бросает Крис, она уже надула свой матрас и улеглась на него, теперь она наблюдает за тем, как я очищаю подоконник от грязи и пепла. – Ты так и не нашел себе опору? То, ради чего стоит жить. Это очень обидно. Ты единственный из всех нас еще мог найти цель. Я всегда завидовала тебе. Теперь уже можно признаться, не обижайся, я завидовала не со зла, а от собственного отчаяния. Для меня не нашлось места в этом мире. Или я плохо искала его и рано сдалась. А ты, мотылек, в тебе всегда было что-то такое… я бы сказала необычное. Вот этому я и завидовала, ведь необычные люди рождаются с заранее предопределенным местом в судьбе мира. Но теперь это дело прошлое. Теперь мое место здесь, – Крис указывает пальцем на висок, – в твоей голове.

– Я не понимаю, – я достал сигарету из пачки и присел напротив Крис, – я больше ничего не понимаю. Помоги мне.

– Только ты сам можешь помочь себе.

– Я сам? Я не могу… Может, вообще все происходит только в моей голове? Я думал над этим. Недавно думал. Что, если весь мир находится только в моей голове? И я сам придумываю себе странные правила и запреты, чтобы не осознать эту простую истину? Как только я задумываюсь об этом, странный голосок внутри шепчет: «Ты думаешь, что ты особенный?», но вдруг этот голосок – это защитный механизм сознания, который мешает понять пугающую правду.

– Я не могу ответить на твой вопрос, – Крис потянулась и забралась под одеяло, – но кто-то наверняка сможет. Я всегда была посредственным мыслителем, ты же знаешь, мотылек.

– Ты самый прекрасный мыслитель из всех, кого я знаю.

– Ты до неприличия сентиментален. С твоим нынешним видом… с твоим нынешним видом, – Крис зевнула, – это выглядит так, словно бегемот пытается влезть в балетную чешку. Смешно и удивительно интересно. Оставайся таким, какой ты есть, мотылек.

Крис, кажется, уснула. Последние слова она произнесла, уже будучи в полудреме. Что со мной происходит? Почему я вижу ее? Я не хочу, чтобы она исчезала. Если это сумасшествие, то я выбираю его, а не трезвый ум. Теперь в моей квартире снова загорелся огонек, а в моей жизни появился намек на смысл. Плевать, что Крис может быть всего лишь галлюцинацией моего отчаявшегося сознания; главное, что она здесь, рядом со мной и от этого мне так уютно на душе. Человеку без прошлого – многого не нужно. После извлечения СН-чипа воспоминания в голове превратились в ужасную кашу, я не могу отличить правду ото лжи. Я не понимаю кто я. Не знаю кто мои родители. Даже точно не могу определить свой возраст. Только примерно. И, несмотря на это, я живу, и тело мое стремится к жизни, тогда как разум всеми силами хочет свое существование прекратить… но теперь все будет иначе. Теперь, когда у меня есть Крис, дела наладятся. Я в это верю. Нет, я это знаю!

Сообщение. В такой момент? Я посмотрел на часы. Это от РО. Как всегда, коротко и лаконично: «Нужен. Машина будет ровно через сорок пять минут». Хочу выпить воды, в горле пересохло. Когда я в последний раз нормально ел? К черту. Выпью воды, умоюсь, переоденусь и поеду к РО. Интересно, что это придурок приготовил для меня на этот раз? Последнее дело было настоящим самоубийством, я и согласился-то на него с мыслью о том, что меня точно убьют, но я выбрался из той задницы, отделавшись парочкой царапин. Повезет ли мне так снова? Или теперь я точно умру? Но… сегодня все изменилось. Я не чувствую в себе желания умереть. Я хочу жить. Хочу снова вернуться в свою квартиру и увидеть Крис. Хочу поговорить с ней нормально и задать вопросы, которые не решился задать. Главное, чтобы она никуда не исчезла. Черт. Если я схожу с ума, то пусть это будет необратимый процесс, умоляю, мать его. Я никогда не верил в Бога, но если нужно, то буду в него верить. Пусть только она никуда не исчезнет.

Я взял листок бумаги и ручку, и написал короткую записку для Крис, чтобы она не волновалась, когда не обнаружит меня утром дома. Порывшись в карманах, я нашел немного лутума. Последние монетки, остались у меня после похода в магазин. Я приложил их к записке. Тут немного, но вполне хватит, чтобы прожить пару дней, пока я не вернусь. А в этот раз я точно вернусь. Будет забавно, если я умру. То есть, я это к чему, я уже давно заметил странную закономерность между ожиданием успеха и провалом и, наоборот, между ожиданием провала и успехом. Когда ты всеми фибрами своей сраной душонки веришь в то, что чего-то добьешься, обычно ты всегда жидко обсираешься; а вот, когда почти полностью уверен в провале, то успех приходит к тебе без особых усилий. Мне кажется, что вселенная – один большой и очень вредный организм. Она умеет чувствовать твои желания и всячески этим желаниям противиться. Это только мое наблюдение, возможно, у других людей все происходит иначе, ага.

Пора выходить. Морось. Я застегнул плащ и укутался в воротник. Люблю дождь, но не переношу холод. Мне ближе всего легкая весенняя морось. Да и вообще середина весны – идеальное время. Температура, природные условия… почти все находится ровно посередине, не выше нормы и не ниже нормы. Середина идеальна. Так же, кстати, можно сказать и о любом другом аспекте жизни: красота хороша, когда она не вызывающа; успех, когда он не чрезмерен; болезнь, когда она не смертельна; страх, когда он не панический. По два примера от приятного и неприятного. Да и само наличие в жизни приятного и неприятного тоже должно быть на среднем уровне. Если так задуматься, то мы существа очень капризные. Для того чтобы жить, нам нужно очень много условий. Если хотя бы что-то одно из гигантского списка «для нужд человечества» перестанет работать как нужно или выйдет за границу среднего, то… это будет концом для нас. По неволе задумаешься и о том, что мир рукотворен, и о том, что количество вселенных безгранично. Это бы многое объяснило.

А вот и моя машина. Я уже соскучился по своему водителю.

– Привет, Иван, – я захлопнул за собой дверь. – Как жизнь?

– Отлично жизнь. Как славно, что сегодня у меня снова ты, Мори. Знал бы ты, каких мудаков мне приходилось возить. Как вспомню, так чуть сознание от злости не теряю, блядь. Кстати, книга. Я обещал.

– Тоже рад тебя видеть. Про книгу помню.

Иван взял свою сумку с сидения напротив и стал в ней рыться, через несколько минут он извлек на свет потрепанный фолиант и протянул его мне:

– Называется «Пустота и фельдфебель». Самое лучшее из того, что мой друг Виктор написал. Остальное я прочитать не смог, а эту хотя бы до конца осилил. Почитай на досуге, Мори. Мне такое не очень, но, возможно, тебе понравится.

Иван надавил на газ и направил машину в сторону башни РО. Обычно я еду туда спокойно, но сегодня у меня дрожат руки. Причем обе, даже в отсутствующей руке я ощущаю дрожь. Я боюсь? Как многое в нашей жизни меняет слово «смысл». Если смысла нет, то и жизни считай нет. А когда смысл появляется, то все вдруг встает на свои места и появляется дикий страх, что вот эта вот законченная мозаика, которая так много для тебя значит, вдруг может взять и развалиться на части. Но я должен поехать к РО. Я попрошу у него лутум. Рефинансирую свой долг, так сказать. Он заплатит за меня Хромому и еще паре засранцев, а я буду работать на него бесплатно. Встает только вопрос о том, где брать лутум на жизнь, ведь теперь нас двое. Это я мог неделями не есть, а Крис нужно кормить. Черт. Придется найти работу. Как бы забавно это ни звучало, но в свободное от убийств время, я должен буду заняться честным трудом. А так, как я ни хрена в этой жизни не умею, то никем, кроме грузчика или продавца, работать не смогу. Блядь. Дожил. Да и хер бы с ним! Главное, что я буду делать это ради чего-то, а не просто так. Я так устал жить просто так. Лучше устроиться грузчиком. Лутум можно забирать сразу после смены. Да и физической работы я не боюсь. Возникает резонный вопрос: «Мори, а почему бы не пойти работать наемником к кому-нибудь, кроме РО?». На что у меня есть вполне резонный ответ: «На РО я работаю, потому что у нас с ним есть общая история и Лилия. Убивать просто так не в моем духе. Такая вот серая мораль».

– Слушай, – начал я, – а ты не знаешь, где можно грузчиком поработать?

– Ты это серьезно? – Иван усмехнулся, он, наверное, думает, что я большая шишка. – Зачем человеку, который связан с башнями думать о работе грузчика?

Рассказать ли ему все как есть? Что я теряю? Хватит держать все в себе. Мне нужно этим с кем-то поделиться.

– Потому что я должен больше, чем зарабатываю. Сегодня я получу тринадцать миллионов лутума, которые отдам в счет своих долгов и буду работать забесплатно, а сбережений у меня нет. Такие дела.

– Тринадцать миллионов?! – Иван аж охрип, когда произносил число. – Как можно задолжать столько? Я не осуждаю, я просто не могу осознать такую сумму. Я зарабатываю около тысячи за два дня. В месяц выходит двенадцать, так как я работаю не каждый день. В год сто сорок четыре. И это огромная сумма по меркам Тенебриса. Я, конечно, знал, что люди, причастные к башне, ворочают большими суммами лутума, но никогда не задумывался о том, насколько большими.

– Я тоже не знаю, как так вышло. Играл в казино. Брал лутум взаймы. Потом связался с людьми из башни. Лутума стало очень много. Я стал больше играть и больше брать взаймы. Такая вот история. Ничего благородного. Потратил все не на лечение больной матери или пересадку органов умирающему брату, а просто просрал и все.

– Понимаю. Не в таких масштабах, бля, но понимаю. Сейчас играешь?

– Вчера проиграл триста восемьдесят тысяч парню, которому чуть позже вышибли мозги в сортире. Причем это сделал не я. Жизнь – забавная штука, а?

– Интересный ты человек, Мори. Есть у меня для тебя пара вариантов, ты как к работе водилой относишься?

– Прав нет, сразу говорю, но водить умею.

– Права и не нужны. Работа серая. Меня звали, но я в такое не лезу, я человек семейный, прошли те времена, когда я ради лутума мог броситься в любое пекло.

– В чем суть?

Морось переросла в дождь. Он барабанил по крыше машины, отстукивая свой, только ему понятный, ритм. Окна запотели, я нажал на кнопку и немного опустил стекло. Легкие наполнились свежим воздухом.

– Доставка грузов. Тебе дают транспорт, полный всякого рода запрещенного товара, какого – никто не предупреждает. Отвозишь груз по адресу, за одну доставку получаешь две-три тысячи. Поймают – сядешь или умрешь. Сам понимаешь.

– Пойдет. Дай свой номер. Свяжемся немного попозже насчет этого дела.

– Без проблем.

Мы с Иваном обменялись номерами. А машина тем временем уже въехала на подземную парковку башни.

– Было приятно снова с тобой побеседовать, – я открыл дверь и вышел, – надеюсь, еще увидимся.

– И я, Мори. И я. Удачи тебе.

– Спасибо.

Снова пришлось пройти через целую кучу охранных пунктов, где мне каждый раз задавали одни и те же вопросы и проверяли металлоискателем. В этот раз я не стал брать с собой личное оружие. Пусть лучше будет у Крис, мне так спокойнее. Я попрошу РО выдать мне что-нибудь. Вряд ли у него, конечно, найдется что-то более приятное в использовании, чем мои пистолеты, ведь я делал их на заказ. Когда РО заплатил мне за мое первое дело полмиллиона, у меня немного сорвало крышу. Основную часть лутума я всадил в азартные игры, но немного я все же сумел сохранить и заказал себе пару пистолетов. Я даже не умею стрелять с двух рук, заказал два лишь пафоса ради. Но до чего же они хороши.

Последний охранный пункт. Хорошо хоть штаны снимать не просят, и в задницу с фонариком не лезут, такую херню я бы уже точно пережить не смог. Хотя вот что скажу: человек ко всему привыкает, это его сущность и главная суть; именно благодаря способности к адаптации люди подчинили себе целую планету. Казалось бы, это так мало в сравнении с остальной вселенной, но ведь никто из известных нам видов живых существ не смог сделать даже этого, поэтому человечеству вполне есть чем гордиться. А в контексте нашего разговора я это сказал к тому, что, если вдруг, в один день, всех сотрудников башни начнут проверять с помощью фонарика и расширителя очка, возмущаться они будут только первую неделю, а после привыкнут. Такова уж наша натура, мать ее.