Текст книги "Ультранормальность. Гештальт-роман"

– Слушайте, вы сейчас очень не вовремя! – попытался отболтаться Стрельцов. – Я понял вашу идею. Да, я приду голосовать за Петрова на выборах. Но мне сейчас некогда в этом участвовать, у меня учеба и…

– Какая еще учеба? – снова заговорил самый высокий, видимо, бригадир. – Страна разваливается, а он о своей заднице думает! Скоро тебе вообще учиться не придется, все растащат.

– Кто растащит?

– Силы зла! Госдеп США, конечно. Что еще ждать от их чокнутого президента? И его прихвостни в Европе. Кто же еще! Ты глаза открой!

– Я с прихвостнями как-нибудь договорюсь. И насчет выборов я все понял. Мне идти надо.

– А че он такой борзый? – вмешался третий качок. – Он что, оппозиционер что ли? Слышь ты! – Он повернулся к Федору. – Ты че, правозащитник что ли?

– Нет…

– А вот чето не верится!

Бригадир жестом отогнал своего подручного от двери и повернулся к Федору спиной, где такими же красными буквами по белому красовалась надпись «Выборы 2025 года – Освободим свободу вместе!».

– Да погоди ты, Гена, – произнес он, – какой же он правозащитник? Просто запутавшийся аполитичный гражданин. Сейчас мы ему все объясним, и он примет сознательное решение помочь своей стране и Игорю Петрову.

Он повернулся обратно лицом к Федору.

Одна из девиц подала ему через плечо втрое сложенный листок бумаги с цветными картинками – агитационный листок молодежных трудовых бригад. Долго не думая, здоровяк всунул его в руки Стрельцова.

С виду это был обычный проспект, рассказывающий о выдающихся трудовых подвигах волонтеров, освобождающих будущее от завалов настоящего. Так они называли свой бессмысленный и бессовестный труд. На нем, как на триптихе, изображались веселые анимешные люди в белых футболках с крестом, которые с подозрительной улыбкой снимали кота с дерева, переводили детей через дорогу и вскапывали поле в сельской местности. Как это предотвращало цветную революцию в стране, Федор так и не понял.

– Принимая участие в волонтерских проектах Игоря Петрова, вы делаете страну великой, – произнес бригадир с гордым и надменным видом.

– Как именно?

– Что как именно?

– Как именно делает страну великой то, что я буду вскапывать огороды вместо того чтобы получать образование и становиться профессионалом?

Активисты переглянулись. Вперед вышел очкарик.

– Ну, как же? Ваше образование стране не нужно. Ей нужны люди действия, которые готовы взять на себя ответственность за страну! Вы кто по образованию? Очередной юрист или экономист?

– Металлург, – произнес в ответ Стрельцов.

Такого ответа они, скорее всего не ожидали, потому переглянулись снова.

– Да эта падла в гробу нас видела! – возмутился тот, кого назвали Геной.

– То есть ты не хочешь вступать в молодежные трудовые бригады, верно? – уточнил бригадир.

– Не хочу.

– И в префектуру не для этого приходил? – спросил очкарик. Но его быстро одернули.

И в этот самый момент двери лифта открылись, и на лестничную площадку ввалился пьяный Иван с перемотанными бинтами кулаками, как это делают боксеры, распахнутой кожаной куртке, кое-где порезанной острыми предметами и оторванным погоном. Предплечье правой руки у него было обмотано разомкнутой велосипедной цепью. Джинсы, у которых в лучших традициях великой китайской текстильной промышленности одна штанина была на пять сантиметров короче другой, местами покрывала какая-то жидкость – не то пиво, не то брызги от дворовых луж.

– Эт еще что за маевка? С дороги! – выпалил он.

При виде брата-близнеца активисты расступились.

– Что бы вы ни предлагали, мне это не интересно, – резюмировал Федор и, слегка оттолкнув очкарика, дотянулся до ручки двери.

– Разговор не окончен! – произнес угрожающе бригадир.

– Брысь, котла! – рявкнул брат.

И бригадир отскочил на два шага вправо, уступая дорогу.

– Мы тебя запомнили! – пригрозил напоследок активист Гена, когда дверь перед его носом уже захлопнулась. – Мы запомнили тебя и где ты живешь! Когда мы придем к власти, ты у нас в Сибирь поедешь, козел!

Но Федору было уже не до этого. Иван повалился на него, и ему пришлось приложить немалые усилия для того, чтобы усадить его на полку платяного шкафа.

– Ты где пил?

– Да с бичетой из конской основы на крайнеке забились. Сегодня всю ночь бухали. Резво по кайфу подсели, потом от мусоров убегали. Шиша даже их тачку заблевать успел. На редкость по мазе…

Подробности и достижения его компании Федора никогда не интересовали, так как не отличались разнообразием. Но терпеть в семье второго алкоголика он уже не мог. Лишь только он открыл рот и хотел было поучить непутевого братца уму-разуму, как в дверь снова позвонили.

Иван автоматически скинул с предплечья цепь и протянул ее Федору. Даже в подпитии он различал ситуации, грозящие мордобоем.

– Да что им опять надо? – Федор взял цепь за один конец и, не глядя в глазок, открыл дверь.

К его большому удивлению, перед ним стоял крупный парень лет двадцати восьми с несколькими пакетами в руках, которые он быстро поставил на пол, а из одного из них натренированным движением достал зеленую коробку.

– Здравствуйте! Я представляю отдел «Все для дома», который открылся в вашем магазине. Вы знаете про этот отдел? Ну конечно знаете! Я обхожу жильцов и информирую о том, что у нас начался сезон специальных предложений. В качестве ознакомления я готов предложить вам эту вещицу! – Он сунул коробку в руки Федору и продолжил свою экзальтированную песню: – Вы пользуетесь ножами в хозяйстве? Ну конечно пользуетесь. Это легендарные немецкие титановые ножи самой популярной фирмы на Западе. Титан! Ну, вы понимаете! Их даже не надо затачивать, они затачиваются в процессе резки! Посмотрите на это радужное лезвие! Как вы думаете, сколько такие ножи могут стоить на рынке?

Федор вгляделся. У коробки одна сторона представляла собой прозрачную пластиковую вставку, через которую отчетливо виднелось четыре ножа.

– Это не титан…

– А что же это? – удивился продавец.

Федор наклонил коробку сперва вправо, затем влево, чтобы свет электрической лампочки выдал оттенки цвета и фактуру кухонного изделия.

– Скорее всего, это какая-то мартенсито-ферритная сталь. Покрытие из сплава с ванадием и молибденом. Для ножей подходит, но уступает кованым. По твердости в единицах Роквелла ну может быть сорок пять – пятьдесят. Ни с каким титаном не сравнить. Мягкая… А, ну вот на рукоятке и маркировка. Видите?

Он указал пальцем в то место, где на самом стыке лезвия и пластиковой ручки виднелась ничего не говорящая непосвященному надпись «30Х13».

Продавец долго вглядывался в маркировку. За это время вся его корпоративная доброжелательность куда-то улетучилась, ее место заняла глубокая сосредоточенность и даже некоторый страх за свою карьеру и доброе имя. Нельзя сказать, что совсем не оправданный.

– Самый умный что ли? – рявкнул он на Федора, который от такого обращения опешил.

– Да пошел ты нахрен со своими ножами!

Федор замахнулся и швырнул коробку прямо в живот торговцу, а потом захлопнул за ним дверь.

Поправив на себе одеяло, он направился в сторону своей комнаты, так как негатива с утра оказалось достаточно, и хотелось расслабиться и отдохнуть. Но пока он шел мимо кухни, его окликнул отец. Нехотя, замотавшись в одеяло поглубже, Федор свернул в едальню.

– Сынок, а что там на улице происходит? – спросил отец, валяясь в той же позе, что и раньше.

С улицы доносились ругательства и крики.

Федор осторожно подошел к окну и выглянул в него. Внизу столпилась молодежь из двух бригад. Одна из них – та, что агитировала его вступать в молодежные трудовые отряды. Белые футболки, красные кресты. Сторонники партии КПЦ – «младоцентрята». Другая группа, очевидно, вышла из дома напротив. По численности она немного превосходила «младоцентрят», но зато там не было таких здоровых парней, да и девушек там числилось значительно больше. Вели, впрочем, они себя куда агрессивнее. Их фирменный стиль – красные яркие футболки с большими серебряными кругами на животе и спине. Говорили, что это новое молодежное движение, возникшее в левом, социальном крыле партии КПЦ, под названием «Круговая порука». У них на спинах, насколько мог разглядеть Федор, красовалась надпись: «Кругом! В будущее шагом марш!».

– Вы че сюда пришли?! Мы тут электорат окучиваем! – вопил Гена.

– Вы тут что, выродки, дома все купили что ли? Где хотим, там и агитируем! – отвечал бригадир красных.

Слышался звон бутылок. Молодые активисты готовились выяснять правду с помощью «розочек» и кусков арматуры, которые, как выяснилось, тайно носили с собой.

Федор медленно отполз от окна.

– Забудь, там алкаши какие-то разбираются между собой, – ответил он отцу.

– Ты на кого намекаешь, тварь? – послышалось из коридора.

Впрочем, Иван ненадолго пришел в себя. Послышался легкий заливистый храп. Судя по всему, он уснул прямо сидя в шкафу.

Оставив отца на кухне одного, Федор направился к себе в комнату. Там, схватив, лежащий на столе телефон, он принялся набирать номер Елены и слушать протяжные гудки. Она не брала трубку уже второй день. «Может, что-то случилось?» – задавал он себе вопрос. И каждый раз отвечал на него, давая ответы один мрачнее другого.

Промучившись еще полтора часа, Стрельцов все-таки накинул на себя теплую толстовку, раскрашенную видами звездного неба, натянул джинсы, а затем вышел в Интернет, чтобы разыскать в переписке в социальных сетях ее адрес.

Не адрес, а так, название улицы и вид с балкона, который Серебренникова присылала ему на той неделе, жалуясь, что береза под окнами засыхает и какие-то уроды серебряной краской политические лозунги на доме напротив нарисовали. В каком-то смысле он хранил иллюзию, будто по виду из окна определит и дом, и подъезд, и этаж на той улице, где она проживала. Однажды он уже так делал, так что задача не казалась ему чем-то совсем невыполнимым. Кроме того, на улице прекрасная погода, и прогуляться по дворам на столичной окраине не выглядит зря потраченным временем.

Не прощаясь, он захватил с собой папку с договорами и вышел из квартиры, в задумчивости спустился на лифте на первый этаж и, выйдя из подъезда, сразу же свернул в подворотню, которая вела на Луганскую улицу, а там – и к метро «Царицыно». Тут-то его и встретили.

Сперва на выходе из подворотни, где красовалась надпись «Gay mover» нарисовались три подозрительных молодчика в косых рубахах и черных футболках, а затем и сзади донеслись звуки шагов.

– Рекомендую бежать, – буднично произнес iSec.

Солнце светило в лицо, поэтому Федор не сразу опознал ватагу.

– Думал уйти от нас?

– Вы еще что за упыри?

– Он издевается! – Голос показался ему знакомым.

Тот, кто шел впереди всех, самый высокий и накачанный, вынул своими растатуированными руками из-под рубахи обрезок водопроводной трупы.

– Да не, Гена, он не издевается. Он просто тупой…

Стрельцов резко развернулся и рванул обратно к подъезду, но получил в глаз прямым ударом кулака. От неожиданности, а также из-за того, что не имел никаких особых навыков рукопашного боя кроме того, что получил на переменах в школе, он упал на землю. На него сразу налетели со всех сторон.

Били его не особо сильно, даже несколько щадяще. Пинали по почкам, но не так, чтобы серьезно. Да и не столько пинали, сколько толкали ступнями. Трубой лупили по спине, цепью по рукам. Несколько увесистых ударов пришлось по голове, от чего он перестал ориентироваться в пространстве, и только смог сгруппироваться, чтобы жизненно важные органы не повредили. Кажется, среди нападавших было даже несколько отмороженных девиц, потому что побои сопровождались визгами и истеричным гоготом.

– Вот тебе, сука! – время от времени выкрикивал кто-то из нападавших, словно Федор нанес ему какое-то личное очень тяжкое оскорбление.

– Мочи ему по печени! – подбадривал следующий.

– В жбан ему! В жбан! – призывал третий.

«Младоцентрята» продолжали бить его даже тогда, когда вмешался кто-то из прохожих, и начал отшвыривать их по одному от валяющегося на земле тела Федора Стрельцова.

– Надо было продлевать себе будущее! – резюмировал главный, когда побои закончились. – Дракона он не любит! В следующий раз будешь знать, когда свой проклятый рот раззявишь!

– Мы еще с тобой не рассчитались. В подворотнях оглядываться будешь! – завопил Гена, охваченный азартом расправы.

Остальное Федор практически не помнил. Какой-то свет, люди, что носились туда-сюда, сигнальные проблесковые огни, потом – что его несут на руках. Или, может, это были носилки. Дорога. Проблесковые огни «скорой помощи» сменяются проблесковыми огнями чередующихся ламп накаливания в травматологии. Пятна, на которых сложно и больно фокусироваться, мерцающее сознание, вырывающее обрывками образы окружающей действительности, плавно переходящей в пустоту. И адская боль по всему телу, с которой, в принципе, можно было примириться.

– … осудил решение Индии вмешаться в гражданский конфликт на Шри-Ланке. Несмотря на это лидер «Детей Серендипа» Абдул Вараппан, говорящий от лица тамильского меньшинства на острове, заявил, что не сядет за стол переговоров с ланкийским правительством, как он выразился, из-за того, что «разумные аргументы закончились десять тысяч пуль назад».

Между тем лидеры США и Ирана на днях провели встречу за закрытыми дверями, детали которой не разглашались. Это позволило предположить, что операция «Свобода в рассрочку», которую разрабатывали в Пентагоне, может начаться уже на этой неделе. Косвенно это подтверждает переброска полутора тысяч морских пехотинцев США на архипелаг Чагос в центре Индийского океана, где расположена британская военно-морская база.

Эта операция, если она состоится, станет первым опытом военного сотрудничества США и Исламской республики после споров о судьбе иранской ядерной программы двадцатилетней давности. Военные эксперты полагают, что такое тесное военное сотрудничество положительно скажется на безопасности в регионе, и оно как минимум означает, что официальные Вашингтон и Тебриз спустя сорок пять лет после исламской революции 1978—79 годов наконец нашли общий политический язык.

К другим новостям. Массовое увлечение молодежи срывом популярных телепрограмм достигло внушительных размеров. Этому была посвящена специальная сессия комитета Госдумы по информационной политике, информационным технологиям и связи, прошедшая вчера…

Когда Стрельцов открыл глаза, в белой комнате никого не было. С виду – обычная больничная палата с шестью кроватями, застеленными в ожидании новых пациентов, с задернутыми шторами и тумбочками у изголовья и рамками для подвешенных капельниц. И никакого запаха, какие обычно присутствуют в больничных помещениях.

В ту минуту Федор даже и не подумал, что помещение может быть пустым. Ведь чаще врачи жалуются на перенаселенку. Он это и по телевизору слышал, и от родственников, лечившихся стационарно от вирусного гепатита.

Голова раскалывалась от боли. Он смутно помнил события недавнего прошлого, но удары по голове арматурой забыть не мог. Слишком уж ощутимый вред здоровью, никакая краткосрочная амнезия, казалось, не сотрет.

Стрельцов потер ушибленное место и нащупал бинтовую повязку. А может, это руки стали ватными, плохо чувствующими текстуру поверхности.

– Тут кто-нибудь есть?

В коридоре, откуда и так не доносилось никаких звуков, продолжалось зловещее молчание.

Федор мог поклясться, что еще минуту назад, находясь в забытие, отчетливо слышал новостную радиопередачу, но в ту же минуту это перестало его волновать, и он словно забыл о том, что слышал голос диктора, привязывающего его к реальности. Вскоре и сам голос стал чем-то призрачным, словно часть какого-то оборванного на середине сна или даже отголоском прежней жизни.

Федор попытался сесть. Со второй попытки он принял сидячее положение, свесил ноги и принялся сидеть на краю кровати покачиваясь, оперевшись на нее широко расставленными руками и сильно пригнувшись – чтобы голова не кружилась.

Неизвестно сколько Федор так просидел, но когда он поднял голову чтобы взглянуть на дверь из палаты, то никакой двери не обнаружил. А на том месте, где некоторое время назад стоял чей-то стакан с водой и зубным протезом, сидел воробей – маленькая озорная птичка, резко вращающая головой из стороны в сторону и тихо чирикая.

– Ты еще откуда взялся? – спросил Федор птичку, особо не рассчитывая на ответ.

Слова прозвучали дико и непривычно.

«Слово не воробей» – пронеслось в голове.

– Строго говоря, вообще ничто не воробей, если не считать какой-то конкретной живой птицы перед глазами. «Воробей», таким образом, просто суммарное имя для различных не связанных общностью единиц, – послышалось из-за спины.

Стрельцов повернулся.

На соседней кровати лежал, закинув руки за голову и ногу на ногу, человек средних лет.

Впрочем, «средние лета» – это ведь тоже социальный конструкт тех времен, когда время было цикличным, банальной аграрной чередой зимы, весны, лета и осени, спаянных в круговорот бытия. Время как бы не текло, его нельзя было измерить, все повторяется. Что было в середине нулевых, повторялось в середине двадцатых, и наверняка повториться в сороковых. Ну и события прошлого как бы сплющиваются в сознании: словно все, что было, произошло чуть ли не в один день – от Рождества Христова до смерти бабушки. Возраст человека при этом даже не отсчитывали. Отсюда такие анахронизмы как «человек средних лет», «преклоненный возраст» «молодежь». Это сейчас, в нашем линейном времени есть только одна форма оценки возраста – цифрой прожитых лет. Поэтому никто сейчас не может определить, кого считать молодежью – людей в четырнадцать лет или в тридцать пять. Так же и со «средними летами».

Видом своим больной смутно напоминал кого-то из родственников, даже чем-то похож на отца и дедушку, насколько Федор мог их помнить.

Федор еще секунду назад был потрясен тем, что на пустой кровати появился человек, но через некоторое время он вспомнил, что тот и правда лежал там, просто он сам по какой-то причине забыл про своего соседа. Словно сперва забыл слово, а потом его вспомнил – и проявил его на кровати в ходе какого-то замысловатого мысленного эксперимента.

– Они все дают клятву Гиппократа, а сами не могут даже принести какие-нибудь таблетки от головы, – продолжал сосед. – Но и это тоже, кстати, интересно. «Гипо-» – это греческий корень недостаточности. Как гипоксия или гиподинамия. Ну а «-кратос» это, конечно власть. И что врачи думают? Если власти недостаточно, можно ли что-то изменить в человеке, в его голове? Может быть, стоит лучше давать клятву Гиперкрата?

В тот момент Федор не обратил внимания на подмену корня, и замечание его не смутило.

– Тема языка весьма опасна, – попытался Стрельцов поддержать разговор. – Вот так вот ввяжешься в разговор о языке и выяснишь для себя, что сам глуповат.

Человек не обратил на его реплику никакого внимания.

– Мы ведь об этом даже не задумываемся. Брякнем какое-то слово, и думаем, что сказали что-то. А на самом деле мы задействуем огромные структуры, которые привели к появлению каждого конкретного слова. Где все эти семиотические архитекторы? Где эти строители зиккуратов, благодаря которым мы отличаем мыслимое от немыслимого, объективное от иллюзий, несущественное от существующего? Только потому, что нас приучили к действию посредством языка, мы можем менять реальность или констатировать, что реальность вокруг нас изменилась. Ничего, что есть вокруг, не заслуживает того, чтобы быть предельно определенным. Поэтому воробей – это неопределенно. И, в своем пределе, вообще ничто. Просто маркер для удобства конструирования реальности, которой нет, в голове, полной иллюзий…

Федор не стал дослушивать. Он поднялся с кровати и, хватаясь за нее, направился к выходу из палаты. На какое-то мгновение он повернул голову и увидел, что воробей исчез, и сосед вместе с ним, но и это его перестало волновать в следующую же секунду. Опустошенный он приблизился к двери и поднес руку к серебряной шайбе ручки, отворяющей дверь. Что-то останавливало его. И это тягостное и мрачное ощущение, симфоничное больнице в целом, почему-то продолжало усиливаться. Словно над Федором довлело некое незаконченное дело.

«Довлело» в смысле «нависало», а не в исходном значении – «являлось достаточным». Но почему он подумал об этом?

Дрожащей рукой он схватился за ручку, преодолевая усталость и отбрасывая последние сомнения. Замок скрипнул… и вот острая боль сознания растекается по всему телу, отражаясь в каждом нерве по всей поверхности тела. С трудом он открыл глаза и нашел себя в совсем другом месте, в больничной палате с желтыми стенами, куда более грязноватой и перенаселенной, чем до этого в своих видениях.

Напротив двое играли в карты, один, постарше, с перевязанной головой, другой, молодой совсем, с гипсом на руке и на ноге. Правее гастарбайтер с разбитым лицом, слева – пустая койка, а сразу за ней паренек в одних шортах и перемотанным телом, бинтами, скрывающими ситуацию куда худшую, чем случилась с ним самим.

– О, крикун проснулся! – проговорил молодой картежник. – С тебя пузырь на по-рещему проставу накнокаешь? Буля накатим за свиданьичко.

– «О», кстати, самая древняя буква в мире, – добавил старый, вынимая из своего веера трефового вольта, – она осталась неизменной в том же виде, в каком она была принята в финикийском алфавите более тысячи лет до нашей эры! Эта буква, правда, у финикийцев обозначала другой звук, согласный, но современная «о» произошла именно от неё…

– Да ладно тебе, кандидат, голову парню морочить, вонялку защими – гаркнул перемотанный, – Вон у него поди болит все после побоев-то. Малого голимым контрабасом не закидывать, колбасеры долбанные, или Машкой зашибу! Не надо нам тут пастушатничать пока регистры не склеели!

Федор попробовал привстать или повернуться на бок, но острая боль – остаточная после битья, отдавалась по всему телу.

Старый раскрыл все брошенные ему карты и уже принялся было принимать из колоды, как старый поймал его за руку.

– Слышь, хмырь, откуда большую подушку насосал? У меня фартовый, во! – Молодой сунул под самый нос какую-то карту.

Старый хотел оправдаться, но тут же получил размашистый удар в глаз, от чего свалился с кровати.

Превозмогая боль, Федор все-таки отвернулся и от этой сцены, и от дальнобойщика в шортах. Вроде все говорили на одном языке, но он сам уже никого и ничего не понимал.

– Слышь, а буль када? – уточнил молодой.

Стрельцов приложил все усилия, чтобы сделать вид, будто не услышал. В ту же секунду он вспомнил о том, что мучило его последние минуты. С ним не было той неопределенного цвета папки, с которой он вышел из дома. Зато iSec не отобрали.

Достаточно приключений для одного дня.